Бежала по полю девчонка

Тогда девчонки были стыдливы. Всё, что касалось интимной жизни взрослых, безумно интересовало, но было закрытой (или запретной) темой. Мы понимали, что до поры до времени надо жить целомудренно. А сейчас? Теперь уже девчонки подглядывают в туалете за мальчишками, а не наоборот. А мат у нынешних школьников звучит неприкрыто и постоянно – и у девчонок, и у мальчишек.

Все матерные слова я знала с раннего детства, но никогда не слышала мат дома. Конечно, ребёнком я понимала, что матерные слова – это не для постоянного употребления. Они – плохие, ругательные! Есть определённая норма отношений в человеческой среде, и надо соблюдать правила общежития.

Так что моему деревенскому детству я ставлю оценку «хорошо». И вы увидите в следующих главах, что это было так на самом деле.

«Всем лучшим во мне я обязана книгам!»

– Говорю я теперь вслед за писателем Горьким.

Я бы не хотела жить подобно «Колдунье» – Марине Влади (кто из нынешних видел этот великолепный, полный романтической прелести фильм по рассказу Куприна «Олеся»?) – жить только в лесу и только на природе. Нужно расширять свой кругозор, чтобы потом войти подготовленной в большой мир людей. Как расширять кругозор в то моё время? А книги? Как я благодарна им! И, слава Богу, что я рано стала читать и что чтение мне полюбилось, стало неотъемлемой частью моего духовного роста.

Вот убей – не помню, в каком доме была у нас в селе изба-читальня. В школу я ещё не ходила, но уже читала. Наверное, с мамой я заходила в читальню, но хорошо помню, как набралась смелости и первый раз зашла в помещение одна. Робко встала у порога.

Библиотекарша приветливо спросила:

– Что тебе, Люсенька?

– Книгу! – почти прошептала я.

На столе лежали тонкие и толстые книги. Я выбрала самую толстую, в красном переплёте с каким-то зигзагом на обложке. Называлась «Борьба за мир».

– Ты, наверное, для мамы или папы берёшь? Да?

Я почему-то оробела и утвердительно кивнула головой.

– Запишу на твою маму. Смотри, не потеряй! – напутствовала меня библиотекарша.

И вот я иду по улице с толстенной книгой. Меня распирает гордость. На лавочке у дома Карташовых сидит дед Костя в очках, читает газету. Увидел меня. Со смешинкой в голосе сказал:

– Ну-к, Люся! Почитай мне. Что-то глаза мои плохо видят, а у тебя глазки вострые.

Я подсаживаюсь к деду, пытаюсь читать его газету, но слова все непонятные. К тому же я не знаю, в каком месте надо ставить ударение в том или ином слове. Получается абракадабра. И такая же абракадабра была написана в книге из читальни: «агрессо´ры», «ин-тер-вен-ты´» и всё в таком духе. Что ни слово, язык спотыкается.

Через какое-то время я отнесла книгу в читальню.

Библиотекарша с улыбкой спросила:

– Понравилась книга маме?

Я потупилась и сказала:

– Я сама её читала.

– Да ты что? Ты уже читаешь? Но тебе рано читать такие книги. Они для взрослых. Вот возьми-ка эту книжку!

И протянула тоненькую книжечку в пёстрой обложке. На обложке были изображены кот и кошка, одетые, как люди, идущие на задних лапках и «под ручку». Книжка называлась «Базар». Кто помнит, как кот Федот и кошка Матрёшка пошли на базар, где товарами торговали звери и насекомые?

Я читала и перечитывала. Счастливо смеялась. Повторяла, как жук с воза кричал: «Брын-з-з-з-а!» И хотя слово «брынза» я не знала и брынзу никогда не пробовала, но всё мне было понятно, читалось и запоминалось легко. Хорошая книжка!

В мою жизнь вошли, как лучшие друзья, все детские поэты и писатели той поры. Сергей Михалков, Агния Барто, Маршак, Корней Чуковский, позднее Гайдар. И как хорошо, что книжки доходили до таких глухих, в общем-то, мест. У нас и электричество порою отключалось, и дома жгли свечи.

Когда братья пошли в школу, я читала и перечитывала их учебники: «Букварь», «Родную речь» и даже «Арифметику».

И однажды сестрёнка Галька принесла «Сказки Пушкина», и я зачарованно прочитала: «У лукоморья дуб зелёный…» И: «Там, на неведомых дорожках следы невиданных зверей». Ну мороз по коже и душевный трепет от этих слов!

Должна сказать, что Урал не такое уж глухое место. Через него проезжало много людей. Например, в войну и после войны появлялись люди издалека – беженцы и эвакуированные. Изголодавшиеся, они нередко приезжали именно в сельские местности, где можно было за нехитрую работу на огороде, а то и просто, как милостыню, получить кружку молока, ломоть хлеба. После этих проезжих людей в селе оседали кое-какие вещи, в обмен на продукты. И книги оседали. Ну вот откуда взялась в селе Верхние Караси богато иллюстрированная книга Шарля де Костера «Тиль Уленшпигель»? Притащили её к нам домой братцы. Рвали друг у друга из рук, чтобы скорее прочитать. На страницах проходит неведомая жизнь в неведомое нам время, но чувства людей понятны. Содержание понятно. И, мы, читая, то ужасаемся (когда сожгли на костре Клааса), то хохочем над проделками Тиля.

Так что чтение книжек стало моей неодолимой потребностью. Читала я в жизни много. Я и сейчас считаю, что грамотность приобретается не столько зубрёжкой грамматических правил, а подсознательно из прочитанных книг. Слово, прочитанное целиком, откладывается в памяти, и уже не надо думать о безударных гласных и глухих и звонких согласных. Русская грамматика трудная, всё в ней не упомнишь. Только практические навыки чтения и письма закрепляют грамоту…

Ну, так. Уже забылось, о чём эта глава. О хорошем.

Кино приехало!

Вот ещё что – хорошее. Для всех без разбора. Для взрослых и детей. Кино приехало!

Это означало, что из райцентра прибыл киномеханик с очередным кинофильмом. И как все ждали это кино! Ведь телевидения тогда не было, а кино открывало нам большой мир. Причём документальные заставки перед художественным фильмом смотрели с не меньшим интересом.

Наш сельский клуб, бывший чей-то деревенский дом, имел вид непрезентабельный. Обычное помещение в обычном деревянном доме. Над сколоченным из досок помостом («сценой»), в большой раме на стене натянута белая ткань. В «зале» – ряды лавок. Места, конечно, не нумерованы. Кто как сумел сесть, так и сидел. Обычно ребятне мест не хватало, и мы усаживались прямо на довольно грязном и заплёванном полу перед первой скамьёй. Приходилось задирать голову, чтобы видеть снизу экран. Но мы не замечали этого неудобства.

Итак, все разместились и в нетерпении ждут начала сеанса. Смех, разговоры взрослых, ребячий гвалт какое-то время продолжается, но вот свет погашен, на экране запрыгали первые блики, появились кадры киножурнала. Все: и взрослые, и дети – замерли. Музыка. Москва. Кремль. Далёкий от нас мир. Героический наш советский народ борется за рекордное выполнение пятилетки. Калинин награждает передовиков. Нам интересно. Мы гордимся, какие у нас в стране замечательные люди…

Наконец, наступило время художественного кинофильма. И не важно, о чём он был. Про войну или комедия – всё безумно интересно. Вот сейчас вызывает досаду блок рекламы посреди телепоказа, а тогда фильм шёл частями и с перерывами. Закончилась часть – замельтешили световые блики на экране и погасли. В зале стало темно. Киномеханик в это время в своей будке готовит к запуску следующую часть. Бывало, лента рвалась посреди показа, и все начинали нетерпеливо топать, свистеть, кричать. Скорее, мол, запускай – «сапожник!» А иногда киномеханик путал коробки частей и запускал совсем не то. В зале – смех, потому что получалось забавно.

Вот, говорят, что фильмы советской поры были лживыми, показывали жизнь, как хорошо у нас в стране и замечательно. Лакировщики! Одни «Кубанские казаки» чего стоят! Фильм был создан после войны, в 1949 году. Но мы верили: пусть не у нас на Урале, а на Кубани так замечательно живут колхозники! А песни «Каким ты был» и «Ой, цветёт калина» ушли в народ. Народу хотелось праздника! Зачем ему показывать изнанку жизни? И хорошо, что в фильмах звучало много бодрых песен, которые сразу подхватывались и пелись в народе.

«Кино приехало!» – и в селе праздник. Взрослые шли, принарядившись.

После показа кинокартины все обменивались впечатлениями, не расходились. В 1947 году вышел на экраны фильм «Подвиг разведчика» с прекрасным актёром Павлом Кадочниковым, полюбившимся зрителям всех возрастов. Мы, ребятишки, шли по улице толпой и взахлёб, перебивая друг друга, пересказывали наиболее понравившиеся эпизоды. Как правило, мы не запоминали всех имён действующих лиц или не хотели тратить время на имена – и так понятно было. В ребячьем пересказе звучало, примерно, так: «А этот наш – в каске – к-а-ак даст немцу! Он – кувыркнулся: «Гитлер капут!» И мы все весело гогочем.

И наш разведчик (Павел Кадочников) вызывал бурю восторга, когда среди фашистов, пьющих за столом «За победу Германии», он – наш разведчик в немецкой форме – чуть помедлив, поднимает бокал и говорит: «За нашу победу!» Разумеется, он говорил эти слова по-немецки, но весь фильм шёл на русском языке.

Случалось, по какой-то причине киномеханик где-то задержался, его долго не было, но зрители в клубе терпеливо ждали. Кто-нибудь с улицы забежит и крикнет: «Кина не будет!» Вздох разочарования.

Перед школой

В 1946 году, когда не доставало трёх месяцев до семи лет, я вполне могла бы идти в школу. Читала я довольно бойко, осваивала и письмо, подражая старшим братьям. К тому же в этом году отправилась учиться моя закадычная подружка Зойка Конюхова. Но именно в этом году вслед за старшими братьями Герой и Женей я заболела корью. Они переболели нормально, а у меня случилось тяжёлое осложнение на уши: гнойный отит. Сейчас это заболевание с помощью антибиотиков благополучно лечится, но тогда после войны и обычных-то лекарств не хватало – всё шло в военные госпитали. Меня лечили доморощенными средствами – компрессами, тёплыми вливаниями в уши масла. В первый, самый острый период болезни страдала я ужасно! В ушах стреляло, любое прикосновение к вискам отзывалось сильнейшей болью. Когда началось гноетечение, стало немного полегче, но болезнь перешла в хроническую форму, отчего я стала терять слух. В дальнейшем это снижение слуха мешало мне всю жизнь. Тем более мешало во время школьных занятий. Приходилось приспосабливаться к моему физическому недостатку. Сколько помню я себя в школьные и студенческие годы, я всегда сидела за первой партой или столом, но и это не всегда помогало – я не всех преподавателей слышала, и основным моим подспорьем учения были не столько слова преподавателя, сколько учебники и записи в тетрадях с доски.

Так что и в деле моего учения я с полным правом могу сказать, что всеми своими познаниями я обязана книгам. Преподаватели являлись для меня как бы лоцманами в море знаний, что также было очень важным. Без них можно было просто утонуть в этом безбрежном книжном море.

Итак, школьный год 1946–1947 был ещё без меня. А я безумно хотела ходить в школу, как моя подружка Зойка Конюхова! Я завидовала её школьной форме, особенно белому фартуку, надеваемому лишь в парадных случаях – в первый школьный день или в праздничные даты. В остальных случаях в школу ходили в обычной будничной одежде – кто в чём.

Помню один зимний день. Зойка в школе, и мне скучно до невозможности. А главное, очень хотелось посмотреть, как проходит урок. Набравшись храбрости, я оделась по-зимнему и отправилась в школу, благо идти-то было совсем недалеко; только пересечь узкий переулок.

Войдя в школьное здание, я попала в тёмные сени, через дверь классной комнаты до меня доносились неясные звуки и отдельные слова учительницы. Чуть приоткрыв дверь, я заглянула в класс. Увидела знакомые мне лица ребят, которые сидели за партами и писали. Увидела свою подружку, сидевшую за второй партой. Учительница писала мелом на доске и не видела меня. А я проскользнула в класс и, как была в валенках и в пальто, присела на корточки у входной двери, привалившись спиной к стене.

Ученики зашумели. До меня донеслись возгласы: «Люська Кузьмина пришла!» И тут учительница повернулась ко мне, но, вопреки моим страхам, не выставила меня из класса, а приветливо сказала:

– Что, Люся? Учиться пришла? Ну раздевайся, садись рядом со своей подружкой.

Я торопливо сняла пальтишко и бросила его у двери прямо на пол. Учительница подняла пальто, повесила его на спинку стула. А когда я заняла место за партой рядом с Зойкой, дала мне карандаш, листок чистой бумаги и велела переписать то, что было написано на доске. Я на всю жизнь запомнила эту первую фразу: «На грядке рос горох». Потом переписывала ещё какие-то фразы, пока урок не закончился.

И так досидела до конца на всех уроках. И мне очень понравилось и на переменах – такое оживление, беготня ребят, и никто из них не сказал, что я лишняя. Ведь сама учительница разрешила мне быть среди них.

После уроков, вся такая гордая, отправилась домой. Бабка с порога закричала:

– Ну, где ты шлялась? Мне надо к скотине идти, а Генку не на кого оставить!

– Я была в школе! – торжественно возвестила я.

Увы! Мама мне сказала, что эту зиму и весну я должна потерпеть, а осенью обязательно пойду в первый класс. Я была послушной девочкой, протестовать не стала. А Зойкина учительница, встретив как-то маму, сказала, что меня могли бы принять сразу во второй класс. Но зачем? Я «не проходила» такого важного предмета, как чистописание, не знала устный счёт по арифметике. Да и здоровьем, по мнению мамы, я была слаба.

Летом этого года меня свозили в Челябинск показать «ушному» доктору. У моего отца случилась командировка в Челябинск, и он решил взять в город маму и меня. Сама поездка отразилась в моей памяти такими яркими впечатлениями, что я не могу не рассказать здесь о ней.

До Чебаркуля мы долго-долго тряслись на телеге с лошадью в упряжке. Потом сели в поезд, где ехало много-много людей. Помню, как по соседству с нами сидела городская тётя с двумя чистенькими, красиво одетыми дочками. Я так упорно на них смотрела, что мама меня одёрнула: не пялься, нехорошо. А мое внимание привлёк обычный стакан в руках тёти, но стакан был в другом металлическом стакане без донышка. Я никогда ещё не видела подстаканника.

Тётя пила чай, при этом громко разговаривала с другой тётенькой и так размахивала руками, что стакан у неё выскользнул из подстаканника, упал на пол и разбился! Я бы расстроилась сильно, потому что в деревенском быту вещи ценили и берегли. Если я что-то разбивала дома или портила вещь, то мне за это не раз попадало от старших. Помню, как мама больно отхлестала меня по щекам после того, как я испачкала не просохшей чёрной краской новый трикотажный джемпер. Я играла с подружками в прятки возле школы и, прячась, залезла под одну парту среди прочих парт, оставленных на улице для просушки после окрашивания. Свежую краску я не заметила – и вот результат: испортила обновку. Но тут, в поезде, разбитый стакан никого не огорчил. Чистенькие девочки звонко хохотали, приговаривая: «Ой, мама, мама, разбила свой любимый стакан!» И опять все смеялись…

Челябинск поразил меня высокими домами. Многое я видела впервые в жизни. Вот парк, в котором растущей на земле зелёной травой были написаны год, число и месяц. Как это трава сама собой так выросла и написала год, число и месяц? Разве это не чудесное чудо! Расскажу подружкам в Карасях – не поверят!

А трамвай! Как заводной, едет по рельсам! Разве это не чудо?

Жить мы остановились где-то на окраине города у папкиных знакомых, родственников Сабуровых из Карасей. Нас не ждали, и чувствовалось, что они не очень обрадовались нашему приезду, разместили нас на ночлег в совершенно пустой комнате отдельно стоящего на отшибе домика, с постелью прямо на полу. Дескать, в комнатах у них тесно, а тут нам никто мешать не будет. Измученная дорогой, я спала как убитая, но сквозь сон чувствовала, как меня кусали какие-то насекомые. Я вертелась, как уж на сковородке, потому что всё тело моё зудело. Родители среди ночи зажгли свет, стали перетряхивать постель от множества здоровущих клопов, которые и по стенам ползли в нашу сторону! Такая беспокойная была ночь.

Утром родители выпили чаю с хозяевами и куда-то ушли. Я загрустила среди незнакомых мне людей. Старая бабушка ворчала что-то типа: понаехали тут! Я сидела на кухне на сундуке не выспавшаяся, с чувством своей ненужности в этом доме и не заметила, как, привалившись к стене, заснула. Хозяйский сын, старше меня несколькими годами, отнёсся ко мне более радушно. Он – «по-тимуровски» – подсунул под мою голову мягкую подушку и укрыл лёгким одеяльцем, и я безмятежно проспала до прихода родителей.

А на следующий день родители взяли меня с собой. Опять поехали на тряском и гремучем трамвае, который на стыках рельсов немного подпрыгивал. Оказывается, накануне родители записали меня на приём к врачу в детской поликлинике. Запомнилась мне докторша в белом халате, с круглым зеркальцем на лбу. Докторша заглядывала мне в рот и нос, смотрела в уши и, что было для меня страшно и болезненно, засовывала в мои больные уши тоненькую проволочку с накрученной ваткой, смоченной жгучим лекарством. Мне хотелось заплакать от боли, но докторша строго приказала: терпи, девочка! И я изо всех сил терпела.

Потом она долго что-то писала на небольших листочках бумаги и говорила маме, как меня надо лечить. Запомнила я её непонятную фразу:

– К сожалению, барабанные перепонки – (От какого барабана? И что за перепонки у меня внутри ушей?!) – у Вашей дочери повреждены, слух у неё не восстановится. Чтобы она совсем не потеряла слух, надо лечить уши, следить, чтобы в них не попадала вода.

Мама страшно расстроилась, а я была очень рада, когда мы ушли от докторши, которая делала мне больно.

Мама повела меня в большой дом, он назывался непонятно и смешно: «Трест». Там у моего папки были какие-то дела, и мы его очень долго ждали. Я развлекала себя тем, что скакала на одной ножке по квадратикам, выложенным плитками на полу.

Наконец, папка появился, сказал, что мы пойдём сейчас в гости. В семье этой хозяйка работала хирургической сестрой в той самой областной больнице, где хирург Синяков Георгий Фёдорович зимой 1947 года прооперировал папку и спас ему жизнь.

О своём спасителе папка много раз рассказывал удивительную историю. В годы войны доктор Синяков попал в окружение под Киевом вместе с госпиталем и ранеными бойцами. Находился потом в двух немецких лагерях на территории нашей страны, оказывал раненым посильную медицинскую помощь, при этом сам переносил все тяготы немецого плена. В середине 1942 года немцы отправили его в международный лагерь военнопленных недалеко от Берлина. Там он был назначен хирургом в лагерный лазарет, блестяще провёл множество операций военнопленным, при этом все операции и перевязки проходили под контролем и наблюдением фашистских врачей. Однажды он спас сына гестаповца. Мальчик подавился костью, кость попала в трахею, мальчик задыхался и был при смерти, и никто из немецких врачей не смог ему помочь. А Синяков прооперировал мальчика и спас его. Мать мальчика, немка и жена гестаповца, встала на колени перед русским доктором. И доктору Синякову дали усиленный паёк, которым он потом делился с ранеными и больными в лагере.

После освобождения лагеря нашими войсками, доктору, как побывавшему в немецком плену, угрожали действующее тогда разбирательство в органах нашей безопасности и в лучшем случае высылка в места отдалённые на лесоповал или на Колыму. Избавило его от этой участи заступничество множества спасённых доктором наших солдат, которым Синяков помогал бежать из лагеря. И особенно помогло заступничество советской лётчицы Егоровой, Героя Советского Союза. Она была сбита под Варшавой в 1944 году, на неё даже похоронку состряпали наши военспецы, но она, обгоревшая, выжила и была доставлена в немецкий лагерь. Доктор Синяков при осмотре доставленной нащупал «корочки» под комбинезоном, догадался, что это документы Егоровой. Если бы он вынул партбилет и другие её документы при немецком докторе, лётчицу расстреляли бы, как расстреливали всех советских коммунистов и лиц командного состава. Но Синяков разрезал комбинезон и отправил его в таз, куда выбрасывал весь перевязочный материал, а санитарка всё это обычно сжигала. Санитарка была русская и не раз помогала доктору в разных щепетильных случаях. Она вынула документы лётчицы и спрятала, а доктор помог потом лётчице бежать из лагеря и партбилет ей вернул.

Наша армия находилась на подступах к Берлину, война в мае 1945 года закончилась, лётчица Егорова вернулась к мирной жизни. Она обратилась к нашим властям и сообщила о подвигах доктора Синякова в немецком лагере, настаивала даже, чтобы его наградили Звездой Героя, но он был в плену, и таких было не положено награждать.

После войны доктор Синяков скромно жил в Челябинске, работал хирургом в больнице и спас ещё многих от смерти, в том числе и моего папку…

В Челябинске всё было настолько для меня новым и необычным, что я готова была верить всему, что мне говорили родители. Вот на следующий день они мне заявили, что пойдут в ресторан, куда детей не пускают, поэтому я останусь их ждать у Сабуровых. Перспектива для меня была совсем не радостной. Хозяйский сын, правда, пытался меня развлечь, давал мне читать детские книжки, но я смертельно обиделась на родителей. Как же: меня опять не взяли!

Заглаживая вину передо мной, мама принесла мне купленный сладкий пирожок в виде плоского брусочка – я не знала, что он назывался «пирожное». Сверху на нём была намазана какая-то сахарная белая масса и на ней лежала похожая на дождевого червяка розовая загогулинка. Я смутилась и не сразу взяла пирожное с тарелочки. Тем более что, когда я стала расспрашивать маму, что они ели в ресторане, мама вдруг недовольно сказала: «Да, ну! Дали нам окрошку с мухами!» После этих слов я решительно отодвинула от себя пирожное и заявила:

– Не буду я есть этого червяка!

Мама рассмеялась:

– Да это не червяк! Это сладкий крем! Ты ешь, не бойся!

И действительно: было очень сладко и вкусно.

Оставшееся время до отъезда домой в Караси родители потратили на ходьбу по магазинам. Разумеется, взяли и меня с собой. Мы зашли в магазин, где продавались товары только для детей. Я впервые видела такой огромный магазин, в котором мои глаза буквально разбегались от вида всевозможных игрушек, детской одежды и других полезных вещей. Из покупок мне запомнился двухцветный резиновый мяч – один бок красный, другой синий, с золотой полоской посредине. Мяч был в сеточке, как в авоське. И это – мне! Я в восторге. Братьям мама купила коробочки с цветными карандашами.

А когда мы вышли из магазина, мама купила мне стаканчик с мороженым. Я его отведала впервые в жизни. Вначале я слизывала мороженое языком. А дальше его как есть? Как бы я ни старалась высовывать свой язык, чтобы зацепить мороженое из стаканчика, в рот оно не попадало. Мама заметила эти мои безуспешные старания, засмеялась и сказала, что мороженое можно есть вместе со стаканчиком: он, мол, из специального теста. А мне показалось, что стаканчик картонный. Я и слова-то «вафля» никогда не слышала. И была потрясена! И когда дома в Карасях я попыталась рассказать об этом подружкам, они не поверили мне, сказали: «Врёшь ты всё, Люська!», что сильно обидело меня.

Наш отъезд из Челябинска почти мне не запомнился. Видимо, в поезде, переполненная впечатлениями, я просто спала. А в Чебаркуле папка куда-то сходил и вернулся неожиданно с Клавдией. Это была мамина сестра и моя тётя, которая жила и работала в то время в Чебаркуле. Однако она повела нас не к себе домой (она жила в рабочем общежитии), а направилась за угол вокзала, где, оказывается, нас ждала лошадь с телегой. Зная о нашем приезде заранее, Клавдия организовала для нас транспорт. И вот я лежу в телеге на охапке душистого сена, в полудреме долго еду, пока опять не засыпаю…

Последнее моё перед школой лето катилось в деревенском приволье, в играх с подружками. Я долго пересказывала им всё, что увидела в большом городе. Что касается купленного мне красивого мячика, то он прослужил совсем недолго: буквально несколько дней. Я играла им без конца, давала поиграть подружкам. Мы весело колотили его об землю, на которой то и дело попадались острые камешки, и последствия этой игры были причиной одного ночного переполоха в нашей семье.

По обыкновению на ночь ставни окон плотно закрывались. Мы спали, когда среди ночи в доме раздался очень громкий хлопок, похожий на выстрел. Обеспокоенные родители быстро вскочили с постелей, включили свет во всех комнатах, всё осмотрели. Папка, несмотря на боязливые протесты мамы и бабки, выходил на улицу, проверял ставни. Ничего и никого! Все стёкла были целы. В комнатах тоже как будто всё в порядке. Еле успокоились все. Заснули.

А утром я подбежала к комоду, на котором лежал мой любимый мячик, и вместо него нашла жалкий сморщенный резиновый кружок с осыпавшейся краской. Мячик мой лопнул – такая жалость! Видимо, колотя его об землю с острыми камешками, мы с подружками повредили его поверхность, она истончилась, в ней образовались микротрещины, и мячик лопнул в самое неподходящее время…