Атлантический Штамм

Жизнь оказывалась крайне поганой штукой. Все друг с другом спали за интересы. Мои светлые романтические чувства оказались вновь втоптаны в грязь. Мне уже не было противно, я испытывал лишь чувство легкой брезгливости.

– Иди ко мне! – она требовательно притянула меня на поцелуй.

– Знаешь. После всего я более не буду с тобой это делать!

– Ого, да ты герой у нас! Что ж, твой выбор. Только знай, твое уголовное дело еще пока на острове и не ушло в прокуратуру на материк. В моих силах сделать так, чтоб оно вернулось на стол к Марку Жанэ. Он мне кстати, рассказывал, как выбивал из тебя сопли. Хочешь повторить?

Окружили, обложили со всех сторон, думал я. Кругом подлецы и шлюхи! Остров становился для меня всё более ненавистным, эдакой клоакой из фальши и нечисти.

После мы лежали рядом на полу. Отца не стеснялись. Разбросанная одежда валялась вокруг нас, а Мария порочно смотрела на меня, улыбаясь. Ее совершенная фигура была покрыта капельками пота, плоский мускулистый от физической работы живот поднимался и опускался в такт дыханию. Пухлая грудь призывно краснела альвеолами сосков.

Про себя я отметил уже не впервой, что никогда ранее не видел такой красоты (хотя и женщин у меня не было никогда, чего уж там).

– Ну что ты мечешься, – ласково ворковала она, нежно покрывая поцелуями мое лицо, – ведь всё хорошо. Будем жить и добра наживать. И года не пройдет, как станешь старостой. Дальше – больше. Я говорила с отцом Антона. Ходила к нему. Он не против тебя.

– Не против чего? – мне было даже лень говорить.

– Твоей кандидатуры. На роль босса. Лет через пять станешь мэром, может, через восемь. Вся торговля, туризм, дайвинг в твоих руках. Живи, в масле катайся. Можно свою волейбольную команду сколотить из хороших ребят, будут участвовать на материке. А твой дружок Франц, пусть катится в Нант. Пусть получает гранты. Дюбуа сделает так, чтоб на Бен-Иль проливался постоянно дождь из бюджетных франков. Ну разве не хорошо, а?

– А ты? Ты-то что так стараешься за меня? – я пристально смотрел ей в глаза.

– У каждого сильного мужчины должна быть покорная, но при этом союзная ему женщина. Считай, что у тебя уже есть такая. Тебе разве плохо со мной? Не бойся, быстро я не состарюсь. Буду радовать тебя развратом долгие годы.

– Что с отцом? – перевел я разговор.

Она села и начала деловито натягивать домашнее платье.

– Адриан очень плох. Вчера мы были у доктора, в Ле-Пале. Он направил нас на материк на обследование. Сказал, что дело крайне паршиво и если он и останется жив, то станет инвалидом, дурачком. И это в лучшем случае.

Через два дня мы были на приеме в клинике в Нанте. Черноволосый врач, в очках и дорогих часах на руке, вышел к нам в коридор, неся в руках лист с результатами томографии и еще кучу разных бумажек с печатями и графиками.

Посмотрел на меня и Марию (отец был в палате).

– Вы понимаете, что ему осталось полгода? – его голос был как-то странно спокоен.

– Да вы что?? – Мария, когда хотела, прекрасно играла роль безутешной жены.

– Опухоль размером с мяч для пинг-понга. В височной доле мозга.

Я знал, что отец рано или поздно умрет. Это свойственно людям. Но вот так, так быстро?

– Доктор! Каких-то полгода назад он был здоров как бык! – вскричал я – проверьте еще раз!

– Крайне высокая динамика развития раковых клеток. Пардон, но диагноз не подлежит сомнению. Мы провели все необходимые анализы. Могу выписать Вам уколы для облегчения страдания больного. Последние месяцы его будут терзать жуткие боли. Правда, они не очень дешевые.

Все рушилось. Жизнь становилась серой, даже черной! Отца я любил, несмотря на то, что он никогда по-настоящему не был со мной даже попросту ласков. А теперь я смотрел в его изможденное лицо, искаженное страданиями и слезы, катились по моим щекам.

Возвращение домой и остаток жизни отца стали непрерывной цепью страданий. В течение первого месяца он еще выходил на прогулки вокруг дома, беседовал с соседями, сидел подолгу на кресле качалке и задумчиво смотрел в туманную атлантическую даль. Говорил всё меньше и тише, ел мало и неохотно. Мария, надо отдать ей честь, вела себя как заботливая и любящая супруга, всячески его обхаживала, готовила ужасно несоленые и несладкие каши из протертой крупы для его стремительно умирающего желудка, за руку водила в туалет, меняла на нем белье. Не забывала она и меня, старательно ублажая ночами, нападая на меня с жаркими поцелуями. Поражаюсь до сих пор, какая в этой женщине была сила духа и стремление идти к цели!

Доктор ошибся. Отец расстался с жизнью через три месяца, а не через полгода, за несколько дней до моего выпуска.

На моих глазах здоровый и сильный мужчина превратился в высохший кусок материи. На второй месяц после возвращения из больницы он перестал выходить на улицу. Лежал постоянно на своей кровати, ставшей для него последней постелью в жизни. Перестал смотреть телевизор и слушать радио, жуткая болезнь разъедала его изнутри словно кислота. Он потерял сон и почти перестал говорить.

Иногда он дико и страшно кричал, а его тело словно превращалось в некое полено, которое было невозможно ни разогнуть, ни пощупать. Мария срочно делала ему укол, а когда она была на работе, этим занимался я и то, что я испытывал тогда, не передать никакими строками. На меня смотрели обезумевшие от адской боли, глаза, в которых плескалось страдание. От его тела пахло могилой, кожа лопалась на руках, обнажая вены!

Нам приходилось обкладывать его тело, уже похожее на мумию, льдом, чтобы как-то сбить запах гниющей заживо плоти. Иногда он что-то шептал, просил иногда пить, но его рвало черной желчью, волосы слезали отовсюду словно старый парик.

За несколько дней до своего конца отец утратил разум. Из его глотки неслись какие-то хрюкающие звуки вперемешку с клокочущими остатками речи. Он смотрел на нас непонимающими, абсолютно бессмысленными глазами, из которых струился гной! Ногти отрывались от его пальцев, из ушей вытекала какая-то светло-коричневая жидкость. В его комнате стоял удушающий смрад, мухи летали над еще живым полутрупом, создавая эсхатологическую картину дантова ада!

Смерть стояла передо мной во всей своей неприглядности, ужасающей наготе. Это была первая смерть в моей жизни, и она оказалось ужасной, неоправданно жестокой по отношению к умершему. Гораздо гуманнее было, на мой взгляд, дать ему дозу опиума, достаточную для того чтоб он уснул навечно. Но христианская мораль не позволяла этого, заставляя испить чашу страданий до конца, дабы человек представал перед Богом не с розовыми щечками, довольный и счастливый, а измученный адскими страданиями, проклинающий всё на свете, израненный и покалеченный.

В будущем я никогда не допускал, чтоб мои жертвы мучились таким образом.

Священник буднично отпел его в церкви Ле-Пале. Гроб был закрыт, ибо от лица покойного не осталось ничего человеческого.

Священник сказал дежурную проповедь и почтил ушедшего несколькими фразами в стиле «сколько тунца он поймал» и прочее. Пришло с пару десятков артельщиков. Франциск Канье тоже был среди редкой толпы, стоял и смотрел на то как я и несколько рыбаков выносили черный гроб из церкви, несли его на плечах до старого грузовика, на котором отвезли до парома. Была весна и невыносимый гвалт чаек сопровождал нас неумолчным гулом.

Как и мою мать, отец упокоился на одном из кладбищ Нанта. Рядом с ней не получилось, ибо её могилу мы не нашли по причине крайней запущенности. С самой её смерти ни я, ни отец, ни тем более Мария ни разу не навещали её последнее прибежище.

Гроб опустили в глубокую черную яму и забросали землей. Воткнули табличку с именем и годами жизни. Я расплатился с могильщиками и присел на скамейку рядом с могилой. Сидел и смотрел как комья сырой земли скатываются с верха холмика. Маленькая пташка прилетела и стала клевать безглазых земляных червей, оказавшихся на поверхности после копки.

Было тихо. Мария присела рядом. Протянула мне сигарету и зажигалку.

– Покури, тебе будет легче.

– Спасибо, – моя первая сигарета была горькой и противной, но ударивший в голову никотин создал иллюзию облегчения. Я выпустил дым из ноздрей и закашлялся.

– Нам пора, – она слегка потянула меня за локоть.

– Как осядет земля, поставим обелиск. – уверенным тоном сказал я, – наверное, на следующий год.

– Конечно. Будем приезжать сюда почаще, – она настойчиво тянула меня вон с кладбища.

– Ты ведь будешь навещать меня время от времени? – спросил я.

Она непонимающе уставилась на меня своими бездонными глазами.

– Ну… на каникулах хотя бы.

– Каких каникулах? У тебя послезавтра выпуск и аттестация.

– Ага. И я тотчас же сдаю вступительные испытания туда куда и планировал.

Она взглянула на меня бешеным взглядом. Ну и стерва же крылась в ней под личиной добродетели.

– Я убирала дерьмо за твоим стариком, чтобы остаться в итоге одной на этом треклятом острове? – выпалила она яростно. – Ты жуткий эгоист!

– А что тебе мешает поехать сюда со мной? Я буду учиться и подрабатывать. Все студенты подрабатывают. Через год смогу выйти на стипендию.

– А жить? Где ты предлагаешь жить? Снимать жилье не получится, ты знаешь каковы тут цены. Или ты хочешь, чтоб я снова пошла кухаркой в отель? А может, на панель выйти? А? А что, у меня получится. Дорогой содержанкой я конечно не стану, не тот возраст уже. Но все же!!

– Не неси чепухи. Мы продадим наш дом и все хозяйство. Нам хватит на какое-то время. Можно часть средств отложить в банк под дивиденды.

– Идиот! – она закричала так, что пташка с могилы моего усопшего родителя вмиг унеслась вдаль. – Господи, и кому я отдаю свои самые сочные годы??! Ему предлагают отличную обеспеченную жизнь, перспективу стать уважаемым человеком. Нет, он рвется к каким-то химерам. Ну как вот так? Голова где твоя?

– Ты бы не кричала, – спокойно и как-то лениво произнес я.– уважай хотя бы память отца.

– Он сгнил еще до смерти, твой старик. Боже, я кручусь, верчусь, стараюсь. Дом и хозяйство поставила. Вытащила вас из помойки, когда ты еще сопляком был. И такая благодарность от тебя…

Она рыдала и плечи ее вздрагивали крупной дрожью.

Внутри у меня творился АД. Я разрывался между чувствами к этой женщине и своим безудержным желанием перемен в жизни.

Вдвоем мы вышли с кладбища и сняли на двое суток номер в дешевом мотеле. Занимались развратной любовью. Мария шептала мне на ухо безумные признания, её черные волосы были разбросаны по подушке словно нефтяные брызги. Дикие желания разъедали мою душу, я цеплялся за эту женщину как за наркотик, будучи не в силах отвергнуть её.

Я сдал свою школьную аттестацию на «отлично». На следующий же день в огромном помещении кампуса на берегу реки Эрдр собралось несколько сотен абитуриентов со всей Бретани. Далекая фигура ректора, возвещавшего с галерки о новой жизни в стенах величайшего из университетов Франции, казалась нам фигурой самого Бога.

Начались вступительные испытания.

Начо Видаль. Крепость дю-Ре.

Сегодня мне принесли на удивление вкусный и плотный завтрак. Омлет, морепродукты, салаты из свежих овощей, апельсиновый сок, тосты со сливочным сыром.

Я ел словно окаянный. Несмотря на то, что меня и до этого достаточно неплохо кормили, сегодняшний завтрак был для меня эдаким откровением, своеобразным гастрономическим оргазмом.

Почти доев, я вдруг внезапно остановился. Остатки сока стекали с моих губ, пачкая мою полосатую робу. Мысль, дотоле не приходившая ко мне в голову, поразила меня в самое сердце.

Обычно столь плотный завтрак дают осужденным перед самым приведением приговора в исполнение. Неужто сегодня?

Как подтверждение моих слов, в замке заскрипел ключ. Я набрал полную грудь воздуха, приготовившись увидеть процессию тюремных чиновников. Встал из-за стола, приняв полагающееся по такому случаю выражение лица. Гулко стучало в ушах.

Вошел надзиратель. Он был один и в руках нес теплое пальто.

– Прошу Вас на прогулку, мсье – он был неожиданно вежлив.

Вот это да! Обращение на «мсье» безо всякого «заключенный номер такой-то». Какая-то совершенно непостижимая метаморфоза. Конечно, с последнего визита Филипа Пергона прошел почти месяц, в течение которого я спокойно писал свой опус и старался не думать, что роковая минута приближается с каждым часом. Меня выводили гулять, но безо всякого подобного обхождения.

Я поблагодарил надзирателя и надел предложенное пальто. Оно было теплым и мягким.

В этот раз я гулял почти 3 часа и не в тесном внутреннем дворике крепости, а на просторном плацу. Когда-то в древности здесь, наверное, происходило построение римского гарнизона, о чем говорили древние ветхозаветные плиты пола.

Меня сопровождало двое надзирателей, следующих за мной на почтительном расстоянии.

Я гулял напропалую. Ну как еще выразить это состояние, когда я почти бегом пробежал несколько кругов подряд, прочищая свои прокуренные легкие, с жадностью вдыхая свежий морской воздух. Эх, а ведь в юности я с легкостью пробегал десяток километров без единой остановки.

Когда я устал, я присел на корточки. Ко мне тотчас же подошёл один из моих церберов и предложил проследовать за ним. Я послушался. Меня привели в смежный двор, закрытый со всех сторон решетчатыми стенками. Вдоль них тут стояли длинные скамьи, на одну из которых меня и посадили.

Продолжая пребывать в смятении, я сел и закурил. Неистовый гвалт чаек сопровождал меня отовсюду. Господи, Атлантика никак не могла меня отпустить.

Закутавшись в пальто, я наслаждался каким-то совершенно незнакомым доселе мне состоянием. Это когда вроде как уже ты попрощался с жизнью, полностью переосмыслил всё, извинился искренне перед всеми своими жертвами. И тут внезапно тебе дают какой-то призрачный шанс.

А может, не шанс, а изощренный вид пытки? Может, это итальянцы постарались, дабы воплотить свои ненормальные понятия о вендеттах и прочей чепухе? Мол, дать мне надежду перед самой петлей…

Я сидел и изнывал от непонятных чувств, бушующих у меня внутри. Внезапно около меня возник Филип Пергон, сияющий словно начищенный бак для воды.

– Я вижу, новости будут явно не из плохих? – попытался сострить я.

– Уверен, Вы уже оценили по достоинству свой завтрак сегодня. – мой адвокат сел и закинул ногу на ногу, всем видом показывая свою профпригодность.

– Было дело. Каким образом это взаимосвязано с Вашим визитом? Кстати, что-то я не припомню чтоб Вы частили в последнее время, навещая меня, – съязвил я.

– Вчера я добился! – Пергон сделал свой лицо еще более значительным, – отмены приговора по Вашему делу в связи, внимание, в связи с вновь открывшимися фактами. Суд отзывает приговор и возвращает дело в прокуратуру на доследование.

Наверное, мое лицо представляло собой адскую смесь из эмоций, потому что мой адвокат рассмеялся, причем настолько искренне, что мне захотелось задушить его в объятиях.

– Вижу, что Вам это явно по нраву!

-Филип, если это шутка, то крайне неудачная…

– Полный порядок, – он пересел ко мне на скамью и похлопал по плечу, – если быть до конца честным, то тут не только моя заслуга. На днях Левый фронт провел массовую забастовку по всей стране. Бастовало почти триста тысяч человек. Вам конечно же, об этом ничего не известно, ведь так? В общем, мадам Легранд на внеочередной сессии парламента объявила, вернее, пригрозила что выведет на улицу миллион человек к следующим выходным. Требования как обычно, большей частью, популистские, но чертовски привлекательные для бедных и чернокожих районов. В частности, она снова упомянула Вас в своей речи и потребовала немедленного пересмотра дела.

– Что-то мне не верится, что эта мадам….

– Я тоже так думал до поры, до времени. Но не далее, как три дня назад я имел честь лично встречаться с нею, с этой мадам, мне позвонил ее секретарь и пригласил к ней на приватную встречу. Она оказалась на редкость умной теткой, кстати, не такой уж и старой, как я думал, глядя на нее по телевизору, – Филип самодовольно хмыкнул, смакуя мое удивление.

– Ты меня здорово интригуешь, друг! Скажем так, прибавку к своему гонорару ты заслужил уже точно. Но все же, хотелось бы поконкретнее.

– Мадам Легранд высказалась в таком духе: мол, товарищ Видаль, слышите, она Вас называет товарищем, эдакое марксистское панибратство; в общем, товарищ Видаль приговорен к смерти неправедным буржуазным судом Пятой республики, погрязшей во всех смертных грехах оголтелого капитализма и прочее. Поэтому она готова настаивать на отмене Вашего приговора в обмен на Ваше сотрудничество с Левым фронтом.

– Я политикой никогда не интересовался, – несколько безнадежно ответил я несколько безнадежно.

– Зато политика всегда готова прийти к каждому гражданину. В данный момент у Вас есть шанс избежать петли весьма законными методами. А именно следующими. Левый фронт требует от правительства уйти в отставку и назначить Временный комитет по управлению страной. Президент не должен препятствовать этому, иначе леваки грозятся повторением 68 года, то есть миллионными забастовками, остановками предприятий, роспуском профсоюзов. На предстоящих выборах в парламент левые могут безоговорочно победить, у них есть для этого все шансы, они в таком случае сформируют новое правительство и объявляют полную амнистию всем осуждённым по тяжким статьям уголовного кодекса. Вы ж в данном случае у них как знамя неправедно осужденного.

– Но я убивал людей!

– Смотря каких людей! Банкиры, капиталисты, главы мафиозных кланов, аристократы, министры. Конечно же в глазах простого люда всё это выглядит крайне притягательно. В высшей степени эмоционально, смахивает на истребление зажравшегося буржуазного класса.

– 21 век на дворе, – ухмыльнулся я.

– Левые идеи всегда будут популярны среди народов. Ведь основная идея Нео-марксизма – это то, что государство ПРОСТО так обязано тебя кормить. Только потому что ты ходишь каждый день на работу, а можно и вовсе не работать, и жить на социальные пособия. При этом можно ходить на митинги и быть политическим активистом. Самое дурное в том, что левые не понимают, что деньги на прокорм всей этой оравы бездельников должны откуда-то браться, и они по-детски думают, что взять они их смогут, попросту отобрав у богатых. Либо, что скорее всего, они это понимают и намеренно вводят в заблуждение массы, дабы можно было легче ими управлять. В любом случае, если отбросить лирику, сейчас это Ваш шанс.

– Филип, меня слегка утомила это политическая минутка, – зевнул я, – лучше расскажи, что мы делаем дальше.

– А дальше, – Филип встал и направился к выходу, – будет дополнительное расследование по вашим московским делам. С той мадемуазель Вы там здорово успели покуролесить. Как ее? Ковалевская?

Воспоминания вновь нахлынули на меня страстным дождем. Лия, черт побери, сколько же зла я натворил в этом мире, поддавшись на ее чары. Её природное соблазнительное ведовство (а как еще выразиться, я не знаю) сделали меня игрушкой сначала в ее руках, а потом уже моей преступной похоти и чудовищного эгоизма.

– Филип, а что насчет завтраков? – успел я спросить своего уходящего защитника.

– Ах, да, пардон! Чуть не забыл. Отныне все свое питание и личный комфорт Вы можете оплачивать сами. На Ваш счет открыт личный счет в банке, который обслуживает данную тюрьму. Так что можете заказывать что угодно. Еда будет доставляться из ресторана. Но учтите, я вам советую всегда закладывать десять процентов от каждого блюда на надзирающий за Вами персонал. Потому как им тоже хочется вкусно питаться, а когда они увидят что их подопечный ест как буржуй, хех.. В общем, Вы меня поняли.

– И долго мне еще ждать окончания расследования?

– По закону не менее шестидесяти дней. Так что два месяца точно можете наслаждаться сытными обедами и прекрасным обхождением. Я Вас буду держать в курсе и постараюсь приходить почаще.

С этими словами он удалился. Ветер завывал в бастионах древней крепости, перемежаясь с гвалтом чаек. Моя жизнь выкинула очередной зигзаг.

Глава четвертая.

Огни большого города.

Я медленно выжал педаль тормоза и остановился. Вышел из автомобиля, открыл заднюю дверцу, помог своему изрядно нетрезвому пассажиру выбраться из салона моего юркого «рено». Клиент сегодня был весьма и весьма любезен, и я помог ему дойти до его парадной двери в небольшом таунхасе.

– Спасибо тебе, парень, – просипел он, заикаясь, – нечасто меня столь любезно провожают. Сколько там накапало?

Я назвал сумму.

– Эге, вот тебе еще на пиво, держи, не стесняйся, – он сунул мне сверху положенного тарифа бумажку в двадцать франков.

– Благодарю Вас, мсье, будем рады видеть Вас снова у нас в заведении, – я слегка наклонил голову в знак уважения. После чего сев в свой потрепанный «рено», я покинул район.

Уже почти два года я работал «человеком для особых поручений», и по совместительству таксистом в элитном заведении для нантского бомонда «Чат нуар» на Аллее Дюге Труэн. В числе прочего подвозил самых плодовитых клиентов до дома за отдельную плату. Конечно же, если сверху меня кто-то из них премировал, я не отказывался, бедному студенту как я было не до капризов.

Начну с того, что я не сумел добрать двух баллов, чтобы поступить на бюджетное отделение университета, как я того страстно желал. Где-то я допустил ошибку в экзаменах, либо же меня специально «завалили», дабы сократить места для «аборигенов», как называли тут нас, выходцев с архипелагов Бретони. Но когда я вышел из обширной аудитории, где после окончания испытаний были вывешены списки поступивших, своей фамилии я не обнаружил.

Мария ждала меня у входа, веселая и радостно-возбужденная. Она уже как-то пронюхала, что я провалился и естественно, не скрывала своего стервозного удовлетворения.

– Бежим на автобус, через три часа паром, – ей просто не терпелось вернуться назад, под проклятый гвалт чаек, в рыбацкую обитель наших предков.

– Погоди, давай так, – я твердо решил не уступать, – ты езжай сегодня, а я отчалю завтра. Хочу напоследок еще погулять по городу.

– Я с тобой, – мгновенно возразила она, – поехали в мотель, снимем номер еще на сутки. Всласть покувыркаемся, я высосу из тебя все соки. А вечером пойдем попьем чего-нибудь горячительного, ммм.

– Я хочу побыть один, честно. Я устал. Дай мне немного подкопить силенок, мадам, – я усиленно хитрил, делая вовсю вид, что полностью согласен с ней.

– Тогда отдай мне паспорт, – требовательно заявила она, – я конечно же, верю тебе, но так мне будет спокойнее.

– Зачем? Боишься, что я убегу? – я пытался вовсю острить, ощущая себя при этом полнейшим придурком.

– Начо! Ты еще несовершеннолетний, тебе нет восемнадцати. Я в ответе за тебя, как мачеха. Отдай паспорт, негодник.

Пришлось отдать. Эта женщина была фантастически прилипчива.

И вот оно! Я один. У меня денег ровно на билет на паром обратно, нет документов, только небольшой рюкзачок за плечами с нехитрым моим барахлом.

Мария уплыла на пароме, который я провожал взглядом, пока он не скрылся за поворотом бухты. Повернулся и пошел куда глаза глядят.

Вспоминая сейчас тот момент, момент внезапно наступившего одиночества, когда я впервые остался предоставлен сам себе, без друзей, в большом городе с грошом в кармане, я мысленно восхищался собой. Сейчас, по прошествии стольких лет, я бы уже не был настолько смел чтобы бросать вызов судьбе.

Я не знал, что мне делать и куда идти. В глубине души я понимал, что придется скорее всего вернуться на Бен-Иль. У меня тут не было знакомых, подруг и влиятельных родственников, только лишь неумеренные амбиции и желание нагнуть свою судьбу в позу, в которую обычно вставала Мария, соблазняя меня на кухне.

Я медленно брел по оживленным улицам и не заметил, как наступил вечер. Съел наскоро бутерброд, взятый еще утром Марией в кафетерии, сорвал яблоко с уличной яблони, напился воды из уличной колонки.

Переночевал в небольшом сквере под кустом. Чувствовал себя при этом несколько гадливо, все-таки тут был город, цивилизация и если на острове я мог завалиться спать где угодно и меня бы никто не тронул, то тут…

Солнце только встало, а я уже брел дальше, проходя квартал за кварталом, наблюдая за тем, как мегаполис медленно вступает в рабочий ритм, засасывая в водоворот повседневности тысячи людей.

Я увидел, как большой грузовик разгружается возле круглого здания, судя по всему элитного ресторана. Толстый мужчина в засаленной майке, наверное, водитель, залезал в открытый фургон, доставал оттуда ящики с провизией и бутылками, пыхтя, спускал их на землю, после чего тащил их в раскрытые двери заведения.