На небе ни звезды

Мария Серрадо

На небе ни звезды

Книги упали. Дом разрушился. Шарик улетел.

Из научного доклада

Как вы можете охарактеризовать себя в нескольких словах?

Псих, сумасшедший, безумец, с ума сошел, невротик, шарики за ролики зашли, пациент, шиза, умалишенный, психбольной, маньяк.

Из разговоров

Посвящается воображению.

Маловероятно, что без него эта книга могла бы существовать.

Часть 1

Глава 1

Новый дом – новые гости

-Уже можешь спускаться. Посмотри, как получилось.

Валери взяла нож для мяса, положила кисть руки на разделочную доску и размахнулась – чтобы ему действительно было, на что посмотреть, – но меньше, чем через полминуты убрала нож в ящик и поставила доску на место: поняла, что снова перепутала жанр.

Валери поставила букет черных астр в вазу с гравировкой и, лениво проведя рукой по глазам, опустилась на единственный стул, оставшийся на кухне. Цветы смотрели на нее, словно ее вид был им интересен: они выпучили лепестки, изучая ее серое платье, тоненький золотой браслет с круглыми звеньями на левой руке и туфли с острым носком. Вот только Валери никак не могла понять, одобряет ли красующийся букет ее вечерний шик или же принимает ее за конкурента. Ни одна из астр не выразила своего восхищения словесно, и Валери захотелось смять их все и засунуть в мусорный бак к остаткам еды и другому барахлу, которое она вытащила из углов, драя комнаты. Но надо быть сдержаннее, и лучше не зацикливаться. Просто представь водопад.

Со стороны лестницы послышался шорох.

ПРОСТО ПРЕДСТАВЬ ЭТОТ ЧЕРТОВ ВОДОПАД!

Сейчас он придет и посмотрит на нее с неодобрением. Ты пассивна. Ты одеваешься, как вдова. Почему ты не дружишь с девочками из школы? Почему не ходишь в кино и на танцы? Почему не общаешься с парнями? Валери давно поняла – есть вещи, которые не меняются. Не важно, синие цветы в моде или черные, все равно он будет учить ее жить.

Валери поместила вазу в геометрически отмеренной середине деревянного стола с закругленными углами, рассчитанного на восемь персон. Ни пылинки: ни на столе, ни на полу, ни на стульях, каждый из которых располагался строго на своем месте. Окна были открыты, шторы расправлены, свет заливал всю сияющую чистотой гостиную – придраться не к чему.

Со стороны лестницы послышались шаги. Он, как всегда, шаркал ботинками по полу.

–Сделала? – вошедший в гостиную низкорослый мужчина на ходу пытался завязать галстук. К избыточному весу прибавились еще и проблемы с дыханием, но на вид Альберт Астор казался человеком милым, открытым для общения. Люди тянулись к нему еще более охотно, когда обращали внимание на костюм из дорогого материала и кожаный бумажник.

Он осмотрел гостиную, и на его желтоватом лице появилась искренняя улыбка с едва уловимым оттенком печали или усталости. Так улыбаются немолодые люди, считающие, что вся энергия молодости была потрачена впустую, а наступающая старость несет с собой только сожаление об упущенных возможностях. Как он ни пытался спрятать все это за доброжелательностью, какая-то мелочь всегда его выдавала, и было не так сложно разглядеть под маской старческого веселья гримасу разочарования.

–Здесь все так красиво, что я не узнаю свой дом, серьезно. Знаешь, мне теперь даже не хочется, чтобы кто-то приходил. Мы бы прекрасно посидели вдвоем, правда?

–Правда. Надеюсь, они и не придут. Не знаю, почему мне так не хочется этим заниматься. У меня контрольные на носу, я бы лучше за книжками посидела.

–Какие контрольные? Учебный год закончился.

–Я имею в виду – воображаемые. – Валери поднесла ладонь ко лбу.

–Выпей чаю, успокойся. – Он растягивал гласные. – По второму каналу сейчас идет «История Французской Коммуны», рассказывает этот профессор… как же его имя… – Альберт почесал переносицу, пытаясь вспомнить.

–Леру, – Валери села за стол и скрепила руки в замок.

–Точно, Леру. Там слышен голос диктора, можешь использовать это как упражнение.

–На Норд? – вяло бросила вопрос Валери.

–Угу.

–Что-то не хочется… – Она вздохнула и повернулась к окну.

Снова на Норд. Она терпеть не могла язык, который каждый день кричал из телевизоров и радиоприемников. Никто здесь не говорил на нем, никто не думал на нем. Семь лет тому назад…

Итак, кто-нибудь желает выйти к доске? Никто? Уважаемые леди, незнание новейшей истории не прибавит вам миловидности (смех в классе). Так кто же? Валери, может быть, вы?

(Боже, как же меня все достало). Да, конечно.

Кхм. 1 января 1959 года вышло постановление о том, что с 1 марта страна будет присоединена к Центральному Содружеству Германия, и, следовательно, официальным языком станет немецкий формата Норд-2 – язык, специально созданный для северных полугосударств, входящий в состав Содружества. С лозунгом Единство, сотрудничество, знание! мы войдем в новую эру и научимся по-настоящему ценить достижения человеческого разума. После интеграции в…

–Да перестань же так нервничать, – голос отца встрял в ее мысли. – Займись чем-нибудь. Пока есть время, я посижу у себя, мне осталось всего три главы. Только сначала пропущу стаканчик. – Он пошел на кухню, и Валери услышала, как открывается дверца бара.

–Только не надо сейчас начинать! Впереди еще ужин! – крикнула она, но сразу поняла, что запоздала.

По телу начала разливаться скука. Ей правда нужно было чем-то заняться. Валери даже захотелось открыть бархатную шкатулку, которую она прятала под кроватью, и осыпать себя ядом материнских драгоценностей. Она представила себе Луизу Астор на лошади, рассекающую пустыни Австралии, ослепляющую бесконечные пески своей улыбкой, – но всегда без ответа. Должно быть, ей интересно там. Там много солнца, и оно, наверно, нещадно раскаляет землю. Только здесь оно едва касается крыш домов косыми лучами, а иногда неделями не показывается – забываешь, что оно вообще существует.

Луиза Астор оставила ей шкатулку с украшениями, непонятно где и когда ей добытыми, пару писем сентиментального характера и ничем не притупляемое ощущение странной неполноценности. Да, она не была создана для семейной жизни, для мещанских радостей провинциальной общины. Она ненавидела деньги – так она писала в письме – и дорожила только своей свободой. Ее можно было увидеть идущей под руку с красивыми джентльменами во всех крупных городах – от Веллингтона до Перта, но вновь переплыть океан она не могла; что-то, безусловно, удерживало ее там. Ведь абсолютной свободы не существует – это даже ребенку понятно.

Валери медленно встала и стала ходить по комнатам – осматривать все вокруг в поисках недостатков: пыли, пролитой воды – чего угодно, что могло броситься в глаза гостям. Валери чувствовала, как падает в объятия своей паранойи: внимание обостряется, все видится ярче, и в такие моменты ей кажется, что она способна заметить трещину в миллиметр, маленький кусочек отлетевшего лакового покрытия, каплю грязи на раме, волокна пыли в углу у стеллажа. И каждое такое явление заставляло ее в отчаянии сжимать кулаки: она не могла сделать идеальным даже тот отрезок пространства, который называла домом, ей становилось плохо снова и снова от осознания того, что, как ни старайся, никакого совершенства ни в чем ей достичь не удастся. Любая попытка изначально обречена на поражение.

Чтобы не довести себя до очередного приступа раздражения, Валери дала себе слово смотреть на все поверхностно, как это делает обычный человек, не такой, как она, не замечающий столь мелких деталей. Обойдя весь первый этаж и не найдя ничего компрометирующего их семью, Валери поняла, что делать ей совершенно нечего, и начала наматывать круги по гостиной. Из открытого окна доносилась тихая музыка, джаз или блюз: чувственный женский вокал, виртуозная игра на саксофоне, редкие, но живые гитарные аккорды – все сплеталось в единую мелодию. Старье.

Она резко содрогнулась от волнения, которое то отступало, то вновь било по ней. Пытаясь успокоиться, Валери стала измерять шагами прихожую, сжав обе руки в кулаки. Вокруг не было никого. Часы на стене мерно тикали, и, посмотрев на них, она поняла, что время, на которое был запланирован ужин, уже стало частью истории. Было уже без восьми минут семь, а они обещали прийти ровно в шесть.

Она не хотела продолжать это надоевшее ожидание, но сделать ничего не могла. Вот так свернуть все приготовления было бы глупостью. Тогда по закону подлости они обязательно явятся, эти гости. Ее снова передернуло. Почему вообще они обязаны это делать? Кто его надоумил, этого барана – ее отца? Все сейчас спокойно занимаются своими делами, а они должны изводиться!

Ветер ударил ей в лицо, и она зашагала в сторону кухни, чтобы закрыть окно. Альберта там уже не было, и ее внимание привлек стеклянный стакан странной выпуклой формы – новшество нидерландской дизайнерской компании: безумно дорого, ничем не отличается от обычного стакана. Они купили целый набор у перекупщиков в порту, которые наживались на продаже иностранной продукции, изъятой при конфискации. На дне стакана багровело недопитое вино – снова он ее не послушал. Убедившись, что отца нет поблизости, она открыла бар и стала искать глазами виски, но сосуд будто испарился. На полках стояли красные и белые вина – сухие и сладкие, апельсиновый ликер, какая-то вишневая настойка, старый коньяк и ром. Она понятия не имела, куда делось все остальное. Он что, перетащил все в свой кабинет?

Валери взяла бутылку жюстé сорок девятого года и наполнила стакан до половины. Она стала вращать его в руке, поднимать вверх и опускать вниз, наклонила его так, что содержимое чуть-чуть не вылилось на деревянную столешницу, потом катала его по ней, наблюдала за тем, как красная жидкость расплывалась по стенкам, окрашивая их, а потом медленно опускалась. Валери зажмурилась и одним глотком опустошила стакан – ей показалось, что она проглотила холодную кровь или что-то еще более мерзкое, но через минуту чувство отвращения сменилось теплой легкостью.

За что уж она любила отца, так это за безупречную интуицию – год назад в Экс-ан-Прованс он купил этот волшебный ящик – из последней партии вина, в которое добавляли ариостин. В сорок девятом правительство Французской Коммуны запретило производство, и этот заветный ящик вина почти шестнадцать лет пролежал в погребе неграмотного торгаша, когда-то прилепившего неправильную табличку к нескольким бутылкам, которые он принял на молодое каберне. Но Альберт… Его чутье было не обмануть. Они за бесценок купили свою долю нектара, и Валери выпала небывалая удача – попробовать то, что уже столько лет почти невозможно было достать, о чем вспоминали родители и мечтали дети, тихо варясь в разочаровании – не повезло родиться хотя бы на десять лет раньше! Бедняги.

Жюсте никогда не отличалось отменными вкусовыми качествами, мало того, оно часто было по-настоящему отвратительным – как ягодный компот, в котором сварили кухонную тряпку. Но послевкусие… Оно было яркое, сладкое, сверхъестественно красивое. И после двух бокалов ты начинал иначе смотреть на свои проблемы, на тот кавардак, что тебя окружает; все дальше уносились чьи-то вопли «За свободу!» и страшные новости об «Обществе Друзей», телевизионная программа казалась не такой примитивной, а улицы не такими грязными. И вообще мир на какое-то время становился большим и открытым – в реальности на это уже никто не надеялся.

Нежно проведя рукой по этикетке, Валери отправила вино обратно в бар. В голову снова лезли мысли о гостях, но такого отторжения они уже не вызывали. Придут, не придут – в конце концов, никакого реального значения это не имело. Их появление в доме Асторов не помешает ОД взорвать Калле завтра утром в 7:00.

Она начала перебирать в памяти все, что ей рассказывали о семье Гейнсборо. Отец семейства Виктор был одним из богатейших людей на островах. Его отец сколотил состояние на продаже продовольствия изголодавшемуся после 99-го года Северу, и к тридцатым годам их компания стала настолько преуспевающей, что они практически добились монополии на торговлю в регионе. Обширная сеть магазинов их фамильного бренда распространилась на континент, и поговаривали, что Виктор готовится к экспансии торгового пространства полустран-соседей. Еда, одежда, книги, мебель, техника, запчасти, игрушки, даже очки – все в городе продавал он, руководя бесчисленным стадом подчиненных. Пока страна становилась все беднее и беднее, Гейнсборо увеличивали свое состояние, тем самым утверждая свое место среди избранной дюжины здешних олигархов. К шестидесятому году у них уже были рестораны, ателье и музыкальные салоны. Виктор регулярно жертвовал деньги на благотворительность и финансировал загибающееся местное образование. Каждый месяц он устраивал в их особняке, похожем на настоящий дворец, приемы, на которые съезжались богачи из соседних городков – остатки старой местной аристократии, одинокие потомки потерявших свое значение родов.

После смерти жены, которая мало общалась с местными и редко появлялась на приемах (так что люди немного о ней знали), Виктор продолжил работать в обычном темпе и решил, что дети уже достаточно взрослые, чтобы самостоятельно решать свои проблемы. Все и так знали, что он и при жизни жены мало ими занимался. Эти самые дети были главными источниками сплетен, транслируемых сарафанным радио городка.

Александр Гейнсборо, по рассказам одноклассниц Валери, был блистательным молодым человеком. Валери совместила создавшийся у нее в воображении образ с внешностью Кларка Саттена в черно-белых фильмах тридцатых годов, и Саттен пока что побеждал. Александр решил сделать перерыв в обучении на юридическом факультете в самом престижном университете страны (хотя все удивлялись тому, что Виктор не отправил его в свое время учиться за рубеж), чтобы помочь отцу заключить несколько важных сделок и лучше разобраться в семейном деле. Конечно, вся женская половина городской молодежи посчитала это прекрасным поступком. В сферу его развлечений входили поездки на материк, конные прогулки по окрестным полям рядом с фермой заводчиков, одинокие посиделки в баре на окраине – ничего странного для двадцатидвухлетнего молодого человека, но также ничего экзотического. У нее создавалось впечатление, что в этом городе даже имея деньги невозможно шиковать. Еще Валери слышала, что он был завсегдатаем в клубе «Веранда», где по выходным его видели с девушками из местного педагогического колледжа. Валери давно поняла, что всем нужен любимец, даже самому захудалому городишке нужна звезда, и Александру было суждено ей стать, нравилось это ему или нет.

Его сестру Виду открыто называли странной. Она постоянно уезжала из города неизвестно куда и не появлялась дома месяцами. В шестнадцать лет она прочитала роман Эмиля Золя «Нана» и за ужином заявила отцу, что хочет стать хозяйкой публичного дома в Коммуне, и попросила найти ей репетитора по французскому – эта байка обежала весь город. Еще ребенком она довела всех в доме до ручки, выпрашивая отвезти ее в Париж, и никто не мог донести до нее, что такого города уже больше полувека нет на карте. Как говорит универсальный учебник, который должен стоять на полке у каждого уважающего себя гражданина, он был разрушен единым авиаударом во время финальной операции «Треугольник» в 1899 году, тогда же, когда были стерты с лица земли Берлин и Лондон. Она так долго не могла в это вникнуть, что горничные, работавшие в доме Гейнсборо, разнесли слух о том, что она слабоумная.

Каждый раз, когда Виктор на несколько дней уезжал по какому-то делу, она устраивала в их особняке вечеринку, на которой собирались все, кто не прочь выпить и повеселиться за чужой счет. Вида практиковала это уже не один год. Без приглашений, без приготовлений, иногда совершенно спонтанно – по всем местным школам и колледжам прокатывалось радостное известие, и у всех на устах были волшебные слова – «сегодня кутим у Виды». Она платила за все, и музыка не стихала до утра. В доме били стекла, ломали мебель, кто-то даже выпал из окна, а Мири Бонкарло сломали там ногу месяц назад. Но сборища все равно продолжались, и, похоже, Виктор сквозь пальцы смотрел на этот кавардак.

Несколько лет назад она была неразлучна с одним местным неформалом – сыном другого состоятельного бизнесмена из местных, покойного Роберта Филиппа – человека, который открыл новую городскую больницу и в ней же умер. С Виктором Гейнсборо он никогда не конкурировал, так как специализировался только на поставках медицинского оборудования в больницы и когда-то процветавшие исследовательские центры. После его смерти дело продолжила его жена Роуз. Валери говорили, что она бросила врачебную практику и полностью посвятила себя работе и решению многочисленных проблем своего единственного ребенка. Она вела почти монашеский образ жизни, и ни у кого язык не поворачивался сказать о ней что-то плохое.

С Виктором Альберт Астор свел знакомство в мэрии полгода тому назад, в декабре шестьдесят пятого. 22.12.1965 – совершенно непропорциональное число, и Валери не раз говорила ему, что в такие даты нельзя принимать важные решения. В то время они с отцом только устраивались в городе, и ее занятия в школе еще не начались; они обустраивали дом, выбирали лучшие дизайнерские решения из тех, которые могли им предложить провинциальные специалисты, разбрасывались деньгами направо и налево, чтобы затмить все остальные особняки квартала, в котором обосновались. Отцу хотелось, чтобы их жилище казалось окружающим идеальным семейным гнездом, внутри которого царят счастье и достаток, но дом больше походил на огромный магазин электротоваров: ночью он светился сотнями лампочек. Неудавшаяся пародия на неоновую вывеску. Вот так стремление к роскошному виду обернулось эффектом дешевизны.

Они договорились об этом визите в ресторане, где ее отец в начале месяца уплетал жареного цыпленка на обед. Как рассказывал ей отец, Виктор зашел туда с коллегами сразу после подписания выгодного договора и, наткнувшись на Альберта, стал расспрашивать его о делах в мэрии. Тогда-то у ее отца и вырвалось это глупое приглашение, которое Гейнсборо счел невежливым отклонить. Условились на шесть часов в пятницу, двадцать седьмого мая. Виктор обещал привести детей, чтобы Валери с ними познакомилась, раз они не пересекаются в городе. Валери искренне удивилась, что к ним домой на ужин придут такие местные знаменитости, к ним – кого в городе никто толком не знает. Да и вообще Альберту не было свойственно делать первый шаг в чем-либо, строить с кем-то дружбу. У отца Валери все без исключения планы останавливались на стадии разработки, и ничего не заходило дальше, чем «посмотрим». Чего можно было ждать от мистера «плыву по течению»? Его любимые слова постоянно вертелись у нее в голове, взвинчивая нервы: увидим; будь что будет; посмотрим, как все выйдет; делай, как знаешь; не будем вмешиваться. Иногда она смотрела на него, и ей казалось, что он прямо у нее на глазах обрастает мхом. Потом она вновь смотрела на него и думала, что когда-нибудь тоже станет такой. Так и умрет, погруженная в свое старье.

Валери поднялась на второй этаж и заглянула в кабинет отца – убедиться, что тот не уснул. Он сидел за письменным столом, окруженный кучей бумаг и книгами в дорогих переплетах, напоминавшими Валери о годе, который они провели, разъезжая по свету, о годе, который ее отец гордо называл кругосветным путешествием, но сам прекрасно понимал, что этот затянувшийся отдых легче было назвать дорогой к банкротству. Когда они отплыли с Канарских островов в Барселону, никто не думал ни об оставленных там тысячах, ни о тысячах, которые будут потрачены на новом месте, – хорошо, что вовремя подоспела прибыль от старого вложения, о котором все почти забыли. Но дыра в бюджете все равно была ощутима.

И она отчасти видела свою вину в утечке их капитала, ведь желание угодить единственному ребенку в первую очередь побудило его планировать это путешествие. Когда Валери исполнилось четырнадцать, она рассказала отцу о своей заветной мечте: ей хотелось побывать в «золотых» южных городах – там, где звенит и клокочет настоящая жизнь. Она нарисовала карту их путешествия, которая была похожа на пиратскую схему из книг о поисках сокровищ. Сначала они должны были доехать до Французской Коммуны, затем южнее – к берегам Испании, богатейшим приморским городам, где женщины носили красные шляпки и по ночам люди собирались на улицах и смотрели кино под открытым небом; потом они доплывут до Сеуты и оттуда на скоростном поезде направятся сразу в Восточную Африку – к крупнейшей в мире агломерации, бриллиантовому городу, центру всего мира – сказочному Найроби-28. А к своему восемнадцатилетию она собиралась приурочить путешествие через Атлантику к разрастающимся с каждым годом Мехико и Гаване, куда стекались художники и артисты с обеих Америк.

Поездку планировали несколько лет, и почти каждый день Валери напоминала отцу о том, как она устала от холода, от этого свистящего ветра, от этого города, в котором, кроме порта, не на что смотреть. Линдо – это не название, а очень глупая шутка спонсоров. Ей всегда казалось, что жизнь похожа на пестрого осьминога с длинными щупальцами, которые то сжимались, то растягивались, чтобы дотронуться до как можно бо́льшей части Земли. И Валери была уверена, что даже концы этих щупалец были неимоверно далеко от того места, где находилась она. Это очень угнетало.

Долгожданное путешествие состоялось. Гремит победы звон! Ничего не гремело. Кроме грома. Особенно когда они причалили в родном порту и бежали к зданию под градом холодных капель. Валери, умело законсервировав в голове все полученные впечатления, питалась ими еще несколько месяцев. Она часто садилась в кресло и перелистывала альбом с фотографиями, мысленно переносясь в то место, которое видела на черно-белом матовом отпечатке, ощущала то живое тепло, слышала быструю речь людей, чувствовала вкусы и запахи. Ей нужно было растянуть это удовольствие, нужно было помнить, что она жила, жила не так, как люди вокруг, в этих никому не интересных недогородах. И все равно, что теперь жизнь будет становиться все хуже, а денег – все меньше. Главное то, что она жила, а ради этого стоило потерпеть.

Альберт Астор вернулся из поездки, которая отняла у него миллионы нервных клеток, уставшим, больным, забытым многими и уже далеко не таким богатым. У него либо не хватило силы воли, чтобы преодолеть все передряги, посыпавшиеся на его голову, либо он настолько разочаровался в самом себе, что потерял надежду на то, что их жизнь станет лучше. Они посовещались и решили, что лучше будет продать дом и переехать в город поменьше. «Не сидеть же всю жизнь на одном месте!» – такой была официальная причина их переезда. О реальной знали только они двое. Альберту предложили работу в мэрии с возможностью удержания контроля над старым бизнесом через посредника, и они сразу же перебрались на острова.

Часы пробили восемь. Солнце садилось, и комната была окрашена в оттенки красно-фиолетовой гаммы. Смазанные цветовые пятна медленно перемещались по стенам, делая их похожими на полотно для показа старого фильма, и постепенно теряли яркость. На улице уже темнело, холодный сумрак разливался по улицам, стекал с крыш соседних домов, подползал к фонарям, утверждая их свет в наступающей ночи. Окраины города мирно засыпали под голоса в телевизорах или под унылые завывания эстрадных див, а клуб «Веранда», например, только начинал жить: музыка гремела на весь квартал, в котором почти не осталось жилых домов, из окон пробивалось мерцание разноцветных фонариков, гирляндами опоясывавших стены; возле главного входа, как всегда, толпились юноши с девушками, пытавшиеся высмотреть свободный столик и окунуться в атмосферу безнадежного веселья, спасавшего их от скуки и однообразия провинциальной жизни.

В отцовском кабинете находились их лучшие книги, но Валери в тот момент не хотелось даже подходить к ним. Некоторым людям свойственно увлекаться книгами так, что они открывают одну и полностью погружаются в нее, и когда им приходится прервать чтение, не могут вылезти из той системы координат и переносят все, что могут, в реальную действительность – вплоть до перипетий сюжета и имен героев. Валери не могла назвать себя одной из них, но что-то сближало ее с таким типом людей – найдя в книге формулу какого-либо явления или события, она всеми силами пыталась смоделировать то же самое в реальности, вкладывала все силы в построение дворца на песчаной почве. Но делала она это не для того, чтобы утвердить в реальном мире книжные принципы – совсем наоборот, она каждый раз наблюдала разрушение этого «волшебного дворца» фиктивной действительности, видела неприменимость формулы в реальности и каждый раз убеждалась, что лучше отбросить книги и начать решать настоящие проблемы. Например, пыльный угол в коридоре. Или происхождение слова «паралич». Или проверка на подлинность акцента диктора.