Сибирская кровь

С сестрой Татьяной

После получения моим отцом в июле 1963 года диплома о высшем образовании и начала постоянной работы стало легче, и он с благодарностью отказался от помощи, несмотря на рождение в семье 3 августа того же года второго ребенка – дочери, моей сестры Татьяны.

Первые годы отец продолжил трудиться в геологоуправлении, но не техником, а лаборантом, инженером, старшим инженером. Одно время занимался доставкой специальными щипцами в рентгенорадиометрический кабинет чугунных колб с минеральной породой для проверки наличия в ней урана. Если бы хоть одна такая колба упала и разбилась, он рисковал получить опасную дозу излучения. Еще в тот период мой отец исполнял обязанности младшего научного сотрудника Института мерзлотоведения и вместо стеснявшейся мамы преподавал физику в вечерней средней школе рабочей молодежи № 8 г. Якутска. А затем, благодаря своему тестю, впервые вышел в начальники. Это произошло в 1967 году, когда Федор Петрович Щуков посоветовал временно проживавшему с его семьей в одной служебной квартире заместителю начальника Управления технической эксплуатации кабельной и релейной магистрали (УКРМ) № 18 взять к себе на работу своего зятя. Тогда УКРМ-18, предназначенное обеспечивать центральное телевизионное вещание и телефонное сообщение между населенными пунктами Якутии, только что образовалось как подразделение Министерства связи СССР и остро нуждалось в кадрах.

Мой отец был принят в него на должность начальника производственной лаборатории, а всего через два с небольшим года стал главным инженером управления, еще через два, в мае 1971 года, – его руководителем. В этом ему уж точно никто не помогал, карьера продвигалась исключительно отцовским трудолюбием, талантом и умом. Спустя шесть с половиной лет, в ноябре 1977 года, он был награжден орденом «Знак Почета».

Он любил охоту и рыбалку. Не часто, но ездил на ГАЗе или УАЗике с друзьями, включая Андрея Ивановича Михеева – мужа моей тети Риммы, за пару сотен километров поохотиться на уток, зайцев или лося. А порыбачить брал с собой и меня. Летом ставили сети, и я с самого детства помогал отцу: управлял весельной лодкой, удерживая ее вдоль сети, пока он доставал из ячеек рыбу. Почти каждой осенью мы вместе с отцом и Юрием Александровичем Ознобищевым – мужем другой моей тети Надежды Георгиевны, таскали неводом из Лены тугунка, а в марте–апреле была ловля на зимние удочки из-под полутора-двухметрового льда окуней и красноглазок. Удивительно, но когда дневная температура колебалась между двадцатью и тридцатью градусами мороза, лунки под ярким якутским солнцем не замерзали, и мы получали загар перед ними без рукавиц, шапок и ватников.

Привозили обычно с рыбалки домой по десятку килограммов рыбы, и отец ее солил. Летом же, когда мы всей семьей отдыхали на якутских озерах, где этой рыбы было неимоверное множество и надо было себя сдерживать, чтобы не наловить лишнего, мой отец обычно уступал мне право завершающего лова. Вручал надувную лодку, весла и давал двадцать–тридцать минут на рыбалку. Но и за это время легко можно было вытащить пару десятков рыб. Причем днем в прозрачной воде отлично просматривался их размер на дне, и я подводил приманку к самым крупным экземплярам.

Владимир Георгиевич Черепанов. На реке Лене

А моя мама после получения высшего образования поработала в лаборатории нерудных полезных ископаемых геофизиком, преподавателем математики в Якутском государственном университете, старшим инженером-программистом ЭВМ в Институте мерзлотоведения. Совсем не высоко, но она, как говорится, обеспечивала отцу надежный тыл: он всегда был вовремя накормлен, дети – приучены к самостоятельности, в доме порядок и радушие, постоянная готовность и искреннее желание достойно встретить гостей, будь они друзьями из Якутска или начальством из Москвы.

В середине 1979 года мой отец после серьезных размышлений согласился на свой перевод[421] на работу в Москву. И стал он там по завершении полугодовой командировки заместителем начальника Главного управления внутриобластной междугородней телефонной связи вновь образованного Министерства связи РСФСР. Это, конечно, был перевод с понижением – с первой роли в отрасли в автономной республике на второстепенную роль, к тому же не в союзном, а в российском главке, – но зато в столицу с соответствующим выделением для семьи жилплощади с пропиской. В те, советские, времена о московской прописке можно было только мечтать главным образом из-за принципиальной разницы в продуктовом снабжении более-менее сытой столицы и провинций, чьи прилавки магазинов были по-социалистически нищенски пусты. Но наша семья и без того не голодала, и хоть редко, но мы ели даже экзотические в Якутии апельсины, купленные в продуктовом магазине под заведованием старшей сестры моей мамы, или привозимые отцом из командировок в центр, доставали мясо, которое во времена развитого социализма продавалось в регионах, как и сахар, по талонам, летом на даче[422] выращивали огурцы и помидоры, на балконе зимой всегда стояли ведра собранной нами брусники (мы ее предпочитали есть замороженной со сгущенкой) и бочонок добытой рыбы. Там же – наше любимое и не заменимое ничем лакомство, которого долго потом будет недоставать в Москве – доставленные обычно из-под самого северного якутского поселка Тикси крупные экземпляры омуля, муксуна, нельмы, сига, чира для изготовления строганины[423]. Поэтому, думаю, отец согласился на Москву не из-за ее снабжения. Наверняка его манили в хорошем смысле карьерные перспективы, и они у грамотного и еще довольно молодого трудоголика в новом министерстве, без сомнения, были.

Однако мой отец поддался соблазну заменить с местами работы и жительства еще и заботливую, самозабвенную жену. Как только летом 1980 года моя мама прилетела в Москву вместе со сдавшей выпускные школьные экзамены дочкой Татьяной, она получила извещение Тимирязевского районного суда г. Москвы по делу о расторжении брака. И на первом же судебном заседании мои родители были разведены.

К тому времени я уже год как стал студентом Московского финансового института (МФИ), жил в Москве и приехал к зданию суда вместе с родителями. На заседание не пошел, а ждал его завершения во дворе и видел, какой это был шок для моей мамы. Знаю, что она на меня страшно обиделась, когда я, в отличие от моей сестры Татьяны, спокойно отнесся к вести о разводе и не рассорился с отцом, поддерживая с ним прежние добрые отношения. Но, по-моему, если взрослый мужчина созрел для такого шага, нормальной семейной жизни уже не будет, одна сплошная нервотрепка. Поэтому и не стоило противиться ее неизбежному прекращению.

Вскоре мой отец познакомился и 6 марта 1982 года зарегистрировал брак с младшей его на десять лет уроженкой красноярской деревни Двинка с самым привычным для верхнеленских Черепановых именем-отчеством Анной Ивановной Серых (по бывшему мужу – Чебану). Через неделю уехал с ней и ее трехлетней дочкой Виорикой в Астрахань руководить областным производственно-техническим управлением связи. В 1987–1991 годах он находился в командировке в Венгрии по линии внешнеторгового объединения «Машприборинторг». Потом вернулся в Москву на должность заместителя начальника Главного центра управления междугородними связями (ГЦУМС), был генеральным директором по техническому развитию, вице-президентом акционерного общества «ОРБиТЕЛ». После оформления в 1996 году «северной» пенсии мой отец еще поработал главным инженером и первым заместителем директора ГЦУМС, а в самой середине 1998 года уволился по собственному желанию.

Он взял участок и построил вместе с женой невдалеке от подмосковных Бронниц сначала баню, затем – двухкомнатный дом из бруса с собственноручно выложенной печью, все теплые месяцы предпочитал проводить там, сажал картофель и овощи, собирал клубнику и малину, пек свой хлеб, ловил карасей в местном пруду. Занимался воспитанием приемной внучки Виктории, родившейся в 1995 году в тот же день, как и его дочь Татьяна – 3 августа. Каждый праздник Нового года, а еще 23 февраля, в наши дни рождений, иногда 7 мая на день радио (связиста) мы с ним созванивались, делились новостями, иногда встречались у него в московской квартире на улице Академика Варги, пару раз вместе были на даче. Неоднократно я приглашал своего отца в Крым, где и у меня, и у моей сестры рядом с морем есть квартиры, но он всегда отказывался. Хотя мог бы попытаться исцелить лечебными крымскими грязями свои ноги, чтобы избавиться от мучивших его тромбов.

Где-то во второй половине 2000-х годов у него случился микроинсульт, но организм постепенно восстановился, и день рождения 18 октября 2010 года, отмеченный им, его женой и мною в его квартире как семидесятилетний юбилей, мой отец выглядел вполне окрепшим. Как оказалось, это был последний раз, когда мы виделись. В сентябре 2011 году он решился на операцию по очистке сонной артерии от холестериновых бляшек, и я узнал о ней после сообщения Анны Ивановны, что мой отец находится в реанимации московской городской больницы № 15 в Вешняках. Он был в коме, вероятно, из-за неудачного наркоза и последовавшего инсульта. Я приезжал к нему, что-то говорил, но отец так и не приходил в сознание. Только как-то раз мне показалось, что у него скатилась слеза. Ранним утром 4 декабря 2011 года меня разбудил звонок из больницы с вестью о том, что мой отец умер.

От вскрытия отказались, в свидетельстве о смерти говорится об острой сердечной недостаточности, постинфарктном кардиосклерозе. На его похоронах из кровных родственников я был вместе с сестрой Татьяной и двоюродным братом Олегом Ознобищевым[424]. Сестры отца Надежда и Римма Георгиевны приехать из Тамбова и Якутска не смогли из-за их преклонного возраста и слабого здоровья. Моего отца похоронили рядом с его приемной дочерью Виорикой на Ивановском кладбище, что сейчас на территории Новой Москвы.

Таким образом, Владимир Георгиевич Черепанов был во главе фамильной ветви сорок четыре года, и очередным главой стал я. Чтобы превысить такой срок, мне надо дожить почти до ста лет, а этого не удавалось никому из верхоленских Черепановых. Будет трудно, но надо стараться. Кто-то ведь должен быть первым.

Моя мама Инна Федоровна Черепанова замуж больше не выходила, сосредоточилась на нас, своих детях. В Москве она поработала старшим инженером, начальником сектора разработки функциональных программ ГЦУМС, занималась в коммерческих банках бухгалтерией, руководила службой внутреннего контроля. Ушла на пенсию в ноябре 2002 года. Тоже согласилась на операцию очистки сонной артерии и делала ее в 2017 году в бакулевском Институте коронарной и сосудистой хирургии не без огрехов, но успешнее. Живет она чаще всего в Крыму у моря, недалеко от Севастополя со своей дочерью, моей сестрой Татьяной, иногда наведывается в Москву.

Моя сестра Татьяна окончила в 1986 году учетно-экономический факультет Московского финансового института. После четвертого курса и за год до получения высшего образования, 27 июля 1985 года, вышла замуж за студента того же института Андрея Белова. У них 14 апреля 1986 года родился сын Алексей. Потом был развод, новое замужество, однако совсем недолгое. По моей рекомендации, пошла работать в коммерческий банк главным бухгалтером, да так в банковской сфере и осталась. Даже несколько лет возглавляла мелкий банк, совладельцами которого мы с ней были, брала к себе на работу нашу маму. Потом занялась домашним хозяйством, вместе со своим гражданским мужем построила в Крыму дачу, выращивает на ней фрукты и виноград.

У Татьяны детей больше не было, как не было дочерей у единственной сестры моей мамы, отчего женская линия, идущая от Елены Васильевны Куликовской (Пацановской), пресеклась, так же как ранее пресеклась такая же линия от моей бабушки по отцовской линии.

Я и мои дети

Родился я в г. Якутске 2 января 1962 года у двадцатилетних студентов физико-математического факультета местного государственного университета Владимира Георгиевича и Инны Федоровны Черепановых через тринадцать месяцев после их свадьбы. Знаю, что имя мне выбрали в честь Андрея Ивановича Михеева – мужа-якута моей тети Риммы Георгиевны, который был главой семьи, приютившей моего отца в его школьные годы. А сам выбор имени произошел, когда первый секретарь Якутского обкома ВЛКСМ Андрей Михеев[425] нагрянул в гости к моим родителям в общежитие, и ее обитатели были просто шокированы видом этого статного красавца.

Жил со своими родителями сначала в том же студенческом общежитии на улице Ойунского, затем в квартире бабушки – на Лонгинова. Но самые ранние мои воспоминания – о событиях в доме № 44 на Короленко, куда мы переехали в 1964 году. Он был деревянным и одноэтажным, на две квартиры. В двух комнатах одной из них размещались мы, в третьей – коммунальные соседи. Здесь же были большая общая кухня, коридор и холодный чулан для хранения продуктов. В нем водились мыши, и я ставил на них самодельные мышеловки. «Санузел» – обычная сколоченная из досок кабинка – был на улице, в дальнем углу неогороженного двора (он все еще там стоит, хотя сам дом давно снесли), импровизированный душ – в чулане.

Из дома я с пяти лет сам, без родителей, ходил и по теплу, и по морозу за два или три квартала в детский сад и еще отводил в рядом расположенные ясли свою сестру. И в магазин за продуктами мама меня тоже отправляла с пяти лет. Давала деньги, поручение и отправляла. И ничего, справлялся, даже порой, когда не было порученного продукта, подсчитывал остаток денег и брал верный вес чего-то нужного другого. Теперь я понимаю, что тем самым вольно или невольно и, надеюсь, успешно моя мама приучала меня с малолетства считать, мыслить, действовать и в целом – самому стоять на ногах. Что, конечно, правильно. Хотя иногда обучение такому стоянию в его буквальном смысле происходило чрезвычайно рано: соседи родителей по общежитию развлекались тем, что, когда мне едва исполнился месяц, давали цепляться за их пальцы и подтягивали, пока я, покачиваясь, не вставал на ноги. В итоге у меня стало не все в ладах с позвоночником.

По субботам моя мама организовывала генеральную уборку с мытьем полов и даже внутренних дверей, давала задания и мне с сестрой с наших еще дошкольных лет (с той поры я долго не любил субботы). В начальных классах привлекала меня к решению задач «Кванта», когда-то популярного физико-математического журнала для школьников и студентов. На первом этапе объясняла, как надо их решать, через год мы с ней соревновались с переменным успехом, кто быстрее найдет верный ответ, а годам к двенадцати победа обычно оставалась за мною.

Но при такой самостоятельности я был чрезмерно домашним, не терпел детские ясли и сад. Часто чуть ли не весь день стоял или сидел у своей ясельной кроватки, держась за ее ножку, пока за мной после окончания работы не приходила мама. И не дай бог, она не забирала меня самой первой! Та же проблема – с летним детским лагерем. Мама часто вспоминала, как каждое воскресенье с самого утра она должна была проводить в лагере со мной, и когда уже затемно возвращалась по лесной дороге на велосипеде домой, даже вдалеке слышала мой плач. Впрочем, я и сейчас не особо люблю посещать чужие дома, предпочитаю принимать гостей у себя.

В первый класс школы № 29 г. Якутска поначалу ходил без сопровождения родителей, но после переезда нашей семьи зимой 1969–1970 года в однокомнатную квартиру кирпичного дома в доме № 4 на улице Халтурина[426] в сильные холода меня подвозил в школу и забирал после продленки отец: все-таки добираться надо было в темное время суток и больше километра. Помню, как-то раз он не смог приехать вовремя, учителя меня не удержали, и я пошел домой один. По дороге так замерзли мои руки, а варежка превратилась в льдышку в форме ладони, что периодически соскальзывала с нее вместе со школьным портфелем. Не снимая варежку с ручки портфеля, я засовывал в нее бездвижную ладонь, поднимал портфель и шел дальше по слабо освещенной улице. Дома мама долго сокрушалась и разогревала мне отмороженные руки и ноги, они несколько десятков минут страшно болели и с того дня не терпят холода.

Во второй и третий классы я ходил в близко расположенную школу № 5, в четвертый-седьмой – в довольно отдаленную, но самую в то время «продвинутую» № 8 (ее директором был муж моей тети Андрей Иванович Михеев). И тогда я выучил произношение чисел на якутском языке, которые прекрасно помню до сих пор. Дело в том, что в те годы первые классы Якутска освобождались от школьных занятий при пятидесяти одном градусе мороза, вторые – при пятидесяти двух и так далее. В пятьдесят шли в школу все[427], в шестьдесят – никто. А утренние новости по радио всегда завершались прогнозом погоды, и сначала он давался на местном языке. В лютую зиму хотелось побыстрее узнать, не наступило ли счастье не идти сегодня на занятия.

Учился хорошо, но уже не был, как в первом классе, отличником и разок «скатился» до тройки в четверти по какому-то предмету. И по ходу уроков очень редко, но получал двойки и тройки. Даже помню, что заклеивал страницы дневника, чтобы родители не увидели такого позора. Но они не имели особой привычки проверять, как я сделал уроки и сделал ли, смотреть мой дневник, и в нем обычно я сам расписывался за свою маму. Будь с учебой совсем плохо, им бы о том говорили на родительских собраниях. А вот лишний контроль детей расхолаживает.

В четырехкомнатную квартиру дома № 2/2 на улице Ярославского мы переехали в конце 1976 – начале 1977 года. Ее балкон выходил в сторону местного краеведческого музея, во дворе которого стояла башня древнего Якутского острога. До нее напрямую было всего лишь сотню-полторы метров, и мы с одноклассниками иногда подходили к строению, заглядывали внутрь, где хранились не выставляемые музейные экспонаты, включая мумию якутки. Если моя версия о происхождении верхоленских Черепановых от переехавшего в Якутск купца из Пустозерска верна, то через триста тридцать лет один из его потомков смог увидеть и прикоснуться к тому строению, к которому, конечно, подходил он. К сожалению, в 1980-х годах та острожная башня сгорела.

Очень близко к дому располагалась средняя школа № 2, которая после своего открытия в 1977 году считалась лучшей в Якутии. Я в ней учился с восьмого по десятый классы. Когда были уроки физкультуры и мне не хотелось таскать с собой сменную обувь, ходил в школу в кедах. Хоть дорога занимала от силы минут пять, в мороз они успевали затвердеть, да и носимая весь школьный сезон «универсальная» болоньевая куртка становилась колом и чуть не звенела.

Я быстро освоился в новом дружном коллективе, и учеба давалась легко. Если в восьмом классе у меня еще были четверки по итогам года: не очень хорошо шли предметы, которые надо заучивать – история и английский язык, то в девятом и десятом – ни одной. Участвовал в олимпиадах по физике, химии и математике. В школах брал первые места, в Якутии – призовые. Наверняка именно в знак признательности за многократную защиту на этих олимпиадах чести школы № 2 директор Александр Иванович Рыбкин[428] добился того, чтобы мне по ее окончании вручили золотую медаль. Я о ней и не думал и спокойно перенес получение на выпускном экзамене по литературному сочинению «четверки». Это сочинение писалось как бы от имени комсомола, пафосно, и до сих пор помню его начало: «Я, комсомол Страны Советов, родился 29 октября 1918 года». И далее – «Мои члены…». Такой текст не понравился местной комиссии, и она занизила оценку, однако, как потом выяснилось, директор опротестовал ее в Москве и найденными цитатами из книг доказал состоятельность спорной формулировки.

Моя сестра Татьяна училась в той же школе на класс младше и тоже хорошо. Но иногда нарушала дисциплину, пропускала уроки. Периодически на школьных линейках меня хвалили, а ее ругали, и тем самым отношение к нашей семье уравновешивалось.

С детства не особо старался, но имел предрасположенность к укреплению и закалке тела (вероятно, восстанавливались навыки моих сибирских предков): в восьмом или девятом классе всего пару раз поделал наклоны на скамье, и мой пресс до сих пор почти непробиваем; с неделю перед сном обливал ноги холодной водой, и прежде очень частая простуда отступила. А если упирался, то меня не могли оторвать от земли и трое крепких мужчин.

Спорт всегда любил – последовательно занимался гимнастикой, легкой атлетикой, баскетболом. Значимых достижений не было, но награждался золотым значком ГТО, побеждал в школьных соревнованиях по прыжкам в длину и высоту. В шестом или седьмом классе в городской эстафете по бегу был в выигравшей команде своей школы. Тогда впервые моя фотография попала в тираж газеты с надписью «Андрей Черепанов получает кубок и грамоту». Честно говоря, я не был ни капитаном той команды, ни лучшим ее бегуном. Просто, по частой тогда практике, у нас в команде почти все оказались «подставными» – то ли ученики других школ, то ли переростки, и по завершении своих этапов эстафеты тут же разошлись, а я, получив с большим отрывом от соперников эстафетную палочку, пробежал последний этап, разорвал финишную ленту и остался получать награды. В единственных соревнованиях на городском стадионе по прыжкам в высоту, в которых принимал участие, взял третье место по городу, но с каким результатом, теперь не помню.

Имея подходящий рост – 182–183 см[429], играл в баскетбол в самых старших классах за школьную сборную, однако без успехов: редко попадал в корзину издалека. Не находил общего языка с учителем физкультуры со своеобразной фамилией Аллахский. Он был сильно экзотичен, поругивал меня за то, что мало фолил, требовал больше жесткости, чем точности. Но зато я приучился с неудержимым напором, тараном врываться в чужую трехсекундную зону и проходить под кольцо для завершающего броска.

Летом часто играл на поле у нашего дачного участка в футбол с местными ребятами. Стоял на защите своих ворот или нападал на чужие, а промежуточные роли не терпел. Моим футбольным бенефисом в школе стал матч с параллельным классом, в первом тайме которого я был вратарем, во втором – нападающим. Мы выиграли 10:0, и, если не обманываюсь в воспоминаниях, семь голов оказалось моими.

Очень любил гонять на утоптанном снегу во дворе в хоккей с мячом. Чаще всего такой хоккей и был моим главным зимним времяпрепровождением в свободное от учебы и домашних заданий время. В последние школьные годы, когда мы жили на улице Ярославского[430], окна моей комнаты на четвертом этаже выходили как раз во двор, а с другой стороны двора был такой же дом, где жили мои друзья-одноклассники, впоследствии переехавшие в Москву Олег Воронов и Андрей Кузнецов[431]. Сделав уроки, я высовывал голову в форточку и звал их на улицу криками «Ворон!» (с ударением на второй слог) и «Кузя!». И мы, поставив куски снега на ширину ворот, сражались с другими соседскими парнями. Иногда играл с ними в зале нашей квартиры в настольный теннис или по телефону в шахматы.

В самых старших классах появилось у меня еще одно увлечение – слушать вечерами «вражьи голоса» – передачи радио «Свобода» и «Голос Америки». Из них узнавал о любопытных текущих событиях, замалчиваемых в СССР. Однако не больше – тогда у меня никакого разочарования в коммунистической идеологии не возникло, я оставался уверенным в преимуществах социализма. Возможно из-за того, что делала свое дело тотальная советская пропаганда, и была у меня какая-то детская вера в слова, крестьянская наивность. Мол, столько у нашей страны великих достижений, столько героев и неустанная забота о человеке! А там, на Западе, люди прозябают. Понимание и твердое убеждение в пагубности коммунизма пришли позднее, когда начал сравнивать экономики социалистических и капиталистических государств, разбираться с законами их действия, узнал о массовых и кровавых ленинско-сталинских расправах над соотечественниками. А вот некоторая моя наивность в общечеловеческих отношениях так и осталась – многим верил и зря.

Вместе со мной иногда слушал те передачи и мой отец по привезенной им из командировки в Италию японской магнитоле Sanyo. А ее уже как магнитофонный кассетник, которых в те времена развитого социализма почти ни у кого не было, я периодически по возвращении с уроков выставлял в окно. И включал на всю громкость запись диска 1978 года ансамбля с Ямайки Boney M, навсегда ставшего любимым (того, что с песнями «Ночной полет на Венеру» и «Распутин»). Так я делился западной песенной культурой с проходящими мимо якутянами.

Где-то класса с четвертого была у меня мечта стать следователем. И когда перед окончанием школы я занялся выбором вуза, отец посоветовал поступать на юридический факультет военного института в Москве. Я немного поразмышлял и понял, что не потерплю подчиняться приказам в интеллектуальном процессе расследования. И с отказом идти в военные следователи мой интерес к этой профессии почему-то напрочь отпал. Зато вскоре появилось желание заняться международными финансами. И оно не было неожиданным.