Планета Крампус. Роман

Алексей аккуратно, насколько позволял «разборчивый» почерк, перевел все найденное в портфеле. Доложил майору, что он свою работу закончил. И вскоре был приглашен к подполковнику.

Тот взял исписанные Алексеем листы в руки и молча уткнулся в чтение.

– Ну и почерк у тебя, я доложу, – буркнул он. А дочитав до конца, произнес:

– Здесь главным образом отражены дела семейные, как я понял. Он пишет жене. Жена пишет ему. Фотографии, то да се. Вот он, например, обещает ее познакомить с этим самым Отто Вернером, как только это будет возможно. А вот он столь пространно и многословно распинается перед ней в любви. Ну, прямо поэт-лирик. А вот о том, что он видел во время поездок в командировки, про то, что ты в своих бумагах написал с его слов – об этом жене ни слова. Ну и правильно. Чего травмировать женскую душу. Но для нас, – подполковник одобрительно взглянул на Алексея, – этого достаточно, чтобы проработать этот материал и принять необходимые меры. За этот перевод… В общем, за всю эту работу тебе по праву полагалась бы медаль, а может, даже и орден… Но с этим подождем. А пока – тебе большое спасибо за проделанную работу.

Подполковник вышел из-за стола и протянул Алексею руку:

– Большущее спасибо тебе, на самом деле. Ценнейший материал. У нас будет над чем поработать в ближайшее время, поискать пути к этому Отто Вернеру. Ну, а теперь, товарищ младший сержант, вернемся к нашим делам, важным, насущным и неотложным. Я вчера прикинул, куда тебя на некоторое время пристроить и чтобы, значитца, польза была, и чтобы вреда никому никакого не было.

Подполковник улыбнулся своему каламбуру.

– С сегодняшнего дня ты зачислен в разведвзвод к старшему лейтенату Коломийченко. Будешь ходить под его началом, ну, и кое-какие мои и его поручения выполнять. А когда окончательно решим вопрос с переброской подобранной команды в Стругаж, тогда, соответственно, и условия твоей службы изменятся. Я уже попросил, чтобы за тобой какую-нибудь машинешку или мотоколяску прислали. Поезжай с богом… Тебя мигом доставят. Тут до Травниково рукой подать.

– В Травниково? – переспросил Алексей.

– В Травниково. А что, знакомые места? – поинтересовался Георгий Семенович, с любопытством глянув на Алексея.

– Да вчера там побывать довелось, – признался Алексей.

– Вот как? И что за причина была?

– Сопровождал для передачи оперуполномоченному особого отдела полка старшему лейтенанту Страськову трех наших штрафников, отставших по дороге от основной группы.

– Это не те ли, что дезертировали по пути следования сюда, в Русьву, с отягчающими вину последствиями, убив часового и завладев его оружием? – посерьезнел подполковник.

– Так точно, они.

– Я пока не спрашиваю вас, младший сержант, как они вдруг нашлись, – протянул подполковник Смоляков, – но мне интересно, что с ними будет делать старший лейтенант Страськов.

– Он обещал их сегодня расстрелять.

– Вот даже как! Ну, хорошо, младший сержант. Можешь быть свободен. Скоро за тобой приедут, жди. А мы тут разберемся.

24

Ранним утром оперуполномоченный особого отдела полка старший лейтенант Страськов еле разлепил тяжелые веки и облизал пересохшие губы. Его мучила жажда. «Эх, пивка бы сейчас… Кружечку… Холодненького», – мечтательно подумал он. Но пива не было. Не было и огуречного рассола.

Пришлось встать и подойти к молочной алюминиевой фляге, в которой старшина доставлял воду из колодца.

Зачерпнув ковшом, он сделал несколько глотков. Вода была теплой, невкусной.

– Ну что это за жизнь! – воскликнул он в сердцах и с шумом, нервно прицепил ковш на место. Вывалился во двор, потрепал за загривок подскочившего к нему Рекса, побрел в огород (он был здесь, во всяком случае, до войны, а сейчас это просто – задворки), сходил по малой нужде, и, глубоко вдохнув свежего воздуха, восхищенно произнес:

– Эх, красота-то какая! А тихо-то как!

«Сейчас бы… да на утреннюю рыбалочку! Не хреново было бы», – промелькнула у Страськова шальная мыслишка.

И действительно, утро выдалось на редкость мирным и тихим. И солнечным. Не слышалось ни пулеметной трескотни, ни автоматных очередей, ни артиллерийских разрывов. Не было войны в это раннее утро. И это удивляло.

Вернулся обратно в комнаты, которые служили ему: одна – кабинетом и жилищем одновременно, другая – приемной, (а на кухне обитал исполнитель всех его прихотей и приказаний, безотказный и ретивый старшина Кобзев). Вспомнил вдруг одного из тех, кого он вчера «расстреливал». «Как его? Не помню. Ну да ладно. Сейчас пошлю старшину», – подумал оперуполномоченный.

Старшина Кобзев привел к опохмелившемуся и взбодренному Страськову рядового Жаблина.

– Уота, товарыш старший лейтенант, по уашему прыказаныю достаулен, – доложил старшина.

– Хорошо, старшина. Свободен.

Когда старшина, развернувшись, направился из комнаты, Страськов напутствовал его:

– Ты бы проверил тормоза у мотоцикла и зажигание. Когда я ехал сюда, мне показалось, что тормозная система у нашей мототачки барахлит.

С мотоциклом у старшины никаких проблем не было и быть не могло. Он доглядывал за ним, как за малым дитем. Просто старлею надо было остаться один на один с этим вот… которого привели.

– Эсты, провэрыть тормоза у мотоцыкла, – ответил старшина. Страськов дождался, пока закроется дверь. Потом он минуты две в упор рассматривал Жаблина, застывшего у самого порога.

Старший лейтенант Страськов еще вечером, будучи хоть и под хмельком, искал в папке документы с личным делом этого, стоящего сейчас перед ним… Но так пока и не нашел. Он поминал всех чертей, но никаких бумаг не было. Он отчетливо помнил, что ему напел про этого вот, да и про других двоих младший сержант. Они убили-де какого-то часового, завладели его оружием и сбежали. Он помнил все, что ему нужно было помнить. Профессия обязывала.

Наконец, насмотревшись на своего пленника, Страськов обратился к нему:

– Ну, как ночь прошла? Снилось что-нибудь или, может, не спалось на новом месте?

Страськов не ожидал ответа. Но он последовал, только чрезвычайно краткий.

– Ночь… прошла, – хрипло произнес Жаблин. И все. И молчок.

– Ну что ж, прошла, и хрен с ней, – закончил эту часть разговора старший лейтенант. – Тогда начнем сначала. Твои фамилия, имя, отчество? Где и когда родился? Ну, и дальше все по порядку.

Переминаясь с ноги на ногу, Жаблин некоторое время раздумывал, как ему сейчас представиться этому старлею: Рябовым или же самим собой, Жаблиным. Вспомнил, что в сопроводительных документах он Рябов.

– Рябов, – начал держать ответ Жаблин, – Григорий Иванович. Год рождения 1912. Родился в Рыбинске…

– Погоди, погоди… Рябов. Я вчера при исполнении приговора такой фамилии вообще не слышал. Рябов… Все три фамилии, которые назвал ваш сержант, были какие-то смешные, непростые… Но Рябова не было точно, – рассуждал Страськов.

– Да наш сержант такой. Он вечно все путает. Над ним наш взвод всю дорогу смеялся. Он такое, бывало, наплетет…

– Ладно, хватит о сержанте, – прекратил дискуссию Страськов. – Продолжай дальше. Происхождение какое?

А сам, достав из ящика стола коленкоровую папку и раскрыв ее, начал вновь перебирать находившееся в ней бумаги.

– Происхождение? – оживился Жаблин. – Происхождение пролетарское. Истинно пролетарское. Батяня мой кузнец был. Знатный, известный на весь Рыбинск кузнец. Кузнец своего счастья.

Лицо у Жаблина даже посветлело:

– Деньгу зашибал… То есть ковал, заколачивал… О-оо! Другим и не снилось. Без копеечки не сидели. Все у него срослось – и ум, и сила. Помахал он молотом, помахал.

И добавил огорченно:

– А вот я не в батяню пошел. Ни силы бог не дал, ни умом не наделил. Да и кузню нашу в революцию да в гражданскую всю разворошили: молот в одну сторону, наковальню в другую, горн – налево, металл какой-никакой – направо… А как батянька богу душу отдал, вот тут мне вообще беспризорничать довелось. Вот такое мое, стало быть, происхождение, – закончил ответ Жаблин.

Страськов, отыскал наконец-то бумаги Рябова, пробежал их глазами.

– Так, ладно, – согласился он. – Ты мне расскажи, Рябов, за что в штрафную роту попал? Вот тут, – Страськов ткнул пальцем в листок, – в твоем приговоре красноречиво расписано, но мне хочется, чтобы ты своими словами изложил… И поподробнее.

– А чего излагать… Ну, попал на фронт. Кстати, я добровольцем был записан. А как же – страна в опасности. Кому-то надо ее защищать. Ну, вот и я, стало быть, как все…

Жаблин, конечно, умолчал, что на фронт он подался добровольцем далеко не из патриотических чувств, а по совершенно другой причине – прятался от наказания за злодейское преступление. Для чего, кстати, и раздобыл удостоверение личности – красноармейскую книжку на имя Рябова…

– Давай-ка, доброволец, по сути расскажи. Как ты здесь оказался.

– А что говорить, была атака, был бой… – начал нудно вспоминать свою историю Жаблин. – А у меня нога занемела. Все на бруствер и в атаку, а я не смог. А тут вдруг лейтенантишка наш. Вышла ссора. Вот я и схлопотал себе штрафную…

– Очень кратко и очень скромно. Прямо пожалеть можно, – заметил оперуполномоченный. – А вот тут отмечено, что ты нанес ему огнестрельное ранение. Это как?

– Я и сам удивляюсь, товарищ старший лейтенант, – живо откликнулся Жаблин. – Чему их учат в военных училищах? Как на фронт попадают, так и оказывается, что даже простым оружием и владеть-то толком не могут.

– Это почему же? – спросил старлей.

– Да потому! – завелся Жаблин. – Он сам ко мне привязался. И начал пистолетом передо мной махать. Ну, вот и домахался. Сам в себя пальнул, нечаянно, конечно. По неумению с оружием обращаться. Я же и говорю – чему их там в училищах-то военных учат?

– А бежать из траншеи после ранения лейтенанта у тебя нога не занемела? – уставил на Жаблина свои оловянные глаза старлей. – Где тебя поймали?

– Ну почему сразу «убежал»? Почему сразу «поймали»? – с обидой возразил Жаблин. – Я, как увидел, что лейтенант ранен, превозмогая боль бросился искать кого-нибудь из медиков, медсестру там… или санитара. Но близко из них никого не оказалось. Я в поисках бог знает куда зашел. Места-то незнакомые кругом… Ну, а потом и припаяли мне за все про все штрафную роту.

– А вот передо мной докладная. Про совершенный побег с убийством часового и завладением его оружием, – приподнял пальцами на столе бумажку Страськов. – Между прочим, подписанная несколькими свидетелями. Это как? Во-первых, за что взяли под стражу? А потом уж и все остальное…

– За что взяли? – наивно переспросил Жаблин. – Да дело-то было пустяковое, товарищ старший лейтенант. Просто нас заподозрили в изнасиловании одной беспутной шлюшки, которая медсестрой в санитарном поезде значилась. А доказательств нашей вины не нашлось. Только ее ложное, так сказать, обвинение. И все. Да мы ее даже пальцем не трогали, честное слово. А она навыдумывала черт-те что. Ну вот, нас и взяли под стражу до выяснения обстоятельств.

– Ну, допустим, – примирительно сказал Страськов. – А убийство, а побег?

Жаблин пустился сочинять историю побега и всего прочего на свой лад.

– Да тоже, товарищ старший лейтенант, ерунда какая-то, честное слово. Испугались мы, вот и рванули. Но вины нашей в убийстве часового – боже упаси, даже в мыслях не было. А вот глупость совершили, что на оружие обзарились – это беру грех на душу – бес попутал. Дурная привычка с беспризорничества брать все, что близко лежит. Но убить человека!… Да вы что!

– Так это что же, выходит, по-вашему, он сам себя порешил?

– Истинно так и вышло, товарищ старший лейтенант. Ночь уж была. Мы, с повязанными руками, улеглись спать. И уснули уже. И вдруг среди ночи выстрел. Мы со сна да с испуга аж повскакивали. Понять ничего не можем – что, кто, в кого? Еле-еле сумели спичку зажечь – руки-то связанные были, но зажгли. Смотрим, а часовой-то наш готов. Видно, тоже уснул, а во сне и нажал неосторожно на курок. Вот мы и перепугались, что нам помимо покушения на изнасилование еще и убийство припаяют. А что бы вы делали на нашем месте, товарищ старший лейтенант? Небось, тоже бы перепугались и наделали таких же глупостей…

Жаблин глядел на Страськова ясными, светлыми, невинными глазами.

– Слушаю тебя, и складывается впечатление, что ты ну просто невинно пострадавший, – заметил с издевкой оперуполномоченный.

– Да так и есть, – подхватил эту мысль Жаблин. – Если ту же попытку изнасилования взять, которой не было и в помине… Так эта дура набитая сама растрезвонила по всем подружкам, что, якобы, мы ее имели. Ну и пошло-поехало. Нас до поры и повязали. Так и с остальными обвинениями….

– Так, Рябов, – сжав кулак и приложив им по папке с документами, сказал старлей. – Наслушался я сегодня твоих баек. У меня уже уши вянуть начали. Теперь послушай меня.

Страськов поднялся из-за стола.

– Если я тебя и твоих друзей не расстрелял вчера, то это я с успехом могу сделать сегодня. И преступных заслуг, твоих в частности, вполне хватает, чтобы всадить тебе пулю в лоб. Тебе это понятно? – вопросительно взглянул старлей на Жаблина.

За окошками затарахтел мотоцикл. Мотор работал ровно, без сбоев. Вскоре он рыкнул, и монотонный гул начал удаляться. «Обкатку устроил, – подумал о старшине Страськов. – Ну и хорошо, что не болтается здесь».

Жаблин молчал. Досадуя, что не прокатило, он обдумывал, как быть дальше. Он решил просто выжидать.

– Я хочу, чтобы ты уяснил навсегда, Рябов, – между тем продолжал Страськов, – что твоя паршивая, поганая жизнь находится вот в этих руках.

И оперуполномоченный продемонстрировал их Жаблину.

– И если только ты, – нагнетал страха Страськов, – чего-то не поймешь, что-то сделаешь не так… Или не сумеешь держать язык за зубами, когда это надо… То я тебя этими вот руками, сам… И мне за тебя отвечать не придется. Запомни.

Жаблин несколько расслабился. Он понял, куда клонит старлей. И внутренне был уже готов ко всему. Он почувствовал, он теперь уже знал наверняка – жизнь его вне опасности. Но ее надо отработать.

25

Мотоцикл круто развернулся у Железки и встал. Мотоциклист, молоденький солдат, весело улыбаясь, спросил у стоявшего возле крыльца Алексея:

– Не по вашу ли душу прислали? Смотрю, вроде сержант. А мне сержанта и приказали привезти.

– Я младший сержант, – уточнил Алексей.

– А мне, – рассмеялся солдат, – без разницы. Лишь бы лычки были. Ну, тогда сидай, товарищ младший сержант, и попылим. Тут недалечко.

– Только мне во-о-н туда еще заскочить нужно, – показал Алексей на зданьице гостиницы на противоположной стороне площади, устраиваясь на заднем сиденье мотоцикла. – Вещи кой-какие захватить.

– Без проблем, – откликнулся солдат. И, добавив газку, рванул с места. – Держись, сержант. Эх, прокачу!

В одно мгновение они были у гостиницы. Алексей, завершив там все дела, вновь оседлал заднее сиденье, и мотоцикл помчал Алексея в полную неизвестность.

Проезжая Травниково, Алексей вспомнил вчерашнее происшествие с оперуполномоченным Страськовым. «Сдал я этих подонков по назначению, – подумал он, – и голова за них не должна больше болеть. Все. Тема закрыта».

Примерно через километр солдат остановил свой мотоцикл.

– Станция Мазай – приехали, слезай, – объявил водитель. – Дальше пешком. Но ос-то-ро-ж-ж-ненько. А то пристрелят невзначай.

– Что, уже вот тут… передовая? – удивленно спросил Алексей.

– Она самая, что ни на есть передовая. Передовей и не сыскать, – шутил веселый солдат.

Он откатил свой мотоцикл в тень, под раскидистую ольху, где стояли еще какие-то машины, и махнув рукой, мол, – за мной, пригибаясь побежал вперед.

Скоро они скатились в траншею и так же пригибаясь побежали по ней, сталкиваясь по пути с бойцами, которые им уступали дорогу.

Солдат остановился у землянки, вход которой был полузакрыт брезентом, и обернувшись к Алексею, сказал:

– Счастливо оставаться, товарищ младший сержант. Ежели понравилось, то как-нибудь еще прокачу.

– Спасибо, – ответил солдату Алексей. И оставшись один перед входом, он, собравшись с мыслями, глубоко вздохнув и спросив: «Можно?» – отодвинул край брезента.

– Заходи, – послышалось из глубины землянки.

Алексей ступил через порог и оказался в едва освещенном керосиновой лампой тесном помещении.

– Здравия желаю! – поприветствовал он находящихся в землянке людей, или может, одного человека – войдя со света в полумрак, он не мог разглядеть, кто тут есть.

– А, нашего полку прибыло! – подал голос офицер, сидящий за сколоченным из досок небольшим столом.

Алексей, чуть попривыкнув, разглядел на его погонах по три маленькие звездочки. «Значит, это и есть старший лейтенант Коломийченко!».

– Младший сержант Боровых, – представился Алексей. – Прибыл для прохождения службы в вашем подразделении.

– Ну, коль прибыл, будем служить, сержант Боровых, – бодрым голосом произнес старший лейтенант.

– Младший сержант, товарищ старший лейтенант, – внес поправку Алексей. Но Коломийченко не обратил на это внимания.

– Кто ты и что ты, мне известно, – сообщил он Алексею. – Подполковник Смоляков уведомил, и этого пока достаточно. Остальное служба покажет.

Старший лейтенант выглядел молодо. И даже очень. Он был чернобров, тщательно выбрит, и лицо его украшали густые, пышные черные усы. Видавшая виды форма на нем сидела щегольски.

– Ну, и самое главное, сержант Боровых, – Коломийченко оценивающе поглядел на Алексея, – ты определяешься в отделение старшего сержанта Ждановского. Кстати, он с минуты на минуту должен быть здесь, так что ты его можешь и подождать.

– Есть, подождать! – ответил Алексей. – А можно, я там, у входа в землянку подожду?

– Только будь осторожен, – предупредил старший лейтенант. – У нас на войне как на войне. Пули летают.

– Так это дело мне знакомо, товарищ старший лейтенант. Я ж воевал. И был ранен… Есть, быть осторожным, – козырнул Алексей, развернулся и вышел из землянки.

Вскоре с немецкой стороны начались обстрелы наших окопов и траншей. Помимо пулеметов и минометов неожиданно подключилась и тяжелая артиллерия. Разрывы снарядов, ложившихся то за пределами траншей, то перед ними, встряхивали землю так, что с брустверов осыпалась земля. Стоял неимоверный визг летящих снарядов и грохот их разрывов.

Под накатом из бревен и толстого слоя грунта было бы много безопаснее пережидать этот кошмар. Но делать нечего. Не возвращаться же. Нет, это не дождь, не вдруг обрушившуюся грозу переждать. Здесь такой поступок однозначно будет сразу же расценен как трусость.

Пробегавший мимо боец обратил на него внимание и посетовал:

– Не бережешь себя, браток. Тут без каски может так голову зашибить, что потом и не вспомнишь, как тебя зовут.

И скрылся за поворотом траншеи.

Артобстрел продолжался. Он длился еще минут десять. «Наверно, – подумал Алексей, – эта оказия случилась перед наступлением немцев. Обычное дело на фронте».

Мимо него, пригибаясь, едва скользнув взглядом, в землянку юркнул старший сержант. «Вот он, Ждановский», – догадался Алексей.

Немецкая канонада начинала уже давить Алексею и на уши, и на нервы. Нашел бы он свое место в этой круговерти, и ему не страшны были бы никакие артиллерийские, да хоть бы и танковые, атаки.

Совсем близко разорвался с грохотом снаряд, обильно осыпав Алексея и находящихся поблизости бойцов влажной, глинистой землей.

– Вот черти, – выругался один из них, отряхиваясь, – так и прибить ведь могут. Заварили кашу без масла. Ей и подавиться можно.

Пришлось стряхивать с себя землю и Алексею. Он снял скатку, тщательно вытряс ее, а потом стал ладонью очищать и гимнастерку. За этим занятием его и застал вышедший из землянки старший сержант Ждановский.

– Милости прошу к нашему шалашу, – прокричал он Алексею. Кивнул головой, мол, следуй за мной. И сгорбившись, на полусогнутых ринулся по закоулкам траншей.

Алексей, не успев надеть на себя скатку, с вещмешком и винтовкой за спиной, с автоматом на груди, опираясь на палку, так же пригнувшись, поспевал за Ждановским.

Наконец, похоже, этот марафон закончился. Ждановский сказал:

– Давай сюда, – и прошмыгнул в бревенчатую щель сбоку. Это тоже была землянка, но попросторнее той, где «квартировал» старший лейтенант Коломийченко, и много темнее. Света снаружи хватило, чтобы Алексей разглядел спартанское внутреннее убранство. Кроме тесных двухъярусных лавок или полатей, сколоченных из березовых жердей и закиданных соломой, посреди землянки были расставлены пустые ящики из-под снарядов. Они служили здесь, видимо, и табуретками, и столом.

Артобстрел стал глуше. Наверняка немцы вот-вот пойдут в атаку. Из обитателей землянки никого на месте не было. Значит, все на боевых позициях.

– Вот наши хоромы, – бодро произнес Ждановский. – Здесь обитает наше отделение.

Ждановский был молодым парнем, ладно скроенным, ростом чуть выше среднего, белокурый, с легкими, едва пробившимися усами. Алексей ревниво отнесся к тому, что этот, в общем-то, молодой парень – уже старший сержант. А он, Алексей, постарше будет, а вот – все еще только в младших ходит.

– Обитаем тут, – пояснил командир отделения, присев на край одного из ящиков, – но только все вместе разом мы не собираемся. Не приходится.

Вдруг он хлопнул по колену и воскликнул:

– Вот ведь дубина бестолковая. Балаболю, балаболю… А с человеком и не познакомился. И протянул руку:

– Ждановский. Андрей.

Представился и Алексей.

– Так я о чем толкую, – продолжил Ждановский, – взвод у нас, я говорю, небольшой. Всего четыре отделения. И отделения небольшие – до двенадцати человек. Эти дни землянку временно занимаем мы. Воюем вместе со всем полком. А другое отделение, что квартировало здесь до нас, нынче на задании. И третье отделение на задании. А четвертое отделение, можно сказать, на тренировочном полигоне. Отрабатывают отдельные приемы рукопашки, метают ножи, стреляют… ну и прочее. Кроме того, у них есть… банька. А это, друг мой, самое главное. Эх, банька… – сладостно протянул Ждановский. – Ничего, подойдет и наш черед. И мы попаримся. – Ну, а пока, – хлопнул он по плечу Алексея, – располагайся здесь, как говорится, – будь как дома. У нас ребята веселые, заводные. Да сам увидишь.

Ждановский встал. Подошел к лежакам, закиданным соломой и показал на один из них:

– Это будет твое местечко. Располагайся. А я побегу. Мне своих орлов поглядеть надо, – с озорной озабоченностью сказал Ждановский и растворился в бревенчатом проеме, как будто его здесь и не было.

Алексей едва успел разложить на указанное ему Ждановским место немудрящий скарб – скатку, вещмешок, винтовку и автомат, – как послышались пулеметные и автоматные очереди, отдельные винтовочные выстрелы. «Значит, – подумал Алексей, – началось. Немцы все-таки пошли». Выбрав из двух видов оружия, имевшегося у него, винтовку, вынув из вещмешка еще пару обойм с патронами и сунув их в карманы, он выбежал из землянки и, далеко не ходя, пристроился тут же, положив на бруствер свою винтовку.

Рядом с ним слева расположился пулеметный расчет. Алексей увидел мелькающие фигурки немецких солдат, приближавшихся к нашим траншеям. Он пригнул голову к винтовке и взял на прицел одного из множества бегущих солдат. Выбрал: вот этот… Молодой… Видно, что молодой… Худой… Но прыткий, ишь как торопится и палит из своего автомата…

Алексей прицелился и выстрелил. Немец споткнулся, взмахнул рукой, как бы прощаясь с кем-то, другая рука безвольно опустилась вместе с автоматом, держась за его заднюю короткую рукоять. Убитый упал вперед, лицом в землю, подчиняясь инерции.

После первого удачного выстрела он перевел прицельную планку на другую фигуру. Прицелился. Сумел разглядеть, что это был грузный мужчина, ступавший хоть и поспешно, однако тяжело. Алексей нажал на курок. Немец как ждал, что в него вот-вот выстрелят и обязательно попадут. Он встал, как бы прислушался сам к себе и, что-то выяснив или поняв, согласно осел мешком, а затем медленно, как бы нехотя, завалился на спину.

Алексей стрелял и стрелял. Вложил в магазинную коробку следующую обойму. Себя он мог с чистой совестью похвалить – не сделал ни одного промаха. Все пули, посланные им во вражеских солдат, достигли своих целей.

Из соседнего окопа послышался разговор бойцов пулеметного расчета. По-видимому, у них образовалась небольшая пауза в связи с перезарядкой ленты.

– Их никак нельзя допускать к траншеям ближе двадцати, пятнадцати метров, – говорил один. – Ежели ближе допустим, нас ведь гранатами закидают, гады, так-перетак.

– А мы и не подпустим, Никола. Патроны-то еще есть? – отозвался другой.

– Есть мал-мал. Да вот гранат штук пяток. Надо бы гдей-то ишо пошукать. Ишь как прут, так-перетак.

– Да ничего, не бойсь. Соседи подсобят. Мы тут не одни, – успокоил один другого.