Эвви и три луны

По ту сторону живой изгороди шаги. Ну да, это Обнорин, шаркает по гравию. Не спится. Он с кем-то на связи. Неужели это Коннор вызвал его в такую рань? Ладно, потом расскажет.

– Ну как ты там?

С такой интонацией Обнорин вряд ли мог говорить с Коннором или с Гарри.

– Как ты? Как?

Столько тоски, какой-то вины и сдерживаемой боли, и попытка надежды. Значит, он с кем-то с Земли? Какие там родственники только?! Она что, совсем уже? Но потомки, вполне могут быть отдаленные потомки. Только что ему потомки?

– Да. Я всё понимаю. Пусть не всё, конечно не все, не надо цепляться к словам, – говорит Обнорин. – Я не буду тебе больше докучать, обещаю.

Вряд ли так говорят с потомками. Вряд ли потомки будут с ним так.

– Но я не согласен, что так мы лишь мучаем друг друга. Нет, я не думаю лишь о себе. Я… не буду, конечно, говорить такой пошлости, что «я стал другим человеком». Где уж мне, это правда. Да я и не претендовал. Но я много думал. Что? Да, о нас. Ты считаешь, что это тоже штамп? Кажется, да. Действительно, да. – И тут он срывается. – Но пойми, я живой! Я-то живой! Живой и мне плохо! И так нельзя! И не в отношениях наших или в отсутствии отношений дело. Ты упрощаешь. Просто пойми – так нельзя! Пусть ты даже и счастлива. Пусть нашла что искала. Пусть десять раз нашла что искала!

Кажется, с ним прервали связь. Он вызывает вновь. Наконец ему отвечают.

– Если это твой смысл, и гармония, и покой, – кричит Обнорин, – почему же ты так мстительна и раздражена? Нет, я не для того, чтоб доругаться. Но есть кое-что поважнее смысла, гармонии ли, покоя! Что? Говоришь, ты согласна? Только что толку с твоего согласия? – Сбивается:

– Ладно, извини, Галя.

Эвви нашла Эллу в цоколе, в тренажерном зале, показала ей: «сними наушники», тут же сдернула их с нее сама:

– Обнорин сошел с ума!

Элла прекратила крутить педали, вопросительно глянула на нее.

– У него радиосвязь с женой, которая четвертый год как мертва!

Элла сказала, почти что по слогам:

– Он не сошел с ума.

Часть вторая

11.

Господин Президент позвонил в колокольчик, в свой золотой, инкрустированный брильянтами, с платиновым язычком. Никого. Странно. Они же знают прекрасно, что этим колокольчиком он вызывает их, когда у него хорошее настроение и спешат наперегонки. Господин Президент берет со стола серебряный колокольчик в изумрудах – они знают его голос – Господин Президент раздражен. И они несутся, сбиваясь с дыхания, ибо страшно заставлять его ждать. Никого?! Господин Президент не стал звонить в бронзовый колокольчик «президентского гнева», сорвал трубку с телефона, покрутил ручку – никого. Что за херня! Снова вращает ручку, чтобы ответила «барышня» на станции связи, что в цоколе дворца – никого. Хорошо! Господин Президент встает из-за стола. Еще не сообразил, что он с ними со всеми сделает. До дверей его малого кабинета метров сто, так что успеет придумать по пути.

В приемной секретарь спит, уткнувшись лицом в стол. «Ну-у осёл!» – Господин Президент поднимает за волосы голову верного Орбора и видит, что тот не проснется. Скорее всего, только к вечеру. Но он же в жизни не пробовал никакой дури, даже форгса. Господин Президент отпускает безвольную голову секретаря. «А ведь действительно похож на осла. Всё потому, что он так называет его вот уже тридцать лет. Что ж, он умеет подчинять себе и предметы и вещи, и всех этих…», – кивает на секретаря. Мысль эта приятно пощекотала, так, бывает, супруга щекочет его языком там. «Но куда подевались, черт их дери, остальные?» Господин Президент пинает следующую дверь. Преторианцы спят, облокотившись на свои копья и щиты. Лейтенант спит в кресле, обнявшись с винтовкой. Господин Президент дает ему пощечину. Шляпа падает с головы лейтенанта, а сама голова, отклонившись от удара, не вернулась обратно, так и осталась на плече, точнее, в своей попытке лечь на плечо лейтенанта.

Черт! Чем это они все накурились? Ничего. Когда проснутся – пожалеют, что проснулись.

Господин Президент возвращается в свой кабинет. Зажрались! Страх и нюх потеряли! Где мой Глотик? Господин Президент хватается за трубку, чтобы вызвать Глотика.

Господин Президент услышал какой-то странный механический стрекот за окном. Звук был негромкий и ни сколько не пугающий. Мелькнула какая-то светлая тень и Господин Президент перестал сознавать себя.

Супруга Президента отдыхала после утренних ванн. Лежала с закрытыми глазами. Рабыни, что делали ей массаж, давно уже вышли, но запах остался. Надо будет сказать придворному доктору, чтобы что-то сделал с запахом. Может, следует удалить им потовые железы?

Супруге Президента скучно. Почему? Ей скучно всегда. Привычное, в чем-то даже умиротворяющее состояние. Она думает о собственном теле. Вот так, с закрытыми глазами представляет его – юное-нагое-божественное. Вряд ли у кого еще из смертных женщин живот так чудно переходит в лобок, а уши имеют настолько совершенную, настолько поэтическую форму. А ей, вообще-то созданной для покоя и неги, приходится так тяжело: все эти приемы, балы, банкеты. Ей куда тяжелее, чем «нашему великому народу». Народ что? видит «Господина Президента» высокого, с роскошной пепельной шевелюрой, с гипнотическим блеском бездонных глаз и счастлив, а ей приходится с ним спать. Но разве он в состоянии оценить ее жертвенность! Считает, что переплачивает ей. Ну конечно, статусом супруги, данным ему правом на ее тело. Вот только о праве не надо! Когда он, нажравшись всяких стимулирующих кореньев и пряностей, ложится на нее, у него так разит изо рта. А сперма становится горькой. Доктор говорит, что сперма благотворна для ее организма, продлевает молодость, а уж если говорить о «чудодейственной сперме нашего Президента»! Что же, хотелось бы верить, что так. Скучно, до чего же ей скучно, боже! Часто приходится стоять на четвереньках (Господин Президент предпочитает разнообразие) имитировать страсть и финальные крики – и каждый раз, чтоб был новый оттенок. Тези (один из лидеров оппозиции) в своей клевете на нашу Власть беспощаден не только к Президенту, но и к ней. Думает, всё так легко?! Сам бы попробовал. Сколько раз от стояния на четвереньках у нее натирались коленки и так омерзительно зудела кожа после. Ее нежнейшая кожа! А боли в пояснице от прогиба! У него просто не хватает его убогого оппозиционного воображения. Глотик говорит, что Тези ей просто завидует. Наверное, он прав. Глотик ей сочувствует. Тоже сочувствовальщик нашелся! Он у нас по безопасности или как?! Вчера Тези написал про нее очередную гадость. А она не для себя старается. «Господин Президент», кончив на ней, выходит в зал приемов или же кабинет и творит множество добрых дел на благо родины. Так и говорит, после, говорит, чувствую, как вырастают крылья и такая решимость, мудрость такая и легкость – и бумаги подписываю, будто взлетаю в небеса.

Так что она стоит на четвереньках ради народа, за всю нашу Летрию-родину-державу! Кто знает, сколько она жизней спасла, в конце-то концов.

Супруга Президента утомилась от пафоса и далее мысли ее потекли лениво: Верховный жрец, он у нас отвечает за идеологию, говорит, что женитьба Президента на ней есть символический акт (ничего себе, символический! У нее потом три дня ныло там.) – Президент в ее лице подтверждает свой брачный союз с Летрией-родиной, углубляет сакральную, неразрушаемую связь. Собственно, Жрец и выбрал ее из множества кандидатур. Прошла свой главный в жизни кастинг. По праву. По самому, что ни на есть праву! Еще бы – самые длинные ноги Отечества. Самое одухотворенное выражение глаз. А уж если говорить про грудь! Только эта новая его дочь. И ее дочь тоже. С позволения, падчерица. (Надо привыкать!) Доченька старше матери годика так на два. Верховный Жрец говорит, что Господин Президент, каждый раз перед выборами, удочеряя девочку из простого народа, тем самым подтверждает, воспроизводит свое отцовство по отношению к Летрии-матери. Или, наоборот, удочеряет Летрию-девочку, вечно наивную, такую трогательно-беззащитную. Тут она вечно путает – слишком много слов. А девочка, удочеренная перед предыдущими выборами, выходит на пенсию: почетный статус: «дочь Президента на пенсии», пожизненная рента и доля акций в государственных кабаках. Все бы ничего, конечно, лишь бы только «Господин Президент» не забыл, что это дочь именно. Только ей-то что беспокоиться! Супруга Президента улыбается, не открывая глаз. Эта замухрышка ей не конкурентка, сколько бы ни обтягивала зад ушитыми штанами. А так они все уговаривают его избраться, наконец, пожизненно. И, кажется, уговорят. Так что, эта «дочь» будет уже последней. Да! Сейчас придет архитектор, как она могла забыть?! Она должна высказать ему свои пожелания по интерьерам нового замка. А она так и не знает, чего бы ей пожелать. Пусть ей построят такой, очень старинный замок. Да! Чтоб старинный.

За окном послышался какой-то странный механический стрекот. Супруга Президента открыла глаза и увидела какую-то странную светлую тень. Больше она уже не увидела ничего.

Дочь Президента перед зеркалом, примеряет платье. Сначала она хотела одеться просто, дабы подчеркнуть «неразрывную связь с народом» и всё такое прочее. Но ей объяснили: надо наоборот. Больше золота, камней, мехов. Чтобы народ увидел, чего он может достичь. Хорошо придумано. Гораздо лучше, чем «связь с народом». Она рассматривает на своем указательном камень, на который ей пришлось бы зарабатывать лет этак триста, если при этом не есть.

По каким критериям выбирают «дочь», народ не знает. (Она и сама не поняла, за что ее выбрали.) Верховный жрец сказал, что это и есть таинство Власти. Таинство в союзе с надеждой. Ибо надеяться может каждый, любая семья, где есть дочь. Вот она и сказала семье (отцу и братьям): «Будете умными – будете сидеть тихо. Будете сидеть тихо – останетесь целы». В том смысле, что потом обойдется без конфискаций. Это мерзкое, паскудное «потом». Но до новых выборов еще целая вечность. Зачем же портить себе настроение заранее? Ей вот надо справиться с платьем. Она справится – таскала на себе мешки на цементном заводе и уж как-нибудь выдержит всю эту груду диадем и бриллиантов. Лучшее платье, чтобы олицетворять воплощение мечты и надежды. Народ оценит. А вот как в нем ходить по нужде? Тут понадобятся фрейлины. Две, наверное. А лучше, если четыре. А она до сих пор не знает – будут ли у нее фрейлины. И можно ли их бить? Ничего, разберемся. И с «мамочкой» своей тупорылой не то что найдет общий язык – подружится. Она такая. И быстро всему учится. Верховный жрец, кажется, это уже заметил. Удивился даже. А чему тут удивляться-то! Станешь проворной, если не хочешь обратно, на цементный завод.

Какой-то странный механический стрекот. Мелькнула светлая тень и всё.

12.

– Ну вот, осваивайтесь, – говорит Коннор, – пока всё идет без сбоев. Надеюсь, что и дальше…

– Еще сглазишь, – улыбнулась Элла.

Вообще-то она была против того, чтобы начинать сейчас, слишком уж ограничены их ресурсы (надо убедить Землю, добиться поддержки с Земли), но Коннор с Обнориным доказали: «Пока убедишь Землю, пройдет еще один президентский срок». «Даже, если он будет пожизненным», – добавлял Кауфман.

Получается, надо действовать наконец-то, а ресурсы действительно ограничены, поэтому им и не остановить катастрофу, которая в самом деле начнется, если они будут тянуть еще.

Эвви брезгливо осматривает роскошь Малого кабинета.

– Ну что, Господин Президент, – Коннор хлопает по плечу Гарри Кауфмана, – какая карьера, а! Еще вчера был всего-то компьютерщиком на Готере.

– Хорошо, конечно, но меня же могут и переизбрать, – пытается подыграть ему Гарри.

Что Эвви знает об «операции»? Ничего, практически. Всё готовили втайне от нее. Конечно, боялись, вдруг она настучит в НАСА (недавно нашла в словаре архаизм «настучать»). Обида обжигала. Пусть она понимала, что они в чем-то правы по-своему, к тому же начали готовиться задолго до ее появления здесь, на Готере, если принять во внимание несовпадение местного и земного времени, задолго до ее появления на свет. (Это она пытается заглушить обиду.) А теперь выясняется – без нее никак. Ну да, кто же еще будет «дочерью Президента»? (Обиду заглушить не удалось.) Польщена, конечно. Только она хотела б сначала узнать для чего всё это и зачем, и как? Ей объясняли, конечно, но наспех. Потому, что пришлось начинать раньше, чем планировали – в Летрии вдруг перенесли выборы, проведут их на полгода раньше. Да и катастрофа, судя по всему, может случиться раньше, чем ей положено даже по самым пессимистичным прогнозам Обнорина. И они теперь едва успевают с «технической стороной дела». Так, например, Эвви надо срочно вжиться в бодиимитацию, сродниться с ней. (До последнего надеялись, что прежняя «дочь президента» выйдет на пенсию, а новой не будет вовсе, доверились россказням летрийских политологов.) Бодиимитация – это изобретение Кауфмана. Гарри использовал, обыграл разницу в «устройстве» глаза земного человека и человека Второй Луны. Портативный приборчик закреплен на теле – воспроизводит, поддерживает картинку и подданные Летрии видят перед собой любимого Президента, обожаемую Супругу Президента и Дочь Президента – плоть от плоти народной. В то время как Гарри, Элла и Эвви видят всего лишь друг друга, только как бы сквозь небольшой туман. Но вот, предположим, приедет мать Дочери Президента проведать и не заметит подмены. Лингвотрансформер воспроизводит голос (голос стал даже лучше, чем у оригинала, но это легко объяснимо – с дочерью поработали логопеды и риторы), микроустройство за ухом Эвви обеспечит тот запах дочки, который мать знает с самого детства и не перепутает ни с чем. (Небольшие расхождения, опять же легко объяснимы новой косметикой и тем уровнем гигиены, что принят в президентском дворце). Обнимет мама дочь и что, обнаружит голограмму? Нет, будет тело, настоящее, живое. Гарри добился своего рода симбиоза человека и бодиимитации. На Земле таких технологий нет. По завершении «операции» Гарри с ней поделится.

– Всё настолько хорошо, – сказала Эвви, – что даже мерзко.

С ней, в общем-то, согласились.

– Что же, я теперь платиновая, голубоглазая, двадцатидвухлетняя, – Элла смотрела в зеркало так, будто и в самом деле видела эту свою бодиимитацию. – И такая утонченная, надо же. А ты, Эвви, извини, конечно… м-да, – говорит, будто видит ее «виртуальное тело», – но ты, похоже, и в самом деле олицетворяешь простоту, детскость, восторженную наивность и еще кое-какие качества, что так ценит Господин Президент в своем народе. Не так ли, Гарри? Да, Эвви, привыкай говорить мне «мама».

Они острили напропалую по ходу подготовки, пытались сбить напряжение, убедить самих себя, что страха нет, и риска особого тоже – и они всего лишь перестраховываются, как их и учили в свое время.

Сейчас же, оказавшись в кабинете президента, попытались было продолжить в том же духе, но…

Все как будто готово, вся аппаратура настроена и работает. Коннор скоро откланяется, он будет их прикрывать (еще одно старинное слово из словаря) с орбиты, а Обнорин со всей своей техникой с Готера. Всё, как будто, по плану. К вечеру проснется секретарь и прочая челядь, так что надо б поторопиться.

– Коннор, а что ты сделал с ними? – до Эвви дошло вдруг. Это она про тех, кого они заменили сейчас.

– Отправил их в «челноке» на Готер. Там команда роботов под руководством Артема уложит их в те саркофаги, в которых мы, в свое время и прилетели.

– Ты хочешь сказать?! – изумилась Эвви.

– Нет, что ты. Они просто будут видеть сны. И, надеюсь, приятные. Артем заранее позаботился об этом. Президент будет президентствовать, укреплять свою власть, наслаждаться всё новыми проявлениями народной любви, награждать друзей. Супруга президента продолжит скучать, но скука ее будет слаще, чем наяву, я надеюсь. Дочь президента…

– И ты считаешь, что это гуманно? – перебивает Эвви.

– Мирный сон, Обнорин будет гонять для них картинки по кругу, – ответила Элла, сон длинною в жизнь.

– Как? – Эвви надеется, что они разыгрывают, продолжают острить.

– Они проживут им отмеренный век, тихо состарятся в этом своем сне, а дальше тот сон, что уже обходится без сновидений, – говорит Кауфман.

– Кажется, это убийство, – вырвалось у Эвви.

– Если Летрия рухнет (к чему всё и идет!), тогда их и в самом деле убьют. Только сначала еще и поиздеваются. – Коннор теперь говорит сухо и мрачно. – Если Летрия рухнет, а они сохранят свою власть над обломками, то зальют эти обломки кровью.

– А если всё же не рухнет, – спросила Элла.

– Думаешь, им все-таки удалось бы сохранить, удержать страну? – задумался Кауфман, – Кстати, вполне возможно. Во всяком случае, не исключено.

– Летрия гниет уже долго, позорно, отравляя этим своим трупным ядом всё, что есть хоть сколько живого и доподлинного в ней самой. – Коннору тяжело сейчас и стыдно. – Тот случай, когда у нас победили «невмешатели», – взрывается Коннор, – Полвека всё наблюдали и наблюдали, изучали, «систематизировали материал». Не пошли на поводу у собственного чувства и у доводов разума не пошли. Были правы, пропади она, это правота. А теперь, когда столько потеряно безвозвратно, бездарно и безвозвратно, мы всё еще успокаиваем себя тем, что грязи здесь больше гораздо, чем крови.

– Стой-ка, Коннор. Ты же, кажется, сам был тогда за «невмешательство», – говорит Кауфман.

– Если думаете, что сейчас вы перешли к «вмешательству», то глубоко ошибаетесь, – сказала Эвви.

– А что же это тогда? – спросил Коннор.

– Это вторжение, – ответила Эвви.

Коннор уже на орбите. Сейчас проверяет связь. Он подключен к чипам всех троих.

– Слушай, Коннор, – говорит Элла, если ты только попробуешь через чип манипулировать моим мозгом, – чип подключен к мозгу, – я собью тебя ракетой.

– А у тебя ее нет, – смеется Коннор

– Я попрошу Обнорина, чтоб прислал. Артем, ты слышишь меня?

Обнорин сейчас проверяет связь, только у него не через чип, а обычная.

– Я всё понимаю, – говорит Эвви. – Всё понимаю, да. И вы правы. Мы правы. Вроде бы, так. Мы хотим им добра, желаем добра, устраняем зло, хотя бы, только… – она ищет слово, – вот представьте. Земля, много разного, всякого было. Так? И вдруг прилетают инопланетяне спасать нас, облагораживать… возьмут нас за ручку и поведут к Истине, к Свету, ко многим таким же самым важным и главным вещам. Как вам?

– Если честно, не очень, – ответила Элла. – Так что тогда? Возвращаемся на Готер?

– Я бы очень хотела сказать «да», – говорит Эвви, – но я не могу.

– Вот! – Элла хотела сказать с торжеством, но у нее получилось, скорей, понимание.

– Если бы некий инопланетный разум вмешался, чтобы остановить Холокост или закрыть ГУЛАГ, – тихий голос Кауфмана, – неужели я стал бы теоретизировать: нарушает ли это нашу свободу воли, искажает ли Замысел и так далее.

– Тут не до теоретизирования, – кивает Элла, – но ведь нарушает же!

– Но те миллионы замученных, сожженных, расстрелянных потеряли ее и так. Вместе со светом божьим и воздухом, – продолжает Гарри Кауфман. – Эвви, вмешательство оскорбило бы наше достоинство, хочешь сказать? Да плевать на достоинство. Инопланетный разум не вправе нас спасать. Тысячу раз, не вправе, но плевать.

– Но мы же сюда прилетели не ГУЛАГ отменять, – Эвви чувствует, как краска заливает лицо, – просто будем противодействовать глупости, пошлости и производному от них мелкому, пусть и не преодолимому для подданных Летрии злу.

– Эвви, а как ты думаешь, – начинает Элла, – разум, инопланетный, может, даже сверхразум, что, допустим, вмешался бы в нашу историю, да что там! прервал бы ее, отменил вообще… он бы сделал это из неких принципов или же из любви?

– Я понимаю, к чему ты клонишь, – загремел, забегал по комнате Кауфман, – может, да,

может, нет. Мы ничего не знаем о сверхразуме. Вдруг ответ лежит совсем в другой плоскости – например, нас спасли от худшего в нас самих в порядке эксперимента, полевые исследования такие и что-то еще в этом роде. Ты это хотела услышать? Спасение человечества лежало бы тогда вне Добра и Зла. Мне продолжить?

– Пожалуй, не стоит, – сказала Элла.

– Но само спасенное человечество – оно же не «вне», оно «в». Миллионы людей спасены, не погибли на фронтах, не стали пеплом, не вмерзли в лед какой-нибудь Воркуты. И вот тогда уже я, ограниченным своим разумом попытался бы понять, чего же хотел от нас «безграничный сверхразум». Стал бы вникать, какие здесь «вызовы, стимулы и угрозы».

– Ладно, попробуем быть сверхразумом, – улыбнулась Кауфману Элла, – вдруг, наконец, получится.

– Мне кажется, Коннор просто любит. – Эвви сказала и смутилась, – Любит людей, чье зрение так отличается от нашего, да и не только зрение… любит и… – замолчала, махнула только рукой.

Эвви не решилась пойти в «свою комнату» одна, позвала с собой Эллу. Тяжеловесная, чванливая роскошь громадной залы. Золотая кровать посередине и зеркала, зеркала. Нет, она не сможет здесь спать, даже одну только ночь. Все равно, что залезть в кровать посередине какого-то торгового центра, чьи интерьеры (Эвви не без ужаса рассматривает золочёные конструкции, чье назначение непонятно) обустроены каким-то свихнувшимся дизайнером, обезумевшим архитектором.

Элла, кажется, поняла ее. Пнула легонько какого-то огромного, в два человеческих роста истукана, тот неожиданно оказался легким, завалился на спину, открыв тем сам, куда у него вставляется ключик.

– Видишь, глупенькая. Это всего лишь механическая игрушка. Болванчик или еще что в этом роде. А ты, должно быть, решила, что это статуя местного бога Ваала.

Вот они уже в комнате Эллы. Теперь не так страшно, конечно. Элла права. Но все равно не надо бы им расходиться по спальням. Лучше забаррикадироваться в Малом кабинете и поспать эту мерзкую ночь в креслах, под прикрытием автоматики.

Элла стоит перед зеркалом, раз за разом то включает, то выключает свою бодиимитацию. Видит, конечно же, всю ту же саму себя, только, то сквозь легкий туман, то с четкими очертаниями.

– Так хочется увидеть себя самой красивой женщиной Второй Луны? – Спросила Эвви. Элла приобняла ее. Эвви понимает, Элла пытается отвлечь ее от детских страхов перед ночью в громадном, нелепом дворце.

– Хорошо, что ты никогда не увидишь меня в виде этой холеной сучки с брезгливой гримаской на сонном лице. – Элла ответила как-то уж слишком серьезно.

Эвви стало вдруг неловко даже. Сама не поняла с чего. Но и была польщена – каким-то краешком, да? И это тоже смутило ее. А Элла сама не ожидала, что скажет это и скажет так. И не ожидала, что застесняется вдруг и этих слов и этого своего прикосновения к Эвви.

– Пойдем-ка к Гарри, – усмехнулась Элла, – он там один в кабинете. Трясется. Знаю я его. Пойдем, а то вдруг к нему кто и в самом деле войдет. Пойдем, пойдем, – и тут она сказала чуточку более нарочито, чем требовалось, чуть сильнее, чем нужно подчеркнула, – пойдем, дочь.

И тут же, переводя в другую плоскость:

– Дочь президента.

Смутила ее окончательно. Так разрушить то, что установилось сейчас между ними. Но ведь не установилось?! Но в то же время Элла и не разрушила. Эвви чувствует это. Не разрушила, но укрепила(?) то, что не установилось(?!) Только выдает его не за то, что оно есть. А что оно есть? Или же, чем может быть? А Элла взяла и дважды переименовала. От стеснения? со страху, да? Или все это ей, Эвви, лишь так, померещилось? И она обольщается на собственный счет?

В приемной президента совсем уже скоро проснутся, и начнется жизнь – у них, у всех начнется другая жизнь. Страшно. Надо преодолеть этот страх. То есть начать жить «другой жизнью»?

Гарри обрадовался их возвращению. Ему действительно было страшно без них в кабинете. (У себя в кабинете?!) А в приемной звук отодвигаемого стула (у них микрофон в приемной). Проснулся секретарь Президента.

13.

Секретарь вошел осторожно, с виноватым лицом. Господин президент на троне. Супруга Президента справа, облокотилась на закругление спинки трона, Дочь Президента слева, оперлась на подлокотник трона. Секретарь испугался такой их торжественности. Успокоил себя тем, что это они репетируют перед вечерним мероприятием. Только чего тут репетировать, Господин Президент сам же всегда говорит, что «всё давным-давно уже заучено и обрыдло». Сообразил: дочь. Конечно, стала дочерью совсем недавно, и они дрессируют ее. Господин Президент, оторвавшись от бумаг, посмотрел на него. Как же нехорошо ему под этим взглядом. Боже! Боже, лишь бы только обошлось! Сам он так и не понял, заснул ли он за своим столом или ему показалось, привиделось. Нет, он не мог заснуть. Это противоестественно, исключено. Он столько лет верой и правдой! Он – секретарь мучительно соображает – забылся на одно мгновение только. (Вот оно спасительное слово!) А Господин Президент не заметил, не мог заметить, не успел просто. Не успел бы за это мгновение вызвать его, отдать какое-либо распоряжение. За мгновение не произошло ничего. Но почему за окном уже вечер? А у него как-то странно болит голова, уплывает куда-то. Кажется, Господин Президент в хорошем настроении. И какие еще нужны доказательства, что ничего не произошло, и не было ничего вообще!