Привидения живут на литорали. Книга вторая

«Монстр» неторопливо подплыл-подполз к расщелине, призадумавшись, остановился и внезапно стал уменьшаться, постепенно превратившись в обыкновенного каменного окуня, одного из тех, к кому я заглядывал в убежище днём. Тут только я прозрел и сообразил, что он плыл вдвоём с муреной, тандемом, держась сверху у самой её головы. Небольшая, около семидесяти сантиметров, мурена, не задерживаясь, скрылась в щели, а окунишка, чуть побольше ладони, остался снаружи. Неожиданно он метнулся в сторону к другой щели и что-то там произошло… Что? Я не понял. Но окунь привсплыл над грунтом, а из щели выползла мурена. Она посмотрела на окуня и заструилась дальше, а он снова пристроился над передней частью её туловища.

Не теряя их из вида, припадая к камням, отталкиваясь ножом, я следовал за ними. Вскоре мурена снова вползла в довольно обширную полость, окунь последовал за ней, но дальше хода ему не было, и из полости высунулся его хвост, а затем и грудные плавники, окунь отрабатывал назад, но голова его по-прежнему оставалась в полости.

Я тоже попятился, до тех пор, пока не сместился таким образом, что мне стал виден и хвост окуня, и его голова, закрывавшая вход в полость. Сумерки неостановимо сгущались, под водой стемнело, и я подполз ещё ближе. В этот момент какая-то рыбёшка попыталась вырваться из укрытия, но увидев окуня метнулась назад и оказалась в пасти подоспевшей мурены.

Я приподнял голову и снял маску, делать под водой больше нечего. И хотя на фоне светлого неба на западе ещё золотились отроги дальних гор на полуострове Литл-Аден, сумерки густели с каждой минутой, пора было возвращаться.

ЛЕГЕНДА О МУРЕНАХ

Теперь, когда мы немного ознакомились с поведением и нравом мурен, следует развенчать одну легенду, в той или иной форме кочующей из книги в книгу при любом упоминании об этих рыбах. Правда, задолго до меня это сделал Пьер де Латиль в своей работе «Подводный натуралист», изданной во Франции в 1951 году и посвятивший этому целую главу – «Морские угри и мурены, или как создаются репутации».

Но даже после того, как Латиль расставил все точки над «i», тем самым закрыв вопрос, раз от раза миф о кровожадности мурен все же всплывает самым причудливым образом. Скорее все же миф о кровожадности развращенных римских патрициев, которые додумались откармливать мурен рабами.

Итак, дадим слово Латилю. Поведаем о том, как создаются легенды, и каким образом угри превратились в мурен, пожирающих рабов.

Начало всему положил Сенека. Вот, что он пишет: «Однажды, когда божественный Август обедал с Ведием Поллионом, некий раб разбил дорогую вазу. Ведий приказал схватить его и предать смерти необычным образом. Его должны были бросить огромным muraenae, которые жили в рыбном пруду. Раб упал к ногам Августа с мольбой не о том, чтобы пощадили его жизнь, а о том, чтобы ему позволили умереть иной смертью. Август возмутился жестоким новшеством и приказал освободить раба, принести и разбить перед ним все вазы в доме и засыпать землёй рыбные пруды. Так вот Август поправлял своих дружков, используя свою власть на благое дело. Что за блажь посреди пира тащить людей на смерть, на растерзание, на мучения нового рода?»

Латиль иронически отнёсся к этой истории, видя в ней профессиональный подхалимаж Сенеки, место которому в «официальной биографии Августа». «Теперь-то мы знаем, – пишет Латиль, – что вопреки высокому уровню нравственности, проповедовавшемуся им в своих книгах, Сенека не был бескомпромиссным в отношении чистоты своих идеалов, и данный рассказ следует воспринимать с толикой скептицизма, особенно потому, что, весьма вероятно, он приукрасил его, чтобы представить должную иллюстрацию к своему трактату „О гневе“. Но в любом случае, он говорит только о намерении, а не о свершившемся факте. И если бы это действительно совершилось, то это было бы „жестоким новшеством“ (novitatis crudelitatus), мучением „нового рода“ (novi generi)».

Иными словами, в то время никто никогда не слышал о таком наказании раба, и мы можем быть совершенно уверены, что после вмешательства Августа эта жестокая причуда никогда больше не возникала.

Но через пятнадцать лет в трактате «De clementia» Сенека возвращается к этому рассказу, перевирая ранее изложенные им же факты, чтобы они соответствовали его новому тезису. «Кому Ведий Поллион был более ненавистен, чем своим рабам? Он, кто откармливал своих рыб человеческой кровью и бросал тех, кто не угодил ему в пруд, полный настоящих змей. О, человек! Заслуживающий тысячи смертей за то, что приберегал для своего стола тех рыб, которым он давал на съедение своих рабов, или за то, что содержал рыб для того только, чтобы кормить их таким образом!»

«Испорченный телефон» начал работать. Через пятнадцать лет наметившееся преступление стало свершившимся. И не только Сенека в своей более поздней книге представляет дело таким образом, что, подразумевается, этот акт не был единичным случаем, и что Поллион привычно это делал: «он откармливал своих рыб», «бросал тех, которые совершали проступок против него». Вдобавок обвинение в косвенном каннибализме – «он приберегал для своего стола тех рыб…» И в завершении нам говорят, что презренный Поллион держал рыб не для какой иной цели, кроме как для того, чтобы совершать такие гнусные жестокости.

Но на этом дело не кончилось. Немного погодя та же история снова всплывает на поверхность, на этот раз под пером Плиния Старшего: «Благородный римлянин друг божественного Августа имел обыкновение бросать рабов, которых он осуждал на смерть, в пруды полные muraenae не потому, что недоставало обычных диких зверей для такой цели, а потому, что именно это зрелище – человека, мгновенно разрываемого на куски, доставляло ему удовольствие» (Естественная история,1Х, 39).

Так шаг за шагом раскручивается перед нами байка, самый настоящий фейк. И если античные авторы позволяли себе вольности с фактами, достоверность которых нетрудно было проверить, то что ожидать от современных, когда всё бывшее и не бывшее скрылось во тьме веков?

Французский Большой Энциклопедический Словарь, знаменитый Ларусс, без тени сомнения сообщает: «Достоверно, что этот кровожадный обычай был распространён среди римлян».

Латиль удивлён: «Просмотрев всю латинскую литературу того времени на предмет мурены, я могу лишь изумляться „достоверности“ г-на Ларусса».

Другой наш современник – писатель, хорошо известный подводный охотник Бернард Горски идёт ещё дальше и пишет о «садизме человека, способного дать приказание о такой мучительной казни, изощряющегося в том, что сначала он морит рыб голодом, а потом льёт кровь в бассейн с тем, чтобы мурены рассвирепели от голода и злобы, прежде чем бросить им жертвы».

Да что писатели! Может оконфузиться даже человек науки, когда не удосуживается обратиться к первоисточникам. Ихтиолог Луи Руль в своей книге «Рыбы и живой мир воды» (том 2, с.1730) пишет: «Рабовладельцы обрекали на смерть тех, кого хотели наказать, и смерть путём утопления была простейшим и самым скорым способом избавиться от них. Отсюда оставался лишь шаг до того, чтобы кормить рабами мурен, и этот шаг был сделан».

Так к чему же сводится суть дела, если вообще в этом деле есть хоть сколько-нибудь правды? Римский рабовладелец разгневан тем, что одна из его наиболее ценных ваз разбита неловким рабом и угрожает бросить виновника на съедение рыбам. Но не осуществившаяся на деле угроза реализуется под пером писателей, и тем ярче, чем дальше от дней минувших…

Но Бог с ними, с рабами и рабовладельцами. Латиль поступает совершенно верно, ибо он биолог и естественно рассматривает саму биологическую вероятность кормления именно мурен, а не других рыб, рабами.

Он рассуждает: «… что касается самих рыб, то ими оказываются обычные угри, выращиваемые в имплювии (бассейне), являвшемся частью каждого достаточно богатого римского дома.

В те времена не очень разбирались в систематике животных, делавшей только первые довольно наивные шаги, используя название muraenae для обозначения всех известных угреобразных рыб. Уточняющими же названиями были: для пресноводных угрей – anquilla, морских угрей – conger и собственно мурены – fluta. Это последнее не очень известно. Словарь Фройнда разъясняет: «Fluta, это разновидность крупной мурены». А Варро в своём «Res rusticae» пишет: «Эти flutae у берегов Сицилии – отличная еда…» и снова Варро, цитируемый Макробиусом: «Мuraenae называемые flutae вылавливаются у берегов Сицилии». Римский автор Колумелла, перечисляя лучших рыб, разводимых в прудах, пишет: «К ним мы должны добавить flutae muraenae, пользующихся наибольшим спросом рыб».

Может быть, в те времена в Средиземном море были два вида muraenae против одного вида в наши дни? Однако самое простое решение состоит в том, чтобы предположить, что эта fluta, о которой древние авторы говорят, во-первых, что она больше, чем «обычная» muraenae и, во-вторых, что она морская рыба, есть просто-напросто наша старая знакомая – мурена. Эта мурена, конечно же, гораздо более морская рыба, чем угорь и их, кстати, особенно много у скалистых берегов Сицилии.

Здесь будет удобным упомянуть, что от обобщённого «мурена» произошла фамилия – прозвище римлян Лициниев. О чём повествует всё тот же Плиний Старший в Естественной Истории. Это прозвище дали сыну Публия Лициния основателю рода и претору в 113 г. до н.э., потому что он держал рыбные пруды, в которых разводил мурен (теперь мы знаем, кем они были). Именно одного из членов этого семейства Лициния Мурену защищал Цицерон, когда того обвинили во взяточничестве. Сочинение Цицерона «Pro muraena» людям, изучающим латынь, приходится зубрить по сей день. Далее Плиний сообщает: «Примеру Лициния Мурены последовала знать… а Лукулл даже велел прорыть насквозь холм возле Неаполя, не поскупившись на затраты – это обошлось ему дороже, чем постройка собственной виллы – для того, чтобы морские воды текли в его рыбные пруды. Но первым стал держать рыбные пруды специально для мурен П. Гиррий. Это он поставил шесть тысяч рыб для триумфального пира диктатора Цезаря, и он велел всех их тщательно взвесить, так как хотел, чтобы ему вернули их натурой, а не уплатили за них серебром или иным образом».

Так кем же были древнеримские мурены? Несомненно угрями, ибо всем, кто мало-мальски знаком с муренами и их образом жизни ясно – наловить шесть тысяч особей задача непосильная не только для римлян, но и для современного рыбного флота. Ибо мурены – рыбы одиночные, не то что стаями, даже группами в несколько штук живут они очень редко. В океане легче встретить десять мурен разных видов, чем стаю в десять штук одного вида, в то время как угри и живут, и встречаются громадными стаями.

Но, по-видимому, в прудах римлян жили и настоящие мурены, о чём мы можем судить по следующему свидетельству римского писателя и агронома Колумеллы. Он пишет: «Чтобы защитить обитателей рыбных прудов от летнего солнца, владельцы сооружали гроты, сообщавшиеся с прудами. Некоторые из этих гротов были весьма простые и служили убежищем для чешуйчатых рыб. Другие, не будучи слишком просторными, имели различные ниши, в которых могли укрываться мурены, хотя некоторые люди не пускали в пруд этих последних вместе с другими рыбами, потому что если мурены бывали раздражены, чему они подвержены подобно собакам, то часто случалось, что они набрасывались на чешуйчатых рыб и очень многих уничтожали».

Ну а может ли мурена съесть живого человека? Нет. Укусить и пребольно, да. Но съесть, конечно, нет. Несмотря на то, что пасть её и челюсти достаточно устрашающи, зубы остры и часто столь длинны, что мурены вынуждены держать рот полуоткрытым, но всё это не так уж и огромно, а зубы, загнутые назад, приспособлены скорей удерживать добычу, чем рвать и кромсать её. Мурены нападают на добычу соразмерную их пасти и заглатывают её, как это делают змеи, но не вырывают куски по-акульи.

Так, по частям, на протяжении веков складывалась очень интересная, но, увы, ненаучная история, и мы с вами, вслед за Латилем, проследили, как она родилась, как росла, и как к ней делались прибавления. Легендарный раб Ведия Поллиона не мог быть целиком сожранным муренами, даже если бы не вмешался император Август. Настоящей жертвой оказался не тот первый несчастный раб – он вообще не стал жертвой – а научная истина.

САМЫЕ СТРАШНЫЕ

У большинства людей далёких от моря, не связанных с ним, совершенно превратное представление о действительных и мнимых опасностях, подстерегающих пловцов-ныряльщиков в тропических водах. После возвращения из первых экспедиций едва ли не каждый второй спрашивал, как нам удалось остаться в живых после встреч с акулами, осьминогами и другими морскими чудовищами, поражаясь нашей невероятной храбрости!

Между тем не акулы, не барракуды и мурены, которых мы видели на палубе извлечёнными из тралов, да и под водой не раз встречались с ними; не мифические кракены и морские змеи; и даже не геометрические фигуры типа известного всем Бермудского треугольника, а обыкновенные морские ежи семейства диадемовых, по свидетельству непререкаемого авторитета в области изучения моря Жака-Ива Кусто являются самыми страшными морскими обитателями. Да, ежи. Опасность не смертельная, слава Богу, но постоянная и реальная; при случае неприятностей доставят предостаточно.

Поработав в океане и познакомившись с колдовски прекрасными его обитателями, я увлёкся коллекционированием раковин моллюсков. И потому при каждой возможности сойти на берег стремился на самый удалённый, труднодоступный и оттого редко посещаемый участок так называемого пляжа, изобилующий скалами, кораллами и, конечно же, ежами, чтобы без помех заняться поисками морских чудес. В собирательстве, в коллекционировании, как в охоте, рыбалке, сборе грибов и других охотах – сам процесс поиска, выслеживания, именно потому, что он в охоту – часто интереснее находки.

Если бы только было возможно, то не очень обращая внимание на мурен, акул, бородавчаток и скорпен, огненные кораллы и ежей, я целые дни проводил бы на рифах, настолько там всё захватывающе интересно! Как ни странно, но почти все опасности – за исключением, конечно, ежей – до сих пор благополучно миновали меня.

Ну, а ежи, что ж, ежи, как и кораллы или разноцветные рыбы-бабочки – равноправные обитатели подводного мира любого тропического острова, рифа, отмели. Вряд ли найдётся хоть один ныряльщик, ни разу не встречавшийся с ними, точно так же, как у нас, собирая шиповник, крыжовник или ежевику, мудрено не напороться на колючки.

В одной из моих экспедиций в Аденский залив в должности гидролога находился студент-практикант Ростовского университета Вадим Щеблыкин. Это был его первый рейс в тропики, и он рвался под воду, чтобы увидеть красоты рифа. По дороге к берегу моря я рассказал ему о технике безопасности: как входить в воду, чего опасаться, не трогать голыми руками… Вадим согласно кивал головой, обещая следовать моим советам.

Найдя удобную бухточку, показывая, что и как надо делать, я первым ступил в воду, прилёг на откатывающую волну и вместе с ней преодолел ежиную преграду. Достигнув песчаного участка дна, где ежей нет, встал на ноги и оглянулся, чтобы откорректировать, если понадобится, действия Вадима. Но то, что я увидел, никакой коррекции уже не подлежало.

В низшей точке отлива камни, недавно находившиеся под водой, а сейчас лишь смачиваемые, обросшие бархатом микроводорослей, были естественно скользкими, словно намыленными, вдобавок большая часть их густо утыкана гроздьями острых, как бритва чашечек усоногих рачков балянусов. Смело ступив на плоский камень, покрытый водорослями, Вадим тут же поскользнулся, рухнул на спину, отходящая волна потащила его на ежей, а следующая за ней, прибойная – бросила на балянусы… Всё это повторялось несколько раз, так что когда он встал наконец на четвереньки и выбрался на берег, кровь с разных частей его тела текла ручьями.

– Ничего, – только и оставалось утешить Вадика, – теперь тебе будет о чём рассказывать девушкам. Скажешь – акулы покусали…

А ежиные колючки он до конца рейса добывал из своего тела, недоступные ему филейные части обрабатывал я.

КАК ОНИ УСТРОЕНЫ

Проплывая на безопасном расстоянии, разглядываю сверху чёрноиглых красавцев диадем, припоминаю всё, что читал о ежах.

С давних времён человек обожествлял или придавал магическое значение некоторым числам – тринадцать, двенадцать, семь, три. А «дьявольское» число – шесть или не дай Бог сочетание шестерок. У различных народов и цивилизаций это были разные числа, не обойдено вниманием и число пять. Ещё у древнегреческих последователей Пифагора пятиконечная звезда считалась священным символом, она была знаком микрокосма и представлялась как стилизованное изображение человека, простирающего голову, руки, ноги до пределов космического круга.

Пользуется вниманием это число и у природы. Вспомним хотя бы пятилепестковые цветы, «счастливые» пятёрки в соцветии сирени, кто их не глотал перед школьными экзаменами!? До сих пор памятен поцелуй школьной красавицы – она благодарила меня за ветку сирени с «пятёрками». А приверженность пчёл к этому числу! И это не случайно, дело здесь в том, что фигура, образуемая пятиугольником, механически самая прочная и устойчивая. Даже поверхность солончака растрескивается не на квадраты или шестиугольники, а в основном на пятиугольники.

Английский исследователь М. Бредер обратил внимание, что пятиугольник – пентагон – единственный правильный многоугольник, у которого число сторон равно числу диагоналей. Это делает радиальный рост в пяти направлениях более лёгким, чем в трёх, четырёх или шести.

Коллагеновые швы, соединяющие известковые пластинки морских ежей, наиболее слабые участки скелета. И лишь в случае пятеричной симметрии плоскость напряжения не совпадает с линией швов. На ранних стадиях роста иглокожих природа предпочитает самую прочную конструкцию. А времени, чтоб прийти к такому решению, перебрав варианты, у неё было предостаточно.

В мире морских ежей, роющих червей, звёзд, офиур кроме пяти встречается лишь десятеричность как комбинация пятимерных структур, но почти нет трех – семи – девяти. Пятеричная структура связывается со свойствами известковых кристаллов, хотя в неживой природе пятеричных структур этих кристаллов не встречается. От каких факторов зависит возникновение структуры такого типа в живых тканях, пока неизвестно.

Но зато самих носителей пятеричных структур, не подозревающих о столь любопытном строении своего тела, более чем достаточно в водах всех океанов на любых глубинах.

И это ещё что! Дотошные наблюдатели, изучатели и постигатели тайн природы – премудрые учёные, не прошли мимо и такого факта, знакомого практически каждому, кто хоть раз заваривал чай не в заварном сосуде, а в стакане.

Мы, обыкновенные потребители изобретённого не нами – хоть ложки, хоть компьютера, нам то что: заварили, выпили настой, выплюнули чаинки, да и пошли по своим делам. А мудрец учёный (пошёл бы двор подмёл или картошку окучил), вызывая праведный гнев жены, смотрит на чаинки, и лезут к нему в голову разные мысли…

В ту пору, когда я бодался с ежами, академик С. П. Капица демонстрировал по телевизору любознательным зрителям поведение чаинок в стакане. Он, как и мы, для быстрейшей передачи чаинками теина и растворения сахара, размешивает содержимое ложечкой. Чаинки, тесня одна другую, концентрируются в центре сосуда. Интересно, но в чём фокус? Терпение, терпение.

Опыт продолжается. Стакан водружают на вращающийся диск, и эти окаянные чаинки мгновенно разбегаются к стенкам стакана. Почему, как, зачем?

Этим же вопросом задавался ещё Исаак Ньютон, ломал над ней свою премудрую голову Эйнштейн, время от времени задумываются над этим и наши современники, но с тех пор вразумительного, всё проясняющего ответа так и не получено… Хотя гипотез, объясняющих нравы чаинок, выдвинуто немало, единой, с которой были бы согласны все, пока нет.

А каким боком к чаю пристёгнуты морские ёжики? А вот каким.

Есть такая детская игрушка – юла, или волчок. В детстве у меня была деревянная юла, которую для увеличения скорости оборотов надо было подстёгивать кнутом. И есть её родная сестра – юла гидродинамическая, то есть заполненная жидкостью, сыпанем в нее чаинок. Крутанём, а затем выровняем, потому что всякая приличная юла крутится на боку, и резко затормозим руками. Теперь удивляйтесь и думайте. Может быть, именно вам и доведётся превзойти великих Исаака и Альберта. Чаинки в центре юлы образуют пятиугольник! Пусть и не столь чётко выраженный, как у ежей или пчёл, но пятиугольник!

Я намеренно, чтобы не подсказывать, не сбивать с мысли и направления, будущих гениев, не привожу эти гипотезы.

Дерзайте, ребята. Глядишь, и появится в отечестве еще один Перельман…

СРЕДИ ЕЖЕЙ

Сквозь колеблющуюся поверхность моря ежи трудно различимы, и направляясь под воду на каменистом участке прежде необходимо преодолеть естественную преграду, создаваемую ежами. Наиболее опасный из них и часто встречающийся – ёж диадема. Словно охраняя вход в море, эти ежи в некоторых местах сплошным ковром устилают коралловый полипняк, длинными извивистыми шеренгами один к одному располагаются они параллельно берегу как многорядные заграждения из колючей проволоки перед траншеями линии обороны.

Ежей нет только на илистом или песчаном дне, в опреснённых устьях даже небольших речушек, в проходах между рифами. Наиболее верный способ избежать контакта с ежами – входить в воду и купаться именно здесь. Но, к сожалению, эти места не представляют интереса для того, кто хочет познакомиться со всем разноцветным богатством вод тропиков.

Если же предстоит входить в воду на каменистом участке, то следует ещё на берегу наклониться и сквозь стекло маски осмотреть дно, затем, если нет сильного волнения, чуть ли не на животе вползти в воду и, оттолкнувшись чем-либо от дна преодолеть мелководье. На ноги лучше надеть ботинки или хотя бы кроссовки, ибо ласты для ежиных игл – препятствие не прочней газеты!

Моё внимание привлёк громадный, величиной со шляпу, ёж с тёмно-фиолетовыми, почти чёрными иглами, кончики которых, словно покрытые инеем, отливали серебром. Он занимал обширную персональную выемку у подножия отмершего коралла-мозговика. Сферическое тело его напоминало перевёрнутый дуршлаг, только вместо дырочек топорщилось великое множество разноразмерных игл. Ёж, очевидно, чувствует по изменению света, по колебанию воды моё присутствие: самые длинные иглы, растущие на макушке, возбуждённо шевелятся, как будто перебирая невидимые чётки; те, что короче и потолще, составляют второй ряд защиты, а у самого тела подстриженной чёрной шерстью щетинятся гибкие, как восточные танцовщицы, несколько изменённые иглы, заканчивающиеся маленькими трёхпалыми пальчиками-щипчиками. Это педициллярии – иглы, приспособленные не только для удаления разного мусора, экскрементов, но также для охраны, так как часть их снабжена ядовитыми железами.

В случае опасности ёж защищается по-разному: он может сдвоить, строить иглы, но может и развести их в стороны, давая возможность вступить в действие главному калибру – педицилляриям, находящимся по всем правилам обороны в глубине её.

Все типы игл хитро укреплены на небольших возвышениях тела в своего рода суставчатых сумках и снабжены шарнирным устройством, позволяющим ежу вращать ими в сфере на сто восемьдесят градусов и даже больше.

Я взял обломок коралла и бросил на ежа. Коралл плавно опустился на длинные иглы, сломав у некоторых острые кончики и насмерть перепугав стайку кривохвосток – плоских, словно лезвие ножа, рыбёшек, приспособившихся жить хвостами вверх между иглами ежей. Ошеломлённые невиданной напастью рыбки, выскочив из подвергшегося нападению ежа-укрытия, хвостом вперёд-вверх дружно развернулись в нормальное рыбье положение, мигом нашли другого ежа и снова всей стайкой головами вниз уткнулись между его колючек. Проследив за ними взглядом, в другом еже я увидел рыбок – кардиналов, также нашедших убежище среди игл.

А вот других рыбок, обитателей межиглового пространства – ежовых уточек или диадемихтисов – я так и не обнаружил. И не удивительно, они не только удлинённые, как и кривохвостки, но имеют и покровительственную зеброидную раскраску – перемежающиеся длинные белые и чёрные полосы, идущие через всё тело.

Кроме этих рыбок, среди игл часто прячутся совершенно беззащитные, прозрачные, как медузы, мальки каракатиц, не больше ногтя мизинца; маленькие офиуры стараются держаться у его нижней части, питаясь тем, что просыплется у подслеповатого едока-иглоносца мимо рта.

Пока я следил взглядом за эволюциями этих любопытных сожителей, мой ёж склонил иглы набок, и коралл, соскользнув с них, улёгся на дно, не причинив ему заметного урона. Но мелкие, довольно шершавые осколки коралла и песчинки просыпались между игл на тело. Тогда к работе по очистке и охорашиванию приступили педициллярии и амбулакральные ножки, ещё один орган ежа, представляющий собой как бы систему разновеликих гибких хоботков, заканчивающихся миниатюрной присоской. Кстати сказать, ежи не только чуть ли не мировые рекордсмены по количеству ног, собранных в так называемые амбулакральные ряды, но и большие оригиналы по способу расположения органов зрения – глазных пластинок. Они у ежей в конце этих рядов, на ногах! Что, конечно, очень правильно: прежде чем ступить, надо посмотреть, куда.