Привидения живут на литорали. Книга вторая

Особенно много ножек на нижней части тела ежа, где они радиально, по пяти направлениям, подходят ко рту. Здесь снизу ножки служат по прямому назначению – для передвижения, и отчасти для дыхания, а те, что расположены по бокам, приспособлены также для очистки тела и захвата пищи.

С брезгливостью щёголя, перед свиданием обсыпанного невесть откуда взявшимся мусором, ёж неторопливо и внимательно принялся ощупывать себя: как по конвейеру, от педициллярии к педициллярии, от ножки к ножке передавать мельчайшие песчинки и кусочки коралла, избавляясь от обломков. Освободившись от мусора, он, словно не веря, ещё долго в волнении ощупывал и оглаживал все участки тела между иглами, и лишь тщательно очистив всё, успокоился.

И всё же, несмотря на различные оборонительные ухищрения и неподступный вид, ежи – лакомая добыча не только для многих рыб, для своих ближайших родственников – хищных морских звёзд, но и для человека. В пищу идут зрелые гонады, «икра» некоторых видов североатлантических и тихоокеанских ежей.

Лучший способ собрать рыб вокруг себя – раздробить ежа. Правда, рыбы пожирают его с такой скоростью, что не успеваешь не то, что определить всех участников калейдоскопического хоровода, а и просто отметить собравшихся на пиршество.

У ежа, оторванного прибоем от субстрата, мало шансов уцелеть, угнездиться на новом месте, особенно если дно песчаное, поэтому они малоподвижны, как деды-пенсионеры перед телевизором. При попытках отделить ежей от грунта они изо всех сил упираются иглами в стены укрытия, присасываются к ним ножками, а перекочёвки совершают в тёмное время суток под прикрытием камней, чтобы всегда можно было занять круговую оборону.

В случае крайней ежиной необходимости сменить место, они каким-то образом договариваются и, собравшись большой группой, ощущая кончиками игл друг друга, неторопливо и плавно, словно хоровод из ансамбля «Берёзка», перебираются на другой край подводной поляны. Это умение передвигаться определённым строем и всем разом присуще только ежам диадемам.

Уж не у ежей ли переняли римляне, приморские жители, свой знаменитый непобедимый воинский строй – когорту? Он ведь тоже уникален в мире древних воителей. Континентальные обитатели до этого не додумались…

Движение амбулакральных ножек осуществляется следующим образом: жидкость в полости тела, близкая по составу к морской воде закачивается в специальные ампулы, лежащие в основе каждой ножки. После сокращения мускулатуры ампулы она поступает в ножку, та вытягивается и напрягается, а присоска на конце её прикрепляется к субстрату. Теперь уже сокращается мускулатура ножки, и к ней подтягивается всё тело ежа. Любопытно, что ёж может передвигаться и на коротких иглах, словно на ходулях.

При взгляде со стороны такое кочевье трудно назвать ходьбой, так как ползут ежи чрезвычайно медленно, несколько сантиметров в минуту. Да и римская когорта тоже не ставила рекордов по бегу, её задача была победить. Вот и ежи; даже разбойничья ватага их врагов, настырных балистид-спинорогов или губанов, способна выхватить одного-двух бойцов, остальная компания благополучно достигает цели, то есть побеждает.

На ровном илистом или песчаном грунте, где ежу не за что уцепиться, он чаще всего подвергается атаке спинорогов или губанов. Губаны даже приспособились молодых ежат глотать вместе с доспехами. Происходит это только днём, ночью ежиные враги спят. Чтобы добраться до уязвимого беззащитного брюшка, эти вёрткие рыбы наваливаются всей шайкой и вымывают из-под него грунт струёй воды, набранной в рот, ею же переворачивая ежа на спину, непрерывно и слаженно атакуя со всех сторон; согласованность их поведения воистину волчья.

Любопытно, что даже если рядом нет балистиды, стоит выбить ежа из сплочённых рядов, оборотив вверх брюшком, как неведомо откуда появляются эти любители ежатины и мгновенно разрывают добычу на части.

Звёзды поступают по-другому. Встретив ежа одиночку, что бывает очень редко, они просто выворачивают свой объёмистый желудок через рот, находящийся у них, как и у других иглокожих, в том числе и у ежей, в нижней, обращённой к грунту части тела, обволакивают им жертву и, выпуская пищеварительные соки, переваривают её. Вот почему ежи держатся сплочённой группой, вычленить из которой отдельного индивидуума чрезвычайно трудно. Какой бы ни был безразмерный желудок, объять им несколько квадратных метров поселения ежей невозможно, да и пищеварительные соки потребуется выделять вёдрами.

«ПЫЛИНКА ДАЛЬНИХ СТРАН»

Ежи довольно мирные и безвредные создания, из-за малоподвижного образа жизни им не приходится быть переборчивыми в еде, и потому немногие обитатели моря сравнятся с ними во всеядности. В зависимости от вида и местообитания они пропускают через желудок ил, извлекая из него остатки органических веществ. Редкий ёж побрезгует животной пищей. А уж микроводоросли – это обычная их пища, соскрёбывай себе потихоньку их с кораллового полипняка…

Таким образом вместе с водорослями они выедают и коралл, образуя при этом в монолите целую систему траншей – своеобразных убежищ, в которых потом живут.

Кроме того, ежи не брезгуют и бетонными сваями, а попадутся, не погнушаются и стальными, есть среди них и такие оригиналы-гурманы.

Исследуя животный мир скал и рифа, мы с Чуковым не теряем из виду шлюпку: кто-то ещё бултыхнулся за борт и направляется к нам. Это матрос Толя Аблаев, он без маски и без трубки. Ничем не защищённые голые ступни его, размером под сорок пять, то приближаются к ежам, то отдаляются, когда он, подхваченный волной, взлетает вверх.

– Тебе что, жить надоело, тут ведь кругом ежи! – сорвав маску, захлёбываясь водой, пытается вразумить Толика Чуков.

– Ты мне… только покажи… где они… – имея в виду конечно раковины, сплёвывая воду, отвечает Толя, – а остальное не твоё дело… ежи! Подумаешь, в гробу я их…

Мне кажется, Толя не совсем понимает, с кем предстоит иметь дело.

Глаз как таковых у ежей нет, имеются крайне примитивные так называемые глазки – светочувствительные пластинки, лишь способные отличать свет от тьмы. Но, тем не менее, ежи очень быстро реагируют на затемнение, а возможно и на сумбурное неритмичное колебание воды вокруг пловца, настороженно пошевеливая иглами. Между ними на теле ежей трепетно искрятся неизъяснимой красоты серебристо-перламутровые и голубовато-синие глазки-пятна. Могучая фигура Толи как зонтик затеняет и открывает их. В центре верхней части тела ежей в предчувствии беды нервно сжимается и расширяется сине-фиолетовая порошица – орган, служащий для выделения переваренной пищи, она оторочена, словно губами, ярко-оранжевой переливчато сияющей каймой.

«Безумец, предупреждали же, вразумляли, чтобы обували что-нибудь на ноги», – успеваю подумать я; возможности для объяснений нет. Мне хорошо видно, как, удерживаясь на плаву благодаря энергичным движениям рук и ног, Толя задевает ежа…

Так мы и не узнали, что он будет делать с ними в гробу.

Помочь ему и даже предостеречь от следующих ошибок, которые он теперь делает одну за другой, никто не в силах. Очередная волна придавливает меня, ожидая пока она прокатится, цепляюсь за скалу и беспомощно наблюдаю за Толей. От боли он, видимо, взвивается над водой, потому что внезапно исчезает из поля зрения, но тут же, в пене и пузырях воздуха, возникает снова. Теперь он окончательно забыл о всех наставлениях и, вцепившись в левую ногу, рассматривает её так, словно никогда не видел ничего интересней собственной подошвы.

А удивляться, конечно, было чему, из ступни торчало не менее десятка чёрных ежиных игл, а сколько обломано! Ещё удар волны и теперь уже правой ногой Толик отталкивается от ежей…

Под водой не слышно, но я догадываюсь, что он на самых высоких нотах выпевает гласные буквы, сам не раз так пел. Улавливаю момент поспокойней, подплываю к Толе – он как раз добрался до буквы «у» и выпевает её, а глаза, побелевшие от боли, ищут место, где бы выбраться на берег. Сейчас он начнёт произносить разные слова… пора.

Всё это происходит очень быстро. Чуков, нырявший в стороне, ничего не замечает, пытаясь показать Толику какую-то раковину, но страдальцу уже не до того, сквозь стиснутые зубы он бормочет: «К чёрту… ать…»

Трудно не согласиться с народным словотворчеством: «Среди ежей отдыхать – только чёрта поминать…»

С трудом отбуксированный на берег, Толя не может даже сидеть, ежи оставили свои иглы и там, в пятой точке.

– Болит? – участливо спрашиваем у него, но он, лёжа на животе, лишь водит глазами и нечленораздельно мычит. Я осматриваю ступни, – м-мда! – коллекцию он собрал что надо, пятки и свод стопы напоминают небрежно выкошенную стерню. Большинство игл уже сломалось, да если и не сломалось, в чём и заключается коварство игл морских ежей, вытащить их из тела совершенно невозможно. Точно стекловата они крошатся и обламываются. Теперь уже сам процесс выковыривания доставляет большую боль. Некоторые иглы пронзили подушечки размякших в воде пальцев ноги и синеют сквозь ногти, с какой стороны их доставать?

Вот какой совет даёт по этому поводу всё знающий фолиант «Жизнь животных»: «… часто такая заноза осложняется тяжёлым нагноением, поэтому освободиться от неё лучше сразу, вырезав иглу из тела». Мы не могли воспользоваться этим советом, следуя которому надо было бы обрезать Толику пятки вместе с пальцами и значительно обстрогать то самое место, которое задумчиво исследовал с булавкой в руках Чуков. Страдалец, поскуливая и вздрагивая, выполнял работу солнца, ветра и волн – крошил в кулаках створки раковин, пемзу, обломки кораллов, а, если попадались, то и породы потвёрже.

Я думаю, насчёт вырезания игл ежа диадемы «Жизнь животных» пошутила, а по поводу нагноения преувеличила. Вероятно, автора статьи уколол больной ёж. Хотя… возможно имелся в виду совсем другой ёж – токсопнеустес?

У этого ежа хоть и нет игл, но и лысым его не назовёшь. Ёж размером с небольшую дыню Колхозницу обладает только мягкими щипчиками-педицилляриями, колышущимися под действием волн. Коварство их в том, что они снабжены ядом и мгновенно вцепляются в любое существо, коснувшееся их, так как щипчики постоянно раскрыты. Если нападающий мал, он парализуется, и через некоторое время те же педициллярии доставят его в рот. Если же ненароком дотронется большая рыба или часть тела человека, то они отрываются, и как превредные маленькие собачонки висят на враге, периодически впрыскивая яд. И тут всё зависит от количества педициллярий и быстроты действий пострадавшего и сотоварищей. Их-то – педициллярии – и надо вырезать, да побыстрей. Иначе скорое онемение, паралич и кранты. Только и радости, что этих ежей мало, но знайте – они есть.

Иглы морских ежей устроены таким образом, что верхняя треть их оснащена обратно направленными зазубринами. Пронзив с необычайной лёгкостью мышцы, кончики игл мгновенно обламываются внутри и остаются в них. Всё, что происходит потом, требует, очевидно, дальнейших исследований; так как, по некоторым данным, железистые клетки, имеющиеся в покровах ежа вокруг игл, выделяют ядовитый секрет, усиливающий боль и вызывающий нагноение. По личному опыту других и по-моему ничего подобного не происходит. То есть секрет, усиливающий боль, возможно и выделяется, но никакого нагноения нет.

Толик некоторое время ходил босиком, походкой кавалериста неделю не вылезавшего из седла – на внешней стороне стоп, а потом притерпелся и запамятовал об этом приключении.

Часов пять боль чрезвычайно острая, временами невыносимая, но потом проходит. Можно получить изрядную порцию игл, помучиться около суток, а затем благополучно забыть о них. Часть игл, очевидно, рассасывается, другие, постепенно капсулируясь, долго ещё синеющими сквозь кожу и мышцы точками будут напоминать вам о неосторожном движении под водой. У меня самого с тыльной стороны большого пальца правой ноги – ну чем не блоковской «пылинкой дальних стран» – темнеет такое напоминание о рифе Андромака в окрестностях Момбасы. А вы говорите, – акулы, скорпены…

Хоть и знаю, что призыв мой напрасен, но всё-таки – дайверы, берегитесь ежей!

Глава 6

НА ПОДВОДНЫХ ТРОПАХ И РЯДОМ

Два часа на Каль-Фаруне. Случай на Андромаке и немного о боли. Огненный коралл: знакомимся ближе. Рыбий «тянитолкай» и подводные воришки. Осьминог и его соседи. Охота на ципрей. Жизнь под каменной плитой. Рыба клоун – охотник и математик. Положи камень на место! Нашествие балистид. Прощай, Каль-Фарун. Йеменские лангусты. Подводный вертолёт и его родичи. Мухаммед и шурухи. Акулы как усилитель потенции. Неожиданный визит. Аравийские страсти. Лекция об афродизиаках. Лухам для Альпухара. Осторожно, каракатица! Вот так «дикобраз»! Встреча с мероу. Так кто же проглотил Иону? Один на один с мероу. Подводные музыканты и черви-цветы. Лангуст и черепаха. Как мы ловили рыбу-ёж. В гроте.

ДВА ЧАСА НА КАЛЬ-ФАРУНЕ

– … Попугаев лучше всего жарить в кляре, – заправляя усы под маску, авторитетно заявил Николай. – Снимаешь филе, режешь на кусочки, соль, чуток уксуса, чтобы отбить запах, в кляр и на сковородку, да масла побольше. Люблю, когда со всех сторон обжарилось, как пампушка…

– Котлеты тоже неплохие получаются, особенно если добавить мясо крокодила или хирурга, – подал голос с кормы шлюпки Сергей, где он занимался укрощением ласт «Акванавт». Это изделие отечественных умельцев считалось в восьмидесятые годы лучшим, но Сергею достался экземпляр, столь немилосердно натиравший ноги – до кровяных мозолей! – что плавать в них было сущей пыткой. Чтобы хоть как-то избежать потёртостей, приходилось на голую ногу надевать тонкий полиэтиленовый пакет, смазанный внутри солидолом, носки и затем лишь ласты.

– Ты б ещё клоунов добавил или бабочек, хирурги ж несъедобные! – проявляет эрудицию самый молодой наш коллега Юра. Но мы лишь снисходительно переглядываемся, а Николай, не слушая советов, продолжает делиться кулинарными рецептами.

По поводу применения в пищу хирургов у нас с Сергеем своё мнение. Как-то, наслушавшись консульских охотников, мы забрались в столь скудные угодья, что в сетке было лишь несколько небольших, с ладонь, рыб-ласточек. Обескураженные столь неудачной охотой, мы и решили отведать представителей «медицины», не возвращаться же пустыми! Лучше бы и не пробовали. Может быть, китайские или японские кулинары и могут изготовить из них что-нибудь путное, но у нас не получилось, гадость гадостью с каким-то гнусным привкусом несвежей карболки…

– Только шкуру снимать морока, у попугаев она тонкая и рвётся, не то что у хирургов, с тех как с зайцев снимается словно перчатка, а со шкурой есть невозможно, вкус неприятный и уксус не помогает. А вот голову и внутренности со всем ливером, – тут он посмотрел на Юру, – обязательно выбрасывать, они-то и ядовиты, запомни!

– Это смотря как приготовить, – пришлось вмешаться в разговор и мне. – Помню, в девяносто шестом был я на острове Халлания – это неподалёку отсюда, в архипелаге Курья-Мурья, у берегов Омана, – так там местные жители готовят их следующим образом; неповреждённых рыбин, чтобы они созревали в собственном соку, кладут на подходящую каменюку и несколько дней запекают под солнцем, а когда те перебродят и примут почти шарообразную форму, начинается пир. Дух, конечно, за сотню метров с ног валит, но для аборигенов – самый смак. А что делать? Дров-то у них нет, приспособились!

За таким малопонятным и, мягко говоря, диковатым для непосвящённого разговором время бежало незаметно, и островочек, на который мы наметили высадиться, пока механики устраняли очередную мелкую поломку судового двигателя, вырастал на глазах.

В своём миллионнолетнем перемещении на северо-восток, после того, как праматерик Гондвана развалился на куски, отодвигаясь от Африки, Азия, в данном случае её частица – Аравия – теряла по пути разного размера клочки чёрного континента. Самые большие и известные – Мадагаскар, Сокотра, но есть острова и поменьше: Абд-Эль-Кури, острова-братья Дарса и Самха, и две пары крошечных, расположенных столь близко друг от друга, что даже название у них хоть и двойное, но одно на пару – Джазират-Сабуния и Каль-Фарун. Искатели экстремальных приключений, «последние герои» и робинзоны – острова эти не населены – дерзайте.

На Каль-Фарун, самый маленький и удалённый как от Сокотры, так и от обоих материков, мы и направились на шлюпке с СТМ «Дмитрий Стефанов» научно-исследовательского судна, доставившего очередную экспедицию ЮгНИРО в эти воды.

Кстати стоит упомянуть, что островки, к которым мы тем временем подошли почти вплотную, по словам наших арабских коллег названы так в честь всем известного парного органа, украшающего лишь представителей сильной половины человечества. Подобного, прямо скажем, циклопического размера этот орган естественно мог принадлежать только необыкновенному человеку, им и был в понятии автора названия фараон (Фарун в местной транскрипции).

При ближайшем знакомстве островки оказались двумя, как и положено – одна выше и больше, другая ниже и поменьше – лысыми скалами, испещрёнными бороздами и разделёнными проливом шириной в двадцать-тридцать метров и глубиной до пяти-шести. На этих островках, вечно палимых солнцем, даже самый предприимчивый Робинзон не прожил бы и недели; на них нет ни воды, ни кустика, ни травинки. Только плеск волн, посвист ветра в выбеленных солнцем, солью и птичьим помётом скалах, да крик немногочисленных птиц нарушают первобытный покой.

Но зато подводный мир, как почти и везде в тропиках, заставляет забыть о скудости и неуюте надводной части. Помню, у меня мелькнула мысль, неужели за несколько тысяч лет мореплавания в этих водах ни один юго-западный муссон, частенько достигающий здесь силы урагана, не выбросил на рифы ни одного судна? Ведь на них нет даже маяка! Но об этом позже.

Едва отдали якорь, я сразу же майнаюсь за борт, да и остальные не ждут. Распластавшись на воде, отдаюсь наблюдениям за теми самыми бабочками, хирургами и крокодилами, о которых, устав от однообразной судовой пищи, столь плотоядно рассуждали мы в шлюпке.

Хотя основная цель нашей экспедиции – изучение запасов рыб, но перед началом ихтиологических работ мы выполняем океанографические разрезы, чтобы сориентироваться и понять, а где же собственно тралить? Мы ещё не тралили, и поэтому с рыбой у нас временная напряжёнка.

Есть ли что-нибудь более захватывающее, чем наблюдение за существами другой стихии, совершенно не боящимися тебя? Как упоительно прекрасен подводный мир, с которым ты просто сливаешься в беззвучном полёте!

Подо мной на глубине в семь-восемь метров в идеально прозрачной воде видны полуотворённые створки приличных размеров тридакны. Охотников на столь заманчивый экспонат, конечно, найдётся немало, надо торопиться. Ныряю к ней, но тридакна столь прочно прикрепилась к камню, что все мои усилия ни к чему не приводят. Оставляю нож, зажатый створками, поднимаюсь к поверхности отдышаться. Вдруг замечаю возле тридакны неведомо откуда взявшегося гидроакустика Олега. Его не смущает даже нож. Неужто не видит? Как будто в порядке вещей, чтобы из тридакн, живущих в водах необитаемых островов, торчали ножи!?

Как позже выяснилось, мы, проплывая рядом, каким-то образом ухитрились разминуться и не увидеть друг друга.

Олег несколько раз крутанул тридакну, оборвал биссус и поплыл дальше, посчитав находку своей. Ещё не обременённый добычей, я легко догнал его и показал на нож, его рукоятка из оленьего рога сливалась с обросшими створками. Вынырнув, мы расхохотались, и тридакна перекочевала в мою сетку.

Волны, почти незаметные со шлюпки, у самого берега довольно внушительно бьют в скалы и надо держать ухо востро, чтобы не выбросило на камни, обросшие в прибойной зоне плотно сомкнутыми группами балянусов и скальных устриц.

Мне удаётся первому проникнуть в микробухточку, прикрытую от волн громадным камнем, скатившимся с невысоких склонов островка. Надо бы сфотографировать – из щели торчат длинные белые усы скальных лангустов палинурус версиколор, но как к ним подобраться?

Окидываю взглядом затенённые карнизом и потому сумрачные подводные щели и лабиринты, забитые крупной галькой и булыжинами. Я ищу ципрей маврициан, хитро маскирующихся мантией под цвет обросшего водорослями дна.

Наконец-то! Вот они – поблескивают глянцево-коричневой со светлыми пятнами поверхностью. В небольшом углублении сразу четыре… Единоборствуя с волнами, пробираюсь к ним, едва удерживаясь за неимоверно скользкие камни, но тут же, у подножия скалы, в полукруглой прибойной нише замечаю крупную мурену болотного грязно-зелёного цвета и толщиной с бедро взрослого человека.

До сих пор мои встречи с муренами кончались безболезненно для обеих сторон, поэтому, опережая конкурентов, укладываю маврициан в сетку для сборов, а уж затем, отчаянно сопротивляясь волнам, норовящим бросить меня прямо на мурену, делаю несколько снимков. Мои манипуляции с камерой почти у самой её морды и вспышки блица мурена воспринимает довольно равнодушно, не предпринимая никаких попыток наказать меня за вторжение в её владения. Вероятно, за всю свою жизнь она, как и все другие обитатели этого оазиса, ни разу не видела человека и потому не воспринимает меня как врага.

Довольный поведением мурены – думаю, она моим тоже, – внедряюсь в глубь бухточки. Ага! Вот ещё один местный житель, и видать из старейших. Это – знакомый мне до сих пор лишь по литературе и увиденный здесь впервые крупнейший скальный лангуст палинурус пенициллятус. Пятясь и пряча самую незащищённую заднюю часть тела – тельсон – в темноту щели, он беспокойно перебирает ногами, пока не забивается столь глубоко, что оттуда выглядывают наружу только кончики антенн и антеннул. Вообще-то он правильно делает, после съёмок я намерен извлечь великана-усача для коллекции.

Вход в его убежище прикрывает камень, и как я ни изворачиваюсь, увидеть лангуста в видоискатель не удаётся, мешают то маска, то низкий свод пещерки, то камень перед входом в неё. Приходится ставить минимальное расстояние, расклиниваться локтями, боками и всеми остальными частями тела, чтобы волна не выбросила на берег, а затем, опустив камеру за камень и направив вроде бы на лангуста, нажать на спуск. Как и следовало ожидать, получился отличный снимок… стены пещерки.

Между тем, бухту обнаруживают другие любители сувениров. Делать в ней мне, пожалуй, нечего, потому, достав крючок, прикреплённый к полутораметровой бамбуковой палке, я подвожу его под головогрудь лангуста и резко дёргаю на себя.

Ну не дуралей ли! Вместо того, чтобы податься вперёд, соскочить с крючка и атаковать врага копьями рострума, он, как и все раки, пятится назад и ещё глубже насаживается на крючок…

Вес его оказался три килограмма семьсот граммов. Обхватить головогрудь пальцами одной руки было невозможно. И это не предел для данного вида.

Поджидаю сбегающую волну и вместе с ней, лавируя между многочисленными местными Сциллами и Харибдами, благополучно выгребаю и плыву над коралловыми джунглями, выискивая объекты для съёмки.

Подводная тропа уводит меня к свалу, к таинственно и жутко темнеющей фиолетовой бездне. Я оглядываюсь, вокруг никого из наших нет, лишь вьётся обычная завеса из разноцветной рыбьей мелкоты, обозначая затягивающий край свала. Какой-то подкорковый страх заставляет меня пятиться на свет ближе к островку, но в последний момент я пересиливаю себя и плыву дальше параллельно свалу. На глубине метров в десять странно равномерно растут кораллы, напоминающие вытянутые вверх многопалые кукольные ладошки. А за ними на пределе видимости какая-то глыба бесформенных очертаний возвышается над дном. Скала, наверное, подводное основание острова? Она ближе к поверхности, в стороне от конкурентов и потому обросла знакомыми мадрепоровыми кораллами, процветающими в такой благоприятной обстановке.

Я уж было проплыл эту скалу, но что-то заставляет меня обернуться и взглянуть на неё под совершенно иным углом. Да это ж кусок корабля! Днище засосало в грунт, кормовая часть, очевидно, скатилась на глубину, или, пока она была на плаву, её отнесло течением в сторону, а нос каким-то образом задержался. Может быть, он так и сидит на погубившем его рифе!

Вот оно, последнее пристанище мореходов. Выжил ли кто, спасшись от разъярённого моря, чтобы найти свою смерть на безводных скалах, или они ушли на шлюпках? Ответа нет, море таит немало таких секретов. С каждым годом всё толще нарастает слой кораллов, скрывая профиль безвестного судна.

Но отчего так равномерно растут кораллы вокруг останков судна, словно они одного возраста? Осматриваюсь. Субстрат вокруг неподходящий для поселения кораллов – илистый песок. Им же для начального заселения необходим твёрдый грунт! Любопытство пересиливает и, проверив на месте ли нож, ныряю к ним. Линь, на котором за мной тащится сетка, имеет длину ровно десять метров. На такую глубину я ныряю в комплекте номер один и могу что-то делать на дне. В случае крайней нужды без продува ушей могу одолеть ещё пару метров, но тогда из носа идёт кровь.