Логово тьмы. Цикл ВОИН

Наконец наплескавшись вдоволь, витязи присели на край колодезного сруба.

– Смотри вниз не грохнись, – разглаживая длинные волосы, улыбнулся Волк. – А то будет потеха тебя оттуда вытягивать. Лягухи засмеют!

– Что-то жрать охота… – мечтательно потянулся Ратибор.

– Так ведь недавно полный мешок харчей приговорил! – удивился певец.

– А бегали сколько? Теперь три дня отъедаться! Сыскать бы только чем… А то деревенские так перетрусили, что не только еды, а их самих дождемся лишь к завтрему. Забились в дома, как перепуганные суслики в норы. Не видно, не слышно. Даже собаки притихли…

– Ничего странного. – Волк со вздохом стянул уцелевший сапог и отшвырнул его подальше от колодца. – Они после крика жряка в себя прийти не могут! А собакам, видать, ничуть не легче, чем людям.

Стрелок изредка поглядывал через плечо, все чаще замечая за углами домов и за приоткрытыми ставнями заинтересованные взгляды местных. Кое-кто даже осмелился слегка отворить двери, но таких было мало, еще не отошли от пережитого ужаса.

Самые храбрые из деревенских, прихватив вилы и колья, потихоньку выбредали на улицу. Двигались опасливо, то и дело подталкивая друг друга в спину. Детишки и бабы уже смелее глядели из окон, во взглядах виднелся не столько страх, сколько настороженное любопытство. Вскоре улочка, убегающая к середине деревни, на всю ширину заполнилась народом.

– Собираются, – почесал макушку Ратибор. – А вооружились-то как! Слушай, может, мы еще одного жряка не разглядели?

– Не. Это они просто для храбрости. С оружием завсегда веселее.

– А, понятно… – Стрелок встал и поднял руки, показывая, что оружия в них нет. – Да идите смелее! Мы не кусаемся.

Народ чуть подался вперед, некоторые, видимо главные деревенские храбрецы, подошли даже шагов на пять.

– А где ЭТО? – недоверчиво спросил крепенький рыжебородый мужичок, поудобнее перехватив двузубые вилы.

– Там, за околицей, – небрежно отмахнулся Волк. – Вы только собак к нему не пускайте, а то подохнут, дурного мяса нажравшись.

Толпа быстро густела, уже не только мужики, но и самые любопытные бабы выходили на свет, прихватив голопятых детишек.

– Так вы его… – удивился рыжебородый.

– Ага, – кивнул Ратибор. – Издох, сердешный.

Такие вот дела…

Он поморщился и, опершись на сруб, вытянул колючку, нагло впившуюся в голую пятку. Почему-то именно это мигом заставило мозги деревенских работать иначе, настороженность и недоверие на лицах сменились радостью и неуклюжей благодарностью.

– Так ведь это выходит что… – почесал рыжую шевелюру мужичок. – Выходит, герои это. Как есть! Спасли, значица, нас от неминучей погибели.

Он обернулсяк толпе и гаркнул ужегораздо тверже:

– Чего стали? Дуйте столы рядить! Будем им честь и хвалу воздавать. Тут без пива и меду никак обойтись не можно!

– И без жратвы… – еле слышно буркнул Ратибор, но внезапно наступившая тишина разнесла его слова на всю улицу.

Толпа замерла.

Волк чуть в колодец от смеха не грохнулся, а мужик пару раз лупнул глазами и как ни в чем не бывало добавил:

– И еды наготовьте. Видите, витязь голоден.

И хотя в драной рубахе да без сапог Ратибор меньше всего походил на витязя, но дважды можно было не повторять. То ли праздники в деревне были редки, то ли впрямь народ проникся истинной благодарностью, но бабы, похватав ребятишек, рванули по домам, а мужики, пошептавшись и прихватив топоры, двинулись в лес по дрова. Улица быстро опустела, словно дырявая кадка с водой.

Только рыжий мужичок стоял как вбитый кол посреди чистого поля. На друзей глядел с интересом, моргал редко, а рот его медленно, но уверенно открывался.

– Муха залетит, – съязвил Ратибор. Мужичок так схлопнул челюсти, что зубы клацнули. Волк почему-то подумал, что, если ему предложить сигануть в колодец, прыгнет не задумываясь.

– Ну, чего вылупился? – недовольно вздохнул стрелок. – С кормежкой мысль была гожая, но излишнее внимание нам ни к чему. Непривычные мы. Можно сказать – сама скромность.

– Вы уж извиняйте, добрые витязи, коль что не так, – поспешил оправдаться рыжебородый. – Но в наши края герои заезживают редко, так что для нас такие, как вы, – диво дивное. И добрый знак богов. Кабы не вы, так незнамо что эта тварь бы тут понаделала.

– Знамо, – коротко ответил Волк. – Извела бы деревню под корень. Чуть на полуночь отсюда одни избы да мертвяки остались. Мы и. сюда-то еле поспели.

Мужичок кивал, но все же чувствовалась в нем какая-то настороженность, будто хвалил через силу, а глаз не спускал вовсе не из любопытства.

Ратибор искоса глянул на Волка, тот украдкой кивнул. Непонятное всегда настораживает, а тут все вели себя странно, но что именно не так, сказать было трудно.

– Ну, что же мы тут стоим? – встрепенулся рыжебородый. – Пожалуйте ко мне в избу! Отдохните с дороги да после тяжкой битвы. Пиршество мы устроим, знамо дело, на вольном воздухе, а почить лучше под крышей. Али не так? Я тут старостой в этой деревне, хоромы у меня не малые, как полагается, так что милости прошу…

Он тарахтел без умолку, а Ратибору происходящее нравилось все меньше. Певец тоже улыбочку убрал, потягивал носом воздух, что выдавало в нем крайнюю осторожность, не сильно приметную для других.

Они пошли за старостой по улочке, ведущей от околицы в глубину деревни. Стрелок, напустив на себя беззаботный вид, цепко оглядывал все вокруг, на всякий случай запоминая, где какая изба, где с сарая можно запрыгнуть на крышу и как можно самым коротким путем уйти в темный лес за околицей.

– Чем мне не нравится биться с- разными тварями, – невесело вздохнул он, – так это тем, что с них никакого толку нет. С них даже сапоги не стянуть после боя.

Староста глянул через плечо:

– А где ваши сапоги-то? Не видал я доселе витязей без сапог.

– Ну так погляди, – сплюнул в сторону Рати-бор. – Так спешили вашу деревню из беды выручить, что едва из порток не выскочили, не то что из сапог. Теперь вот маемся.

– А здеся знатный сапожник имеется, – похвастался мужичок. – Вообще деревня у нас богатая…

– Так сапожник, чай, денег попросит? – приценился Волк.

– Не… Для вас сделает даром. Я ему скажу. За ночь две пары сладит, как выпить дать. Пойдемте, снимет с вас мерку.

– А сам он что, не пьющий? – удивился стрелок. – Пир ведь на носу!

– Да у него такие жены… Чуть явится во хмелю, так прямо поедом жрут, спасу нет. Вот и отвадился.

– Бывает… – сочувственно хмыкнул певец. Народ, не занятый подготовкой к пиршеству, без

утайки глазел на босоногих витязей в драных, вымазанных глиной одежках. Дети, бабы, хмурые мужики провожали нежданных спасителей долгими взглядами, и друзья быстро приметили, что в этих взглядах есть что-то общее. Не страх, недоверием тоже не пахло, но что-то странное сквозило в блеске десятков пар глаз. И Ратибор внезапно понял, что это озабоченность. Словно хотят сказать что-то важное, но не могут. Или боятся.

Большая изба сапожника стояла посередке деревни, рядом с хоромами старосты, но сам мастер оказался почти стариком, причем здорово жизнью пришибленным. Пока снимал мерку с наскоро обмытых ног, все прятал глаза, но исколотые иглами руки работали споро, таким можно доверить самую тонкую работенку.

В дальнем углу стояли три немолодые жены, недоверчиво зыркая темными очами. Не поздоровались, ни словечком не перемолвились, а просто торчали в углу, как деревянные столбики, обтянутые дорогими одежками. То ли боялись, что вместо платы подсунут мужу крынку хмельного, то ли так было в доме заведено, но друзья чувствовали себя неуютно и даже староста как-то сгорбился, будто не он в этой деревне был главным.

Выбрав кожу, друзья поспешили на улицу, и, притворив за собой дверь, Волк вдруг явственно представил, как разом ожившие жены накинулись на сапожника с причитаниями, что разбазаривает нажитое, что шьет кому попало задаром да еще позволяет выбрать самую лучшую кожу. Бедный старик… Хотя всякое в жизни бывает, может, муженек раньше пил крепко, а теперь только жены от погибели да разорения и спасают. Хорошо хоть не срамят мужа перед гостями, потому как все, что творится в доме, – деле семейное. Хуже нет, когда свару прямо при чужих затевают.

Староста, бормоча что-то о женах сапожника, повел витязей к своему роскошному терему, где у самого крыльца грелись на солнце два лохматых волкодава, поднявшие медведистые головы при виде хозяина. На заднем дворе заржал конь в конюшне, беспрестанно кудахтали бродившие по заднему двору квочки. Ратибор приметил, что крыша на тереме гонтовая, а не соломенная, как повелось в деревне, да и весь дом сделан на совесть, старательно.

– Вообще мы тут не случайно, – сощурившись от солнца, признался он старосте. – Ищем в вашей деревне кое-кого.

Староста не выказал даже тени удивления, только согласно кивнул.

– Есть тут у вас такие девицы-красавицы… – начал было стрелок.

– А! – встрепенулся рыжебородый. – Ясное дело! Только я думал, что вы до вечера потерпите. А вообще, да. Как же в деревне не заиметь приплод от таких витязей? Я же староста! Коль две девки от вас не понесут, каково мне будет людям в глаза смотреть? Что ж, если невтерпеж, то можно и сейчас…

Друзья несколько опешили. Не то что они были против, но… Хотя Ратибор как раз никакой неловкости и близко не чувствовал, просто чуть оцепенел от возможностей, мигом прорисованных в метнувшихся мыслях.

– Только мужних не трогайте, – продолжал тарахтеть староста, семеня по пыльной улочке к своему дому. – Все же Покон…

– А много у вас… немужних? – заинтересованно спросил стрелок.

– Да навалом! Жизнь у нас не шибко тяжелая, бабы все здоровые, приплод большой. Вон какая деревня… А девок, как в любом здоровом роду, больше, чем парней.

Волк коротко пихнул друга под ребра.

– Сдурел? – одними губами спросил он. – Тут незнамо что творится, а он на сеновал мостится! Узнавай про коней!

Рыжебородый бормотал без умолку, перечисляя все достоинства местных девок:

– Есть даже одна ромейка захваченная… Но живет она вольно, наравне с нашими. А красивая… Эх! Ноги как две осинки…

– Вообще-то нам нужны кони, – на полуслове оборвал его Ратибор.

Староста замер. Открытый было рот так и остался распахнутым, в глазах появилось виноватое выражение.

– Так ведь… – сглотнув, вымолвдл он. – Коней-то… Ну… Покон не велит!

– Вот дурень… – сконфузился стрелок. – Нам наши кони нужны, понимаешь? Чтоб ездить на них.

Он пару раз прищелкнул языком, изображая стук конских копыт.

– Ну? Понял? Скакать!

Он подождал, когда староста выйдет из ступора.

– Мы их у девок из вашей деревни оставили. Шли забрать, а тут, откуда ни возьмись, появился этот жряк. Пришлось пришибить между делом.

Ратибор убедился, что рыжебородый понимает, что ему говорят.

– Одну девицу зовут Власа, а другую Лада, Щи-томирова дочь, – закончил он, не спуская глаз с мужичка.

Если бы земля с небом поменялись местами, друзья не удивились бы сильнее, чем от нежданной смены настроения местного старосты. За считанные мгновения простоватый глупенький мужичок превратился в серьезного, умудренного жизнью человека.

– Ящер… – устало вытер он лоб. – Значит, вот вы кто… А я тут перед вами ваньку валяю. Тьфу… Стыдоба… Так это вы поляков побили?

– Подсобили маленько Владимиру, – кивнул Ра-тибор. – Уже досель слухи дошли?

– О таком слухи быстро доходят. Тем более до меня. Я ведь и есть Щитомир, отец Ладушки. Сейчас мамка отослала ее по грибы для пира, но ничего, скоро явится. А одиниз коников у меняв конюшне стоит, Ладушка его Ветерком кличет, ухаживает как за дитем малым. Разбаловала скотинку совсем.

– А за кого ты нас принял? – прищурился Волк. – То-то мы глядим, встречаете нас как-то странно. Ну?

– Долгий сказ. Пойдемте в дом, там и поведаю.

Жена старосты была на удивление молода и хороша собой и хотя по приходу гостей прикрыла густые русые волосы ярким платком, но разве испортишь чем настоящую красоту? Ратибор, как вошел, глаз с нее не спускал, видать, быстро забыл про наказ старосты не трогать мужних жен.

– Ты бы поостыл маленько, – выбрав случай, шепнул ему Волк. – Вылупился как баран на новые ворота. Обижаешь ведь хозяина!

– Дурень ты… – беззлобно фыркнул стрелок. – Разве этим можно обидеть? Да если бы на мою жену так глядели, я бы от гордости лопнул, поди.

– Ты ее заимей для начала… – молвил было Волк, но тут же осекся.

И чего Ящер за язык тянул? Знал ведь, что у Ратибора с этим не все ладно. Кругом витязи как витязи, у некоторых уже по три жены в таком возрасте, а этот все тянет… Никому еще не клялся пред Лелей! Хотя девки вокруг него так и вьются, да и сам он до них сверх всякой меры охоч.

Как-то давно, в забытой всеми богами корчме, Волк возьми да спроси об этом. То ли хмель ударил в голову, то ли замучили недосказанность и глубоко упрятанное любопытство… А может, тревога за друга заставила начать выведывать потаенные мысли и чувства. Но ответ его поразил больше, чем собственная смелость.

– Знаешь, что такое ответственность? – спросил тогда Ратибор, до треска сжав почти пустую деревянную кружку. – Это когда, рискуя жизнью, ты рискуешь и теми, кто тебя любит. Ты помрешь – и все, сиди себе в Вирые, мед пей. А им тебя оплакивать, жить в кручине долгие годы. Тяжко это, Волчара, ох тяжело… Коль женюсь, так ведь от каждой битвы хорониться стану, а для меня это похлеще любого позора.

– Но ведь другие живут?

– У других своя башка на плечах, – в два глотка осушив кружку, сморщился Ратибор.

– Это все оттого, что ты еще свою ладушку не сыскал, – с умным видом предположил тогда Волк, через слово икая хмельным перегаром.

Стрелок не ответил, но глянул так, словно вся грусть мира серым льдом застыла в его глазах. Больше Волк об этом не заикался, но иногда, темными ночами у костра, в отблесках пламени на глазах друга видел отражение той ледяной тоски.

Уж пару лет прошло с той странной беседы, может и более, но Ратибор и сейчас старался избегать разговоров об этом. На жену старосты пялиться перестал, лишь мелькнул из-под его ресниц ледяной блеск застарелой грусти. Волк почувствовал себя виноватым и поспешил увести разговор в сторону.

– Эй, староста! Ты нам чего-то рассказать обещал, – напомнил хозяину певец.

– Да вот… – замялся тот. – Не знаю, с чего начать.

– Ну, с чего-нибудь да начни! – подбодрил его Ратибор. – А та\1 уже одно за другое зацепится.

Друзья поудобнее устроились на лавке за длинным дубовым столом и приготовились слушать. Хозяйка торопливо хлопотала, со стуком выставляя на белую скатерть глиняные миски, кружки и кувшины, от печи шел густой запах печеного мяса и горячей похлебки. На Ратибора женщина старалась не глядеть вовсе, даже встречаясь взглядом нарочито опускала ресницы, отчего Волк почему-то чувствовал себя совсем неуютно.

– С седмицу тому назад пришел к нам в деревню один странный витязь, – начал староста. – Не молодой уже, постарше вас будет, крепкий, и бородка ему шибко к лицу… В белую рубаху одет, почти до колен, грубые штаны и сапоги, а за спиной меч болтается. Но как глядел… Вспомнить страшно! Будто в глазницах притаились две ядовитые змеи.

Друзья чуть удивленно переглянулись, у обоих в мыслях возник один и тот же знакомый образ.

– Он тоже искал девку, – пояснил хозяин. – Одну из наших, ее Марой звать. Все спрашивал-расспрашивал, да только зря, потому как не было ее тогда в деревне, уехала к тетке. С полсотни верст на полудень отсюда.

– Мара? – нахмурился Ратибор. – Что за странное имя? Так ведь когда-то смерть кликали…

– А у нее мамка была какая-то странная, – отмахнулся Щитомир. – Уж больно хотела дитятю, да все понести не могла. Поэтому, как девочка родилась, нарекла ее Марой, чтоб смерть за свою принимала, не трогала.

– Имя-оберег… – Стрелок вспомнил рассказы волхвов. – Ну а мы тут при чем?

– Да при том, что пришлый витязь сказывал и про двух могучих воинов, вроде вас.

– Добром отзывался или худые слова говорил? – поинтересовался певец.

– Больше худые… – насупился хозяин. – Говаривал, что они тоже Мару будут искать, но лишь затем, чтоб убить, да и нас всех заодно. Вроде как знает она страшную тайну, в которой их погибель. И хотя вы на тех витязей не больно похожи, но мы все же остереглись. Мало ли что? Уж не обессудьте!

– Не похожи? – поднял брови стрелок. – И как же он их описал?

Староста вздохнул и наполнил из кувшина три добрые глиняные кружки.

– Да вы угощайтесь, угощайтесь, – подбодрил он гостей. – Тот витязь говорил, что один из пришельцев совсем молод, волосы как буйное пламя и сила в нем дремлет злая, нечеловеческая. А другой одет во все синее, и огромный лук у него. У вас тоже лук, да только одежкой вы явно не вышли. Да и гусли у вас чудные, заморские, он бы про такие обязательно помянул.

Волк пристально глянул на Ратибора, снял с плеча лютню и поставил, прислонив к лавке.

– А еще он сказал, – староста отхлебнул из кружки, – что Мару мы должны в жертву принесть. Иначе быть беде неминучей. Мы его ослушались, зачем здоровую девку губить? Да только зря, видать… Вон какое чудище явилось! Кабы не вы,.так в деревне уже никого не осталось бы. Богов гневить не след. Завтра же поутру соберу волхвов, пусть жертву готовят. Негоже из-за одной девки всей деревне пропадать. Али не так?

– Ты староста, тебе виднее… – неопределенно буркнул Ратибор, окуная нос в густую пивную пену. – А эта Мара теперь тут?

– Да, вернулась недавно… Сегодня праздник в вашу честь, пусть погуляет напоследок. Поутру ей и скажем. Нечего раньше времени слезы лить. Родни у ней, кроме тетки, не осталось, так что горевать некому будет. К тому же людскую жертву так и так давать придется, никуда не денешься. Только раньше мы хворых отбирали да тех, кто умом тронулся. Здоровую девку на капище класть все же как-то не с руки.

Он снова приложился к кружке и, довольно фыркнув, позвал жену:

– Хозяйка, давай похлебку наливай! А то от ее духа кишки в узел вяжутся.

Когда густая грибная похлебка наполнила миски, стало не до разговоров, над столом разносились только дружное чавканье и разноголосый перестук ложек да клубилась пелена ароматного пара. Ратибор не забывал отпивать пенный ол из кружки, что здорово удивило Волка, он-то знал, что друг до хмельного не больно охоч. Видать, на душе совсем хмуро…

– Вы не больно-то наедайтесь-напивайтесь, – посоветовал староста. – А то перед народом неудобно будет. Они вовсю готовят, стараются… Мужики на охоту пошли, бабы по грибы. Их сейчас в лесу видимо-невидимо!

– Да что ты… – облизывая ложку, усмехнулся певец. – Моему соратнику это лишь на один зуб. А с меня и впрямь пока довольно. Давайте я лучше спою!

Он глянул на друга, хмуро наливающего из кувшина, словно хотел угадать внутреннее состояние души, которое гложет его сердце горькой тоской. Но только серый лед под ресницами серых глаз… Серые тучи, серые лужи в размокшей грязи…

Певец взял лютню, и его пальцы мелодичным переливом пробежали по струнам. Он прислушался, подтянул струну, ударил по струнам, и вдруг терем наполнился такой чудной музыкой, что даже рыжебородый староста удивленно раскрыл чуть хмельные глаза. Же^а его тихонько вышла из соседней комнаты и, не спрашивая разрешения, присела на краешек лавки. Хозяин даже внимания на нее не обратил, так заслушался. А Волк играл и играл, раскидав по плечам длинные черные пряди, глаза его глядели куда-то вдаль, словно пытаясь заглянуть в недалекое будущее.

Все так заслушались, что никто не заметил, как в сенях тихо скрипнула дверь и на пороге, изумленно раскрыв глаза, появилась девушка в белом сарафане до пят.

Она была прекрасна, как ласковая теплая осень, волосы цвета червонного золота мягко ниспадали на округлые девичьи плечики, а в ясных голубых глазах светились небеса последних погожих дней. Венок из осенних цветов покрывал голову, подчеркивая струящуюся по лицу печаль, сарафан обтягивал упругую грудь, не в силах скрыть стройную фигуру и тонкую талию.

Волк заметил ее первым, и музыка бессильно замерла на кончиках его пальцев, лишь струны еще пару мгновений пели, словно имели собственную волю.

Все обернулись. На пару мгновений в комнате повисла тишина, только мухи жужжали под потолком, только дрова в печи потрескивали, отдавая миру накопленный солнечный жар.

– А, это ты, Мара… – привстал с лавки староста. – С чем пришла?

– Бабы прислали спросить, будем ли на праздник мед выставлять? – не спуская глаз с Волка, отвечала она. – Ежели будем, так пора бочки выкатывать, меду ведь продышаться надо, прежде чем гостям подавать.

Ее голос звучал так нежно, что Волк не сразу нашелся, с чем его можно сравнить. Наверное, так поет ласковый ветерок, навсегда уносящий вдаль паутинки бабьего лета.

– Будем, будем! – поспешил закивать хозяин. – Эти гости и впрямь дорогие, надо уважить их по всем правилам. Это ведь они поляков из Киева вышибли! Представляешь? Они, когда на битву шли, коней у нас оставили, помнишь, Власа и Ладушка о них говорили? Вот, вернулись за своим добром, а заодно и нас всех от погибели уберегли. Пусть мужики идут к амбару, мы с хозяйкой сейчас подойдем, покажем, какие бочки выкатывать.

Мара бросила на Волка последний взгляд, развернулась, словно вихрь золотых осенних листьев, и тихо скрылась в полумраке сеней. Певец даже чуть подался вперед, словно пытаясь удержать ее, но Ра-тибор цепко схватил друга за грубую кожу одежки. Лютня, коснувшись лавки, издала такой печальный звук, что у стрелка недобро заныло сердце.

– Вы тут кушайте, пойте, – чуть поклонился староста. – А мы с женой пойдем в амбар, надо к пиру распорядиться.

Он взял за руку хозяйку, и они вышли из терема, а сквозняк-баловник гулко бухнул дверями в сенях.

– Это та Мара?! – уставился на друга Волк.

– Можешь не сомневаться… – криво усмехнулся стрелок. – Были бы уже не мы, если бы все гладко прошло. Н-да… Почему-то мне кажется, что поутру у них с жертвой не все ладно станет. Я прав?

Теперь уже Волк хмуро взялся за кувшин с олом, а Ратибор только усмехнулся, качнув головой.

– Может, мне теперь спеть? – прищурясь, потянулся он за лютней.

– Иди ты, – беззлобно отпихнул его руку Волк. – Не хватало только твоего бормотания… Что будем делать?

– Пировать! – ухватив кусок печеного мяса, пожал плечами стрелок. – Девка хороша, спору нет, но она в жертву назначена, понимаешь? Против воли богов ходить – понапрасну народ гневить. Такие вот дела…

– Да что мне воля богов! – ухнул певец кулаком по белой скатерти, кувшины отозвались испуганным звоном. – Ты когда-нибудь видел такую красу? И ее под нож? Лучше меня пусть режут!

– Ага… Тебя зарежешь, – усмехнулся Ратибор. – Им всем для этого надо годка три поучиться прилежно. Я того и боюсь, что не подумав устроишь тут бойню, а у меня нет стрелы с тупым оконечьем.

– Зачем?

– Чтоб тебе по башке врезать, если ерепениться станешь.

Волк сверкнул глазами и отхлебнул из кружки.

– Только попробуй… – прорычал он. – Со свету сживу.

– Ну, для этого тебе годка три поучиться придется. Очень прилежно, – беззаботно пожал плечами стрелок. – Думаешь, мне такую девку не жаль? Но надо все решить миром.

– И с каких пор ты стал таким миролюбивым?

– С давних… – нахмурясь, ответил стрелок. – Ладно. Пока я вижу два пути, как все решить без драки.

Волк аж подпрыгнул от неожиданности.

– Ты серьезно? – удивился он.

– Тебя, дуралея, жалко, – усмехнулся Ратибор. – Вот и приходится мозги напрягать. Значит, так. Первый путь – сделать все по Покону. Всякий знает, что девку своего рода, если за ней нет явного лиха, на капище класть нельзя, коль она дитятей беременна. Но тут тебе поспешить придется, чтоб успеть до полночи. Иначе не докажешь. У волхвов есть трава, в отвар которой если капнуть бабьей крови из ранки, то сразу видать, понесла она или нет. Но видать не раньше, чем через полдня. Понял?

– Ты в своем уме? – густо покраснел Волк. – Прямо так завалиться к ней и покрыть, как кобылу? Ну ты даешь… Да вокруг такой девки надо седмицу ходить, носить пряники да подарки, песни петь под окном! А ты…

– Думаешь, у тебя в первую ночь не выйдет? Ну ладно… Чего для друга не сделаешь? Давай я сам попробую.

– Убью! – добела сжал кулаки певец.

– Тьфу на тебя… – скривился Ратибор. – И сам не ам, и другому не дам. А ведь хороший способ! И девку спасем, и нам слава, поскольку приплод от героев все ценят. Подумай! Может, все-таки попробуем?

– Говори второй способ, добром прошу… – еле сдерживаясь, прошипел Волк.

– Ладно, ладно… Остынь! Второй способ, – обсасывая косточку, продолжил стрелок, – это побег. Ночью забираем Мару в охапку, вскакиваем на коней и… Только нас и видали.

– Это мне нравится больше!

– Ну, о себе я бы так не сказал… – вздохнул Ратибор. – К тому же есть тут одна загвоздка. Если хотим обойтись без крови, то мы на Мару до назначенного часа вообще не должны глядеть. Даже искоса. Иначе деревенские, от лиха подальше, запрут ее от нас. Придется ходить, выискивать, а в такой кутерьме, не ровен час, кто-нибудь сдуру под меч обязательно подвернется. Так что и тебе, и мне придется с другими девками на пиру миловаться. Такие вот дела… Сможешь?