Шоколад с морской солью

– Детка, отчего же ты так и не рассказала нам, почему вчера пришла домой так поздно? – любопытно прищурив правый глаз, ехидно спросила тётя.

– Простите, что потревожила. В «Ла Кайпиринью» вчера заглянули иностранцы. Азиаты. Думаю, корейцы или китайцы, мне не разобрать. Они до того набрались, что совсем не спешили уходить. Пить бедняги совсем не умеют. Вы же знаете, тётя, наш бар работает до последнего клиента, – краснея и запинаясь произнесла девушка.

– Tanto faz… Хотя, это весьма странно. Я ведь так и не смогла уснуть, после того как ты пришла. Ворочалась до самого рассвета. Posso confiar em voce?!1

– А как же иначе? Разве я могу вас обманывать после того, как вы были столь добры со мной и Эмилией, – нервно причёсывая волосы и машинально отводя взгляд, произнесла Камилла. Затем добавила весомый аргумент в подтверждение своих слов:

– Они пили дорогой виски и щедро раздавали чаевые. Вот деньги, – девушка быстро протянула скомканную стодолларовую купюру тётушке и попыталась покинуть тесный ринг неприятного разговора.

– Ты уверена, что я могу её взять? Эти деньги точно не грязные? Ты же знаешь, девочка, Господь жестоко покарает нас, если мы будем жить на деньги, что заработаны нечестным путём! – тётушкино лицо приобрело постный вид, а правая рука поспешила осенить крестом всю эту аллегорию божественной скорби.

– Уверяю вас, тётя, ничего греховного в этой купюре нет. Есть только мешок риса, мука, фрукты, немного конфет и лекарства для дона Пабло. К тому же спутниковое телевидение надо оплатить, у нас висит долг за несколько месяцев. – Камилла хорошо изучила все болевые точки старой доньи и не преминула этим воспользоваться.

Однако на этот раз Сеселла не отстала. Старушка проследовала за Камиллой в комнату и продолжила читать ей свои занудные проповеди.

– Дочка, послушай. Только внимательно! Не спорь со мной и не перебивай. Святая Дева не оставляет нас с Пабло только потому, что мы всю жизнь тяжело работали и честно зарабатывали свой хлеб. Каждый реал выстрадан, на нём следы наших мозолей, зато совесть-то чиста! Никто не упрекнет нас. Видит Бог! Зарабатывая деньги, сперва думай о своей душе, милая. Сегодня же сходи в церковь на мессу. При входе купи свечи и поставь своей святой. Помолись. Ты должна отблагодарить её, и тогда, глядишь, она снова пошлёт тебе таких же добрых и щедрых людей, как сегодня.

От приторного напутствия тётушки девушку сильно затошнило, она едва сдержалась, но виду не подала. Сама того не ведая прозорливая старушка сказала именно то, от чего Камилле захотелось выть раненым зверем. «Господь Мой… Бог мой… Ты есть, а меня рядом нет», – с горечью подумала она, сдерживая слёзы.

– Да, тётя, вы, как всегда, правы. Церковь – это именно то, что мне сейчас нужно… – смиренно кивнула Камилла, переодеваясь в лёгкое светлое льняное платье, украшенное скромным плетёным кружевом.

– Не надевай сарафан через ноги! Ты что же не знаешь, что это плохая примета?! Разве мать в детстве тебя этому не учила? – вставила своё едкое замечание Сеселла.

– Нет, она умерла, когда мне было семь… – Камилла растеряла последние остатки самообладания и заплакала.

– Бедное дитя, – спохватилась та. – Прости меня, с годами память стала подводить. Как же, помню, после её кончины ваш бедный отец остался с вами совсем один. Представляю, как сложно было ему тогда. Ума не приложу, как он всё это перенёс! – Дальше шли стенания и приторные, словно меласса, сочувственные реплики в адрес покойного Жозе, обращённые к распятой фигурке Христа на тёмном деревянном кресте над самым изголовьем кровати. К счастью, старушка на время позабыла о Камилле. «Господи, ну почему ты отнял у старой ведьмы ноги и оставил язык?! Оставь ты ей ноги, ходила бы раба божья на мессы, кивала, сплетничая на рынке, не пустословила о соседях и, возможно, оставила бы в покое меня и Пабло!» – девушка перекрестилась и, ловко воспользовавшись моментом, выскользнула из комнаты.

Камилла было собиралась в ванную, но проходя через крохотную кухню без окон, но с тремя дверьми, одна из которых вела на балкон, она внезапно остановилась. Раскачиваясь на хромоногом стуле, сидела курносая белокурая кнопочка Эмилия, уставившись в экран телевизора и совершенно не замечая происходящего вокруг. Лохматая, с заспанными глазами, девочка улыбалась мультяшным героям и болтала в такт музыке маленькой пухлой ножкой. «Слава Богу, она ничего не знает… Не понимает… И дай Бог никогда не узнает!» – Камилла стояла и смотрела на дочь, прокручивая в памяти и тяжело переживая всё, что произошло с ней прошлой ночью. Не в силах дольше сдерживать боль, расплакалась. Убежала в ванную и искренне отдалась в объятья своему невыплаканному горю.

В ловушке у самой себя, или никогда не соглашайся на то, чего не в силах будешь принять…

Наплакавшись вдоволь, Камилла умылась и сильно потёрла лицо полотенцем, отчего щёки залились ярко-красным румянцем. Взглянув на себя в зеркало, она по привычке улыбнулась отражению. Даже с заплаканными глазами Камилла выглядела прелестно. На молочном фарфоровом лице, часто моргая пушистыми ресницами, растерянно смотрели в зеркало большие серо-голубые миндалевидные глаза. Томный взгляд из-под густых светлых ресниц чуточку робкий, мягкий и немного растерянный. Волосы, длинные густые тёмно-русые, слегка позолоченные солнцем, спускаются каскадом крупных локонов на тонкие высокие скулы. Черты лица чуточку асимметричны; неправильный прикус, при котором верхняя челюсть немного смещена вперед, и верхняя губа пухлая, обиженная и едва позволяет сомкнуть уста, отчего лицо словно у ребёнка, трогательно обиженное и невероятно притягательное. Столь редкая красота получается, если с любовью смешать густую кровь португальских аристократов с кровью восточных славян, при этом добавить капельку еврейской. Во всём её облике чудеснейшим образом сочеталась скульптурная тонкость правильных линий, мягкая округлость подбородка и чуть вздёрнутый нос. Фигура Камиллы несмотря на рождение дочери осталась столь же изящной, тонкой и почти невесомой, как у девочки-подростка. На вид ей было не более восемнадцати лет. В душе и того меньше. Она сумела сохранить в своём сердце доброту, доверчивость и чистоту восприятия жизни, с которой смотрят на мир лишь дети. Разве можно такую обидеть, унизить, растоптать или обесчестить? Только такую и можно! Другие могут ответить! Камилла – нежный весенний цветок абрикоса, сорванный порывом ветра и обречённый погибнуть на шоссе под грубыми колёсами машин. Кроткая, тихая, послушная. Лучшая, самая одарённая и трудолюбивая ученица в старейшем классическом балетном училище Бразилии. Перспективная и непревзойдённая. Первая среди лучших и лучшая среди всех за десятилетие. Восходящая звезда бразильского балета. Девушка-загадка и девушка-«Прощай». Камилла – глупый, беспомощный и неопытный птенец чайки, что грезил о полёте, нетерпеливо расправлял гордые молодые крылья, но нечаянно оступился, впервые вставая на крыло, и не может снова взлететь с земли. Обречена… У ошибки было красивое мужское имя. И ничего необычного в этой истории нет – банальная проза жизни. Оставил одну с ребёнком без денег и без будущего?! – тоже. Камилла не может устроиться на работу ни в одну серьёзную танцевальную студию, потому что мать-одиночка – жестокая правда. Она работает по ночам в стриптиз-клубе, потому что это единственная возможность хотя как-то заработать на хлеб для себя и дочери. Приходится ежедневно врать дяде и тётушке – тяжёлое испытание, из которого выхода нет. Она понимает, что набожная Сеселла тут же выгонит её из дома, если узнает правду. Что с ними будет тогда? Куда им с Эмилией деваться? Спать в борделе за деньги? – ни за что, эта история определённо не про неё. Хотя… именно это досадное «не про неё» произошло с ней прошлой ночью. Нет, Камилла этого не желала, более того, сопротивлялась что было сил, пока ум и тело истошно кричали, разрывая душу на части. Однако судьба выбора ей не оставила. Паола спрятала от хозяина чаевые после выступления: 100-долларовую купюру, за широким серебристым ободком, едва сдерживающим густые локоны, а он возьми и слети с головы прямо на глазах у охранников. Ну и скандал тут поднялся! Дон Жоао набросился на несчастную с кулаками, жестоко избил: пинал скрючившуюся от боли жертву ногами в живот на глазах у всех, пока она не потеряла сознание, а уходя, цинично, пыльным носком своего ботинка сломал нос и выбил несколько передних зубов. Само собой выгнал из клуба, а всех остальных лишил зарплаты за неделю, чтобы неповадно было чаевые прятать. Камилла так рассчитывала на эти деньги! Без них ей с дочерью придётся целую неделю голодать. А кто оплатит долги в лавке? Счета за квартиру, спутниковое телевидение для тёти? Девушка горько рыдала, умоляла хозяина не забирать зарплату. Просила вычесть из будущей недели половину, а половину отдать сейчас. Сердце Жоао не дрогнуло, много лет назад оно утонуло в алчности, криминальных деньгах, насилии, а с годами это самое тело приторно смердело, раздувшись от жира и посинев от алкоголя и крепкого табака. Изъязвлённая оспинами кожа, свиные алчные острые карие глазки и гнилые передние зубы вызывали отвращение у всех, кто случайно оказывался рядом. Живой памятник пороку и разврату, бездушный и алчный, разумеется, он не согласился. Более того, этого самого «Умоляю вас, сеньор…» он с нетерпением ждал от девушки долгие два с половиной года. Великодушный хозяин предложил Камилле снова заработать эти самые деньги всего за один вечер – то есть обслужить клиента «приватно и с чаевыми». Такое случилось с Камиллой впервые. Девочки из клуба время от времени соглашались, когда им нужны были деньги. Ночь надёжно скрывала грехи, а с рассветом они, как и прежде, становились обычными порядочными девушками, матерями, жёнами, подругами, примерными дочерями своих строгих отцов, в конце концов, стриптиз – это не проституция, ну разве что иногда? Вот этого самого «иногда» Камилла старательно избегала все эти годы. Хозяин домогался её не раз, но уважая талант, резких шагов не делал – профессиональные балерины в такие клубы заглядывают не часто. Тем более от её красоты исходил удивительный тёплый свет чистоты и искренности. Мужчины, не отрывая взгляд, ловили каждое её движение, походку, жесты. Такие женщины редкость… Такую никогда не забудешь… В её танце не было ни капли пошлости, показной сексапильности или жеманства. Камилла выходила на сцену всегда босая, без макияжа и свободная от кружевных и латексных карнавальных костюмов. Она знала, насколько хороша, и не спешила предлагать себя за чаевые. Номер намеренно ставили последним в программе, и посетители, невольно ожидая её появления, нетерпеливо заказывали спиртное, приставая к официанту с вопросом: «Точно ли сегодня выступать Эвита?» Камилла взяла себе псевдоним не случайно – имя сестры-близняшки, чьей сильной поддержки ей сейчас так недоставало. Эванжелина, для близких Эва, в полной мере обладала отчаянной смелостью, решительностью и безусловной уверенностью в себе, которых так не хватало робкой Камилле. Эва закончила балетное училище вместе с сестрой, но сольную карьеру сделать так и не смогла, точнее, попросту не захотела. Природная лень, помноженная на неуёмную сладострастность и жажду удовольствий, не оставила девушке ни времени, ни сил на сверхурочные репетиции. Выступала Эва в первом составе кордебалета, порой выезжая на гастроли, чтобы подменить заболевших вторых солистов. Меняла любовников часто, в деньгах не нуждалась, мечтала о Париже. Изредка вспоминала о сестре, присылала свои хвастливые студийные фотографии, предпочитая лично не встречаться. Эванджелина резко осудила желание Камиллы родить ребенка в самом начале блестящей карьеры и, презирая её неожиданный и нелогичный поступок, предпочла не общаться, бросив на память прощальное «Adios irma…», попросила не беспокоить звонками и наслаждаться вонючими пелёнками подальше от неё. Камилла тяжело перенесла ссору с сестрой. Любила и гордилась успехами родной половинки, но принять, а главное, простить бездушный злой совет «как можно быстрее избавиться от ребёнка» так и не смогла. Нет, Камилла давно забыла все обиды, она вообще не умела держать ни на кого зла. Наоборот, каждый день она отчаянно скучала и молила Бога лишь об одном, чтобы хотя бы одна из них встретила в этой жизни настоящее женское счастье. Оставшись в полном одиночестве, без денег, без поддержки, девушка поняла, что один человек может сделать многое, но двое, между которыми есть любовь, могут сделать в десятки раз больше. Обе сестры выжили, потеряв всех своих близких, потому что держали друг дружку за руку. И даже теперь остатки их общей силы едва удерживают на плаву Камиллу не давая пойти ко дну. «Если бы Эва была сейчас рядом! Сестричка, помоги вынести этот позор», – каждый раз повторяла про себя девушка, выходя на сцену перед сотней пьяных липких и похотливых глаз… Увы, даже примеряя образ сестры, Камилла оставалась самой собой – застенчиво-прекрасной, искренней и чистой, отчего возбуждала в мужчинах совсем иную, запретную страсть. Словно девушка-подросток, беззащитный и наивный, она пробуждала в них постыдное желание обладать невинностью как своей собственностью. Камилла приносила Жоао самые большие чаевые, поэтому прежде он её не трогал. Спуску тоже не давал; не мог простить щупленькой девчонке ни своей трусости, ни своей страсти. Распутный и жестокий, он не раз, изрядно набравшись виски, подкатывал к Камилле после выступления, а она, вежливо улыбаясь и краснея, деликатно подбирая слова, отвечала отказом. Глаза её при этом выдавали тревогу до того беззащитного существа, что даже у Жоао порой в горле застревали слова, а вместе с ними и порочные фантазии. Пожалуй, так могло продолжаться и дальше, если бы в проклятый январский вечер не произошёл досадный инцидент с чаевыми… Жоао торжествовал, видя поникшие от безвыходного отчаяния голубые фиалки в прекрасных миндалевидных глазах. Он кожей почувствовал её страх. Непреодолимый страх вернуться домой без денег, что заполнил всё существо несчастной. И… Камилла согласилась… Опытный охотник прекрасно знал, что стоит оступиться ей хотя бы раз в жизни – наступит его время. После этого танца будет ещё. И ещё… А потом он купит её для себя, а может, просто возьмёт даром, словно залежалый товар… «Посмотрим на ангела через месяц-другой… когда она привыкнет ко всему… когда перестанет брезгливо называть словами то, что не имеет названия, и разменяет свою добродетель на деньги. Станет такой как все», – хозяин положения уговаривал себя не спешить. – «Подожди, друг Жоао. Пока ещё слишком гордая. Чистенькая. Ранимая. Пока в ней слишком много брезгливости и отвращения к таким, как я, но ничего, даже такие, как она, однажды привыкают…» – и потный от нетерпения самец хищно смаковал привкус предстоящей победы, поглаживая пухлыми пальцами свой невероятных размеров живот, туго обтянутый цветастой шёлковой рубашкой. Его страстное желание при этом выступило на плотном теле и лице бесчисленными капельками пота. Азартный игрок чувствовал, что партия подходит к концу, но момент ещё не настал, поэтому ожидание сохраняет приятную остроту с нотками адреналина…

Последний шарик мороженого

Океан глубоко вдыхал и медленно выдыхал невысокие волны. Эмилия радостно щурилась, глядя на огромных размеров круизный лайнер, важно и неторопливо выходящий из порта.

– Мама, мамочка, какой красивый корабль! Большой, прямо как кит. Вот бы нам туда. Скажи, когда мы с тобой поплывём на этом корабле? – спросила Эмилия, показывая пальцем в направлении судна, важно дымящего своими огромными чёрными трубами.

– Скоро, детка, очень скоро, – наспех солгала Камилла первое что пришло на ум.

– Ну когда, скажи, когда? Может, завтра? Давай завтра, я не пойду в школу, а ты на работу, и поплывём далеко-далеко… Правда, мамочка, я хорошо придумала?

Камилла напряжённо замолчала, уставившись в песчинки, просыпающиеся сквозь изящные пальцы тонкими золотыми нитями. Лгать шестилетней дочке становилось всё сложнее и сложнее с каждым новым днём. Тревожная мать изо всех сил оберегала дочь от правды об их тяжёлом и безвыходном финансовом положении, в глубине души надеясь, что однажды, внезапно и по волшебству, всё как-то изменится к лучшему.

– Мамочка, ну почему ты мне не отвечаешь? – обиженно спросила Эмилия и слегка ущипнула её за плечо.

– Да, детка, мы обязательно поплывём с тобой на этом чудесном круизном лайнере, – не задумываясь ответила она и добавила, – только давай не завтра. Лучше после Рождества? Сейчас я, к сожалению, не смогу. Меня с работы не отпустят, – едва сдерживая подступающие к горлу слёзы, прохрипела Камилла.

– Ты всегда говоришь мне «потом» или «завтра» и никогда не выполняешь свои обещания! Я больше тебе не верю, – капризно прошипела девочка. Демонстративно отвернулась от матери в сторону: – Не верю тебе!!! Лгунья!

– Эмилия, хватит с меня на сегодня твоих обид и капризов! Сказала едем, значит, поедем! На сегодня есть идея получше: ещё раз искупаемся, а после пойдём в пиццерию? Ну что, кто первый поймает волну?

– Я, я, я! – закивала курносая голубоглазая мартышка и в мгновение ока оказалась по пояс в воде.

Воскресный день в Капокабане, как всегда, прошел весело и вкусно. Им никто не был нужен. Счастье – это когда вместе. Счастье – это когда рядом. Камилла превратила оставшиеся пятьдесят долларов в целое море детской радости. Купила малышке новое платье, смешной рюкзак с мордочкой панды, краски, фломастеры и, конечно, новую куклу Барби. Однако в магазине игрушек Камиллу неприятно удивил выбор дочери – из всех кукол на прилавке девочка захотела именно Барби-балерину.

– Детка, почему именно эта кукла? – встревоженно спросила она.

– Мамочка, когда я стану взрослой, я буду очень-очень красиво танцевать и стану настоящей балериной, как ты. Буду выступать на сцене. Правда-правда, – уверенно заявила малышка и важно закивала головой, рассыпая по плечам пшеничные локоны тонких волос.

– Милая, может, выберем другую куклу? Барби-русалочку, принцессу или фею. Смотри, как у феи на солнце искрятся розовые воздушные крылья. Корона, посмотри же, у неё есть самая настоящая корона и волшебная палочка, – отчего-то не на шутку встревожилась Камилла. Нет, не о таком будущем для дочери она мечтала! Интернат не оставил ей ни одного приятного воспоминания о детстве… Ничего кроме страданий, голода и завистливого презрения со стороны одноклассников она припомнить не могла. Не будь в то проклятое время рядом сестры, Камилла наверняка бы покончила с собой или хотя бы попыталась бежать.

Хотя… Откуда же Эмилии знать, каково это страдать, не зная толком ради чего, и изо дня в день терпеть унижения?! – подумала она и отрицательно, хотя и не так категорично, закивала в сторону Барби-балерины. Само по себе присутствие такой куклы в доме было бы ей неприятно.

Упрямая Эмилия, услышав мамино «нет» ещё крепче вцепилась в розовую коробку, ни за что не желая выпускать из рук… «Эту, хочу только ЭТУ!!! Балерину!!!» – на весь магазин завопила девочка и театрально нахмурила лоб насупив брови. Камилла нехотя сдалась, – потакать капризам дочери было самой сокровенной и, пожалуй, единственной радостью всей её жизни.

Прогулка близилась к концу, когда солнце внезапно поглотила иссиня-чёрная туча, из-под которой с рёвом пронёсся порыв ветра и сорвал несколько крохотных чешуек облупившейся краски, которые, неожиданно ударившись в щёку девушки, напомнили капли. Камилле на мгновение показалось, что вот-вот начнётся долгожданный дождь, но туча, увы, лукаво поманила, подразнила и унеслась в обнимку с ветром прочь, так и не пролившись влагой. Дорога сквозь быстро наступающие сумерки продолжала идти упорно в гору, утомляя пешеходов душными выхлопами проезжающих мимо машин. Обратный путь в Санта-Терезу показался обеим бесконечно долгим. Малышка сильно устала. За три квартала до дома она внезапно остановилась. Заупрямилась и села посреди тротуара. При этом уверенно заявила, что дальше идти не может. Точнее, может быть, и может, но без мороженого точно не пойдёт. Как Камилла её ни уговаривала, обещая купить его завтра, притом не одно, а целых три плюс чупа-чупс и газировку, Эмилия не соглашалась. Тащить ребёнка на руках и пакеты было выше её сил. Камилла сдалась. В квартале от них показался крохотный продуктовый магазин, одетый в пыльный красный маркиз с рекламой известного газированного напитка. По краю карниза весело моргали разноцветные лампочки, оставшиеся после Рождества. Хозяин, такой же пыльный и усталый, стоял неподалеку от входа и громко выплёвывал из беззубого рта нецензурные ругательства в трубку телефона-автомата. Камиллу инстинктивно оттолкнула грубость его голоса, а в душе появилось непреодолимое желание уйти отсюда немедленно. Странное волнение неприятно защекотало в области груди, и она попыталась остановить дочь: «Милая, давай прогуляемся до следующего магазина», – отчего-то взмолилась Камилла… Но Эмилия не ответила, по-детски чёрство проигнорировав обращённую к ней мольбу матери, юрко, словно ящерка, прошмыгнула в душное пространство заваленного продуктами магазина. Буквально прилипла носом к витрине с мороженым и слегка сдвинула стрелянную панель. Прохладный пар заклубился кольцами, наполняя пространство предвкушением сладкой радости. Камилла замерла, глядя на дочь, одновременно стараясь успокоить себя, списывая приступ тревоги на усталость. Открыла стрелянную дверцу настежь и вместе с ребёнком принялась рассматривать блестящие шелестящие обёртки. Продавец неохотно вернулся за прилавок. Плотный мужчина, обливаясь потом и обмахивая себя газетой, недовольно покосился на Эмилию, которая брала в руки то одно мороженое, то другое, теряясь от блеска красивых этикеток. Наконец он не выдержал и громко рыкнул на ребёнка, мол, берите быстрее, что нужно, или проваливайте отсюда, а то у него всё мороженое от жары растает. Камилла испуганно вздрогнула. С раннего детства девушка сильно пугалась и краснела, когда с ней разговаривали грубо посторонние люди. Растерянность от неожиданного замечания застучала в висках, и она машинально прикрикнула на дочь, чтобы та поторапливалась, при этом испытав жгучий укол раскаяния. Торопливо расплачиваясь, извиняясь и неловко задевая ногами коробки, Камилла с ребёнком попятилась к выходу. Не тут-то было… Настырная Эмилия снова остановилась как вкопанная посреди прохода и капризно потребовала немедленно открыть ей пакет с мороженым, шантажируя мать тем, что не сдвинется с места.

Камилла опешила, но, как всегда, уступила… Удерживая между колен пакеты и зубами разрывая упаковку, она с усилием достала оттуда заветный вафельный стаканчик с мороженым.

– Мама, ну дай же мне его, дай, – потянув маленькие ручки к стаканчику, настырно заголосила Эмилия.

– Да, моя хорошая. Сейчас. А можно я лизну его всего разочек? – пересохшие от волнения губы Камиллы потянулись к шарику и прильнули в сладком поцелуе. – Спасибо, милая. Ты у меня умница и совсем не жадная, держи, – но передать вафельный конус в руку дочери так и не успела…

Хлопок, потом ещё один. Очень громкий, совсем близко. Словно кто-то из дворовых мальчишек взорвал самодельную петарду. – Что это было? – Камилла испуганно посмотрела на дочь и затрепетала бабочками густых светлых ресниц.

Девочка стояла у входа, провожая испуганным взглядом стремительно удаляющийся чёрный мустанг.

– Всё хорошо. Хвала Господу, с малышкой всё хорошо! – подумала Камилла, прижимая к груди заветный вафельный стаканчик.

Девочка перевела взгляд на мать и тут же пронзительно взвизгнула. Крик ребёнка вывел прохожих из оцепенения, и все как по команде обернулись на неё.

– Мама, мамочка, что с тобой? Вставай! Ну, пожалуйста. Мама…

Глядя в открытые застывшие глаза, девочка не могла понять, что мама не ответит ей больше никогда. Только на красном от крови платье медленно таяло ванильное мороженое. Белое на красном, сладкое на горьком, и бесконечная пустота небесно-голубых глаз, что смотрят в вечность…

Девочка с силой теребила маму за руку. Трогала волосы. Громко, испуганно и надрывно завывала, обнимая тонкую белую шею. Пыталась что есть сил её приподнять… Тщетно… Прохожие, которых к тому времени собралось не меньше дюжины, обступили тело со всех сторон, сочувственно бормоча и трусливо поглядывая издалека на рыдания ребёнка. Ни одному из них не пришло в голову приблизиться, словно горе ребёнка было неизвестной заразной болезнью. Не удивительно, в их относительно благополучном квартале такие сцены бывают нечасто.

Сочувствие, пожалуй, самое доступное и дешёвое чувство из всех, на которое способны люди. С каким упоением мы, добрые и сострадающие христиане, ахаем и охаем, глядя на то, как другие испытывают боль, а потом, осеняя себя крестом, отворачиваемся. Уходим в свой мир, унося с собой увиденное как яркую историю, которую завтра расскажем своим знакомым.

Совсем рядом, всего в десяти шагах от Камиллы, одиноко лежало другое пыльное серо-коричневое тело. Судя по бестолково разбросанным рукам и ногам, смерть крепко обняла мужчину сзади, когда тот бежал, прижимая к груди смятый бумажный пакет. Его щека и приоткрытый рот мирно касались растрескавшегося асфальта, будто юноша прилег на минуту вздремнуть. Он улыбался… Возможно, боль исказила его лицо, и оттого испуг растянул губы в гримасе? Спазм последнего вдоха? Как бы там ни было, но на его устах действительно застыла улыбка. Возможно, он даже был рад тому, что прервался хаотичный бессмысленный бег его полной страданий жизни? Ему больше некуда бежать, не от кого больше скрываться… Долгожданный покой. Теперь он лежит здесь, посреди улицы. Не одинок, не голоден и не испытывает страха. Всего в паре шагов из переполненного мусорного бака свешиваются обрывки упаковки и разноцветные куски обоев – у кого-то в доме новоселье.