Шоколад с морской солью

– Иди! Смотри свои новости! Скоро начнётся прогноз погоды. – Женщина прибавила звук, пальцем подкручивая пластиковое зубчатое колесико внизу экрана и, бормоча что-то неразборчивое, вернулась обратно к своему завтраку.

Дон Пабло повернул голову к экрану и замер. В студии канала новостей замелькала молоденькая фигуристая блондинка в амарантовом шёлке короткого, струящегося воланами сарафана. Высокие каблуки соблазнительно покачивали стройное тело девушки, а рука её при этом путешествовала по вымышленной карте, указывая направление воздушных потоков. С пухлых, густо напомаженных губ ежесекундно, липкими каплями мятного сиропа стекала ложь, щедро припудренная заумными терминами и пустыми предположениями. Слова одно за другим опускались прямо в глубокое декольте ведущей и теряли остатки всякого смысла… Плохая игра бездарной актрисы! Старик разгневался, прослушав до половины очередной безрадостный прогноз из уст тупой напудренной куклы, и, не сдерживая приступа внезапной ярости, стукнул в сердцах по столу своим костлявым кулаком: «Лживая продажная тварь! Заткнись наконец!!!» Дон Пабло всю свою жизнь был прямолинейным и честным человеком, на дух не переносил любые попытки приукрасить действительность и никогда не опускался до выгодной многим полуправды. Сейчас же, глядя на подрагивающий голубой экран, он почувствовал, как от дешёвой бездарной комедии к горлу начала подступать самая настоящая изжога. Мерзавка тем временем, состроив умное выражение лица, вместо фразы «ожидается циклон» ехидно добавила что-то невнятное и совершенно не обнадёживающее: «Будем надеяться, что следующий циклон…», «синоптики прогнозируют, что наступление арктических воздушных масс непременно окажет влияние на…», – и дальше шли предположения, не имеющие ни чего общего с действительностью… Бегущая строка пролетела в самом низу экрана, унося на своём хвосте цифру сорок два градуса… Исчезла… Оставив после себя лишь застывшую маску ведущей прогноза погоды с вишнёвой улыбкой на лице.

– Puta! – рассвирепел старик. – Стоило этой дуре столько распинаться, чтобы сказать, что она ни черта не знает?! Нет, ты посмотри на неё! Она ещё и улыбается! Верно, смеётся над нами! Самой-то ей не жарко, у них там везде кондиционеры. Даже в туалете, – дон Пабло побелел от раздражения и громко прохрипел: «Сеселла, представляешь, у них даже аппараты для льда в холле стоят. Чистая правда, мне Теу рассказывал. Какое им дело до того, что все мы тут от жары скоро сдохнем?!» – не унимался старик, сотрясая воздух громовыми раскатами своего праведного гнева.

Январская жара в Рио-де-Жанейро и вправду затянулась дольше обычного. Захватив мегаполис еще в конце декабря, она медленно, день за днём и с особой жестокостью удушала жителей, обрекая их на медленную пытку зноем. Горячие волны солнечного света, отражаясь от асфальта, разогрели воздух до пятидесяти градусов. Грустные бездомные собаки обречённо переползали в тень, пряча морды от палящего солнца под длинными тощими лапами. Попугаи, мартышки и даже рептилии спасались бегством в окрестных лесах, а в городе оставались лишь те, кому совершенно некуда было идти.

Казалось, засуха не закончится никогда, и постепенно улицы высохнут, криво распахивая ставни своих опустевших домов и посыпая улицы пеплом раскрошившейся штукатурки. Мохнатые пальмовые ветви, уныло склонив запылённую бахрому листьев, так и засохнут, не дождавшись и капли живительной влаги. Солнце, великое, пылающее, далёкое, наконец покажет людям, кто истинный хозяин планеты, и заставит нечестивцев, как в давние времена, молиться изображениям всемогущего светила! Именно тогда обезумевшие от отчаяния люди снова начнут приносить человеческие жертвы богам, умоляя послать на землю долгожданный дождь! – фантазии привели старого дона на вершину пирамиды, с которой он, словно языческий жрец майя, сбрасывает в пропасть ведущую прогноза погоды под аккомпанемент громовых раскатов, доносящихся из дождевых туч над самой его головой. А после, когда предсмертный, отчаянный крик несчастной смолкнет в радостном ликовании толпы, непременно начнётся ливень. «Жертвоприношение!!! Как тебе моя идея, Сеселла? Думаю, Господь с радостью принял от меня такую жертву в обмен на дождь! Может тогда от этой девицы будет бы хоть какой-то толк!» – лицо старика исказилось в хищной ухмылке, и он поспешил поделиться с женой своей версией расправы над ведущей прогноза погоды. Характер старика портился день ото дня. Сильная боль начала привыкать к препаратам и не давала ни минуты забытья. Это была та самая боль, которую невозможно не слышать, она не смолкала ни на минуту, напоминая каждым спазмом о скором приближении конца. Путешествуя по телу, она нарушала покой усталого сердца, иногда пульсировала страхом в висках, затем опускалась в желудок, сводя его в мучительной судороге. А тут ещё эта проклятая жара…

– Да замолчи ты наконец! Хватит ворчать! Девочек разбудишь. Камилла, бедняжка, в пять утра спать легла. Эта ночная работа скоро её доконает, – донья сложила руки на груди, состроив гримасу показного сочувствия. Затем посмотрела на фигурку Пресвятой Девы, украшенную аляповатыми бумажными цветами, и сделала глубокий вдох. Театрально прикрыв веки, добавила: «Бедная девочка! Дай Бог ей терпения и удачи!», а про себя подумала: «И денег побольше… а то кабельное телевидение скоро отключат за неуплату и что тогда? Боже упаси!» Затем она быстро вернула взгляд обратно на экран и скомандовала: «Пабло, начинается сериал. Не забудь про таблетки, они там, на столе, в зелёной крышечке. Увидел? Да разуй же ты глаза или надень очки! Ну что, нашел?» – не скрывая раздражения, прошипела Сеселла.

Старик кивнул, взял стакан с водой и послушно присел рядом с женой, разжёвывая твёрдые горькие таблетки. Дон смотрел на экран телевизора, не замечая изображения, думая лишь о том, что даже если он доживёт до наступления дождей, то до окончания сериала ему точно не дотянуть…

Не хочу ждать тебя, хочу быть там, где ты

(Жозе Сарамаго)

Воскресное утро. Камилла проснулась раньше обычного. Спёртый горячий воздух в комнате говорил о том, что солнце в зените и пора вставать. Тело девушки покрыла испарина, а влажные волосы прилипли ко лбу. В пространстве маленькой комнаты царили душный полумрак и беспорядок. Хрупкая изящная фигурка, покачиваясь и потирая пальчиками сонные веки, направилась к окну. Металлические жалюзи надёжно скрывали дневной свет, оставляя на полу лишь тонкие поперечные полоски. Камилла резко потянула скрученную серую верёвку и, получив в ответ недовольный скрип тонких металлических пластин, поморщилась. Яркий лучик, соскользнув с крыши дома напротив, больно поцарапал глаза. Девушка прищурилась и, тяжело опустив веки, снова сильно потерла их пальцами. Взглянула на небо… Сюрприз оказался более чем неприятным, – солнце только наполовину выглянуло из-за крыши, говоря о том, что ещё утро. Утро нового, мучительно жаркого дня. Ощущение вялости и свинцовой тяжести наполнило тело вязким раздражением. Девушке даже почудилось, что она вот-вот потеряет сознание от бессилия: «Не выспалась и скорее всего уснуть не получится», – пронеслось в голове Камиллы. Воскресенье – единственный день недели, когда на законных основаниях можно было проспать до обеда. «Что дальше?» – спросила она и сама себе обреченно ответила: «Душная бессонница, сильная головная боль, плюс усталость, от которой вряд ли удастся избавиться до вечера…» Да, пожалуй, не так она мечтала провести этот день. Камилла мысленно поблагодарила себя за то, что отказалась выпить шампанское после выступления, потому как и без похмелья чувствовала себя довольно скверно. Виски, затылок и переносицу наполняла острая пульсирующая боль, от которой хотелось громко выть. Глаза искали спасения от света, и взгляд сам собой упал на софу, что стояла в тёмном углу комнаты. Там, лёжа на левом боку и уткнувшись лбом в стену, сопел маленький щуплый ребёнок. Девочка. Малышка крепко спала совершенно без одежды, скомкав ногами пёстрое фланелевое покрывало и обнимая руками подушку. При виде пухлой детской попки и маленьких розовых пяток улыбка непроизвольно расплылась на лице Камиллы, расслабив напряжённые мышцы шеи. Девушка поспешила закрыть жалюзи и плотно задернула шторы. После подошла к ребёнку и, едва касаясь тонкими пальцами спутанных белокурых волос, прошептала: «Отдыхай, милая. Мне на работу сегодня не нужно и тебе в детский сад тоже. Сегодня мы выспимся и пойдём на пляж. Обещаю, девочка моя, весь день мы будем с тобой вместе…» Камилла громко вздохнула, опасаясь потревожить хрупкий утренний сон ребёнка, неслышно отошла от кроватки. Словно кошка, бесшумно наступая на скрипучий пол мягкими подушечками лап, она вернулась обратно в постель. Капельки липкого пота неприятно щекотали нежную кожу, и Камилла, наскоро обтерев влажное тело простынёй, снова легла, испытывая при этом сильнейший дискомфорт. Недовольная, девушка откинулась головой на подушку, но та тут же ответила ей ударами десятков кулачков плотно скатавшейся ваты. Камилла ещё сильнее сомкнула веки и, как в детстве, пытаясь уснуть, принялась сочинять сказку, добавляя придуманным образам дыхания и красок. Нечто назойливо стучащее в висках стало понемногу стихать. Медленно, вдох за вдохом, сознание Камиллы глубоко погрузилось в фантазии, словно в прохладную ванну с ароматом любимой лизеи. Тело обмякло, расслабилось и растворилось, потеряв реальность себя… В дрёме она отчётливо осознала мысль, которая успокаивала её на протяжении последних двух лет, вытесняя происходящий в реальности кошмар… «Всё будет ХОРОШО!» Внутренний голос шептал ей о том, что жизнь – это всего лишь череда каких-то странных, нелепых и мистических случайностей, раз она привела их в это ужасное место. Появилась мысль о том, что очень хорошо и очень плохо не могут длиться вечно. Что справедливость в жизни определённо есть, и она непременно заглянет в их с Эмилией завтра. Иллюзорные образы прошлого возникали из ниоткуда и таяли, словно мыльные пузыри от легкого прикосновения: сперва зашелестел голосами интернат, затем под музыку в театре открылись кулисы, актёры из труппы вышли на поклон и наконец показались те немногие, кого она прежде называла друзьями. Вслед за ними явились Эва, отец и Тьери.

Нечаянно в воспоминания о Тьери ворвался приторно-сладкий саундтрек из сериала, и тело снова непроизвольно, напряжённо застонало. Сон ушёл, и к Камилле ядовитой змеёй поползли мысли о смерти как о самом лёгком выходе из безвыходной ситуации, в которой она оказалась… Ей, в отличие от дона Пабло, не было жаль ни часов, ни минут, ни тем более мгновений… После прошлой ночи всё в её жизни потеряло смысл. Будущего нет. Жаль только дочь… Эмилии, малышке, всего шесть… Её отдадут в приют, а там… Девушка от ужаса буквально сжалась в комок, и ум, спасая хозяйку от суицидальных мыслей, вновь принялся бессовестно подбрасывать очередную сладкую ложь: «Нет, Камилла. Ты же трусиха, сама знаешь, духу не хватит, а раз не можешь умереть – закрывай глаза и мечтай… Мечтай о будущем, о счастье, о любви… Мечтай так, будто это непременно сбудется… Мечтай, как в детстве, когда реальность в твоей голове уступает место сказке и ты улетаешь на тончайшей шёлковой ленте в мир своих идеальных грёз. В мир, где всё иначе, где всё возможно и всё волшебно». Девушка охотно доверилась внутреннему голосу, расслабилась и вновь принялась мечтать, повторяя, словно молитву, любимую фразу из книги «Евангелие от Иисуса» – «Не хочу ждать тебя, хочу быть там, где ты» – на сей раз она представила себе Тьери. Представила его таким, каким он был во время их последней встречи. Прикоснулась к его вьющимся светлым волосам. Заглянула в его грустные голубые глаза. Вспомнила, как плавной походкой с элегантной неспешностью он сходил по трапу самолёта, неслышно ступал замшевыми мокасинами по мраморному глянцу длинного стеклянного коридора и катил за собой свой блестящий пластиковый чемодан. При этом он обаятельно улыбался, обнимая взглядом ЕЁ одну. Прикосновения его ласковых рук обжигают холодные пальцы Камиллы и, немного стесняясь, она спешит их убрать. Тьери не позволяет. Вместо этого заботливо и нежно согревает их своим дыханием. Целует раскрасневшиеся щёки и, обнимая за талию, уводит за собой.

Камилла встречала его дважды. Какое же незабываемое счастье ожидать Его в холле аэропорта… Смотреть на табло, отнимая минуты и секунды, что оставались до встречи… НЕТ!!! Он не может не вернуться к ней. Только не он… Просто сейчас Тьери, скорее всего, болен. Он часто жаловался на боли в сердце после спектакля и принимал какие-то странные разноцветные пилюли по утрам. Камилла тут же вспомнила важную деталь – от инфаркта довольно рано умер его отец. «Да, все сходится. Тьери поправится, непременно вернётся и разыщет её и Эмилию. Пожалуй, это будет совсем не легко! В старом ветхом скворечнике, где мы случайно оказались, нас будет трудно разыскать. Но он справится. Спросит Эву в конце концов и найдёт. Потом заберёт нас с малышкой в Леон, а оттуда мы втроём на машине поедем в Биарриц», – размышляла Камилла, наверняка не зная, где именно находится это загадочное место. Впрочем, судя по тому, как Тьери нараспев произносил слово «Б И А Р Р И Ц», место должно было быть и вправду особенное. «Именно там все мы будем необыкновенно, безгранично и неописуемо счастливы. Мы станем настоящей семьёй… Эмилия будет учиться в частной школе, носить красивую дорогую одежду и спать в своей собственной комнате с обоями в мелкий цветочный узор…» – закрывая глаза на правду и грезя о придуманном ею счастье, Камилла не заметила, как мир вокруг сонно растворился. Неприятные ощущения потеряли свою остроту: липкий спёртый воздух, жёсткая подушка с шариками скатавшейся ваты и отвращение к своему телу, которое ещё помнило прикосновения чужих рук, – всё растаяло, всё стихло, всё потеряло смысл, и сознание Камиллы погрузилось в глубокий сон.

Осиное жало назойливых мыслей. Родинка-клоп и Пресвятая Дева, молись о нас, грешных…

День Камиллы начался вновь после полудня. Из кухни доносились громкие, недовольные голоса, и деревянный пол глухо стонал под нажимом тяжёлых шагов доньи Сеселлы. Старики, как всегда, спорили о чём-то важном, не уступая ни одного отвоёванного в бою слова. Ворчание сопровождалось звяканьем столовых приборов и музыкой из рекламного ролика про стиральный порошок. Камилла лежала без движения, продлевая минуты сладкой лени. Затем она расслышала тоненький, словно писк комара, голосок Эмилии. Смышлёная девочка по обыкновению пыталась примирить враждующие стороны и вставляла своё важное «я» при каждом удобном случае. Смесь радости, умиления и надежды озарила воскресный день Камиллы. «Эмилия, девочка моя. Всё будет хорошо», – подумала она, рассматривая красивый восточный орнамент на антикварной резной китайской ширме из красного дерева. Причудливые узоры из длинных хвостов райских птиц сплетались в замысловатом рисунке. Когда-то ширма была прекрасна, теперь же, потемнев и потрескавшись, она вызывала в сердце Камиллы лишь щемящее чувство тоски и понимание того, что всё прекрасное в этом мире обречено на увядание. Неожиданно взгляд остановился на глубокой трещине в самом углу деревянной рамы. Камилла вздрогнула и почему-то вспомнила. Вспомнила и резко, по-солдатски быстро вскочила с постели. Рама у деревянной ширмы из красного дерева была безнадёжно испорчена и восстановить её не представлялось невозможным. Глубокий шрам расколол по диагонали тончайший резной узор и, как ни старайся, отреставрировать невозможно, всё равно останется след. Прошлой ночью жизнь Камиллы тоже раскололась на до и после… Ничего не изменить и уже не исправить…

– Господи, как же мне не думать об этом? Можно ли забыть? Неужели «ЭТО» будет преследовать меня до конца дней? Даже ради Эмилии я не смогу терпеть. Да, другие могут, а я не могу, не хочу, не буду! – она не заметила, что начала говорить сама с собой как раз в тот момент, когда в комнату вошла донья Сеселла. У любопытной старушки была дурная привычка появляться внезапно и без стука проникать в чужие мысли.

– Камилла, детка! Ты давно проснулась? Что ты, милая, больше не будешь? Я не расслышала, – ехидно спросила Сеселла и причмокивая облизала свои сухие сморщенные губы, смакуя внезапную растерянность девушки как удобный повод поговорить и выведать подробности её жизни.

– Доброе утро. То есть добрый день, тётя. Это я так, ни о чём. Не важно. Который сейчас час? – желая немедленно сменить тему, быстро спросила Камилла.

– Два часа дня. Представляешь, уже два часа дня! – сокрушаясь, ответила донья и бесцеремонно присела на диван поверх неубранного постельного белья.

– Ну же, – хитро прищурилась, – живо рассказывай, что так расстроило мою красавицу? Не скрывай от меня правду, мы же не чужие…

– Спасибо вам, со мной всё хорошо. Нет повода для беспокойства и рассказывать ровным счётом не о чем. Работу сверхурочную предложили, так как уборщица заболела, а я ответила хозяину, что не смогу. Мне точно не выдержать двое суток без сна. Вот, собственно, и всё. Расскажите лучше, как вы себя чувствуете? – будто не расслышав сказанных слов поспешила ответить девушка, при этом горько сглотнув раздражение от того, что на её простыни только что было совершено безнравственное и гнусное покушение. Не дожидаясь ответа на свой вопрос, Камилла тут же задала следующий:

– Дон Пабло. Как он сегодня? Слышала его голос, и мне показалось, будто он чем-то расстроен, – дежурный вопрос мог на время отвлечь Донью от дальнейших расспросов. Камилле до непреодолимого отвращения не хотелось разговаривать с кем бы то ни было этим самым утром, а тем более добавлять сливки в пустое любопытство назойливой старушки. «Когда же ты оставишь меня в покое?» – едва не вырвалось из уст Камиллы, и она, едва сдерживаясь, ухватилась рукой за свой золотой крестик. В душе девушка понимала, что слишком сильная эмоциональная реакция недопустима в их с Эмилией случае, принимала, уважала старость хозяйки, ценила гостеприимство, но… каждое утро говорить об одном и том же было непосильным бременем для её психики. Терпение отвечать на одни и те же дежурные вопросы заканчивалось минут через пять, уступая место сильнейшему раздражению, которое девушка маскировала, густо намазывая показную вежливость сливочным маслом на чёрствый хлеб. Поверх «бутерброда» вынужденного диалога она укладывала парочку безвкусных консервированных сардин – стандартных в своей банальности вежливых фраз, добавляла усталую благодарную улыбку и любезно угощала всем этим собеседницу. Нет, Камилла не была ни лгуньей, ни лицемеркой, но любить донью Сеселлу было сложно; тучная, мокрая от пота, дурно пахнущая старым застиранным бельём и чесноком, вечно всем недовольная старая женщина тяжело передвигалась по дому, издавая чахоточный свист при каждом вдохе. Безобидная, недалёкая и, увы, бездетная пуэрториканка последние двадцать лет не покидала пределов родного квартала. И если в прежние времена она развлекала себя сплетнями с соседскими кумушками и искренним состраданием к бедным героиням мыльных опер, то располнев ещё больше и заработав артрит на оба коленных сустава, вовсе перестала выходить из дому, заполняя внутреннюю пустоту нескончаемыми сериалами и ток-шоу. Когда же заканчивался очередной сериал, она радостно принималась за Камиллу или начинала воспитывать крошку Эмилию. Любопытству Сеселлы не было границ, вниманию к деталям мог позавидовать любой полицейский следователь, суждения и выводы при этом всегда отличались бескомпромиссностью. Во время импровизированного ежедневного «допроса» она приторно улыбалась и сочувственно кивала подбородком, на котором, словно усатый клоп, сидела большая коричневая уродливая родинка. Сперва Камилла посмеивалась, глядя на огромную родинку с двумя торчащими из неё волосками, но позже эта самая родинка, важно «шевеля усиками» во время разговора, начала неимоверно её раздражать. Оторвать взгляд не удавалось, игнорировать тоже, поэтому девушка нашла один единственный выход: дабы не смотреть и не терять эмоционального равновесия, нужно чем-то себя немедленно занять. Например, убирать вещи на свои места, мыть посуду, раковину или бог знает что ещё, главное – мыть! Готовить еду, если продукты остались, или делать вид, что собираешься приготовить. Наконец всегда можно подмести пол или заплести ребёнку косы, если под рукой какой-то другой работы не оказалось – главное, не останавливаться ни на минуту, иначе беда. «Усатый клоп» настигнет и, хищно набросившись, растерзает призрачный и хрупкий душевный покой Камиллы. Благо, любое движение ей, в прошлом профессиональной танцовщице, восходящей и внезапно погасшей звезде бразильского балета, давалось легко, а вот смирение давалось намного сложнее… Нищета, окружающая жизнь Камиллы, тисками сковывала каждый вдох и обрекала мысли на сумеречные блуждания в лабиринте с сотней закрытых дверей. Дом в Санта-Терезе – единственное место на Земле, где им с дочерью рады. Дон Пабло – единственный, в чьих глазах Камилла видит заботу, участие, ласку, и единственный, кого ей так хочется назвать отцом. Но она стесняется. Не говорит ему о своих чувствах, но любит всем сердцем. Искренне. Нежно. Сострадает его боли и не обращает ни малейшего внимания на то, что старик всегда и по любому поводу ворчит, трясёт сухими корявыми пальцами рук, скрученными подагрой. От его одежды сильно несет дешёвым табаком, а гневно споря он всегда шепелявит и щедро брызжет слюной на собеседника. При этом он тактичен, заботлив, вежлив и никогда не пристает с расспросами. Не заходит на чужую территорию и искренне любит малышку Эмилию. Сморщенный, словно сухой чернослив, болезненно худой и слабый, он обладает какой-то удивительной внутренней силой. Она чувствуется за морщинками усталых век, за сгорбленной под тяжестью болезни спиной и за тихой улыбкой в ответ на случайное прикосновение. Камилла любила его тайком. Подглядывала из-за занавески за тем, как старик, стоя на балконе, молчаливо смотрит на крыши соседних домов, умилялась его едва различимой улыбке. В такие моменты девушке казалось, что среди покосившихся усталых декораций он один способен вдумчиво разглядеть «нечто удивительное», доступное лишь оку посвящённого.

Пабло больше никуда не спешит. Он смотрит пристально, почти не моргая, и молчит. Что же он видит? Камилла неизменно задавала себе один и тот же вопрос, одновременно силясь понять, откуда в этом древнем умирающем динозавре столько мудрости спокойно принимать то, чего не избежать? Принимать… Страшное слово. В нем нет надежды, в нем только пепел и слёзы. Разумеется, Камиллу порой посещали размышления о собственной смерти и своим юным умом она понимала, что конец неизбежен. Иногда, поддаваясь скорби разбитых иллюзий, она мечтала не просыпаться вовсе, но… Если бы кто-то с утра, за завтраком, ей сказал, что сегодняшний рассвет последний в жизни, омлет, пусть и подгоревший, но последний, и кофе скорее всего тоже?! Как бы она себя повела? Приняла бы безоговорочно судьбу или предпочла бороться? Чёрта с два бы она смирилась – самое малое начала бы истерить, плакать, сопротивляться наконец! – ответила самой себе девушка. «Ведь никто не знает, что ТАМ. А вдруг там вообще ничего нет? Вдруг меня поглотит пустота… НИЧТО. Что же будет с моей Эмилией, растворись я в этом самом ничто?» Ладони тут же покрылись липкой испариной, желудок больно скрутил спазм, а сердце неистово застучало – Камилла, физически ощущая падение в бездонную пропасть, машинально и с надеждой во взгляде посмотрела на старого дона. «Поживи подольше, пожалуйста, родной мой. Нет ничего дороже завтра. Держись. Пабло, ты старый, но всё ещё крепкий… Мы любим тебя».

Взгляд Камиллы не коснулся старика даже мельком, так как тот был в этот момент далеко… Неподвижно и внимательно он созерцал дом, расположенный через дорогу слева: полуразрушенный старый особняк с пятью рядами ступеней, красивой кованой лестницей, одетый в лохмотья красной штукатурки, безжизненно свисающей с кирпичных стен.

– Дон Пабло, – Камилла не выдержала и нарушила красоту его задумчивого молчания. – Дон Пабло, что вы видите там? Почему часами рассматриваете этот дом? – девушка надеялась услышать ответ, который успокоит помятые от бессонницы пустые бумажные пакеты её мыслей.

– Камилла, – старик ответил улыбкой. – Ангел мой, ты такая же красивая, как твоя мама. Хочешь спросить про этот дом? Ничего необычного в нём нет. Он, как и я, слишком много видел, но уже слишком старый, чтобы жить. Его век подходит к концу. Пожалуй, и не только его, в этом старом квартале всё кричит о прошлом и терпеливо ожидает своего конца. Разве ты не слышишь, как об этом уныло скрипят рассохшиеся ставни? – слукавил дон Пабло, не желая рассказывать о том, что видит на самом деле. Призраки утром появились вновь в тени того самого дома и отчего-то задержались дольше обычного.

– Слышу, дядя. Я… я очень люблю вас, – впервые непроизвольно произнесла девушка. Слова сами собой сорвались с губ и защемили сердце предчувствием неизбежной скорой разлуки…

В интимный разговор двух близких душ неожиданно и беспардонно вмешалась донья Сеселла. Она попыталась втиснуться в дверной проём, отделявший балкон от кухни, отчетливо понимая, что для троих взрослых людей места тут недостаточно. Переносить чужой диалог молча и не вмешиваясь было намного выше её сил: