Новый день

Мужчина задумался. Он опустил глаза на свои слегка запылённые коричневые туфли, скорее по привычке, чем из-за необходимости отряхнул левую брючину и, почувствовав в своей шее зарождение очередной судороги, попытался расслабиться и, глубоко дыша, расстегнул воротник рубашки. К его удивлению на этот раз дрожь отступила, не успев начаться.

Всё это время юноша стоял, прислонившись спиной к крепкому дубу, и тщательно собирал едва заметные соринки с рукавов своей чёрной футболки.

– И что теперь делать? – после затянувшейся паузы, наконец, спросил мужчина.

– Пойдём, выведу тебя в город. Вдохнёшь пылюки как следует, подвыветришься, восстановишь, так сказать, баланс, – юноша широко улыбнулся, – и вернётся к тебе твоя память.

– Думаешь?

– А то! Не кажешься ты мне безнадёжно потерянным.

Мужчина вопросительно посмотрел на парня, но тот уже успел выйти на тропинку и быстрым шагом двигался вперёд.

– Ты так говоришь, как будто каждый день людей с амнезией здесь находишь, – догнав юношу, сказал запыхавшийся мужчина.

– Ох, поверь мне, я много кого в самых разных местах и состояниях повидал.

– Ты что врач?

– Я?! Да не дай Бог. А ты?

– … Не зн… Нет.

– Видишь, – радостно объявил юноша, – многоэтажки едва сквозь деревья показались, и ты уже стал давать однозначные ответы о своём прошлом.

– И правда, – удивился мужчина.

Он стал перебирать в уме вопросы касательно его возможной профессии, семьи, возраста, имени, и пытался отвечать на них только да или нет. Но мысли то и дело путались, разбредались в разных направлениях, увлекая за собой, и неизменно уводили несчастного мужчину всё дальше от искомых ответов. От перенапряжения он почувствовал давящую боль в висках и решил ненадолго закрыть глаза, чтобы хоть как-то совладать с неприятной тяжестью, медленно заполнявшей его голову.

Теперь мужчина шёл с полуопущенными веками, лишь изредка сверяя траекторию своего движения с идущим впереди юношей. Боль понемногу стихала, и с каждым шагом вслепую он чувствовал себя лучше.

Ему нравился тихий шелест листвы, неожиданно, но так гармонично прерываемый птичьи щебетом, влажный запах леса, мягко пружинящий дёрн под ногами. Он отчётливо помнил, что любил всё это и раньше, и невольно подумал: «А нужно ли мне вспоминать что-то ещё?».

Словно ответ, раздался голос юноши:

– Вот почти и пришли.

На выходе из рощи тенистая прохлада деревьев начинала уступать духоте жаркого летнего дня, а извилистые лесные тропинки сбегались к асфальтированной дороге центральной аллеи. Мужчина нехотя открыл глаза.

Щурясь от яркого солнца, проступающего сквозь рваный занавес редеющих крон, юноша повернулся и спросил:

– Ну как? Вспоминается что-нибудь?

– Как тебе сказать…

– Как есть.

– Нет.

– Хорошо. То есть плохо. Попробуй тут вспомни что-нибудь на таком языке! – недовольно добавил юноша. – Давай ещё немного пройдёмся.

Мужчина понуро зашагал по разогретому солнцем асфальту вслед за парнем. Дорога спускалась в низину, и очень скоро они оказались на небольшой парковочной площадке. Свободных мест практически не было, и некоторые машины стояли на обочине вдоль дороги.

– Спасибо, что помогаешь мне… – сказал мужчина, поравнявшись со спутником. – Как тебя кстати зовут?

– Паша.

– Спасибо тебе, Павел.

– Как тебе вон та машина? – не обращая внимания на благодарность, неожиданно спросил юноша. – Интересно, что за модель?

– Ты про синюю шевроле?

– Ага, – подтвердил Паша, направляясь к автомобилю.

– Далеко не новая, но видно, что ухоженная, – заинтересованно рассуждал мужчина. – Даже блестит, как будто только что вымыли. Я бы от такой не отказался.

– Ну, так и не отказывайся, – юноша обошёл машину кругом. – Надо же, ни единой царапины. Давай сядем!

– Куда? Ты что шутишь?!

– Да что ты переживаешь! Ты ж всё равно ничего не помнишь, какой с тебя будет спрос?

– А ты?! – ещё больше возмутился мужчина.

– А я ничего не понимал и шёл у тебя на поводу, пытаясь хоть чем-то помочь в сложившейся ситуации. Кругом одни безрассудные герои и отчаявшиеся пострадавшие. Ни одного злодея. Мы чисты.

– Прекрасно! – засмеялся мужчина. – Только она закрыта. Об этом ты не подумал?

– Ты, значит, ничего не помнишь, но зато точно знаешь, что она закрыта.

– Смотри! – в подтверждение своих слов мужчина уверенно потянул дверную ручку и ахнул от неожиданности, когда дверь с глухим щелчком резко открылась.

Паша демонстративно аплодировал:

– Вот это представление. Бис, маэстро, бис!

– Не может быть, – мужчина продолжал ошарашенно смотреть на распахнутую дверь.

– Да что ты. Разрешишь? – юноша указал на переднее пассажирское кресло.

– Да, конечно, – пытаясь прийти в себя, машинально ответил растерянный мужчина.

– Но где же мы возьмём ключи? – пробормотал он.

– Я думал, мы только посидеть собираемся, – улыбаясь, сказал Паша и залез в машину.

Юноша громко захлопнул дверь и не услышал, как, по привычке хлопая по карманам, мужчина на мгновение замер и, отерев со лба выступившие капли пота, еле слышно сказал:

– Забыл выложить.

Побледневший мужчина сел в машину, молча завёл двигатель, аккуратно тронулся и не спеша поехал в сторону жилых районов.

Паша с интересом наблюдал за происходящим, но с расспросами не спешил, и обозначал своё присутствие в машине лишь частой сменой радиостанций.

– Может, мне нужно к доктору? – наконец заговорил мужчина – Я, кажется, помню дорогу к поликлинике.

– Ну какие поликлиники, сегодня воскресенье, к тому же праздник. Сейчас не то что врача на рабочем месте не найдёшь, скорой не дождёшься. Иначе, ты думаешь, стал бы я с тобой столько таскаться. Поехали по третьему микрорайону прокатимся, вдруг большое скопление многоэтажек твою память освежит. Дорогу помнишь?

– Вроде да.

– Вот и славно. А я пока попытаюсь найти приличное музыкальное сопровождение для нашего путешествия.

Паша с удвоенным рвением принялся переключать немногочисленные радиостанции.

«По статистике число суицидов за последний год резко…», – раздалось из динамиков. Паша прервал диктора на полуслове, сменив волну в поисках музыки.

– Как думаешь, увеличилось или уменьшилось? – то ли в шутку, то ли всерьёз спросил юноша.

– А? Что?

Мужчина старался ни о чём не думать, так, ему казалось, он не отвлекал мозг от выбора нужных поворотов. И он был прав, вскоре автомобиль въехал в плотно застроенный район, и водитель смог расслабиться. Он сбавил скорость и медленно катился меж домов, разглядывая прохожих на тротуарах и пешеходных переходах в надежде встретить знакомое лицо.

– Давай тут запаркуемся, а дальше пешочком пройдём, – сказал Паша, прерывая тщетные поиски.

– А дальше это куда? – аккуратно ровняясь к бордюру, спросил мужчина.

– Вдоль улицы, например.

– Хорошо.

Спутники вышли из машины. На этот раз мужчина запер автомобиль и, на всякий случай, дважды дёрнул дверные ручки.

– Может, она вообще не твоя, – с улыбкой заметил Паша.

– Вряд ли. Мне кажется, я её лет десять уже вожу. Куда пойдём?

– Предлагаю заглянуть вон в тот двор. Отсюда он выглядит чистеньким и тихим. Уверен, ты мог бы жить в одном из таких домов.

– Думаешь?

– Почему нет.

Двор, и правда, оказался аккуратно прибранным, но вместо ожидаемой тишины их встретил громкий крик.

Из окна четвёртого этажа, по пояс высунувшись в настежь открытое окно, на весь двор звонким детским голосом кричал темноволосый мальчик лет семи в белой на вырост купленной майке.

– Серёжа! Серёжа! Ну куда ты ушёл?! Вернись!

Мужчина, точно завороженный происходящим, медленно пошёл в сторону не перестававшего кричать мальчика. Он старался как можно лучше рассмотреть лицо отчаянно зовущего кого-то ребёнка, и уже стоял под самым окном, как вдруг мальчик затих и скрылся в окне, с грохотом захлопнув раму.

Мужчина повернулся к стоявшему всё это время позади Паше и с ужасом произнёс:

– Меня зовут Серёжа.

Внезапно у мужчины закружилась голова. Он увидел, как Паша, вытянув руки, устремился на помощь, но в тот момент он почему-то показался ему совсем нереальным. Юноша стал очень бледным, даже полупрозрачным, а чёрная футболка повисла на нём бесформенным лоскутом, словно под ней вовсе и не было тела.

– Значит, вспомнил…

В глазах потемнело.

Ветка с хрустом обломилась. Тело глухо ударилось о землю, и птицы испуганно вспорхнули от неестественно громкого вдоха.

Некролог

Пролог

– И что?

– Что?

– Я готов…

– Ну, раз готов, иди.

– А куда идти?

– Да куда хочешь.

– Это как?

– Очень просто. Встаёшь, задвигаешь за собой стул, уходишь и не задерживаешь очередь.

– Какую очередь? Я же здесь один? И как я выйду, если в этой комнате ни одной двери?!

– Так же как вошёл сюда.

– Я… Я не помню, как здесь оказался…

– Зато я помню. Как и большинство, очень посредственно.

– А есть выдающиеся случаи?

– Редко, но бывает всякое. Я смотрю, готовности в тебе поубавилось?

– Нет. Просто не каждый день разговариваю в таком месте.

– А вот я здесь каждый день. И разговаривать мне с тобой не о чем.

– Не о чем? Так зачем ты тогда здесь сидишь…

Реплики раздавались в такт мерным раскачиваниям тусклой лампочки, повешенной на длинном грязно-сером кабеле. Старый металлический плафон собирал лучи слабого света в широкий конус, который последовательно высвечивал буро-зелёную штукатурку стен, две сидящие на табуретах фигуры в длинных, до пола, балахонах с накинутыми капюшонами в тон здешнего интерьера и грубо сколоченный пустой деревянный стол между ними.

Слова продолжали множиться и петлять друг за другом, не в силах выстроиться в нужную комбинацию, и диалог всё дальше уходил от сути происходящего.

Блёклому свету так и не удавалось наткнуться хоть на какое-то подобие двери в стенах этой крохотной комнаты…

Интервью

– Привет, – говорит сонная жена рано встающему на работу мужу.

– Здравствуйте! – говорит заворожённый красотой восхода мальчишка, заметив курящего на смежном балконе соседа.

– Счастливого дня, – говорит задумчивый дворник вслед приветливым, спешащим на службу прохожим.

– Ещё полчасика, – говорит студент, упрашивая сквозь сон будильник.

– Черт бы побрал это утро… – говорит Антон, поднимаясь через силу с жёсткой постели.

Странно, но оказалось, что такой редкий индивид, как Антон, скорее ближе к студенту, чем к обычному человеку.

Давайте же узнаем поподробнее, как начинает он свой обычный (или не совсем?) день.

Следующий фрагмент является частью дневника, записанного Антоном по нашей просьбе специально для этого интервью (орфография и пунктуация автора полностью сохранены).

***

С уверенностью заявляю, что утро – самое поганое время суток, вне зависимости от того во сколько вы встали. Да-да, и не пытайтесь меня переубедить, счастливое утро бывает только в рекламных роликах.

Вечер, ночь, они расслаблены, полны надежд, покоя, граничащего с магией, ради них стоит претерпеть неисчерпаемую суматоху дня.

Но утро… оно бесцельно, бракованное звено, соединяющее в цепочки череду дней. Оно, как молния, пробивает покойный небосвод сна и начинает гнать тебя навстречу однотипной суете, в которой так просто растерять все драгоценные дары ночи: хоть чего-то да стоящие мысли, уверенность, планы. К концу дня ничего из этого у тебя уже нет, и ты, увлечённый ночной безмятежностью, снова отправляешься на поиски подлинных ценностей, надеясь, что теперь-то точно удастся их сохранить.

Но утро безжалостно.

Этой ночью, мне кажется, я почти смог понять, почему именно мне довелось оказаться в числе немногих, отправленных то ли в награду, то ли в наказание (я больше склоняюсь ко второму) обратно. Нерешительность, сомнения, страх – всё завязано на этом. Но усталость заставляет меня уступить, и несколько мыслей, записанных в полудрёме – то немногое, что удаётся спасти.

*

Перечитал вчерашнее – в момент написания оно казалось мне более значимым. Но зато теперь вы понимаете, с какими чувствами я встретил это утро (впрочем, как и любое другое).

Сегодня интервью (на которое я непонятно зачем согласился), наверное, поэтому ежеутренний ритуал разглядывания себя в зеркало я растянул на бессовестные полчаса. Случалось, что я объяснял себе бледность и худобу особенностями освещения в комнате и старостью кое-где совсем помутневшего и затёртого зеркала (до сих пор не могу понять, кому пришло в голову притащить такую громадину в маленькую избушку: может, низкая цена на барахолке не дала бывшим хозяевам пройти мимо этого потрепанного раритета). Тем не менее, на этот раз я был уверен, что выгляжу и вправду неважно.

Высокий, но безнадёжно сутулый, весь торс в длинных синюшных рубцах, руки и ноги, кажется, каким-то чудом приводятся в движение тощими тяжами слабых мышц под тонкой кожей. Лицо… это отдельная история.

Мне кажется, что моё лицо изображает застывшую навеки раннюю весну: из под грязно-белого покрова кожи тут и там пробиваются к свету разрозненные пучки жиденькой растительности, всклоченные жесткие волосы на голове продолжают редеть и напоминают нагромождение пустых ещё с осени веток, серо-зелёные лужицы глаз подсыхают на первом обманчивом солнышке.

В общем, такой себе видок. Пришлось набрать из колонки побольше воды и бриться, умываться и причёсываться в два раза тщательнее обычного. Прям как на свидание. Стало даже как-то жаль, что это не так (хотя кому я такой недобитый сдался).

Думаю, стоит надеть парадно-выходную оранжевую футболку (скроем блёклое существование за яркими цветами!) и очки – день обещает быть солнечным. Или лучше кепку? Тогда к чему я столько причёсывался?

И зачем я вообще пишу всё это? Хотя мне сказали записывать всё подряд, видите ли, их очень интересует мой внутренний мир. А там ничего, пусто, нечем интересоваться! Осталась от меня одна неполноценная оболочка да ворох никуда не годных потрохов, а всё хорошее, что должно было отлететь в мир иной, споткнулось на полпути и растворилось в небытии. Вот так и продолжает Антошка небо коптить.

И что меня дёрнуло в это ввязаться! Сидеть тут, расписывать… Пошло бы оно всё…

***

Собственно, это все записи, сделанные Антоном в тот день. От дальнейшего ведения дневника он отказался. Интересно почему, не правда ли? Может, слова, что он сдерживает внутри, приносят ему гораздо больше боли, чем внешние изъяны, на которые он лишь пытается сместить акцент, скрывая свои настоящие переживания.

Это мы и попытались выяснить у него во время личной беседы.

***

– Вам не кажется, что вы сильно выделяетесь на фоне других местных жителей?

– Выделяюсь? Только если на фоне вашей парочки своей пока ещё более-менее сносной физиономией.

– С чем связана такая ваша… как бы деликатнее выразится… грубость, озлобленность… нет, скорее даже ядовитость?

– О, как! Ну, последнее, могу точно вас заверить, заслуга трупного яда, подтачивающего меня изнутри столько времени. Вот и случается, что ненароком выплеснешь пару капель.

– Иными словами, это не ваше обычное состояние, и мы просто попали под раздачу?

– Знаете, под раздачу, а если быть точным под штрафы, попаду я, если не буду в конторе у шефа через полчаса.

– Простите, насколько я могу понять, вы где-то работаете?

– Прощаю. Я ж ещё вчера вам говорил, что мне к десяти на работу надо успеть.

– Да, теперь нам бы хотелось уточнить, кем именно вы работаете, если это, конечно, не секрет.

– О, я даже записал на всякий случай, чтоб не забыть… Промоутер-аниматор! Проще говоря, весело раздаю рекламные флаеры магазина экопродуктов в костюме кабачка.

– Вы этим занимаетесь для души?

– Ага. Для денег.

– А для чего вам собственно эти деньги?

– Ну, знаете что, знатоки потусторонней жизни, я, может, и разделяю с вами кров и, так сказать, культурно-смысловое поле, не по своей воле, хочу заметить, но прозябать здесь целыми днями в ожидании неизвестно чего я не намерен.

– Именно это мы и имели в виду, когда вначале заговорили о вашей индивидуальности и непохожести на остальных.

– Да вы ж сами работаете, что ж тут особенного? Скажи только, что за бесплатно. Но это скорее ваше личное упущение, давно бы уже какой-нибудь рекламы понапихали себе в газету.

– В том-то и дело, что нам, как и всем здесь, не нужны деньги. Для нас журналистика это своего рода отдушина. Она помогает читателям и нам самим отвлечься от повседневной неподвижности.

– Отлично! Очень рад за вас и ваших читателей. Но мне помогает отвлечься вкусный ужин в уютном кафе. А для этого по-прежнему нужны деньги.

– Выходит, вы так и не смогли принять здешних ценностей?

– Например, каких? Дожидаться второй кончины в мучительных размышлениях, будет ли она вообще?

– Вам не кажется, что вы слишком утрируете и прямо-таки изо всех сил пытаетесь всё очернить?

– Нет. Я же покойник. А они, как известно, самые подлинные реалисты. По крайней мере, мне так казалось до встречи с вами.

– Каким вы видите своё будущее?

– Ну, хоть вы и уличали меня в пессимизме, до конца лета я рассчитываю дослужиться до повышения.

– Интересно, и что оно за собой повлечёт?

– Ничего кардинально нового, но пара приятных мелочей в виде свеженького костюма апельсина, работы в торговом центре, а не только на улице и повышения оклада будут очень кстати.

– У вас очень скромные планы на будущее. Или костюм апельсина для вас действительно значимая цель?

– Вы так недоверчиво к этому относитесь, потому что никогда не работали в этой сфере. Овощи у нас – это низшая каста, а апельсин – это совсем другой уровень… удобный костюм, фотографируются все, вокруг сплошь детские улыбки…

Нам, наверное, пора закругляться, а то одно опоздание – и не видать мне в обозримом будущем никаких повышений.

– Хорошо, тогда последний вопрос. Что могло бы стать вашим призванием в этом мире?

– Страдание.

Вот так неожиданно и закончился наш разговор с самым неоднозначным жителем Воскресенского. Пожелаем ему удачи в его начинаниях и внутренних сил для поиска себя и своего места.

А следующий номер «По ту сторону» читайте уже через неделю.

Призвание

14.07

В одном я им соврал: в тот день у меня был выходной. Но это же не значит, что я должен был потратить его целиком на разговоры с этими журналюгами. Да и о чём, собственно, говорить?

Чем больше времени проходит после, тем сложнее наполнять смыслом события или их отсутствие.

Мне до сих пор не понято, на кой я им сдался. Хотя, учитывая, что на нашем кладбище, или, как сейчас стало модно говорить, некрополе всего лишь несколько десятков недо- или переумерших (уж сам не знаю) чахликов, из которых только около половины более-менее разговорчивых, рано или поздно я был обязан попасться в лапы к этим недобитым писакам.

Нет, в целом, братья Слизнёвы – неплохие ребята, просто лезут куда попало и выглядят жутковато. Последнее кстати, как видимо и то, что они оказались в числе неупокоенных задохликов, следует из первого.

Во времена своей догробной жизни они были честными журналистами-правдолюбами и разъезжали по провинции, обличая произвол и бесчинство местных власть имущих. Один из регионов они стали посещать особенно часто: уж больно скверные там творили делишки, а инфоповоды в СМИ лишь ненадолго меняли общую картину.

Журналистские расследования в наше время – дело не очень благодарное и крайне опасное, но Слизнёвы, взяв на себя нелёгкий долг служителей народа, продолжали наседать на негодяев, вскрывая всё новые и новые факты. Объясняя журналистам, что так делать не надо, группа ответственных за профилактические беседы людей явно перестаралась. Так братья и оказались здесь, на Воскресенском.

Тела их, а в особенности лица, были далеко не в лучшем состоянии. Но тягу к журналистике выбить из них так и не удалось. Поэтому, как только братья немного освоились и поняли, что к чему, свет увидели первые выпуски их нового самиздат-проекта «По ту сторону», малотиражной газеты о здешних колоритах, личностях и редких событиях.

В общем, каждый развлекается как может. Даже (или скорее особенно) после такой вот неполноценной смерти, которая приключилась с нами.

Никто не знает, как это происходит, да и контингент тут обычно набирается не очень вдохновлённый на поиск новых откровений. Поэтому существует пара-тройка пустых версий и уйма времени, чтобы их пообсуждать и остаться с изначальным ничем. Та ещё забава.

Кстати, я соврал Слизнёвым дважды. Личные записи, которые они предложили мне вести, чтобы потом вставками из них разнообразить интервью, я не забросил после первого же раза. Напротив, эта писанина самому для себя мне даже понравилась. Не назвал бы это дневником, так заметки безутешного, но иногда помогает отвлечься.

Подумываю о том, что, когда закончу эту тетрадку, можно будет подбросить её в одну из книжных кафешек в центре, например, в «Угрюмую улитку». Вот смеха-то будет, когда кто-нибудь из любопытства решит её полистать. А там, глядишь, если попадётся особо впечатлительный читатель (в Улитке таких полно) смогу стать основоположником нового эзотерического учения. Вот это я понимаю жизнь после смерти… Только надо будет этим запискам ручной переплёт заказать и ещё название придумать интересное. Сейчас рабочее «Записки с того света» … не знаю, что-то мне это напоминает, а ничего оригинальнее пока в голову не идёт.

Кажется, светает, скоро на работу…

16.07

Что можно рассказать о “жизни” здесь? В целом она мало чем отличается от моих прежних будней. Да, теперь у меня низкооплачиваемая неофициальная работа, не чета моей прошлой службе, но и ответственности никакой, спрос с тебя минимальный: приходи вовремя, не филонь и старайся честно раздать свою ежедневную пачку листовок, будь полюбезнее с людьми и всё – грошовая зарплата беженца-маргинала тебе гарантирована. Казалось бы, серьёзный повод сетовать на мои новые реалии, но всё уравновешивается снизившимися потребностями. Есть практически не хочется; знаю пару ребят, что высохли почти до костей, пока им не сказали, что они по-прежнему могут есть, а то эти бедолаги, утратив аппетит, уже возомнили себе, что внутри у них всё сгнило и вообще они чуть ли не ожившие мертвецы. Нет, так-то оно, конечно, так, но с зомбаками нас объединяет только “загробная” жизнь. Ни тяги к человеческой плоти, ни безвольных хромоногих шатаний по кладбищу и тёмным городским закоулкам под звуки собственных пугающих стонов – ничего такого среди наших оживших задохликов нет, я ручаюсь. Видок у здешних обитателей, безусловно, потрёпанный: все как один бледные, худые, ссутулившиеся, кто-то вообще очнулся калекой. Но работал я по молодости в одном офисе и там, скажу вам, подборка была не лучше (может, их с Воскресенского и набирали, кто знает…).

Так вот… вернёмся к потребностям. Есть почти не хочется… Хотя признаюсь: у меня осталось пристрастие к сладкому, я, наверное, только потому и работаю целыми днями, как обычный человек, чтобы позволить себе вечером стаканчик кофе и пару пирожных в каком-нибудь тихом, уютном кафе.

К слову, энная часть наших бродяжничают в поисках себя и хоть какого-то смысла, некоторые уходят с головой в книги, не знаю уж, что они рассчитывают там найти. Полноценно к прежней жизни не пытается вернуться никто. Конечно, немногие счастливчики вроде Слизнёвых смогли найти применение своим навыкам и реализовывать свой потенциал даже в нашем посмертном захолустье, но и они скорее культивируют остатки своего прошлого в новых реалиях, не в силах от него отказаться (как, впрочем, и я от сладкого), чем пытаются вернуть былое. Всё потому, что смерть ни для кого не прошла бесследно. И дело даже не в том, что после того, как ты выползаешь из вонючей тины близлежащего болота, в которое с каждым годом утягивает всё новые и новые захоронения, ты похож на пожёванную беззубой коровой пластилиновую версию себя. Нет. Всё гораздо сложнее.

Постоянный спутник того, чья жизни по неизвестной причине продолжилась после того, как его тело в дурацком ящике опустили в заболоченную яму и халтурно присыпали земелькой местные прохиндеи, ПУСТОТА. Радости, смыслы, надежды, цели – всё, что делает нашу нелёгкую жизнь такой притягательной и бесценной, в одно мгновение исчезает, и внутри остаётся лишь нагая беспредельная пустошь. Не существует больше десятков невидимых пут, крепко связывавших тебя с земными идеалами, теперь все они прах, раздуваемый неугомонными ветрами пустоты. Ты ждёшь новых откровений, истин, что заполнят бездну внутри, а вместо этого оказываешься в прежнем мире, неся в себе пустоту, которой ему больше нечего противопоставить.