Новый день

– А что случилось?

– Люди на улице они… они увидели цветок и точно обезумели.

– Глупости, тебе, наверное, померещилось, – попытался успокоить жену Орест.

Несколько пар ног затопали по лестнице.

– Слышишь?! Это они! Закрывай скорее!

– Ну уж нет. Я не собираюсь терять посетителей из-за того, что тебе привиделась какая-то ерунда. И поставь наконец этот цветок! Что ты в него вцепилась?

Елена послушно опустила горшок на дальний столик, испугано оглядываясь на мужа и открытую входную дверь.

На пороге стали появляться люди. Они останавливались в проходе и растерянно осматривали зал. Не замечая цветок, некоторые, выглядывавшие из-за спин впереди стоящих, разочаровано разворачивались и уходили.

– Что же вы не проходите? – спохватился Орест. – Обед вот-вот будет готов, столов хватит на всех.

– Мы не обедать пришли, – облизывая пересохшие губы, сказал богато одетый старик. – Нам бы посмотреть на тот прекрасный цветок, который только что выносила во двор хозяйка.

Орест с детства помогал отцу в таверне.

Он рано уяснил, что не так важно какого качества твой товар, главное – сколько человек готовы за него заплатить. Таверна и раньше не пользовалась особым успехом. Не было в ней больших светлых залов, аккуратных резных столиков, дорогих изысканных вин и музыки по вечерам, как в других заведениях города. Но в последнее время дела пошли совсем плохо. Оресту было нечем привлечь пресыщенных, взыскательных гостей.

А теперь на одном из столиков стоял цветок, одним своим видом заставлявший зажиточных горожан спускаться под своды полуподвальной неприветливой таверны. Орест не мешкал.

– Цветок? Конечно. Закажите обед, присаживайтесь за любой столик и смотрите сколько угодно.

Цена обеда никого из новых гостей не интересовала. Они, не задумываясь, щедро платили в три-четыре раза больше обычной стоимости. Мистическая красота загадочной асфодели обесценивала любые монеты.

– А можно вынести цветок на свет, в центр зала, – попросил вошедший одним из последних юноша.

– Конечно, присаживайтесь, сейчас всё сделаем.

Орест жестом позвал жену, и они аккуратно понесли стол, украдкой разглядывая алые прожилки на пленительных бутонах.

– Кажется, он опять увядает, нужно полить его как следует, – забеспокоился Орест, увидев жадные взгляды рассевшихся гостей, – они пришли сюда не на засохшие лепестки любоваться.

– Орест, – испугано зашептала Елена, – мне кажется… я не знаю…

– Говори уже, – поторопил её муж.

– Он цветёт, лишь когда напитается кровью.

– Что!? Что за глупости ты придумала?

– Отойдите в сторону! – раздался голос с дальних столиков. – Не видно ж ничего.

– Послушай, мне неважно, чем ты будешь его поливать, – отходя от цветка, громко шептал Орест, – водой, вином, кровью; главное, чтобы он не переставал цвести.

– Всё это как-то зловеще. Мне страшно.

– Мне тоже страшно. Страшно, что делу всей моей жизни грозит разорение. И, кажется, только с помощью цветка я могу это предотвратить. Поэтому заруби ещё одну утку, полей это кровожадное растение и готовь ужин. Думаю, в таверне сегодня будет не протолкнуться.

Елена покорно ушла выполнять указания мужа, а он остался наблюдать за очарованными асфоделью гостям. Они расселись полукругом, чтобы лучше видеть раскрывшиеся бутоны и, неотрывно смотря на цветок, лишь изредка обменивались короткими фразами. Обедать никто не желал, несмотря на уплаченные деньги, зато многие охотно соглашались выпить вина, рассчитываясь за него отдельно.

Очень скоро Елена вернулась из кухни. Не закрывая обзора гостям, она аккуратно вылила в горшок полкувшина крови, стараясь делать это максимально непринуждённо и незаметно. Но никто и не обращал на неё внимания. Все завороженно наблюдали за тем, как, напившись, цветок распускает новый бутон.

Асфодель полностью овладела сознанием гостей. Они погрузились в странный грёзоподобный транс, в котором прошлое бесследно растворилось, не оставив тягот и сожалений, будущее утратило значение и больше не волновало своей неопределённостью и лишь настоящее не ускользало, как прежде, а струилось со всех сторон мягким тёплым светом.

Нечаянные прохожие, заходя в таверну, уже не могли покинуть этого места. Они готовы были платить любые деньги, лишь бы получить возможность подольше оставаться подле очаровательной асфодели, дарующей своей красотой мнимую свободу.

Таверна закрылась под утро. Яркие лепестки вновь собрались в упругие бутоны и, потеряв зрительный контакт с цветком, опустошённые люди в полузабытьи стали расходиться по своим домам.

Уставший Орест не спеша задвигал за гостями стулья и гасил лампы. Произошедшее не переставало казаться ему затянувшимся сном или чьим-то коварным обманом. Он в который раз пересчитывал в голове прибыль: за один этот странный день ему удалось заработать больше, чем за несколько недель обычной работы.

Цветение

– Это не обычный храм. И хоть он и расположен на окраине города, в зале бывшей таверны, только там человек может познать истинное счастье. Потому что с недавних пор в этом месте находится самый настоящий божественный дар – цветки священной асфодели. Их явил этому миру давно позабытый всеми Митра, чтобы напомнить людям о своей доброте и могуществе. Тем, кто принесёт ему кровавую жертву, открывается невероятная красота цветков асфодели, при виде которой отступают все терзания и горести и остаётся лишь восхитительное чувство обретённого счастья.

Наиболее преданным последователям во время мистического транса является сам Митра и открывает тайны мироустройства и земных порядков, после чего они обретают знания, недоступные обычным людям.

Хранителем священной асфодели почитается Орест, принявший Митру в стенах своей таверны, когда тот явился к нему в облике нищего старика, просящего милостыню. Орест щедро одарил его, за что и получил право первым увидеть прекрасные цветки асфодели, а затем открыть этот мистический символ Митры другим людям.

– Отец, но это же наш последний телёнок?! Разве нельзя было пожертвовать несколько уток.

– Я пытался, сынок. Но помощник Ореста сказал мне, что почитателей стало уже очень много, и если мы хотим доказать свою готовность служить Митре и стать участниками очередной мистерии, то от нас требуется достойная жертва.

– Кровожадность старых богов пугает меня…

***

Всё было готово к началу мистерии. Люди теснились, стоя на коленях, в стройных колоннах, расходящихся от центра зала подобно солнечным лучам. Глаза каждого были прикованы к свисавшим с массивных стеблей тяжёлым бутонам, готовым раскрыться в любой момент. В растении, вытянувшем свои могучие тёмно-зелёных побеги почти под потолок и пустившем толстые корни сквозь дно деревянной бочки прямо в землю, было сложно угадать слабый, пожухлый цветок, засыхающий в своём маленьком глиняном горшке.

Но Орест хорошо помнил, как прибыльные вечера с одурманенной местной знатью превратились в кровавые ритуалы адептов новой веры.

Он помнил, как ему впервые явился Митра с призывами создать под сводами таверны храм в его честь. Помнил первую мистерию и наступившее тогда неописуемое блаженство, превосходившее по силе все предыдущие эйфории. Помнил, как Митра явился самым неистовым последователям и назвал его, ещё недавно позабытого всеми, обнищавшего торговца, хранителем священной асфодели и главным своим жрецом.

Единственное, что казалось Оресту стёртым из памяти – это то, как вместо нескольких обескровленных в честь Митры гусей у раскинувшихся во все стороны ненасытных листьев оказался почти взрослый телец. Орест тревожно мял пальцами длинные рукава подаренной ему шёлковой мантии, и лишь явление Митры могло его успокоить.

«Я должен спросить у Него, как быть дальше», – размышлял он. – «Ведь если в следующий раз будет заклан бык, то что мы пожертвуем после? Несколько быков? Но это не сможет продолжаться бесконечно…»

Никто не заметил почти бесшумной смерти телёнка от умелых рук его хозяев. Все ждали, когда асфодель омоется кровью и наконец зацветёт.

И вот, напитавшись вдоволь, сочные бутоны распахнули перед измученными ожиданием людьми свои лепестки. Зал жадно вздохнул и разом погрузился в безмятежное блаженство.

Сознания десятков последователей сливались в единое целое в быстрых водах безбрежного наслаждения, пока их беспомощные тела мерно покачивались, окружив священное растение.

Асфодель благосклонно смотрела на них десятками огненных глаз Митры, но сам он уже ни к кому не являлся. Людям достаточно было знать, что за ними наблюдают, и получать мистическое забвение в обмен на жертвенные подношение.

Орест был последним, кто нуждался в ответах.

Листопад

Третья мистерия подряд проходила под недовольный шёпот коленопреклонённых прихожан. Вместо водоворота счастья и наслаждения они получали лишь лёгкое полузабытье, которое не могло сдержать натиска терзавших их будничных проблем.

Кровь нескольких овец лишь немного приоткрыла сонные бутоны капризной асфодели. Люди отчаянно пытались разглядеть в глубине неплотно сомкнутых лепестков хотя бы край пылающей алым сердцевины. Но всё было тщетно. Ненадолго погружаясь в сладкую дремоту, они резко приходили в себя, потеряв из виду крохотную частицу сокрытого в бутоне таинства.

Все понимали, что Митра перестал принимать их жертвы, и всеми силами пытались вернуть его прежнюю милость. При участии влиятельнейших участников мистерий были наняты лучшие мастера, чтобы по достоинству украсить зал священного храма. Особые надежды возлагались на роскошные полы из цветного мрамора, но Митра оказался холоден к земной роскоши. Тогда для принесения в жертву стали отбирать самых лучших животных в провинции, а к мистериям допускать только самых знатных и уважаемых граждан. Но и это не принесло успеха.

– Что же мы делаем не так, Великий Жрец? – вскрикнул уставший стоять на коленях состоятельный старик-торговец.

Оресту не нравилось, когда к нему обращались, упоминая его титул. Он раздражённо посмотрел на старика, дерзнувшего прервать мистерию своими выкриками, но ничего не ответил.

Тогда зал наполнился шумом недовольных голосов. Некоторые начали вставать и выкрикивать свои вопросы и претензии оказавшемуся беспомощным жрецу.

У Ореста не было ответов, как и не было сил заставить асфодель зацвести. Он хорошо понимал, что, если Митра не проявит свою милость, из храма его никто не выпустит. Ибо кто, как не Великий Жрец, несёт ответственность за несостоявшиеся мистерии.

Орест едва заметно подозвал всегда стоящую позади, у стены, Елену. Увидев хорошо знакомый жест мужа, она пошла к нему, аккуратно протискиваясь меж рядами готовых взбунтоваться адептов.

– Уходи поскорее отсюда, похоже Митра оставил нас, – быстро зашептал на ухо жене Орест.

– Я… – попыталась ответить Елена, но внезапно опустилась на колени и, запрокинув голову, стала исступлённо смотреть куда-то выше его головы.

Испуганный Орест оглянулся и увидел, что бутоны начали распускаться, а, открывшись полностью, принимались закрываться вновь. Полтора десятка цветков пульсировали в непостижимом ритме, подчиняя себе волю присутствовавших в зале.

Прежде их глаза никогда не выражали такой жадной злобы. Они требовали от Ореста решительных действий. Им было необходимо забвение.

– Ну же Орест! Митре нужна великая жертва! Жертва, достойная Хранителя! – кричали они, обступая его со всех сторон.

Елена продолжала стоять на коленях перед большим бутоном, закатив глаза и немного подрагивая в эйфории.

Жертва была выбрана, и теперь толпа суетилась, предвкушая кровопролитие во славу их бога.

Множество рук хлопали Ореста по спине, подбадривая и призывая к действию. Кто-то вложил в его ладонь кинжал.

Гомон голосов и калейдоскоп из восхитительных цветов лишали Ореста воли. А его последняя надежда – Митра – так и не появлялся.

Больше не в силах сопротивляться, он подошёл к Елене и занёс над ней остриё кинжала. Не выходя из транса, она на мгновение посмотрела прямо ему в глаза, словно моля покончить с этим запретным экстазом. Немолодое лицо Елены вдруг показалось Оресту самым прекрасным, что есть на земле, даже красота асфодели не могла с ним сравниться.

Но недовольная толпа, желая восстановить нарушенную связь с древним божеством, продолжала требовать великой жертвы.

И вот листья асфодели обагрила кровь. Немыслимое блаженство овладело сознанием присутствовавших, погружая их в вожделенное беспамятство.

***

Откинув расшитый золотом занавес, под своды небольшого, но роскошного зала вошёл крепкий седобородый старик. На этот раз его рука, скрытая в складки выцветшей ткани, крепко сжимала остро отточенный серп.

Он уверено шёл по застывшим в эйфории телам, которые выстилали весь пол ненавистного ему храма. Он пришёл совершить расплату.

Быстрыми и уверенными движениями он рассекал волокнистую, истекающую ярко-жёлтым липким соком плоть асфодели. Старик методично разрезал листья, откидывая их в сторону поверх лежащих друг на друге тел. Затем он принялся расчленять высокие стебли. Особое же внимания он уделял цветкам. Их старик тщательно кромсал на мелкие кусочки, шепча какие-то странные древние проклятия.

Наконец, расправившись с побегами асфодели, он одним ударом ноги расколол алтарь, разорвав укрытые в нём корни.

– Я закончил Митра! – прогремел он раскатистым басом. – Выходи! Ты следующий!

– Знаешь, я предпочту остаться в тени, – раздался со всех сторон звонкий голос Митры. – Но, если ты вдруг хочешь мне что-то сказать, я готов послушать немного твоих глупостей.

– Мы хотели вернуть почтение достойных, отчасти подобных нам людей! – захлёбываясь гневом кричал старец. – А ты сделал их рабским стадом, которое ежедневно пускает реки крови, исступленно восхваляя твоё имя, чтобы получить постыдное для человека беспамятство. Такая вера ничего не стоит!

– Правда? Ради этой веры жертвуют жизнями дорогих тебе, достойных людей. Так что цена, выходит, очень даже высокая.

– Замолкни! Ты предал наш союз с Деметрой и, если бы не твои трусливые уловки, я разрезал бы тебя на куски и скормил волкам.

– Довольствуйся тем, что есть. Ты и так покарал меня, лишив этой очаровательной асфодели.

– Я не поднял бы руки на это прекраснейшее из детищ Деметры, если бы ты не использовал его в своих коварных целях.

– Оставь свои пустые речи, Кронос. Ты наивный, никому не нужный старик, вот и всё. Твой план был хорош, но ты в нём был лишним.

Вообще, беседы с тобой очень утомительны. Так что прощай, надеюсь, больше не встретимся.

В бешенстве Кронос сдернул расшитую золотом штору и, гневно растоптав её, вышел из таверны.

Эпилог

Глазница грота озарилась мягким светом. В глубине пещеры вновь слышались голоса.

– Я покончил с поклонением Митре, – самоуверенно заявил Кронос.

– Неужели? – недовольным голосом спросила Деметра. – Теперь бесчисленные мистерии в честь Митры проводят по всей провинции!

– Не может быть! Я же уничтожил объект их поклонения!

– И это лишило людей привязанности к одному месту. Теперь они ищут милости Митры, принося кровавые жертвы где им вздумается.

– Он обманул нас, и мы должны отомстить ему за это!

– Нет, с меня хватит! Тебе, похоже, пора на покой.

– А ты? Что же будет с тобой!?

– Я ещё что-нибудь придумаю. Только на этот раз уже без тебя.

Свет погас, и ущелье наполнилось привычной ночной тишиной.

Когда перестанут гореть фонари…

– Не смотри так на меня, пожалуйста. Можно подумать, я каждый день прихожу к тебе с подобными разговорами. Просто, понимаешь, мне больше не с кем такое обсудить. Я знаю, как ты не любишь всякие такие штуки…

А, прости, задержал. За дружбу! Эх, хорошо пошла. Ну, теперь к сути дела.

У тебя же есть такой фонарь? Ох, проклятая сумка… Можешь не отвечать, я и так знаю, что есть. Да не кивай ты так растерянно. Мне, может, и четвёртый десяток, но на память пока не жалуюсь.

Ты свой, небось, где-то на чердаке или в кладовке запрятал или вообще выкинул за ненадобностью во время очередной уборки. Принял его за старый ненужный хлам и, как обычно, в своём репертуаре.

Ладно, мой вот тоже не знаю, как уцелел. Смотри, на нём места живого нет: краска везде облупилась, стёкла все затёртые, одно вообще треснуло – еле держится. Даже ручка и то умудрилась сломаться, а она ж из чугуна литая!

В общем, не знаю, что с ним было и где он умудрился износиться. В последний-то раз, когда я его в руках держал, он был совсем новехонький! Хотя это лет двадцать назад было…

Так вот, на той неделе собрался я крышу подлатать и решил для начала прибраться на чердаке. Стал, значит, мусор всякий оттуда выгребать, а эта дурында чугунная возьми и треснись на меня с какой-то полки. Чуть череп не проломила! Может, тогда стекло и треснуло… не суть.

Смотрю – это фонарь какой-то, допотопный и тяжеленный, как будто и не ручной совсем. Я ради интереса вышел к свету – рассмотреть его получше. Дай, думаю, открою. А он проржавел весь, скрипит – ну, кое-как справился…

Ага, понял. Давай за то, чтоб всё у нас было хорошо! Ух, что-то резковато, ты трохи меньше в следующий раз лей.

Так вот, открываю я этот фонарь, а там всё в копоти, пепел какой-то на дне, угольки – черте что. Дай, думаю, пальцем всю эту труху вытряхну и гляну, может, он ещё на что-нибудь сгодится.

Ну, я раз – и обжёгся! Смотрю получше-то, а там кроха какая-то до сих пор еле-еле тлеет.

Ты на стол разлил, хех.

Я тогда тоже струхнул, думаю, что за чертовщина – я на чердаке года два уже не был, откуда там мог взяться зажжённый фонарь?! И тут я вспоминаю про эти наши фонари из детства.

Нет-нет-нет! Не делай опять вид, что ты ничего не помнишь. Давай третью за былые годы, может, она тебе память освежит.

Ну, вспомнил? У всех ребят из нашей ватаги такие были, да и у других, по-моему, тоже. Только они тогда какими-то совсем лёгкими казались, а этот-то – попробуй. Да не бойся – он не кусается и даже не обжигает, если пальцы в огонёк не совать, хе.

Скажи же, как бревно по весу? Даже странно, как мы такую тяжесть малыми таскали.

Но мы их и в лес с собой брали, и на горку зимой. Летом вообще постоянно, когда на круче собирались после заката. Поставим их в кучу, вокруг усядемся и давай истории всякие, сказки там, страшилки, кто чего знает, рассказывать. А огоньки в фонарях пляшут, большие такие, не то что сейчас. И тепло от них такое… доброе исходило. Нам и костёр никакой не был нужен…

Самое время, думаю, и за чудо пропустить. Уф, подай-ка хлебушка.

И, понимаешь, я стоял, все эти чудеса вспоминал, смотрел на этот облезлый фонарь, который у меня остался, и не знал даже, что мне делать. Так захотелось вернуть это полузабытое чувство постоянного волшебства. Или даже не волшебства, а какой-то светлой мечты, заветного желания что ли, которое вот-вот исполнится. Надо только чуть-чуть подрасти, и точно дотянешься до того, что загадал ещё малышом. Сейчас ничего такого уже, вроде как, и не осталось…

Не согласен? Ну, скажи мне тогда, о чём ты мечтаешь? А что делаешь для исполнения мечты? Вот о том и речь.

Это всё точно исчезло… ну или почти. Как этот огонёк.

А ведь это несбыточное, на первый взгляд такое нереальное, было частью нас, самых что ни на есть настоящих и реальных нас. Выходит, куска меня уже и нет… да к тому же я сам его от себя и отрезал.

Так мы, наверное, и исчезаем по частям. Смотришь, а ты уже только ешь да пьёшь и всё на этом – больше-то ничего и не осталось. Страшно как-то.

Давай ещё по одной…

Всю прошлую неделю я спать спокойно не мог. Ломал себе голову, как бы этот фонарь разжечь. Просто же щепок подкинуть или масла залить в него нельзя – он же не так устроен – горит всё так же, только пламя становится хуже видно. В детстве-то мы ничего туда не подкладывали, мне бы хоть один случай да вспомнился, а полыхали у всех эти светильники – будь здоров!

Самое печальное, что я совсем не помню, откуда мы эти фонари брали, хотя они были почти у всех детишек. Не думаю, что родители стали бы малышам такую странную игрушку покупать: там же огонь внутри – и обжечься можно, и чего ещё похуже.

Раздавал нам их кто-то? Тоже вряд ли – ничего такого в памяти не всплывает. А у тебя? Вот и говорю – совсем непонятно выходит.

И спросить-то ведь не у кого. Родителей уж нет давно, из детства все – кто поразъехался, с кем не общался уж сто лет – так запросто в гости и не зайдёшь, как к тебе. Ты у меня один и остался, да тоже ведь только куски из юности помнишь.

Как его разжечь? Ума не приложу…

Последний раз, помню, я подруге своей на струнах играл, песню сам сочинил, а фонарь рядом стоял, вроде как для романтики. Горел он тогда на славу, аж светляки слетелись. Но струны я позавчера пробовал перебирать, куплеты старые повспоминал. Только не реагирует он теперь на музыку, да и я сам, если честно, тоже… в тягость оно как-то стало. А раньше ведь так нравилось!

Любил я эти мелодии всей душой. Даже музыкантом хотел стать, на жизнь себе по копеечке зарабатывать… да где там. Песнями себя не прокормишь…

Выпьем за молодость, дружище! За то, чего мы навсегда лишились.

Знаешь, мне прошлой ночью такая мысль пришла… пугающая. Я потому и решился пойти к тебе и всё рассказать. Что если этот огонёк – наша жизнь? Ну, вроде как, сколько нам отведено. А как он потухнет, так и всё, конец.

Я смотрю на этот уголёк, вспоминаю детское пламя, и мне кажется, я со дня на день должен преставиться. Жуть, да и только.

Ну что? Не чокаясь, за тех, кого с нами нет!

Ох, грустно обо всём этом думать. И не знаю, надо ли…

…

Смотри! Кажется, он малость разгорелся!

За это можно и выпить!

Хотя нет, постой, а то, может, мне от выпитого и кажется, будто всё начинает налаживаться. Ну его, давай обождём немного. Ты мне лучше расскажи пока про свой фонарь. А то я всё о себе да о себе.

Твой-то, поди, должен полыхать, как прежде. Оттого ты так и стушевался, когда я свой огарок на стол выставил? Не хотел меня расстраивать, да?

Понимаю-понимаю, дружище. Спасибо, конечно, за заботу, но хватит уже таить своё сокровище. Неси его сюда! Может мы от него и мой фонарь прикурим, хех

– Мой давно потух.

Куда же ты ушёл?

– Эй, мужчина, что случилось?!

В нескольких шагах от тропинки, так чтобы его было видно с дороги, у небольшого дерева стоял аккуратно одетый человек лет сорока. Он растерянно оглядывался по сторонам, словно обращались не к нему, и посторонние звуки просто отвлекали его, не давая сосредоточится на чём-то очень важном. Как только отзвуки чужого голоса окончательно терялись среди деревьев, он снова принимался ощупывать ствол и крупные ветви невысокой осины, проверяя её на прочность.

То и дело по грузному телу мужчины короткой судорогой пробегала нервная дрожь, заставляя его прерывать осмотр дерева. И всякий раз ему приходилось растирать покрасневшую шею под замятым воротником тщательно выглаженной голубой рубашки, чтобы избавиться от неприятной тяжести, оставленной в мышцах назойливыми спазмами.

– Мужчина! – снова прозвучал приближающийся со стороны зарослей голос.

Сквозь ветки и молодую поросль продирался высокий худощавый парень. Оказавшись прямо перед упорно не замечающим его странным мужчиной, он ещё раз громко повторил:

– Что-то стряслось?

Обратив, наконец, внимание на источник звука и поняв, чего от него добиваются, мужчина оторопел. Он молча рассматривал возникшего, как ему казалось, из ниоткуда бледного юношу. Всклоченная шапка непослушных тёмных волос, заострённые черты лица, застывшая на губах полуулыбка, свободная неприметная чёрная одежда – мужчина тщетно пытался найти в этих деталях какую-нибудь подсказку.

– Что-то случалось? – вновь прозвучал такой простой на первый взгляд вопрос.

– Наверное… – отводя взгляд от юноши, растерянно ответил мужчина.

– Эм-м, это, в смысле, точно произошло или, наоборот, вряд ли?

– Не знаю, – честно признался мужчина.

– Погоди, это как? – оживился парень. – Ты не знаешь, что с тобой произошло?

– Ну, да… Звучит, конечно, странно, но я, правда, не знаю… Совсем не помню, как здесь оказался и… вообще, кажется, ничего не помню. Даже имени.

– Да ладно, брось, так не бывает. Ты ж помнишь, как разговаривать, стоишь вот ровненько, да и вообще не выглядишь каким-то поломанным. Может, тебе кислород в голову ударил?

– Это как?

– Говорят, такое бывает, когда чистым воздухом давно не дышал. А по тебе сразу видно, что на природе ты давненько не был, иначе бы ты в рубашке и брюках в рощу бы не пошёл.