Новый день

3.08

Первые дни августа одарили меня двумя новостями. Одна плохая, другая тоже.

Начнём с того, что заветный костюм апельсина отдали только что устроившейся девочке-студентке. Видите ли, она активная, в ней много жизненных сил (больше, чем в недавно мёртвом человеке, вот это да, не может быть!), да и для других костюмов она слишком миниатюрная, а вот новый фрукт ей в самый раз. С момента моей смерти справедливости в этом мире не прибавилось ни на грош…

Спонсор второй скверной вести другая студентка. Сегодня твёрдо решил пойти в кафе и всеми правдами и неправдами добиться второго свидания от Карины. За последние несколько дней я до мелочей продумал все возможные диалоги, просчитал десятки вариантов развития событий, прошёл по предполагаемым прогулочным маршрутам, прикинул, в какие кафе/кинотеатры мы можем зайти по пути… да что и говорить, я готов был претендовать на первый поцелуй! В итоге, когда я полный решимости заявился в «Сластёну», Карины там не оказалось. Решив, что ошибся с графиком работы, я вежливо расспросил у незнакомой мне официантки про объект моего воздыхания. Её звали Настя, и она оказалась подругой Карины. Та, как выяснилось, успешно сдала вступительные экзамены и осталась подыскивать себе работу в новом городе, а старое место у нас уступила Насте.

Помимо лучших лет, похищенных в молодости, теперь высшее образование украло мою нечаянную любовь.

Настю, кажется, очень заинтересовала моя персона. И она, идя на поводу у врождённой болтливости, ежеминутно, как бы невзначай, подходила ко мне и осыпала ворохом различных фактов, которые с каждым разом имели всё меньше отношения к Карине и даже к самой Насте.

Я понял, что оказался в эпицентре какого-то водоворота сплетен. Пришлось действовать быстро.

Я торопливо догрыз ненавистное безе (специально заказал, свой нелюбимый десерт, чтобы лучше прочувствовать горечь момента) и, пока Настя обслуживала чей-то столик, я оставил счёт и поспешил на свежий воздух.

Вдохнув полной грудью и с непривычки закашлявшись, я наконец-то почувствовал себя свободным. Что бы это ни значило.

4.08

Наверное, мне, прожившему свою жизнь от и до и оказавшемуся здесь снова, следовало бы постичь наконец её смысл. Не знаю… ума и мудрости у меня, кажется, не прибавилось, и потому я до сих пор убеждён, что весь на первый взгляд такой неуловимый и загадочный смысл жизни, в конечном счете, сводится к одному – осознать себя счастливым. В погоне за такими важными для нас мгновениями мы трудимся, мечтаем, отчаиваемся. И так из года в год. Всё ради главного откровения жизни: «Мы можем быть счастливы!».

Кто после этого посмеет назвать нашу жизнь лёгкой?!

8.08

Честно, когда я отнёс законченную тетрадь в «Угрюмую улитку», то зарекся писать. Но то ли от того, что мои записки исчезли на следующий же день и до сих пор не вернулись на книжные полки литкафе (или ими кто-то удивлённо зачитывается, или их сожгли; понятное дело я тешу своё самолюбие первым вариантом), то ли от того, что вся эта писанина уже вошла в привычку, и дни без неё мне кажутся бессмысленными и потраченными впустую, я начал вторую тетрадь.

Знали бы Слизнёвы, какого монстра они создали…

9.08

Не могу уснуть уже третий час. Кофе в термосе кончился. На улице вот-вот вольёт дождь. Делать решительно нечего. Продолжу ворочаться в постели, дожидаясь рассвета.

***

Кажется, я ненадолго задремал, но то, что сейчас творится на улице, это какой-то кошмар наяву. Прежде никогда не слышал такого грома. Его раскаты длятся по несколько минут, перетекая один в другой, словно и не собираясь заканчиваться. Похоже, будто все вокруг кипит в огромном котле неба. Вспышки молний то и дело освещают мои бледное трясущееся тело, врываясь в окна то справа, то слева.

Я зажёг свет, посмотрел в зеркало – лицо как у покойника. Без всяких шуток. Правда. Как будто я никогда и не оживал. Я очень боюсь… Боюсь, что меня убьёт молнией. Этот страх преследовал меня всю жизнь. И сейчас он ещё сильнее, чем когда-либо.

Так, надо взять себя в руки. Хватит. Как можно бояться смерти, если ты уже умер? Да и когда вообще в последний раз человек погибал от удара молнии? Эти страхи – просто бред. Сейчас я оденусь, выйду на улицу и докажу сам себе, что бояться больше нечего.

Некролог

Вот и прервалась извилистая тропа жизни нашего доброго товарища и отзывчивого соседа Антона. Его бездыханное тело обнаружили утром девятого августа на холме, близ разрушенной деревенской часовни. Там же было решено придать тело земле.

Антон всегда пытался найти независимый и отличный от других путь к познанию себя, тайн жизни и предназначения. Мы верим, что на исходе своих странствий он обрёл те заветные ответы, и наградой за упорные поиски ему станет вечный покой.

Человеку очень сложно принять вечность.

Тем не менее, Антону это удалось.

Эпилог

– Почему я снова здесь?

– А мне почём знать?

– Я же с тобой уже разговаривал!

– И как беседа, удалась?

– Нет.

– Нехорошо вышло, но здесь по-другому и не бывает.

– А здесь это где?

– Здесь – это здесь.

– Замечательно! А почему я снова с тобой разговариваю?

– Значит, тебе есть, что мне сказать.

– Я ухожу.

Один из силуэтов уверено поднялся из-за стола и подошёл к выхваченной качнувшимся в сторону конусом света двери. По комнате прокатился оглушительный щелчок повернутой дверной ручки.

Новый день

Ни свет ни заря

– Нет, никаких больше продлений лицензии, – громко пыхтя, возмущался Савелий.

Он зябко кутался в свой шерстяной коричневый пиджак в старомодную крупную клетку, будто не замечая теплого июньского утра. Мужчина явно нервничал и хотел поскорее сбросить с себя бремя давнего поручения, но пожилой управляющий продолжал упорно сопротивляться.

– Разве можно, Савелий Остапыч, вот так взять и просто закрыть! У нас же тут половина деревни трудоустроена.

Расчёт Савелия на то, что, грянув с решающим визитом в субботу рано утром, он избавит себя от долгих неприятных ему разъяснений, не сработал. Ошарашить управляющего грозным объявлением не удавалось, и тот вот уже полчаса упорно подыскивал всё новые доводы, лишь бы отсрочить неизбежное.

– Крамор, ну что ты как маленький, ей Богу. Ты ж знаешь, я за вашу богадельню столько лет там, наверху, горой стою. Ну нет, пойми ты, нет больше финансирования.

Савелий совсем разволновался и ежеминутно проводил успокоительный ритуал. Он срывал с себя нелепый, не по сезону надетый картуз, который любил больше всего на свете, и несколькими резкими движениями отирал выступившую на лбу и залысинах испарину ветхим серо-голубым платком, затем он поправлял всклоченные рыжеватые волосы и на ставшую неопрятней прежнего причёску снова водружал свою любимую кепку, тем самым завершая ритуал. На этот раз спокойнее ему не становилось.

– Помилуй, Савелий, полдеревни здесь работает!

– Да что ты заладил со своей деревней, у вас и полсотни жителей не наберётся! И где, скажи на милость, все твои работники?

– Как где? – удивился Крамор, почёсывая щетинистую с сединами бороду. – Спят по домам, время-то ещё семи нету. Да и к тому же в них и надобности пока нет. Старушки все почили, Глафира – последняя – пятый день уж как преставились.

– Так скажи, – переходил на крик Савелий, – зачем содержать дом престарелых, в котором нет ни единого старика?!

– А стариков у нас отродясь не было, это же женский пансионат, как от закладки при Алексее Михайловиче было велено.

– Ты мне зубы не заговаривай! – уже не надевая картуза, верещал Савелий. – Постояльцев у вас нет!

– Так сколько стоит, и всякое бывало, – не сдавался Крамор, – а если появятся, что прикажете делать?

– Не появится больше никто! Всё! Закрываем сегодняшним числом ваш пансионат.

– Быть того не может…

Крамор почувствовал себя колоском, сбитым неточеной косой. И, если бы не серо-зелёная стена позади, служившая ему надёжной опорой столько лет, он так и осел бы на поросшем низкими травами дворе. Осоловелыми глазами Крамор невольно продолжал искать спасения то в оплетённых сочными лозами тусклых окнах первого этажа, то на уставшем лице оставившего их благодетеля.

Савелий старался не смотреть ни на стоящего рядом в одном исподнем жалобного Крамора, ни на фасад старинного здания, недовольно нависавшего над ним. Последний всегда вызывал внутри него какой-то неестественный холодок тревоги.

Савелий никогда не пытался разузнать, но не переставал задаваться вопросом, кому в голову пришло построить в здешней глуши такой большой дом престарелых да ещё и сделать его исключительно женским.

Это было по-своему красивое трёхэтажное здание посреди живописного пейзажа, развернувшегося на берегу крохотного, но очень чистого озерца. Оно и дало название близлежащей захолустной деревеньке, жители которой были чуть ли не единственными обитателями этого дома. Случалось, конечно, что сюда ссылали на старости лет какую-нибудь достопочтенную бабулю её не менее достопочтенные родственники. Но происходило такое даже реже, чем Савелий решался посетить это место по терзавшему его на протяжении всей службы поручению. Дело в том, что абсолютно нерентабельная громадина на отшибе района выкачивала из муниципального бюджета последние деньги.

Но то ли из-за личной симпатии к управдому Крамору, то ли из-за страха перед собственной одинокой старостью Савелий так и не решался закрыть дом престарелых. Хотя настоящей причиной его нерешительности могло быть как раз то самое холодящее изнутри чувство. Савелий предпочитал объяснять себе такие необычные ощущения недовольством по поводу странного внешнего вида фасада.

«Это же дом престарелых! – каждый раз возмущался он про себя. –Здесь одни бабули, а они поналепили кругом молодые женские лица, да ещё и чёрте как: тут пара, там пять, над тем окном вообще пусто».

Это было правдой. Помимо узорчатой лепнины, бетонные стены главного входа украшали хаотично расположенные гипсовые лица девушек с распущенными волосами. Весной они скромно выглядывали из зелени вьюнов, затянувших рельефный фасад своими цепкими стеблями, а после становились ещё прекраснее, словно расцветая вместе с сотнями лилово-розовых цветков, устилающих стены в разгар жаркого лета.

Иногда Савелию казалось, что год от года лиц становится больше, и тогда он успокаивал себя одними и теми же словами:

«Ты просто не заметил его в зарослях вьюна… Я же сюда по делу приезжаю, а не рожицы на стенах считать… разве их все упомнишь…»

Но в этот раз, когда Савелий нечаянно усмотрел между двух окон второго этажа белоснежное, точно вчера вылепленное, милое женское личико, стандартный набор доводов не помог.

Внутри будто продуло холодным ветром. Савелий закусил от страха губу и медленно отвёл взгляд от пугающей находки. Он попытался во всех подробностях представить, как за очередную слабость ему устроят разнос и попрут с должности, и, доведя себя до иступлённого отчаяния, что есть мочи закричал на потирающего покрасневшие глаза Крамора:

– Бери доски и чтоб сегодня же вход был заколочен!

Понимая, что решение уже не изменить, Крамор лишь удручённо заметил:

– Ох, не гоже это, Глафиру-то только надысь схоронили…

– А дом престарелых тут причём?! – потеряв всякое самообладание, визжал Савелий.

– Так душа её ещё не вышла, бродит здесь по родным комнаткам, прощается…

– И за что мне всё это! – уходя, простонал ненавидевший суеверия Савелий.

Беспокойные сны

– Сначала я шла по такому широченному коридору, – Эллен демонстративно раскинула в сторону руки, – нет, ещё шире, там спокойно бы разошлись человека четыре. И он такой светлый: ни одного окна, светильников я тоже никаких не помню, но светло, как сейчас на улице.

Иду я, в общем, по этому коридору и рассматриваю стены. Не знаю, чем они меня так привлекли, может, цветом, мне всегда голубой нравился. Где-то краска потрескалась, где-то совсем отвалилась, но ужасным это не выглядело, скорее напоминало большой неухоженный дом… или даже заброшенный… Да, точно! Казалось, что я в заброшенном доме. Там ещё пахло так странно, как у дедушки в сарае, опилками какими-то. И ещё землёй… Да-ааа… как в твоём огороде после дождя.

Так вот, вдруг я слышу: замяучила кошка. Но не как в прошлый раз. А протяжно, прям с надрывом, так Полкан скулит, когда его дедушка с собой не берёт. И не понятно, откуда она кричит с улицы или где-то в доме. Тут я, как обычно, оказываюсь у двери. Она ещё старее, чем была: тёмная вся, щели между досками – хоть заглядывай, но мне почему-то не захотелось. Я только толкнула её со всей силы, а она даже не дёрнулась, будто гвоздями заколочена.

Кошка стала мяукать ещё сильнее, крик был со всех сторон, и я поняла: она просит, что бы я её нашла и выпустила на улицу.

Потом… я опять очутилась у двери, только эта была другая, совсем новая, даже не крашенная. От неё пахло деревом, и мне захотелось к ней прикоснуться. И, как только я дотронулась, дверь тут же открылась.

В комнате никого не было, но зато было очень чисто и уютно. Справа стояли застеленная кровать и тумбочка со стулом, слева – здоровенный, прям до самого потолка, шкаф и столик с резными ножками, похожий на те, что наш дедушка делает. И всё такое чистое, что аж блестит… будто только вымыли, и вода ещё не успела высохнуть. Напротив меня было большое окно, размером почти во всю стену. Мне захотелось посмотреть в него.

На улице я увидела какие-то деревья и красивое озеро. Вода там была синяя-синяя! И она светилась на солнце. Я решила в нём искупаться, но тут снова закричала кошка. Она промяучила: «Выпусти меня!».

Стало так страшно, я побежала по коридору и начала заглядывать в другие комнаты. Какие-то двери не открывались, за другими всё было в паутине или так темно, что ничего не разобрать. Я никого не могла найти, а голос продолжал просить меня о помощи.

Потом… кажется, я спустилась по какой-то лестнице на первый этаж. Там был такой беспорядок: двери нараспашку, в проходе поломанная мебель, и всё такое пыльное или даже грязное. Стало очень неуютно.

Голос ещё пару раз прокричал, но теперь издалека, точно откуда-нибудь с улицы и затих. Я осталась среди пустых комнат совсем одна и испугалась. Не знаю, чего именно я боялась, но мне хотелось поскорее выйти из этого дома. Наверное, переживала, что не смогу оттуда выбраться.

Я стала заглядывать в каждую комнату, в одной из них окно было разбито и заставлено какой-то дощечкой. У меня получилось её вынуть, и я вылезла на улицу.

Я обрадовалась и побежала по высокой траве, но потом решилась оглянуться и увидела большой трёхэтажный дом. Он весь был в красивых сиреневых цветочках, из которых на меня смотрели скульптуры женщин. Такие прекрасные, что я забыла обо всём и уже хотела подойти поближе, чтобы лучше их рассмотреть.

Но тут снова закричала кошка. От неожиданности я попятилась назад, оступилась и упала. А когда открыла глаза, поняла, что свалилась с кровати, запутавшись в одеяле.

Весь рассказ бабушка не переставала улыбаться и живо реагировать на все происшествия, приключившиеся во сне с внучкой, хоть большую их часть она уже и слышала на протяжении последней пары дней. В финале истории она и вовсе от души рассмеялась, что отразилось на лице Эллен нескрываемым детским недовольством. Девочка не находила ничего смешного в своих ночных приключения, целыми днями она переживала и прокручивала в голове эти странные сны, на что бабушка упорно твердила про детское воображение, разыгравшееся на свежем деревенском воздухе.

Однако на этот раз, внимательно выслушав новые подробности, бабушка, неожиданно сказала:

– Чудно! Это же дом престарелых, что в соседнем Озёрном стоит. Его закрыли намедни, начальник какой-то с города приезжал – велел двери заколачивать. Тётя Нина вот теперь совсем без работы осталась…

– Бабушка, а может там кто остался? – оживилась Эллен. – Вдруг там кого-нибудь забыли?

– Да что ты Эляш! Там же одна баба Глаша последние деньки доживала. Так на той неделе и преставилась. Не бери в голову, каких только глупостей людям не снится.

Но Эллен не собиралась упускать единственный шанс разгадать тайну своих сновидений.

– А можно туда сходить, посмотреть, во сне там было красиво.

– Бери деда, пусть чинит свой лисопед, и поезжайте с ним завтра, а то идти туда не близок свет.

– Очень далеко?

– Пешком около часу идти, сначала через Красивое до дороги, по которой ты с дому приезжаешь, а там за холмом по тропинке как раз к Озерному и выходишь.

– Ох, – наигранно вздохнула Эллен, – далековато выходит, да ещё и в гору подниматься. Нет, пойду лучше завтра с Глебом землянику собирать.

– Поди поспела?

– Ребята вчера уже приносили! Кислая немного, но вкусная.

– Ну и славно, витаминчиков хоть наешься, только молочка с собой возьми, я под навесом оставлю, а то голодная убежишь как всегда.

– Хорошо, бабушка, – согласилась Эллен.

Сейчас любая мелочь могла помешать её планам, потому она решила быть как можно более послушной и не привлекать к себе лишнего внимания, дожидаясь следующего дня.

Странная встреча

Вчера у Эллен ещё оставались сомнения идти или нет, да ещё и одной. Но сегодня, когда хорошо знакомый сон заставил её проснуться в семь утра, она поняла: это знак, прямое указание действовать.

Пока Эллен проходила мимо просыпающихся домов соседних деревень, она пыталась припомнить все детали наводнивших её в эти каникулы сновидений. Всё это казалось ей каким-то магическим, и именно это ощущение происходящих с ней мистических событий привлекало её больше всего.

Попутно Эллен пыталась свыкнуться с новой для себя ролью обманщицы.

Раньше она никогда не врала своим деревенским родственникам, не было ни причин, ни желания. Но в этот раз она солгала преднамеренно, почти не колеблясь.

Эллен успокаивала себя: «А что мне оставалось делать, бабушка так далеко идти со мной не смогла бы, вот она и предложила отправиться с дедушкой. Но разве можно с ним туда идти?! Он же не переносит кошек! А во сне мне ясно дали понять, что мне нужно выпустить запертую в доме кошку, а дед, хоть и добрый, был бы не прочь её там оставить. Сказал бы: "А что крыша над головой есть, мышей поди полно, да и вообще это же кошка – надо будет, сама вылезет". Разве объяснишь ему, что она сама меня об этом человеческим голосом просит?!».

Так, почти не заметив длинной дороги, Эллен добралась до Озёрного. Солнце поднималось всё выше над головой и уже хорошенько припекало темноволосую голову, поэтому, когда повеяло водной прохладой, Эллен сразу поняла: «Я на месте».

Озёрное представляло собой десяток ссутулившихся бревенчатых домов, как попало разбросанных по небольшим сочно-зелёным холмам. По внешнему виду этих несчастных зданий было сложно судить: обитаемы ли они или люди давно покинули их и переселились в более крупные посёлки и города.

Первая же возвышенность открыла Эллен прекрасный вид стоящего поодаль от других домов трёхэтажного исполина в сиреневых цветах, и девочка, позабыв себя от восторга, устремилась вниз по высокой траве навстречу воплотившимся снам.

Жгучие стебли диких трав кололи ноги и скрывали в себе невидимые глазу кочки и рытвины, поэтому Эллен пришлось остановиться. Она осмотрелась ещё раз и продолжила путь к заветному дому уже по протоптанной кем-то тропинке, которая тянулась от одной из неуклюжих избушек, наблюдавших за девочкой с высоты своего холма.

Дорога оказалась гораздо длиннее, чем думала Эллен, и, когда её встретили лилово-розовые платья из сотен цветов, которые струились от прекрасных женских лиц, украшавших собой фасад таинственного здания, восхищение, наполнявшее карие глаза, уступило место усталости, сковавшей тоненькие ножки. Эллен присела на брошенные в траве доски и попыталась отдышаться, но тут же наткнулась взглядом на притаившегося напротив крупного рыжего кота, который недовольно смотрел на неё из травы своими дикими ярко-жёлтыми глазами.

Ей стало как-то не по себе, а он продолжал злобно смотреть на неё. Эллен отвернулась, делая вид, что совсем не обращает на него внимания. Тогда кот презрительно зашипел и вскочил на широкую тропинку, разделявшую их. Он весь ощетинился, выгнул спину рыжей дугой и угрожающе распушил свой полосатый хвост. Страшно и красиво одновременно.

Кот злобно замяукал. Словно в ответ, со стороны дома раздалось слабое жалобное «Мяу-уууу».

Эллен тут же бросилась к дому, точно только что вспомнила, зачем она сюда пришла.

Главный вход был наглухо заколочен массивными досками, так что открыть его не было никакого шанса. В одном из окон первого этажа устало скреблась худая пятнистая кошка. Когда Эллен подошла к окну, пленница тихо замурчала.

«Чем бы разбить окно? – думала девочка. – Выглядит оно очень крепким».

И тут Эллен вспомнила, как в своих снах выбиралась на улицу через разбитое окно, заставленное податливой деревяшкой.

Не составило труда найти среди высоких пыльных окон первого этажа одно единственное закрытое фанерой, только держалась она крепче, чем во сне. Пришлось отогнуть несколько гвоздей и поцарапать пальцы. Но Эллен всё же справилась и теперь гордо стояла, рассматривая через разбитое стекло простенький интерьер залитой солнечным светом пыльной комнаты – всё было точно как во сне, и это казалось девочке пугающе невозможным. Мгновенье спустя в приоткрытую дверь вбежала та самая кошка, одним махом она добралась до окна и выскочила на улицу, слегка коснувшись хвостом ног своей спасительницы.

Эллен обернулась и увидела, как встретились наконец-то две любящих души и теперь идут бок о бок по пыльной тропинке, мурлыкая от радости.

Счастливая Эллен улыбалась и не спеша шла за ними. Она решила ещё раз посмотреть на красоту теперь окончательно оставленного всеми дома и, пойдя на поводу у своего хорошего настроения, пошла спиной вперёд, рассматривая изящные шеи скульптур и причудливые переплетения цветущих вьюнков. Эллен только на секунду прикрыла глаза от ослепительного солнца, незаметно выглянувшего из-за белоснежных облаков, и тут же оступилась и, потеряв равновесие, больно упала на локоть.

Утирая слёзы и рассматривая ссадину, она почувствовала, как что-то теплое и пушистое уткнулось ей в бок и громко замурчало. Она засмеялась и, позабыв обо всём, принялась гладить растянувшегося перед ней на спинке благодарного рыжего кота.

На прощанье кот ткнулся пару раз своим влажным холодным носом в её ладони и отправился догонять неспешно идущую по тропинке кошку.

Счастливая Эллен поднялась с земли, отряхнув, как могла, испачканный в пыли сарафан, и, улыбаясь, стала на ходу размышлять, рассказать ли обо всём, приключившемся с нею, бабушке.