Трудно быть «дьяволом»

Засуха дорого обошлась стране. Одни водные бунты в южных провинциях чего стоили, а уж как вспомнишь деревенскую мелюзгу с потрескавшимися от жажды губами, что просила у приехавших подавлять протесты "господ военных" немножко попить… Но ничего, сдюжила Империя, выстояла. Правда, к тому времени с водой стало совсем плохо. Хоть с очищенной, хоть нет.

Жара с каждым годом становилась всё злее. Презревшие опасность фермеры ринулись на северные границы, скупая за бешеные деньги каждый клочок плодородной почвы. Горцы их уже не пугали. Банкротство и голод были страшнее.

Академия предложила проект опреснительной станции, но электричества на него нужно было столько, что пришлось бы пустить на это всю нефть и уголь. Канцлер зарубил идею на корню, и правильно сделал. Опреснённой водичкой полмиллиарда душ не напоить даже теоретически.

Радан вновь обратился к Конклаву, предложив за воду очень и очень немало. Снова получил отказ. И вот тогда Канцлер объявил соседям войну, припомнив им заодно все грехи. И про порчу помянул, чудесным образом поразившую лишь раданские водоёмы, и про дамбы на севере, и про союз с горцами.

А что оставалось делать Его Превосходительству? Связанному по рукам и ногам Пактом, согласно которому Канцлер обязан обеспечивать безопасность и процветание своего народа. Тем более что за последние годы народа существенно прибавилось за счёт присоединившихся, измученных засухой и голодом государств вроде Маратана. И ведь что характерно – не к Конклаву они на поклон пошли, а к пересыхающему, но не сдавшемуся, Радану!

Конклав тоже внакладе не остался, наложив руки на соседний, граничащий на севере с Каганатом Нишакан. Северные широты, пашни, водичка. В довесок – без малого пятьдесят миллионов душ. И хотя это было немало, купающиеся в дефицитной влаге кардиналы ожидали гораздо большего. Ожидали, что к ним побегут все.

Но все не побежали, потому что лидерство Империи неоспоримо. Радан первым изобрёл радио, телефон и печатные станки. Первым провёл индустриализацию, первым исследовал планету, первым поднял в небо самолёты.

И ещё много чего – первым!

Церковники тоже старались не отставать, но труба у них пониже, а дым – пожиже. Надо отдать должное святошам, за последние пару десятилетий крупно вложившимся в науку и промышленность. Наступив на горло собственной песне, они проложили железные дороги, ввели в строй немало заводов и фабрик и даже, говорят, прицыкнули на Инквизицию, чтобы не обижала молодых учёных.

Пустой Престол долго пытался переиграть Радан. Пытался и не мог, пока не упал ему в руки такой шикарный шанс. Но шанс этот – последний, и если упустят его кардиналы, то всё, не угнаться им за Империей. Потому и суетятся святые отцы, потому и гонят на север вооружение и элитные бригады вроде Рыцарей Господних. Потому и строят возле Кристальных озёр гигантские крепости–монастыри, готовясь к долгому противостоянию. Знают они, что воспрянет Радан. Знают и бесятся!

…до военного лагеря дошли быстро. Лагерь был временным, вполне в духе кочевников–ильхорцев. Сегодня он тут, завтра там, и поди разбери, где послезавтра окажется. Но нашлась и на них управа, когда в небо поднялись разведсамолёты. Сверху-то хорошо видно, куда направляются караваны, остаётся только передать артиллерии координаты. И не убежишь от авиации и не спрячешься, разве что в пещеру какую забьёшься, где тебя от взрывов к чёртовой матери и завалит.

Вполне возможно, что группу пытались предупредить, но что толку, если радист убит, а рация уничтожена шальной пулей? Да и вряд ли штаб их разыскивает, списали поди всех подчистую. Тут без обид – не они первые, кто в этой мясорубке сгинул. И не они последние.

Интересно, кто их взял, тууки или джиссары? Остальным сюда хода нет – слишком слабы и не могут претендовать на военные трофеи, разве что в роли младших союзников. Если тууки, то есть надежда, что возьмут в плен. Могут даже фермеру залётному продать если повезёт. Ну а если джиссары – пиши пропало. На ремни порежут медленно и основательно.

Лагерь вонял, как выгребная яма. Грузовиков ильхорцы не держат, предпочитая по старинке передвигаться на быках. Эти чудища под три метра в холке способны шустро таскать на себе под тонну груза. Жрут все подряд, включая людей. Соответственно габаритам и гадят. Норов у них лютый, горцы дрессируют их с детства, нещадно лупцуя и часто погибая под копытами питомцев. У тууков, говорят, только тот мужчиной становится, кто трёх быков объездил. У джиссаров проще, пять врагов жизни лишил – и можешь жениться.

Конвоиры завели отряд в пропахшую навозом, потом и специями юрту. В носу с непривычки засвербело, но чихать нельзя – за такое оскорбление могут убить.

– Сидеть! – прорычали охранники на плохом умвирском. Не дожидаясь реакции, больно ткнули прикладами в спину.

Четверо солдат осторожно опустились на ковёр, выжидательно глядя на развалившегося в центре караван–хана. Подле него сидел старичок–толмач, в углу – ещё кто-то, кого было не разглядеть. Ну и чёрт с ним.

– Кто главный? – заревел хан, презрительно оглядывая пленников. Старичок перевёл, хотя понятно было и так – сказывались ускоренные языковые курсы в разведшколе.

– Я, – разлепил пересохшие губы один из членов отряда.

– Имя и звание!

– Тар Гарна, флаг−лейтенант, – отчеканил офицер.

Флаг-лейтенанту было очень страшно. Но ещё страшнее было показать, что он боится. У горцев слабаков и трусов не жалуют. Сломаешься, прогнёшься – измордуют. Будешь в хлеву спать и помои жрать, пока на четвереньках не забегаешь. А если глянешься кому, то могут и… воспользоваться. Женщины-то все дома остались.

В доказательство им показывали хронику, на которой скулили и пускали лужи вызволенные пленники. Чем такое – пусть лучше убьют, внушали на курсах. А смелого убьют быстро и без мучений.

Караван–хан переглянулся с сидящим в углу незнакомцем. Сделал небрежный жест переводчику – молчи, мол. И внезапно перешел на умвирский:

– Как, сказал, тебя зовут? "Тар" – "воин"? Какой же ты воин, если в плен так глупо попал? Какой же ты командир, если свой отряд мне в руки привёл?

Второе взрослое имя Гарна взял, поступив в офицерскую школу. Имя как имя, офицеру такое и положено. А сменить пришлось, без этого никуда. Нельзя в армии "Гином" ходить, засмеют. Такое только студенту подходит, коим он до начала Великой Водной и был. И не его вина, что группа попала в засаду. Там ведь церковники были, и не простые, а монастырские. Насилу отбились от них, положив половину отряда. Ну а те, видно, ильхорцам сигнал и подали.

Была бы рация, вызвали бы подмогу. На худой конец, накрыли бы себя и врагов артобстрелом. Но нет больше рации, и радиста нет. Лежит радист в ущелье с пробитой пулей снайпера башкой.

– Где служишь, боец? – продолжил допрос хан.

– Второй штурмовой корпус.

Горец запнулся и побагровел, словно от оскорбления.

– Второй штурмовой? А ты знаешь, шакал, что ты мой кровник?! Дочь у меня была, сын, жена одна. Других не заводил, её любил. И вы город мой – бомбами! Жену убило, сына, дочь изуродовало, без руки осталась – кому теперь нужна? Мать, отца – всех с землёй смешало, всех! Кровью умоетесь, собаки, богами клянусь! Я тебя на куски порежу! За дочь, за жену, за город мой, за Диран-Хаш! Долго убивать буду, страшно! По одному, другие пусть смотрят. Что останется – быкам сожрать дадим. Ничего от вас кроме дерьма не останется, айна’хатарра-к’аш!

Гарна знал об этой операции. Год назад армия начала наступление на север, к Кристальным озёрам. Связав Каганат боями в удалённых районах, нащупавший обходные пути через малозаселённую территорию Радан двинул вперёд Корпус. План почти удался. Почти, потому что на пути у имперцев встал Диран-Хаш. Встал костью в горле, плечом к плечу. Намертво встал!

Разведка считала, что состоящее преимущественно из мирных кланов население не захочет и не сумеет противостоять превосходящим силам. И просчиталась. На защиту города поднялись все, включая стариков и детей. Плохо обученные, но готовые стоять до конца горцы отказались пропускать имперцев. По солдатам стреляли из каждого окна, под гусеницами и колёсами рвались самодельные фугасы. Озверевшие танкисты били в упор по хлипким домикам, из подожжённых огнемётами проёмов выбрасывались живые факелы со старенькими винтовками в руках. Совсем молодые ещё факелы. По сути, дети.

Быстро пройти через город не получалось. Корпус остановился, чувствуя, как утекает сквозь пальцы время. До подхода усиленных церковниками воинских кланов оставалось совсем немного, после чего гарантированно начиналась мясорубка. Обойти долину было невозможно. По краям её стояли хребты такой высоты, что на них любой без кислородного аппарата в секунду отдаст концы.

Командование связалось с Генштабом и доложило об обстановке. После короткой паузы пришёл ответ. Корпусу недвусмысленно предписывалось любой ценой продолжать наступление. Не считаясь с потерями – продолжать!

Приказ есть приказ. Развернув реактивную артиллерию, Второй штурмовой отработал по городу из всех орудий. Нет больше упрямого Диран-Хаша. Остались – дымящиеся, полные боли и криков, руины.

…Корпус не смог дойти до озёр. Церковники вгрызлись в землю и ценой больших жертв смогли остановить наступающего противника. Но Империя всё равно захватила обширные, полные рек и водоёмов, земли. С которых в тыл тут же помчались колонны грузовиков–цистерн.

Сейчас Диран-Хаш – территория Радана, и водицу оттуда гонят уже составами. На подходе трубопровод, который позволит разгрузить "железку" для военных грузов. Качают не из рек, их легко отвести. Качают из скважин, ставших одним из главных источников воды для Империи. И бережёт Радан эти скважины как зеницу ока, для чего Второй штурмовой в новом округе и поставил.

Хан вытащил огромный нож. Ловко вертя его в руках, подошёл, оскалившись, к пленнику:

– Ну что, шакал, с кого начнём? Может, с тебя?

Можно и с него. Даже лучше, если с него. Хан в ярости, непохоже, что будет мучить. А вот других, может, и пощадит, пустив кровь ненавистному имперцу. Хотя вряд ли, что пощадит. Никого он не пощадит.

От ужаса живот свело судорогой. Легко думать о быстрой смерти и гораздо труднее принять её по-настоящему. Принять, что это конец, что Нийю он больше не увидит. И вообще ничего не увидит. Никогда.

Хан приставил к подбородку пленника остриё. Ухмыльнувшись, повёл чуть в сторону, рассекая кожу. На ковёр закапала кровь.

– Пощады проси, пёс. Хорошо проси, на коленях. Может, не убью, жить оставлю. Бычье дерьмо выносить.

– Да пошёл ты, быколюб, – выдохнул с ненавистью Гарна. И тут же полетел на пол от тяжёлой, до искр в глазах, оплеухи.

Флаг–лейтенант лежал, вздрагивая от болезненных, по рёбрам, пинков. Почему хан медлит? Почему не убивает? Где спасительная темнота, за которой – конец страданиям?

Откуда-то донёсся тихий голос, удары внезапно прекратились. Гарна открыл глаза и увидел, как горец что-то неразборчиво говорит сидящему в углу незнакомцу. Неразборчиво, потому что голова у флаг−лейтенанта гудела, что твоё ведро. Хорошо врезал ильхорец, качественно. Кадор–кхаром, поди, владеет. Говорят, от таких ударов многие уже не встают.

Таинственный гость, поднявшись, вышел на свет. И хоть в глазах у Гарна троилось, ошибиться было трудно. Это был церковник, брат–инквизитор рангом викария, не меньше. Их красную форму ни с чем не спутаешь, да и серебряное, болтающееся на цепочке Око, сомнений не оставляло.

На висок легла ладонь, по голове разбежалось живительное тепло. Звон ушёл, рябь в глазах пропала. Стало легко и хорошо.

Гарна слышал про эти штучки. На офицерских курсах им рассказывали, ЧТО святоши вытворяют с людьми. Как они это делают – загадка, но вроде бы обучают этому в монастырях, расположенных на востоке Конклава. Особо лекторы эту тему не развивали. Империя – государство светское, а святоши свои способности получают якобы напрямую от Ока, что противоречит науке. Так это или нет – сказать трудно, но ходят слухи, что в имперской армии тоже имеются подразделения, в которых что-то такое преподают.

Сильные руки подняли флаг−лейтенанта и прислонили к деревянному ребру юрты. Церковник поднёс к губам пленника флягу, терпеливо дожидаясь, пока тот напьётся. Он не кричал и ничего не требовал. Он был доброжелателен и смиренен.

Гарна знал и про это. Инквизиторам положено демонстрировать милосердие и отсутствие ненависти к врагу. А демонстрируют они его обычно перед тем, как начинается самое страшное.

Допив воду, флаг−лейтенант перевёл дух.

– Теперь им, – кивнул он на бойцов.

Инквизитор сделал знак охране. Горцы нехотя достали кожаные бурдюки, дав напиться солдатам.

– Вам лучше? – участливо обратился к флаг–лейтенанту церковник. И глаза такие… Так только святоши смотрят, вроде на тебя, а вроде куда-то в бесконечность, где – Око и Великий свет. Интересно, ему и правда жаль пленника?

– Да.

– Хорошо. Пойдёмте со мной.

Церковник помог ему подняться и повёл к выходу.

– А мои люди?

– Останутся здесь. Не волнуйтесь, они находятся под моей защитой.

Ну да, под защитой. Могущей на деле оказаться хуже всех варваров, вместе взятых.

– Прошу сюда, – завёл пленника инквизитор в свою юрту. Внутри стояли деревянный стол, стулья и даже небольшой шкаф, что для местных воинов – дичь полная, потому как не признают они никакой мебели, особенно в походе. В городах, конечно, по-другому, но там и племена другие, которых вечно воюющие джиссары и тууки недолюбливают. Недолюбливают, но жён берут оттуда. И детей своих нередко в города учиться отправляют.

Инквизитор произнёс короткую молитву, не спуская с пленника цепкого взгляда. Не повезло флаг−лейтенанту, не попался он обычному бюрократу, который формально бы допросил, да и пристрелил в чистом поле. Этот, похоже, въедливый. Непонятно только, что ему нужно от фронтового разведчика.

Кроме инквизитора в юрте никого не было. На первый взгляд, оставаться наедине с пленником – глупость и риск. Но это только на первый. Будь он даже без наручников и полон сил, флаг−лейтенант не подумал бы нападать на церковника. Он слишком хорошо знал, на что способна эта братия.

Один, например, ускользнул из плена, притворившись мёртвым. Взял – и остановил сердце, после чего сбежал из морга, попутно укокошив четверых охранников. Инквизиторы – элита Конклава, Гарна они не по чину. Не та у него подготовка, не волкодав он фронтовой и в Гвардии Канцлера не служит, а потому будет сидеть ровно и ждать. Чего – он и сам не знает, но так устроен человек, что до последнего на что-то надеется.

– Если я не ошибаюсь, вас зовут Тар Гарна? – вкрадчиво начал допрос церковник.

Ошибётся он, как же.

– Верно.

– Флаг–лейтенант Второго штурмового корпуса Его Превосходительства Канцлера Имперской армии?

Надо же, как витиевато. Враги обычно так не говорят, для них имперец – он и есть имперец. Интересно, издевается или любит точность? Но непохоже, что издевается. Нет в его голосе ни насмешки, ни злобы, только лишь спокойная внимательность.

– Да.

Кивнув, инквизитор сделал пометку на листе. Задумался на секунду, словно концентрируясь. Похоже, что простые вопросы кончились. Похоже, что сейчас начнутся… прения сторон.

– В чём заключалось ваше задание? Что ваша группа делала за линией фронта, да ещё так далеко?

Тишина.

– Я прошу вас ответить. Я не хочу брать грех на душу, не хочу прибегать к насилию. Но я сделаю это, если вы не оставите мне выбора.

Гарна молчал. Вздохнув, церковник пошевелил губами, обращая взор к потолку. Он просил прощения к Ока за то, что собирался сотворить с пленником.

Инквизитор встал. Подошёл к Гарна, встряхнул кистями рук. Коротко, без замаха, ткнул двумя пальцами пленнику в ногу.

…боль. Дикая, раздирающая агония. Такая, будто конечность проткнули раскалённым копьём, пустив вдогонку ток. Гарна заорал, в глазах потемнело. Так больно ему не было никогда.

– Я повторяю вопрос. Что ваша группа делала возле объекта Конклава? Что вам известно о нём?

Всё-таки объект Конклава… Да ни хрена о нём, если честно, не известно. Щёлкнул разведсамолёт сверху стройку, передал фотографии в штаб, а оттуда их переслали в отдел разведки с пометкой "разобраться и доложить". А кто будет разбираться, когда текущих дел – море, да ещё и некомплект в связи с потерями?

Потому и вызвал командир к себе вчерашнего студента, потому и отправил его в глубокий тыл. Кое-какой опыт у Гарна был, но так далеко его ещё не заносило. Впрочем, солдат вопросов не задаёт. Солдат – выполняет, даже ценой жизни.

И ведь самое обидное, что почти всё получилось! И до точки без приключений дошли, несколько раз разминувшись с патрулями. И объект нащёлкали с удачных ракурсов, благо он находился в ущелье, которое сверху отлично просматривалось. Даже в штаб передали, что всё в порядке. Возвращается группа, и не пустая – с гостинцами, а подробнее – при встрече, ибо приём в горах, прямо скажем, хреновый, да и пеленгаторы не дремлют.

Гостинцы, правда, так себе. Как было неясно, что на объекте творится, так и осталось. Грузовики какие-то, домики деревянные вроде казарм, несколько автоцистерн. В центре – большая скважина, накрытая маскировочной сеткой. От неё к ближайшему строению проложены трубы, туда же протянуты провода от стационарных генераторов.

По периметру – пара церковных зениток, шугнувших разведсамолёт. Ещё в наличии пропускной пункт и караулка с ильхорским охранением. Ни святош, ни походной церкви группа не разглядела. Хотя с них станется и горцами обрядиться, проворачивали уже такие фокусы.

В общем, понятно, что ни черта непонятно. Единственная версия – Конклав возводит поближе к границе насосную станцию для снабжения войск. Идущие из тыла автоцистерны – штука уязвимая, раздолбать их можно в два счёта. Зениток же у церковников мало, да и не достают они до новейших имперских ракетоносцев.

Интересно, отчего инквизитор так интересуется объектом. Что такого Империя может про него знать? Насосная станция упрощает логистику и может послужить опорной точкой для наступления, но скопления сил в районе не наблюдается. И потом, чем они в узкой долине будут прикрываться от ракетоносцев? Для которых концентрация войск – кусок лакомее некуда?

Ракетоносцы… Удивила тогда Империя церковников, умудрившись в полной тайне от Конклава построить и испытать звено тяжёлых самолётов, разящих врага почти с трёхкилометровой высоты. Проект "Сокол", как полгода назад сообщили по радио, застал противника врасплох и позволил Радану укрепиться на новых рубежах, в крошку перемалывая войска противника.

В штабе поговаривали что чуть ли не весь Четвёртый сектор был брошен на охрану проекта. Что гвардейцы сделали невозможное, скрыв от врага сам факт существования "Сокола". Как – никто не знает, но Гвардия – на то и Гвардия, чтобы воплощать в жизнь немыслимое. Потому и мечется теперь Конклав, корчась от ракетных ударов. Потому и клепает примитивные зенитки, которые разве против разведсамолетов и годятся. Потому и проигрывает!

Так чего же хочет церковник? Что такого мог узнать флаг−лейтенант, чтобы сам инквизитор сейчас его допрашивал? Или не так прост тот объект, как кажется? Или есть у него двойное дно, которое разведгруппа ненароком могла обнаружить?

Допрос продолжался несколько часов. Инквизитор не менял тона и не сбавлял темпа, он задействовал всё новые и новые болевые точки, делая мучение невыносимым.

– Что ты знаешь об объекте? Какую информацию вы собирали? Сколько групп действует в этом районе? Ты знаешь, ты должен знать хотя бы что-то. Не сопротивляйся, ты всё равно расскажешь всё. Не здесь – так в штабе провинции. Не молчи, флаг−лейтенант, этим ты только усугубляешь своё положение. Не молчи!

– Чего ты хочешь? Чего?! – взорвался, не выдержав, Гарна. – Я во всём признаюсь, всё подпишу! Что тебе сказать? Что штаб знает про объект? Да знает, знает! Всё знает! Только скажи мне, что он знает, а я потом – тебе! Тебе, в штабе, в Авриуме, всем, кому хочешь! Только не надо больше, не надо, не надо!

Он не говорил – выл, захлёбываясь слезами. Сломал его церковник, растоптал, и от этого было ещё горше. Всё бы он рассказал, если б знал. Всё бы выложил, потому что нет у него сил такой муке сопротивляться. Он и так разболтал про задание и про фотографии, да только мало этого. Не верит ему инквизитор, ищет второе дно. Но нет его, этого дна!

Гарна не чувствовал тела, он был уже на грани. Ещё немного – и не выдержит, остановится сердце. Непонятно, пугает это или успокаивает. Ещё тычок, ещё лишь один тычок – и конец мучениям.

Но отправиться к праотцам ему была не судьба. Слишком опытен и искушён был брат–инквизитор, слишком хорошо знал своё дело. Он вылил на пленника ведро холодной воды и снова положил на висок руку. Флаг–лейтенант тяжело застонал и посмотрел на мучителя мутным взглядом. Почему церковник остановился? Что задумал?

Посмотрев за спину Гарна, инквизитор сделал кому-то приглашающий жест. С трудом обернувшись, офицер увидел, как ильхорцы заводят в юрту солдат. Его солдат! Флаг–лейтенант понял всё. Он рванулся к своим, но тело не слушалось. Ему оставалось только беспомощно наблюдать.

Горцы ударили бойцов по ногам, опустив их на колени. Вытащили, приставили к шеям отточенные ножи. Церковник закрыл глаза и замер, произнося про себя молитву. Молился он долго, почти минуту. Открыв глаза, ткнул пальцем в одного из пленников:

– Этого.

Глотку солдата легко рассекла закалённая сталь. Брызнула кровь, боец упал на пол и захрипел, зажимая руками располосованное горло. Инквизитор смотрел на это не мигая. Это у них заведено так – на грехи свои смотреть, не отворачиваясь. Иначе не простит Око, припомнит на том свете, когда в ворота Райского сада душа постучится.

Гарна попытался вскочить, но вместо этого обессиленно рухнул со стула. Он заорал и выматерился, проклиная своего палача, но тот невозмутимо пропустил ругательства мимо ушей.

– Мне очень жаль, что пришлось прибегнуть к таким методам. Но ты – ты не оставил мне выбора своим упрямством. Этот объект имеет большое значение для Конклава, и я не верю, что разведгруппа оказалась здесь случайно. Скажи мне, что вам известно и всё закончится. Даю слово.

– Я не знаю ничего! – закричал, с трудом подняв голову, Гарна. – Я клянусь тебе – не знаю! Самолёт сфотографировал стройку и передал в штаб, нас прислали, чтобы выяснить. Это всё! Мы даже фотографии перекинуть не успели, хотели к границе выйти. Потом засада, радиста убили, рацию прострелили, мы четверых потеряли, еле ушли. Думали – оторвались, оказалось, что нет. У вас же записи наши есть, плёнки, зачем мне врать? Зачем?!

– Хотелось бы верить, да не могу, – покачал головой церковник. – Ваши записи и плёнки ничего не доказывают. Мы знаем, что вы изучали объект, но вот почему – этого мы знать не можем. А нам очень надо это понять! Прости меня за мой грех, флаг−лейтенант. Не для себя совершаю, сам понимаешь.

Инквизитор кивнул на следующего бойца:

– Этого…

…Караван–хан пришёл уже за полночь. Откинув освещённый светом лун полог, зашёл, пригнувшись, внутрь. Посмотрел довольно на узника. Вон он, в углу, лежит ничком на куче кишащего клопами тряпья, не обращая внимания на адский зуд. Пусть мучается, пусть дружков боевых вспоминает, которым шею от уха до уха раскроили. Не всё имперцам с воздуха города утюжить. Бывает и наоборот!

Жаль, что не дали паскуду к Хатару отправить. Но нельзя ослушаться инквизитора, у которого – печать Совета, дающая неверному высшую власть в караване. Нужен ему имперец, не велел он его трогать. И как ни хочется караван–хану кишки им обоим выпустить, церковнику он подчиняться будет во всём. Иначе – голова с плеч и у него, и у родни. Ослушаться старейшин – грех непростительный, за это карают семьями и даже кланами.

– Что, спишь, хатарово отродье? Вставай!

Он не спал. Да и как уснёшь, когда у тебя на глазах товарищей твоих, как свиней?..

Флаг–лейтенант с усилием поднялся. Выпрямился, одёрнул испачканную кровью форму. И пристально, с ненавистью, уставился прямо в глаза ильхорцу.

– Смелый, да? – ухмыльнулся хан и, резко выдохнув, ударил пленника под дых. Ударил хорошо, с оттяжкой, но так, чтобы не убить. Нельзя убивать.

Охнув, Гарна рухнул на грязный, земляной пол. Прижал к груди колени, отчаянно пытаясь вдохнуть.

Сильная пятерня схватила за волосы. Потащила вверх так, что из глаз брызнули слёзы.

– Думаешь, убивать буду? – рассмеялся, поставив пленника на ноги, хан. – Не буду, даже если попросишь. В штаб провинции тебя повезут, к старшим. Там тебя по косточкам разберут, пока не заговоришь. Я потом приду, смотреть, как у тебя мозги выжигать начнут. Как под себя ходить начнёшь, как совсем животным станешь!

Отвезут в штаб провинции… Прямо в любящие объятья старших инквизиторов, которые любого заставят слюни пускать. Что же он им так дался?