Ногайские предания и легенды

Наверное, его мечта о богатом табуне и исполнилась бы, если бы князья не сговорились и не решили сообща покончить с Железной Рукой. Дуйсемби, узнав о княжеском сговоре, смирил свой гнев и простил дочь – он-то и предупредил зятя, что князья затеяли облаву. А на следующее утро княжеские воины уже преследовали Железную Руку по всему Пятигорью и берегам Кубани. Они прикончили всю его свиту и, наконец, загнали его самого на вершину горы Далабас, куда вела лишь одна дорога – настоящая западня! Железная Рука оказался на краю глубокой пропасти, а по дороге мчались вооружённые всадники и обступали его со всех сторон. С одинаковой яростью конь и всадник наблюдали за тем, как все ближе подступают насмехающиеся враги.

– Железная Рука, слезай с коня, ты – наш пленник. Но если скажешь, где спрятаны наши скакуны, мы подарим тебе жизнь!

Погладив в знак дружбы захрапевшего коня, Темир-Кол захохотал в ответ и погнал своего спасителя по кругу, чтобы враги не набросились на него.

Тогда выступил вперёд сын могущественного мурзы Мансура молодой Айтек – он многим храбрецам сократил жизнь.

– Я знаю, что ты, собачье корыто, – трус, вор и предатель! Если ты не таков, выходи на честный поединок, я хочу посмотреть, каков ты в бою!

Железная Рука знал, что как только он возьмётся за оружие, остальные накинутся на него и свяжут – и он ещё сильнее захохотал, продолжая кружить на коне. Но недолго торжествовал его обидчик Айтек.

– Всевышний свидетель! – раздался грозный крик Железной Руки. – Я никогда не затыкал рот спесивым людям. Но я не успокоюсь, пока ты, Айтек, не заберёшь свои слова обратно! – И он направил в его сторону коня.

Ошеломлённые преследователи стали очевидцами того, как храбрый джигит выхватил аркан, привязанный к седлу, и на полном скаку метнул в Айтека; князь не успел моргнуть, как петля сдавила ему горло… Ещё мгновенье – и заарканенный-пленник с отчаянным криком полетел в пропасть, догоняя своего бесстрашного противника.

И никто не узнал тогда о гибели Железной Руки, посрамившего могучих князей. В горах преследователи Темир-Кола обнаружили табун и табунщику отрезали язык и уши, чтобы-тот не болтал о подвигах «собачьего корыта».

Мало кто подозревал в то время, что Железная Рука был зятем чеботаря и счастливым отцом. После его гибели чеботарь Дуйсемби убрался с семьёй из родных мест и поселился неподалёку от аула знаменитого на весь край султана Аман-Гирея. Едва Джелалдину – сыну Железной Руки – исполнилось пять лет, а Ботай, его дочери, два года, скончалась их мать, бедная Карашаш. Воспитание сирот легло на плечи горбатого чеботаря, но жизнь уже давно была ему не в радость. Столько страданий и лишений претерпел бедный старик, что рад был найти покой в могиле, но тогда остались бы без опеки его малые внуки.

Бедная лачуга чеботаря была в нескольких верстах от аула Аман-Гирея – богатого и почтенного султана6. Его многочисленные стада и отары привольно паслись в долинах реки Кумы. Почитаем был султан и в ногайском крае, и за его пределами: у черкесских князей и у дагестанских шамхалов7; с правителями далёкой Дигории он был в родстве, а князьям Большой Кабарды приходился зятем – распригожая Айша, княжеская дочка, была его женой.

Султанский род Аман-Гирея восходил к исчезнувшим ныне ногайским ханам, которые царили некогда во всех уголках обширного кавказского края, их высокородные потомки жили среди разных народов и считали себя братьями по крови, хотя общались довольно редко: на больших торжествах или во времена крутых перемен.

Аман-Гирей, возвысившийся среди знати благодаря своей хитрости и богатству, имел влияние на всех своих родственников, а это были весьма влиятельные люди. Дом его славился хлебосольством, и целый год к нему съезжались кунаки из разных мест.

Иногда кунаки приезжали по делам, но часто его дом становился прибежищем праздных гуляк и любителей шумных пирушек. Редко когда он выражал свое неудовольствие, поскольку гости – даже самые незваные – ничуть его не обременяли. Все, кто посетил когда-либо: этот дом,, поражались радушию хозяина: гостей всегда приглашали на охоту и одаривали щедрыми подарками…

В жизни у Аман-Гирея была лишь одна печаль: судьба не дала ему сына, и была лишь одна радость – его раскрасавица-дочь. Ей и отдавал он всю свою любовь, о её счастье и молился коленопреклонённо: да ниспошлёт ей небо радость и благополучие. И, конечно же, мечтал он о том, чтобы обрести в один прекрасный день достойного зятя. Но кто бы мог подумать, что судьба сблизит надменного султана с жалким и нищим чеботарём – неисповедимы пути твои, вседержитель!

Чеботарь Дуйсемби выбивался из последних сил, чтобы прокормить себя и маленьких сирот. Нужда по пятам преследовала горбуна, но он не падал духом.

Была у него лошадка с арбой, несколько овец, мяса которых едва хватало на зиму, да с десяток коз, поивших детей молоком. Кроме чеботарского дела Дуйсемби занимался знахарством, и многим приходившим к нему людям помогали его снадобья, а часто он и сам ходил по аулам… Летом Дуйсемби заготавливал сено и возил дрова, чтобы не замёрзнуть в своей убогой полуземлянке – их ещё называли саклями, что означает «оберегающее жилище». Зимой семья чеботаря спасалась в ней от холода. С едой в зимнее время было плохо, но дети забывали обо всём, слушая сказки – Дуйсемби знал их множество. А иногда он брал в руки домбру и пел протяжные ногайские песни. Дети, словно заворожённые, слушали старика, и воображение уносило их в те далёкие времена, когда смелые джигиты защищали родной край от жестоких врагов и не давали спуску своим чванливым ханам.

Дуйсемби, перевидавший на своем веку вдоволь горя, мечтал, чтобы внук, как и он сам, занялся мирным ремеслом. Он часто сажал его рядом и учил всему, что знал сам.

– В жизни, сынок, всё пригодится. Учись держать в руках шило и ножницы… Мой отец научил меня этому, и вот до самой смерти я добываю своим ремеслом кусок хлеба, – приговаривал Дуйсемби.

Дуйсемби очень огорчался, видя, что мальчику не нравится его занятие. Совсем не бездельник, он всё-таки больше всего любил смотреть в окно или слушать рассказы деда о героях песен и легенд. Старик страдал от того, что не мог рассказать внуку о судьбе его отца, а Джелалдин, надо сказать, донимал его расспросами.

– Разбойники убили твоего отца Темир-Кола, и он, бедный, так и не увидел вашего сегодняшнего дня. – После этих непонятных слов Дуйсемби замолкал. А дети, думая, что их дед тяжко страдает, и страдая сами от своего сиротства, довольствовались тем, что знали об отце.

В летнее время старик ездил в аул вместе с детьми. Возил их на торжества и праздники, брал с собой и тогда, когда доставлял в аул снадобья для больных.

Благословенная пора – лето! Вокруг их дома пахло цветами и травами. Пышно зеленел лес вокруг высокой горы, прилегающей к их дому. Всё семейство отправлялось с утра пасти скот, а заодно и собирать лекарственные травы: на склонах горы Кинжал их было видимо-невидимо.

Джелалдин, оставляя позади старика и сестрёнку, гонялся за быстроногими козами. Они взбирались на самую вершину, а Джелалдину только того и надо было. Горбун Дуйсемби не мог подняться так высоко, а сестрёнка была мала и боязлива.

Затаив дыхание, Джелалдин смотрел вниз, восхищённый красотой и безграничностью открывшегося ему мира: в каждом его уголке мальчику хотелось побывать. Насытившись этими мечтами, Джелалдин вытаскивал из кармана свирель и играл сочинённую им самим мелодию… Ах, как хотелось ему, чтобы все в округе слышали его, как хотелось, чтобы все его видели… Забыв обо всём на свете, Джелалдин спускался вниз, когда солнце уже заходило… Рассерженный старик набрасывался на него с упрёками:

– Ах ты негодник! И где тебя только носит! А если бы зверь напал на тебя, что бы ты делал?! – Джелалдин, чтобы смягчить гнев деда, показывал ему собранные травы:

– Акай8, а я вон сколько зверобоя нарвал! И душицы вон сколько! Ты же сам говорил, что на вершине горы травы намного лучше! А вот и та – с белыми цветочками, про которую ты говорил, что она помогает от одышки… Тебе же нужно её пить!.. – И мальчик показывал старику травы, от которых у того сразу же проходил гнев: он бережно брал их в руки, разбирал и благодарно смотрел на смышлёного внука.

– Молодец, сынок, это тебе всегда пригодится, люди ведь благодарны тем, кто знает средства от болезней.

– Опять, дедушка, он тебя обманывает, надо же его поругать за то, что он так долго заставил нас ждать, – говорила тогда сестрёнка.

– Твоя правда, дочка! Надо бы поругать, – соглашался старик и отводил детей в свою ветхую саклю.

Её большую часть занимал широкий тахтамет, на котором они все спали – на тахтамете лежала циновка из куги, войлочные старые ковры, три подушки; в дальнем углу старик занимался своим сапожным делом: здесь были разбросаны колодки, на столике лежали молотки, ножи, крючки. В другом углу сакли стоял кованый кубанский сундук, который старик никогда не открывал при детях, и что в нём, они не знали. Тут же на стене висела двухструнная домбра старика, на полке хранились высохшие пучки трав и различные склянки для лекарств. Возле дверей, у очага, где всё было таким закопчённым, висела почерневшая очажная труба, из которой выглядывал хвост очажной цепи, на которую вешали чугунки.

Пока старик с Джелалдином загоняли овец и коз, маленькая Ботай хлопотала по дому. Она приносила воду, подбрасывала к очагу сухой кизяк, и, раздув тлеющие с утра угли, готовила чай из высушенных трав.

С наступлением темноты семья собиралась за круглым столом-сыпре и ужинала. Набегавшись за день и проголодавшись, дети за обе щёки уминали чёрствые кукурузные лепёшки с кислым овечьим сыром и запивали их забелённым чаем. Поев, Дуйсемби принимался за своё сапожное дело, а Джелалдин устраивался рядом, подавал деду инструменты, а иногда и сам что-то мастерил. Его, конечно, тянуло на улицу, но нужно было помочь деду, и он делал всё, что мог. Ботай же, помыв посуду, стелила для всех постель

Дуйсемби работал до глубокой ночи, при свете луны или светильника, заполненного нефтью, а иногда рассвета, если его торопил заказчик…

Когда приходила пора сдавать свою работу, дети отправлялись в аул вместе с дедом, что было большой радостью для них. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с праздником, но дети любили бывать в ауле: и в обычные дни особой жизнью жили аульчане, и совсем другие развлечения были у аульской детворы. Поражали брата и сестру просторные дома, совсем не похожие на их бедную саклю, а особенно – княжеские хоромы в центре аула. Двухэтажное строение, покрытое красной черепицей, казалось детям сказочным.

Вокруг дома, в пристройках с земляными крышами и в войлочных переносных кибитках, жила прислуга князя – это и были главные заказчики Дуйсемби. Вместе с детьми он обходил их жилища, заносил им чувяки и сапоги, а взамен брал кожу, муку и другие необходимые продукты.

Однажды шил он обувь и для маленькой княжны, единственной дочери князя Аман-Гирея.

В тот день дети впервые увидели одетую в шелка девочку. Джелалдин и Ботай были восхищены и красивой одеждой, и белизной кожи, и поведением маленькой княжны. Девочку вывели к ним, чтобы Дуйсемби снял мерку с её ноги. Она была ровесницей Джелалдина и, может быть, поэтому с любопытством разглядывала детей.

– Как вас зовут? – спросила она звонким: голоском, Джелалдин и Ботай как будто воды в рот набрали, молча глядели на неё, боясь шевельнуться, а она подошла к ним, оглядела и, тронув пальцем, сказала:

– Вы что же, боитесь меня? Я не кусаюсь, – сказав так, она рассмеялась и снова тронула их пальцем.

– Ну как же вас зовут? – повторила она.

– Его, дочка, – Дуйсемби показал на внука, – зовут Джелалдин, а её, – он кивнул на девочку, – зовут Ботай.

– Джелалдин, Ботай, – несколько раз повторила княжна. Девочка не обращала никакого внимания на чеботаря, и ему так и не удалось бы снять мерку, если бы в это время не появилась мать молодой княжны, высокая статная женщина в зелёном платье и шапке, похожей на башенку. Она отвела девочку в сторону и велела ей постоять хотя бы минуту смирно. Дуйсемби, раболепно согнувшись и не касаясь ножки княжны, снял мерку.

После этого мать показала ему красивый, расшитый золотом чарык из красного сафьяна:

– Сможешь ли ты сшить такой же? Этот чарык привезли купцы из Анапы, но наша дочь растёт – и мы не можем ждать, когда они приедут снова: девочке нужна обувь для дома. – Гордая женщина смотрела поверх головы Дуйсемби.

– Госпожа, я постараюсь, но не знаю, получится ли чарык таким же, как шьют в Анапе, – тихо вымолвил Дуйсемби, беря в руки обувь.

Чарык Дуйсемби получился ничуть не хуже того – анапского. А когда чеботарь привёз свою работу в княжеский дом, случилась история, о которой долго помнил восьмилетний Джелалдин.

Обрадовавшись чувякам, маленькая княжна побежала по дорожке и упала. Она чуть было не расплакалась от боли, но в этот момент поспешивший ей на помощь Джелалдин подхватил её на руки.

Никто не ожидал от босоногого мальчишки этакой дерзости, и наступила всеобщая растерянность: не благодарить же оборванца, осмелившегося прикоснуться к луноподобной госпоже! Старик Дуйсемби был напуган проступком внука и неминуемой расплатой, которая тотчас и наступила… Из дома выбежал князь и на ходу отвесил подзатыльник распорядителю, а Джелалдина отдубасил так, что тот оказался на земле.

Схватив дочь за руку, князь возопил:

– Не сметь прикасаться к своей госпоже! – и, смерив всех гневным взглядом, увёл в дом плачущую девочку.

Джелалдин так и не понял, что плохого он сделал, хотя дед всю дорогу говорил о том, что простолюдин не должен приближаться к высокой особе. Тогда-то чеботарь и проговорился о том, что пример отца, всю жизнь враждовавшего с князьями, должен был бы послужить уроком Джелалдину.

Джелалдин не раз потом заговаривал об этом, но дед твердил, что такого разговора просто не могло быть. И всё же тайное становится когда-нибудь явным – скрыть свою тайну не смог и старый Дуйсемби, А случилось это тогда, когда мальчик подрос.

Познакомившись на одной из ярмарок с сыном мельника Исхаком, Джелалдин подружился с ним. Выполнив домашнюю работу, он спешил в аул, чтобы повидаться с другом. Они забирались с Исхаком на гору, с которой сакля чеботаря казалась птичьим гнездом.

Где только не бродили юные удальцы! Побывали в удивительной пещере, на самой вершине горы, и у дальнего родника… Они любили охотиться на куропаток, ставя самодельные силки, и сидеть у костра, готовя птичье мясо и рассказывая друг другу легенды о молодых батырах, не боящихся всевластных князей. Спали они здесь же, под открытым небом, а утром возвращались домой, ожидая от родителей порядочной трёпки.

В один из таких вечеров, сидя у костра, мальчик по имени Казий, сын муллы, научившего Джелалдина многим молитвам, рассказал такую историю:

– Говорят, что в наших горах давным-давно жил бесстрашный джигит по имени Темир-Кол – Железная Рука…

Когда Джелалдин услышал имя своего отца, у него гулко забилось сердце…

– Так вот, Железная Рука уводил у богачей красивых скакунов и прятал их в пещерах. Всем он насолил и не мог, конечно, ожидать пощады. Когда его окружили на вершине скалы и прижали к краю пропасти, он, чтобы не попасть в плен, бросился вместе с конём в пропасть…

– Вот джигит так джигит! – восторженно воскликнул Исхак, сын мельника.

* * *

Джелалдин крепко подружился с Исхаком. Целые дни проводили они вместе, а по ночам укрывались на мельнице. Здесь их никто не беспокоил. Отец Исхака, мельник Бектемир, уходил на ночь домой, и на мельнице оставался только работник. Слушая скрип мельничного колеса и монотонное журчание Кумы, они смотрели на высокое звёздное небо и мечтали.

Наутро им обоим доставалось от родителей. Мельник Бектемир ругал Исхака на чём свет стоит, а иногда угощал и палкой, Дуйсемби, хотя и не подымал руки на внука, ругал нещадно, скрывая за своими грозными наставлениями постоянно растущее беспокойство. Он понимал, что его внук упрям: что задумает – сделает, но радоваться ли этому?! Хорошо, конечно, что Джелалдин держится молодцом и не дает себя в обиду, но… Но как бы не унаследовал он строптивый характер отца – не напрасны, он чувствовал, эти опасения.

Джелалдин часто уходил в горы и ночевал там. А однажды он пришёл на рассвете и, бросив возле очага пару убитых куропаток, сказал:

– Какая история со мной случилась, акай!.. Вчера я загнал коз, а потом мы с Жийреном пошли проверить силки. Три куропатки попались. Стемнело в лесу, и я решил заночевать у костра. Тихо вокруг, спокойно… И вдруг я вижу, как мой Жийрен весь затрясся… Что-то неладное, думаю. Огляделся по сторонам, никого нет. Съел я куропатку, а Жийрен так и жмётся ко мне. Думал я лечь, но увидел, что за деревьями чьи-то глаза блестят. Сперва перепугался и даже палку схватил, но глаза исчезли – и Жийрен успокоился. Тогда я накидал побольше веток в костёр, слава аллаху, их целый воз был рядом. Но уснуть уже не мог и всё же, когда костёр стал гаснуть, задремал… А проснулся от ржанья Жийрена: гляжу, он трясётся весь, и в чаще снова глаза видны. Я взял горящую головешку и кинул в кусты – тогда-то и увидел волчью голову. А уснуть так и не смог…

– Вот видишь, сорвиголова, а если б он тебя съел?! Говорил же тебе – не выходи из дому по ночам!..

Дуйсемби, как и положено, отругал внука, но в душе порадовался за храбреца: и в ночном лесу не оробел, и волка не испугался!..

– Ярабий9! Значит, на горе волк, чтоб ему пропасть, теперь и козам опасность грозит, и Жийрену – надо, как видно, ружьё твоего отца достать. Слышал, как по ночам пастухи стреляют?

Это для устрашения зверя…

– Акай, у нас есть ружьё! Чего же ты раньше об этом не говорил?! – Джелалдин был поражён.

Дуйсемби досадовал, что выдал невзначай тайну, хранимую столько лет, и совершенно потерялся, когда Джелалдин спросил:

– Так мой отец был охотником?

Дуйсемби подумал о том, что ничего невозможно утаить от внука, и, словно подтверждая эту мысль, как гром, прозвучал ещё один вопрос Джелалдина:

– Скажи, акай, а ты никогда не слышал про подвиг Железной Руки?

– Замолчи! – не сдержал гнева Дуйсемби. – Не хочу даже имени его слышать! Разве это подвиг – оставить детей сиротами?!

Раскрыв от удивления рот, Джелалдин замер, собирая мужество для решительного вопроса:

– Так мой отец совершил подвиг? Почему же ты скрывал это от нас?

– Потому что… – задохнулся от гнева Дуйсемби. – Пусть земля будет ему пухом, но человеку не пристало так жить! – У него вырвались эти слова, и Джелалдин – четырнадцатилетний мальчик, лишённый даже памяти об отце, – почувствовал себя оскорблённым.

– Не говори плохо о моём отце! – крикнул он и выскочил из дому.

Дед обеспокоенно поспешил за ним, но Джелалдин, не останавливаясь, бежал к реке.

– Сынок, вернись, вернись! – прокричал Дуйсемби сквозь наворачивающиеся слезы, но Джелалдин не слышал его слов.

– Что случилось, акай? – прибежала на крик Ботай.

– Обидел я Джелалдина, надо его вернуть, – проговорил дед и, взяв Ботай за руку, пошёл в сторону реки.

С трудом они отыскали лежавшего в траве мальчика. Горестно всхлипывая, он бил по земле кулаками.

Усталые, они вернулись домой. Усадив детей на тахтамете, Дуйсемби раскрыл сундук и неторопливо начал свой рассказ.

– Дети мои, Джелалдин и Ботай, вы теперь взрослые и вряд ли помните, какими вы были, когда оказались у меня на руках. А отца вы и совсем не знаете, и я хотел, чтобы вы никогда о нём не слышали, потому что много опасностей подстерегает тех, кто носит его имя… Но мало кто знает о том, что у Темир-Кола, вашего отца, остались дети. Он причинил много зла самым почтенным людям, и они жестоко расправились с ним…

– Наш отец погиб? – тихо спросил Джелалдин. Недовольный тем, что его перебили, Дуйсемби укоризненно посмотрел на внука.

– Да, у него было немало врагов. И если б они знали, что Темир-Кол оставил потомство, то отплатили бы и вам – таковы законы мести. Сами того не ведая, вы могли навлечь на себя беду. И надо ли вам было знать, что на свете есть злые и жестокие люди. Ведь отец ваш невиновен в том, что происходил из презренного племени казыварцев…

И Дуйсемби поведал своим внукам историю их отца Темир-Кола по прозвищу Железная Рука, бывшего последним вождём племени казыварцев, рассказал о том, как тот бросил вызов князьям и как героически погиб в горах.

Ботай, потрясённая рассказом деда, тихо плакала, но Джелалдин не проронил ни слезинки: глаза его горели ненавистью. Он и раньше задумывался над тем, почему судьба, сделавшая их сиротами, так немилосердна. Но теперь он был горд, что у него такой отец.

– Я отомщу за него! – тихо проговорил он.

– Вот этого-то я и боялся больше всего, – произнёс Дуйсемби, подсаживаясь к Ботай и нежно гладя её по голове. – Дети мои, не говорите никому, что вы дети Темир-Кола. Иначе не миновать вам беды. Я, Джелалдин, только об одном прошу тебя: пожалей мою старую голову! Поклянись мне, что никогда не будешь хвастать именем отца! – И Дуйсемби с мольбой посмотрел на внука.

Джелалдин молчал, но в душе его кипели страсти: он уже видел себя героем, мстящим за отца, и не мог, хотя и жалел деда, поклясться ему в смирении.

– Прошу тебя, Джелалдин! Ведь местью за отца ты ничего не изменишь! У Темир-Кола было много врагов, и одолеть их всех ты не сможешь – так не бывает в жизни. Пожалей себя и Ботай. Если ты объявишь, что твой отец – Темир-Кол не миновать беды. Ты теперь и сам знаешь об этом. Поклянись же! – молил испуганный старик.

– Без нужды, акай, я никому не расскажу об этом, клянусь тебе! – почти прошептал Джелалдин.

Дуйсемби горестно вздохнул, сожалея о том, что был слишком откровенен, но сказанного не воротишь. Подумав так, он подошёл к сундуку и достал из него – словно в продолжение своего рассказа – кинжал с поясом, саблю, два пистолета и ружьё в расшитом чехле.

С самого дна сундука были извлечены чёрная черкеска с бешметом и серая каракулевая папаха.

Джелалдин не мог опомниться от удивления: в простом сундуке, на который он никогда не обращал внимания, оказались такие сокровища!

Но Дуйсемби продолжал свой рассказ: теперь он держал в руках большой узелок, замотанный шалью.

– Это вещи моей дочери Карашаш – вашей матери. Вот эти платья и украшения будет носить Ботай, когда станет взрослой, а это, – он показал на черкеску и папаху, – праздничная одежда вашего отца. Её принёс бедняга Тоган, скрывавшийся вместе с вашим отцом в горах. Убийцы отрезали ему язык, чтобы никто не узнал о подвигах Темир-Кола. Когда он – спустя год после гибели Железной Руки – принёс его вещи, мы помянули джигита: мир его душе! Теперь эти вещи принадлежат тебе, Джелалдин. Кроме них… – Старик нагнулся к сундуку и достал оттуда шёлковый куржун с золотыми монетами. Дав Джелалдину и Ботай по монете, он сказал: – Это богатство, Джелалдин, завещано тебе. На монетах ты увидишь пасть собаки – это родовая тамга10 твоего несчастного рода, прозванного злыми людьми «собачьим корытом». На эти деньги ты сможешь купить себе любую невесту…

– Посмотри, Ботай, эти монеты держал в руках наш отец.

– Да, эти монеты очень красивы! – ответила девочка. Дуйсемби собрал монеты в куржун и опустил на дно сундука, туда же спрятал узелок и одежду Темир-Кола. Из оружия он оставил только ружьё.

– Дети мои, – произнёс он горюя, – родители оставили вам всё необходимое, а я не могу дать вам ничего. Лишь это вот жилище, – он обвёл взглядом тёмные углы, – и себя самого.

– Нам ничего не надо! – вскочив с тахтамета, Ботай подбежала к деду и обняла его. – Ведь ты с нами, и мы за всё тебе благодарны! – воскликнула она.

– Мне нечего больше желать, дети мои!

Расчувствовавшись, Дуйсемби не потерял нити своего повествования: из чёрного чехла он достал ружьё, зарядил его холостым патроном и, выйдя во двор, выстрелил в воздух.

– Это для острастки, – сказал он, вешая ружьё на стену. – Скоро и ты научишься стрелять. Ты ведь уже взрослый…

Засыпая, Дуйсемби видел перед собой горящее лицо Джелалдина. «Что ж, чему быть, – подумал старик, – того не миновать. Джелалдин весь в отца, и жизнь у него, похоже, будет нелёгкой…»

* * *

Можно ли свернуть с дороги судьбы!

Джелалдин и Исхак часто бывали в княжеском дворе и всегда встречали там княжну и её подругу Кумис. Подростками они просто забавлялись, проникая в этот роскошный сад: вот, мол, мы какие! А когда возмужали, не могли и дня прожить, не увидевшись со своими красавицами. У Исхака и Кумис дело было почти слажено, и они часто уединялись, оставляя наедине Джелалдина и Мейлек-хан. Не сойдёшь, как видно, с дороги судьбы! – вскоре те поняли, что не могут жить друг без друга, и поклялись, что соединят свои жизни. Узнай о том их близкие, «нет»! – вскричали бы они, но… можно ли противиться судьбе!