Город У

«Ага, – говорит. – Нашли, значит. Они щас поиграют немного, а потом мы к ним подымемся!». Я молчу. А чё тут скажешь? Еще десять минут тишины. Потом опять – бам-барам-бам-бам. И в тарелки – быц, быц! Быц-быц!

Я, чессна слово, креститься начал. А Санёк – хоть бы хны. Ну, кароч, подождали мы, а потом – туда поднялись.

«Ты, говорит, просто сиди тут и слушай. Смотри. А я для тебя индивидуальный концерт слабáю». И слабал. Неслабо так слабал. Такой звучище в этом зале – закачаешься. Столовую-то в советские времена возводили, она размером с Байконур, сам знаешь. И оказалось, – это уж мне Санек потом не раз говорил, – что там, на втором этаже-то, акустика какая-то необычная. Как в филармонии, блин.

И вот, значит, оттянулся он на барабанах своих – от души отыграл, мне прям понравилось. И потом мы спать пошли. Так вот с тех пор – как отрезало. В дежурства – и в мои, и у остальных – тишина-покой, мило-дорого посмотреть. Правда, через месяцок опять начали пошаливать. Ну я тогда Саньку звонил – и он прикатывал, концерт давал.

Так вот и жили-поживали. А потом ему это всё надоело, и он, Санёк-то, мне и говорит: «Давай-ка ты, братан, сам учись духов увещевать!». И притаранил мне вон… – Колян приоткрыл шкаф и кивнул на коробку.

– Чё там? – спросил Рослик, у которого голова была трезвее трезвого, несмотря на то, что его собеседник не забывал обновляться во время своего рассказа.

– Ну так достань, посмотри.

В коробке оказался небольшой барабан, а сбоку в чехольчике – палочки к нему.

– Вот он меня немного поднатаскал на это дело. И всё – я втянулся. Только у меня музыка-то хреновая, видать, выходит. Срабатывает дня на три, не больше. Да и вот Гробовщик всю карму подпортил: после его тусни они снова стали шалить – мой барабанчик мало помогает.

– Знаешь… Я тут подумал, – Рослик почесал шею в том месте, где дракон. – У меня гармошка есть. Купил недавно, а то ведь старую посеял. Может, им тоже… поиграть.

– Во-о! – Колян протянул руку коллеге и крепко пожал. – Одобрямс. Мы с тобой тут еще концерт закатим, я ж тебе говорю: не звук, а филармония!

3.

Инфа про педовскую столовую, которую Рослик нарыл в инете, была крайне скудна: построили это здание в 1970-х вместе с университетом. В общем-то, всё – никаких подробностей. Зацепку дал какой-то блог в ЖЖ про аномальщину в У., о котором бывший диггер и не подозревал до сего момента. Вёл его некий юзер «дядя Паша Ташин, дед-краевед», как он сам себя именовал:

«По поводу педунивера (я привык называть его институтом) ходит еще одна байка. Услышал я ее от тамошней вахтерши еще в 1990-х. Если точнее, она мне рассказывала не о самом университете, а о двухэтажной столовой, которая к нему относится. Якобы раньше, еще когда города здесь и в помине не было, тут располагались древние могильники – то ли мордвы, то ли булгáров. Но этих булгаров сейчас упоминают и в лад, и невпопад, поэтому меня это не особо заинтересовало. Любопытно другое: будто бы студенты из общаги много раз видели по ночам в окнах столовой некое свечение и тени. Дело в том, что здание общаги как бы окольцовывает столовую, так что у молодёжи есть возможность заметить-понаблюдать.

Я, конечно, заинтересовался. Стал расспрашивать самих студентов и от одной филологини – второкурсницы Машеньки – услышал такую историю:

«Я, говорит, немного со сторожами знакома. Они клянутся, что у них по ночам там чёрт-те что творится – и гремит, и визжит. Парни, говорит, даже уж привыкли к этому».

Нужно сказать, что о странностях в столовой слышали немногие у… цы. Я попытался выйти на тех самых столовских сторожей, упоминавшихся выше, но те наотрез отказались общаться со мной.

Могу добавить к этой истории еще нюансик: один мой давний знакомый, он в свое время работал в городском управлении ЖКХ, уверяет, что под самым подвалом столовой проложена большая бетонная труба. По ней течет речка Бригадирка, о которой из современных горожан уже мало кто помнит. А ведь когда-то это река очень много значила для У.».

Когда Рослик дочитал до упоминания про бетонку, он вздрогнул и почувствовал сухость во рту. Ему нестерпимо захотелось позвонить Синдре, но он сдержал себя: всё равно ведь не ответит. Почти год прошел, как они туда лазили, но до сих пор он чувствовал себя виноватым.

Синдром пару раз ему написала в ВК – просто чтобы сказать, что ей звонить не надо. Лучше больше вообще не общаться. И всё. Ни ответа ни привета. И чем вот он перед ней провинился? Кто же виноват, что ливанул дождь? Они хотели просто пробежаться по Бригадирке – легкая двухчасовая экскурсия. Проще пареной репы. Да и разве кто-то сильно пострадал? Поцарапала она свою драгоценную коленку, но он-то тоже разбил голову и потерял старую гармошку, – а новая уже не дает таких чумовых блюзовых тонов.

Ну ее, эту Синдру! Пусть парится со своим Димычем – героем и спасителем. Чип и Дейл, блин…

«Но причем тут Бригадирка? – Рослик снова вернулся к столовой. – Почему это так зацепило меня? Из-за Синдры?..»

По совету Коляна, он в одно из последних дежурств опробовал-таки свою гармонику на столовской «силе» – как именовал местные странности сторож-аксакал. Ничего особого не произошло. Диггер поблюзил чуток, лежа на столе, за которым днем обедали преподы и студенты.

Второй этаж и впрямь давал наикрутейшую акустику – Рослик даже увлёкся игрой, словно находился не на работе, а пребывал на зеленоватой бетонной свае своей любимой заброшки.

Затем он спустился в каморку и заснул сном праведника: никто в эту ночь не визжал, не топал и не шумел. Значит – пришлась им по душе губная музыка в стиле старика Сонни Боя. И на том спасибо. Благодарим тя, Господи, за радости-крохотульки.

4.

Кто знает, может, и Рослик бы постепенно втянулся в эту столовскую размеренность – как и Колян. Дело-то ведь нехитрое: залезай перед сном на второй этаж, играй в свое удовольствие на гармонике, а потом – спи-отдыхай и денюжку за работу получай. И живи себе, не грузи голову разными объяснялками.

Но однажды – ближе к июлю – столовку арендовали под свадьбу. Тут ничего криминального не было: университетское начальство дозволяло, ведь суббота, студентов нет, учебный процесс не нарушается. Дежурить выпало Рослику. Он лежал на пружинистой кровати в сторожке, читал детективный романчик без начала и конца (страницы, вероятно, выдернули его же коллеги на понятные надобности) и с некоторой опаской косился на потолок своей каморки.

На втором этаже гремело «Ах, э-эта, свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала…» – и свадьба действительно плясала, от чего сверху сыпалась побелка.

Вдруг дверь распахнулась и показалась голова Александры Семеновны – самого главного здешнего начальника, заведующей. Полные щеки ее раскраснелись, глаза блестели: видимо, гуляющие не оставили ее без коньячка. Вообще, редкие свадьбы были для местных в радость, хоть и приходилось тратить законный выходной: поварихам платили премиальные, после гулянки всегда оставалось много еды и алкоголя, кое-что перепадало и сторожам.

– Рослик! – закричала Семеновна; она всегда кричала, даже когда шептала. – Выручай, дорогой! У нас труба в подвале потекла, Дмитрич один не справится.

Дмитрич – сантехник, водитель, строитель, «и жнец, и швец, и на дуде игрец», как он сам себя отрекомендовывал. Работал он в столовой на полставки, много пил, много говорил, но всем нравился.

Рослик в подвале никогда еще не был. Ему почему-то даже не приходила в голову мысль о том, что в этом здании есть подвал. На звание самого «подземного» места здесь и без того находились претенденты – чего стоил темный коридор. Диггер пошел туда без особого напряжения и страха: всё-таки был еще день, кругом люди, с ним Дмитрич. Рослик научился в своем сознании четко разделять два состояния у столовой – ночное и дневное. Первое со вторым почти не пересекались, и была в этом высшая логика и закономерность.

– Тэ-эк. Держи инструмент, щас ключ найдем, – Дмитрич привел его к низенькой двери, расположенной сбоку – снаружи здания. – Открываем. Заходим. Иди за мной и бошку береги, тут такие загогулины встречаются – можно и глаз выткнуть.

Свет здесь включался, но большинство ламп перегорело, так что главным маяком служил фонарь в руках сантехника. Когда наружная дверь закрылась, Рослик ощутил знакомое сладостное чувство тревоги и предчувствия близких открытий. «Совсем как в Бригадирке… Эх, Синдром Синдромыч, почему ж ты такая обидчивая…».

– Ага. Держи фонарь, свети мне. Щас найдем порыв, хомуток сляпаем – и пойдешь снова свадьбу слушать… Тэ-эк. Ага. Вот оно. Ах ты, чёрт, да тут не капает, а льет!

Из толстой трубы действительно тёк небольшой ручеек. Но грязный бетон под ногами оставался относительно сухим – видно, вода сразу уходила куда-то вниз.

– Да-а. Дело, как говорится, труба. Тут хомутом не обойтись, тут весь пролёт менять надо, – бурчал Дмитрич. – Говорил Семёновне сто раз: проси денег, менять здесь всё нужно. А она отнекивается. Ладно, Рослик, голь на выдумки хитра, ща сообразим чё-нить.

Сантехник начал колдовать над трубой, пытаясь охомутать порыв. Сторож старался светить так, чтобы Дмитричу всё было видно.

– Ты вот знаешь, куда эта труба с нашей водой-то утекает? Со всем этим говном, объедками и прочими радостями? – спросил сантехник, стягивая хомут толстенными болтами. Бывший диггер равнодушно пожал плечами.

– Слыхал про Бригадирку? – спросил Дмитрич, и его напарник вздрогнул. – Речка такая была. Она и щас есть, да ее всю вон бедную в бетон загнали и под землю спрятали. Это еще до войны дело случилось – основательно делали тогда, да. Речушка-то по центру города текла и вымывала каждый год овраг. И вот придумали с ней вот так поступить, чтобы центр укрепить. И теперь понастроили всяких торговых центров, кинотеатров, домов – и некоторые даже не знают, что под ногами у них – Бригадирка бежит.

Сантехник закончил работу, ручей, текущий по черной трубе, истончился, а потом и вовсе пропал.

– Так из столовой все отходы сюда попадают? А почему не в канализацию? В Бригадирку же ливнёвки только запустили вроде как?

– Ха-ха, весёлый ты парень, я погляжу! Но наивный, блин. В эту Бригадирку давно сливают всё что ни попадя. Кто во что горазд. Говорят, вон с радиолампового туда же лили много лет. Но щас завод разорился – так что реке, наверно, полегше стало… Ну вот. Сделали мы свое дело. Молодцы мы! Пойдем-ка, Рослик, к Семеновне – скажем, что боевое задание выполнено. Може, и поднесёт нам по рюманделю, а?

5.

Заведующая поднесла, и они с Дмитричем засели в сторожке. С сантехником легко говорилось и уютно сиделось: был он весь какой-то круглый, смешливый и нескучный.

После второй рюмки свадебного коньяку Дмитрич подмигнул сторожу и спросил:

– Ну чё, Рослик? Как тебе тут работается, а?

– Да ничё, дядь Саш, терпимо.

– Вестимо, что терпимо. Иначе бы не задержался тут! – Дмитрич снова подмигнул и чуть вытянул нос в сторону собеседника, будто принюхиваясь. – Ты уж тут сколько? Месяца четыре, наверно? Это ты молодец. А то ведь у нас тут, кроме Кольки, мало кто оставался дольше двух-трех месяцев.

Сторож кивнул и украдкой посмотрел в хитрые глаза Дмитрича: ведь знает обо всём, чёрт старый! Дядя Саша снова вынул пробку и подлил золотисто-коричневого в рюмки.

– Ну, ладно, парень, не таись от Дмитрича. Я тут пасусь уж лет десять – как вот Семеновна заведующей стала. Видел чё?

Рослик кивнул.

– Колян мне кое-что говорил, но из него ведь каждое слово клещами надо вытягивать… Топот, плач детский?

– Да, это тоже было, – диггер поежился. – Но вот с коридором случай вышел…

И Рослик живописал. Сантехник слушал его с видимым удовольствием – будто кот про сметану. Иногда даже подсмеивался.

– Вот-вот. И я сто раз про то говорил: круглит тут и водит, ой во-одит…

– Так вы тоже? – диггер навострил уши. – И у вас с коридором приключилось?

– Не. Не с коридором, а вот с подвалом. Никто тебе не рассказывал? Колян вот знает про это, по-моему. Дело было года три назад. Я пошел отопление проверять. Ну посмотрел узел, счётчик, повернул назад – а вот тебе хрена лысого! Не могу выйти и всё тут. Да я в этом подвале с закрытыми глазами все входы и выходы найду, каждую щелину-поперечину знаю, а тут – поди ж ты. Не могу дверь отыскать! Матерюсь, фонариком свечу. И сотовый ведь как назло в машине оставил. Ходил-ходил, ходил-ходил, устал, сел на стульчик – у меня там есть возле узла – и говорю: «Бригадирка, кончай свои фокусы! Отпусти старого – не до шуток мне…».

Пошел снова искать – и никак. Я уж чувствую, что мне кровь в голову ударять стала, давление подскочило. Думаю: «Ну всё, дядь Саш, скопытишься ты тут и найдут тебя к вечеру ближе… Не думал не гадал, что в подвале придется душу Богу отдавать».

И тут мне на ум пришла Колькина штука – ну как он барабанит по ночам, он же тебе рассказывал? Ну вот и я, дурак старый, сел на корточки и давай пальцами дробь по трубе выкаблучивать. Ну как мог – я ведь еще тот музыкант, четыре медведя по ушам топтались и те разбежались. Подеребенькал чего-то там, даже, блин, петь пришлось: а куда деваться, жить захочешь и не так раскорячишься.

И чё ты думаешь, Рослик? Только я встал на ноги, десять шагов прошел – мать моя женщина! Да вот же дверь – да еще и неплотно закрытая. В темноте за версту видать. Вот так-то. Непростое это местечко, Рослик, ох непростое…

Они хлопнули по последней, и Рослик слово за слово – сам от себя не ожидал – взял да и выложил сантехнику всю историю с Синдрой и Бригадиркой. А ведь не любил он про это говорить – не было и желания с кем-то делиться такими воспоминаниями.

– Да-а. Знатно она вас шарахнула! – засмеялся дядя Саша. – Это еще по-божески, пожалела, так сказать. А я вот слыхал, что кое-кого она и топила до смерти – не выходили оттуда…

Да и ведь, Рослик, Бригадирка-то эта – тоже не пальцем деланная речушка. Мне вон люди говорили… ну есть у нас тут один мужичок – очень головастый, краеведом себя называет… Так вот: когда У. был и не городом, а так – крепостишкой, это лет триста назад, а может – и все пятьсот, – речка эта вроде как охранницы была. Ну ров охранный вокруг крепости заполняла. И когда бывало нападал кто – а там кто мог нападать? Разбойники, может, местные, мордва ли – я не знаю. И вот в речку, короче, убитых сбрасывали. Она аж красная становилась от этого. Поэтому ее и называли – Красная Бригадирка, ага…

Тут к ним в каморку заглянула повариха Галя и сказала, что Семеновна призывает сантехника к себе. И Дмитрич испарился.

Рослик сидел почти час за столом, обдумывая сказанное сантехником. Что-то шевелилось в его памяти, вспоминались какие-то голоса и разговоры, и среди прочих отчетливее всех был слышен голос отца.

Глава 4. Свидание в роще

1.

«Наташик, карлик опять заявился. На этот раз в паре с какой-то другой ведьмой. Я сразу же тете Лене звякнула – и она прибежала. Отца дома не было – его уже сутки где-то носит, но я, конечно, наврала им, что он только что ушел – трезвый, как мамонт.

У нас всё чисто, продуктов полный холодильник. Я вообще-то уроки сидела делала, когда они припёрлись (это правда, правда!!:).

Опять начали всё вынюхивать, осматривать, вопросы задавать. Но тётя Лена – вообще красава – отбоярилась от них в два счета. Всё, мол, окей, девочка под присмотром, сестра вернётся не сегодня-завтра, семья вполне благополучная – я как соседка могу подтвердить.

Наплела им столько, что они, наверно, всю неделю лапшу с ушей снимать будут…

Наташик, а ты когда на самом деле вернёшься, а? Я соскучилась! Еще из-за этого карантина не сходишь никуда особо-то, я целый день вон фильмы по смартфону смотрю. Надоело. Приезжай, плизз!!».

Катик меня сегодня порадовала, настроение прям повысилось. Я сейчас обрабатываю то, что удалось накопать в Малиновке. До склепов так и не дошла – их, судя по всему, с проводниками искать надо. Зато я знатно посидела на скамейке с тремя женщинами, которые выгуливали своих спиногрызов. Это как раз в роще дело было. Малиновка, по сути, – большой лесопарк, удивительно тихое и красивое место.

– Я здесь всю жизнь живу, вон мой дом видать, – показывает рукой полная пожилая женщина. Говоря, она ни на секунду не упускает из виду мальчишку лет четырех, бегающего поблизости, – наверное, внука. – И никогда ни про какие склепы не слышала. Всю жизнь тут роща – роща она и есть. Деревья да дорожки и воздуха немножко. И никаких склепов.

– Ну как же! – возражает ее более молодая соседка по скамейке. – Это в советское время рощу здесь сделали, а до этого-то тут имение помещиков было – фамилию не скажу. И склепы есть, да только они там – в овраге. Мне сын старший рассказывал, он много раз ходил к ним.

– Ой, не знаю! – продолжает гнуть свое пожилая. – Всю жизнь тут жила, ничего не слыхала. Роща она и есть роща.

– Так, может, вам просто неинтересно было, – вклинивается в разговор третья женщина средних лет. Голос у нее глубокий, низкий, похожий на мужской. Она напоминает чопорную англичанку не из нашего времени, и я не ожидала, что смогу разговорить и третью «сиделицу». Та покачивает коляску, в которой спит совсем маленький ребёнок.

В ответ на замечание «англичанки» полная только хмыкает. Возникает пауза, я хочу задать следующий вопрос, но воздух снова наполняется низким голосом чопорной.

– У нас есть… ну назовём это семейным преданием, потому что документов никаких не сохранилось. Так вот старшие родственники по маминой линии рассказывали, что мы родня Джейн Томкинс – компаньонки помещицы Смолиной. И говорили, что склепы сделали заранее – для самой барыни и ее компаньонки. Но тут случилась революция, и всё изменилось: у Смолиных всё отняли, они эмигрировали, а их бывшее поместье и огромный сад превратили в парк.

– А сейчас что в этих склепах? – спрашиваю я.

– Да кто же знает! – встревает та, что помоложе. – Туда только мальчишки и лазят. Ничего уж, видимо, не осталось.

– А мне сказали, что оттуда ведут подземные ходы – вроде как лаз до самого центра города?

– Кто это вам сказал? – вдруг строго спрашивает пожилая. – Это чистой воды враки. Может, вы еще и клады туда пойдете искать? Говорят вам: нет там ничего, и ходить туда не стоит. Я вас просто предупреждаю!

Я, смущенная, соображаю, что бы такое ответить на этот выпад, но ситуация разрешается сама собой.

– Витя! Витенька! Давай домой! – полная дама встает и, не прощаясь, уходит вместе с внуком.

– Не обращайте на нее внимания! – говорит мне через минуту после ее ухода молодая. – Я ее знаю, она в соседнем дворе у нас живет – она вообще не любит приезжих да чужих.

Я киваю.

– Если кто-то вам и сможет рассказать об этих склепах – так это мой брат. Я могу договориться с ним насчет этого, – это уже добавляет «англичанка».

Я рассыпаюсь в благодарностях, и мы с ней обмениваемся номерами сотовых.

Потом я отправляюсь бродить одна по дорожкам рощи. Дышу воздухом настоящего леса и слушаю переговоры птиц. Мне вроде бы должно быть хорошо и спокойно, но из головы почему-то не уходит сказанное пожилой женщиной. Я вспомнила, что нечто подобное мне говорил и Соболев. У них тут что – местная особенность такая? Предупреждать?

2.

Вечером мы с Татьяной Федоровной закатили «грандиозный пир». Это так обозвала нашу посиделку сама Супонина. Пожарили курицу, купили красного полусладкого – и «закутили».

– Как у тебя, Наташенька, – удачно сегодня? А я тебе такого информанта отыскала – просто клад, а не человек. Это Ольга Турусова – директор местного краеведческого музея. И чего я сразу тебя к ней не отправила? Она же сама все рассказы и легенды про У. собирала. У нее даже есть несколько публикаций в местной прессе на этот счет. Одна так и называется – «Легенды Малиновской рощи». Ну? Разве не прекрасно?

Я действительно обрадовалась, потому что мне надо было уже брать быка за рога. В начале следующей недели уезжать, а я еще только раскачиваюсь. Нужны записи и встречи, записи и встречи. Я стрельнула у Супониной телефон директора музея и спросила Татьяну Федоровну про сегодняшний день.

– Ой, Наташенька, я сегодня что-то углубилась в особенности местной политической игры. Тут такое любопытное противостояние между муниципалами и областной властью – на нем-то и строится здешняя политика-экономика.

Я изобразила интерес, но дальше вслушивалась мало. Лишь бы не сорвалась завтрашняя встреча с братом этой «англичанки». И мне нужно найти проводника до Малиновских склепов – хотя бы для того, чтобы сделать фотки. Фотоотчет о поездке ведь закрепили за мной. Тут подкачать нельзя.

Перед сном заглянула в почту, а там письмо: пришло послание в личку с ЖЖ:

«Это Ташин. Случайно не вы с моей сестрой сегодня в роще беседовали? Это можете быть только вы – кто же еще? Я только удивляюсь, как вы так быстро смогли найти ее. Впрочем, это не важно. Я готов с вами побеседовать, потому что иначе, видимо, нельзя. Завтра в 12—00 в Малиновке – на той же самой скамейке. Устроит вас?».

Я ответила, что да, устроит. И, конечно, рассыпалась в благодарностях. Дело продвигается, господа присяжные!

3.

Темнота. Вдалеке, на самой границе восприятия, чуть брезжит свет. Я, спотыкаясь, бреду туда. Только тут замечаю, что вокруг – вовсе не тишина. Капает вода, где-то что-то тонко подсвистывает – будто сверчок. Едва улавливается низкий гул, давящий на все чувства. Пахнет землей и влажным бетоном. И вдруг – глубокий вздох кого-то огромного; совсем рядом притаился кто-то чудовищный, я чувствую на себе его хищный взгляд.

– Не бойся, – шепчет мне мужской голос и чья-то сильная рука берёт мою ладонь в свою. – Мы сможем от него уйти, но придётся бежать. Готова?

Бежим в полной темноте, ноги тонут в вонючей жиже, месят кашу из камней и веток, а мы продолжаем нестись вперёд – как сумасшедшие. Но оно догоняет нас, его дыхание и тяжелые вздохи всё ближе и ближе. И тут нас сбивают с ног.

Я лежу на спине, закрыв глаза. К моему лицу медленно приближается чья-то большая голова; она обнюхивает меня – и это длится вечность. Затем холодок, резкое движение воздуха и – отчаянный крик боли. Я понимаю, что чудовище добралось до моего спутника. Глухие удары и потом – выворачивающие наизнанку чавкающие звуки. Совсем рядом пожирают того, кто хотел спасти меня.

***

Проснулась я с криком. Привстала, судорожно хватая воздухом ртом, и долго пялилась в темное окно, чуть подсвеченное уличными фонарями. На сотовом – третий час ночи. Я сходила в ванную и умылась. Потом пошла на кухню и налила себе холодного молока. И, наверное, с полчаса стояла возле кухонного окна, смотря на пустой Колотовский бульвар.

«Может, и правда лучше уехать? Меня ждет Катик, а тут… Тут что-то не так. Зря мы сюда приехали с Супониной…» – я поймала себя на этой мысли и удивилась. Что это? Неужели разговор на скамейке так на меня повлиял? Чушь всё это. Надо просто сделать свою работу, причем работу, от которой я ловлю кайф, и потом уехать – только и всего.

Я подумала о сестре, представила, как она сейчас спит в своей любимой позе – завернувшись в плед, словно в кокон, – и мне стало нестерпимо жалко ее. Как же фигово, когда нет мамы. Ну почему всё так? Зачем нужно было забирать ее у нас?

Прошло всего пять лет после ее смерти, а я уже с трудом могу четко вспомнить ее лицо. Когда смотрю на фото, где они с отцом улыбаются, – это во время папиного дня рождения, мне тогда лет пятнадцать было, – я помню ее. Но стоит убрать фотку – и лицо расплывается. Будто приходит туман и хочет забрать ее даже из моих воспоминаний.

Всё случилось так глупо и быстро – никчемная простуда, кашель, снова кашель, вроде бы бронхит, а вроде бы и нет. Когда опомнились – выяснилось, что двухсторонняя пневмония со стертыми симптомами, без высокой температуры. Но состояние ухудшалось, положили в инфекционку и вдруг – всё. Мамы у вас больше нет! Да вы свихнулись совсем? Как нет? Как?!

Слёзы замечаю уже на подбородке, несколько холодных капель просочились за воротник футболки, в которой сплю. Если и есть в этом смысл, то я точно его никогда не поймаю. Это как идти по темному коридору, не зная верного направления.

Вспоминаю сон, и внутри всё сжимается. Нет ничего омерзительнее этого ощущения – когда чувствуешь, что кто-то обнюхивает тебя, пытается втянуть тебя целиком, распознать, кто ты, а затем решить – оставить в покое или сожрать…

Уснула только под самое утро. В девять меня разбудили стук в дверь и призыв Супониной отведать кофию.

4.

– Зачем вам это всё? – Ташин смотрит так, будто цель нашей встречи в том и состоит, чтобы я ответила на этот вопрос. Может, он и в самом деле так думает.

Я заранее никак не представляла себе его внешность, но уж точно не ожидала, что «дед-краевед» – это мужик, которому нельзя дать и пятидесяти. Худое узкое лицо, глубоко посаженные глаза, бородка из десяти коричневых волосинок и очки с толстенными стеклами – вот кого я увидела на скамейке в роще. На свою чопорную сестру-«англичанку» он похож, как топор на кашу – ни единой общей черты.