Полная версия
И это взойдёт
«Привет, Флора». Это писал Егор.
Охранники бесцеремонно, не сговариваясь, дружно уставились на экран телефона. Наверное, если бы они не лупились на меня со всех сторон, я тут же бы напечатала что-то вроде: «Егооор? Это тыыы? Как ты вспомнил обо мне через 17 лет?!» Но поскольку я чувствовала себя как рыба в аквариуме, окруженная юными натуралистами, на такое интимное и неожиданное сообщение хотелось ответить позже. Я сунула айфон в карман.
– Отвечать будете? – кивнул на мой карман офицер.
– Ваше какое дело? – пожала плечами я.
– Да никакого, – обиделся он. – Телефон нужно сдать, получите, когда будете выходить. И ноутбук тоже.
Я прекрасно помнила, что во время первого приезда у меня забрали айфон. И вернули при выходе. Но теперь-то я приехала надолго! То есть ко мне должны отнестись как к своей и позволить пронести на территорию все, что мне нужно.
– Глупость какая, это же средства производства. Как я, по-вашему, буду выполнять свою работу без мобильника и компьютера?
– Договаривайтесь с хозяевами. Как только они распорядятся, мы все вернем. Но пока это, – он кивнул на гаджеты, – останется здесь. Вам же говорили, что тут запрещено фотографировать, чекиниться и пользоваться социальными сетями. Безопасность.
Я смотрела на экран. Еще одно сообщение – Егор предлагал встретиться. Кончики пальцев похолодели от волнения. Ответила первое, что пришло в голову. Как будто это был не Егор, а какой-то посторонний, типа курьера из интернет-магазина. Торопливо набрала «напишу позднее, когда буду знать свой график», сдала телефон охране и на ватных ногах вошла в усадьбу.
Я приближалась к своему домику очень долго, как будто была не человеком, а камерой, движущейся издалека к невозможному объекту, хотя идти было не больше пары минут. Время было к полудню, но мне казалось, что уже начинает темнеть.
Домик, симпатично выглядевший снаружи, внутри оказался грубовато-казенным, неуютным, и я никак не могла понять, тесный он или просторный. Стены то наваливались, а то вдруг разбегались от меня, и казалось, что до них не дотянуться и не дойти.
Следовало разложить вещи по шкафам. Наверное, стоило переодеться. Но я совершенно не могла оставаться на месте – хотелось двигаться, идти навстречу кому-то и чему-то. И я пошла… Распихала по карманам наплечной сумки прорву незаменимой ерунды вроде баночек, лопаток, рулетки и захватив план участка, отправилась изучать местность.
Усадьба поистине царская: на пятидесяти гектарах правильного, почти прямоугольного участка есть все, чего можно желать от загородной жизни. Перед крыльцом особняка раскинулась небольшая парадная площадь, окруженная цветником, из которого мочалками торчали сухие прошлогодние стебли, и только пыжиковые шапки овсеца голубели среди них. Фасад дома смотрел на просторный луг с прудиком. По мере удаления от дома газон плавно превращался в регулярный садик, натыкавшийся на стену липового боскета. В этом просторном, пока еще не зазеленевшем кабинете спрятались цветники (пыльные и даже местами притоптанные). Красные гравийные дорожки изобретательно и симметрично петляли, сходясь у противоположной стены боскета и ныряя в узкий проход. Тут нарочитая рукотворность внезапно заканчивалась, и дорожки разбегались среди золотистых сосновых стволов, будто весенние ручейки. Все было задумано весьма профессионально, но выглядело запущенным – такое впечатление, что прошлым летом или чуть позже садовник заскучал и махнул на работу рукой. Со стороны левого крыла дома и въездных ворот участок охраняли сосны, а от правого крыла вдоль всего луга тянулась старая липовая аллея. Ее отделял от домиков обслуги сосновый лесок.
Задняя часть дома смотрела на вишневый сад, голенький и трогательно влажный. Почки уже набухли, как губы, готовые к поцелую. Сад опоясывала мощеная дорожка, к которой, как ключи к связке, цеплялись многочисленные тропинки. Тропинки эти вели в лесную часть усадьбы, удивлявшую и забавлявшую хаотичностью. Здесь на тебя внезапно выскакивала куртина сирени или акации. Посреди леса вдруг возникал боскет, обсаженный разросшимися старыми стрижеными деревьями. Симпатичные солнечные полянки, беседки и нетронутые участки леса не спорили между собой. Все увиденное мне нравилось.
Наконец я добрела до самого дальнего края участка. Здесь старая березовая рощица отступала под натиском набирающих силу молодых елей. Угол был не то чтобы совсем заброшенный – видно, что еще пару лет назад за ним весьма тщательно ухаживали: убирали валежник, прореживали молодую поросль, выпиливали старые и больные деревья. Но сейчас там и тут виднелись сломанные ветром ветки и поваленные бело-черные стволы… И прорвавшиеся через многолетние слои преющей листвы пирамидки елочек. Прорезавшаяся дикость.
Я вытащила лопатку, чтобы разгрести жухлую листву и зачерпнуть пробу почвы для исследования кислотности. Внезапно почудилось, что кто-то стоит за высокой, прижавшей к земле мускулистые лапы елью. Там подпрыгнула ветка, посыпался мокрый шорох. Страх, будто глоток горячего чая, отрезвил меня и заставил оцепенеть.
Я оглянулась, но никого не увидела. Присела. Добираясь до почвы, принялась соскабливать влажные, будто спитая заварка, прошлогодние листья и иголки. Слегка покачнулась, опьяненная сырыми запахами весенней земли, полившимися на меня, как только я склонилась к темной, старой, казавшей войлочной траве.
«Нет, не здесь», – сказал какой-то чужой голос в голове. Я встала, оглянулась, недоумевая – куда мне идти? И тут же поняла куда – впереди забрезжило пятно света. Вышла к аккуратной полянке размером с половину волейбольной площадки. Напыжившиеся елочки плотно обступили ее края, будто очевидцы – место происшествия. А в центре… «Ой!» – не удержалась я и даже, кажется, хихикнула, глядя на то, что громоздилось в центре полянки. Видимо, это замысливалось как альпийская горка. Разномастные камни выстроились друг за другом паровозиком и посеменили спиралью от внушительного валуна, в котором мой насмотренный глаз сразу узнал пустотелую конструкцию из искусственного гранита, какой обычно закрывают канализационные люки. Ну какую же убогую фантазию надо иметь, чтобы воткнуть в центр композиции этакую дрянь и дешевку, которую обычно стыдливо прячут по незаметным углам? Расползающаяся улиткиным домиком каменная братия шагала как пьяная. Булыжники разбегались друг от друга и заваливались на бок. Сухие плети «бабушкиных» цветов торчали среди каменюк старыми мочалками. Они соседствовали с модными, «положенными» альпинарию сортами молодил, уже высунувших туповатые мясистые носики из серой паутины прошлогодней травы.
Я подошла к клумбе и вонзила в нее лопатку. Земля здесь оказалась черной, мягкой, удивительно живой. Из нее росла зеленая трава, уже прямая и толстенькая, но еще сохранявшая острие, которым она раздвигала земляную сладкую темноту, еще способная в приливе сил пробиться даже сквозь камень.
«Потрясающее уродство», – не удержалась я от комментария вслух, так распирало меня насмешливое удивление.
Хмыкая, я скоблила клумбу, счищая отжившее и добираясь до сути. «Ш-ш-ш-ш-ш», – внезапно недобро зашелестел на меня лес, встревоженный прохладным дуновением. В очертаниях деревьев и в том, как они наклонялись под ветром, словно пытаясь снять через голову невидимые платья, чудилось что-то человеческое. Меня передернуло. Трусовато, будто застигнутая за воровством, я, не поднимаясь с корточек, оглянулась через плечо. И тонко испуганно взвизгнула: в лесной тени над темной стеной елочек покачивалось бледное, круглое, потустороннее лицо. Через секунду я поняла, что это Марина. Просто Марина. Всего лишь Марина. Но ужас отпускал не сразу, постепенно, а рука автоматически продолжала скоблить грядку. Мы с Мариной молча смотрели друг друга. Плавно, неуверенно к ее лицу подплыла рука и начала скрести молочную щеку, отливавшую синеватым оттенком.
«Пробы беру», – пояснила я громко, почти криком. Марина кивнула, продолжая водить пальцами по рыхлой щеке.
Вдруг закапал дождь – вначале неторопливо, но с каждой секундой разбегаясь – как лекарство в рюмку. Пронизывающе-холодный, будто на ходу превращающийся в капли из снегопада. Я запихнула совок и пакет с землей в сумку и помчалась в сторону Марины, с разбегу продравшись сквозь строй елок.
Шли целеустремленно, молча. Дырявая крыша веток не спасала от дождя, застилая уши белым шумом. За шиворот лезли мокрые ледяные пальцы. Я оглянулась на Марину – она все еще терзала свою бедную щеку.
– Вы чего? – удивленно спросила я.
Она не сразу поняла, о чем речь. Тогда я взяла ее руку и отвела от лица.
– А, это, – пожала плечами Марина. – Паутину ветром принесло, прилипла – не снимешь.
На щеке, вздрагивающей при каждом шаге, как будто что-то неживое – холодец или тесто, краснела корябина.
Мы молча добежали до моей избушки. Едва шагнули за порог – наткнулись на сумки и чемодан, брошенные прямо у входа. Перешагнули их, будто не видя, скинули мокрые куртки. Марина включила чайник. Укутавшись в пледы, мы устроились с чашками за широким деревянным столом. Я разложила на столе пакеты с пробами почв из разных уголков участка. Мяла землю между пальцами, скатывала в комочки и колбаски, делала пометки. Марина сидела рядом, молча наблюдая за моей работой. Мне нравилось, что она немногословна и не пытается тут же лезть в душу и все выспрашивать. Или наоборот – вываливать на меня какие-то свои истории, чувства и сюжеты. И стоило только мне мысленно порадоваться нашему комфортному молчанию, как Марина поинтересовалась:
– Вам здесь нравится?
– Только через несколько дней можно судить, успешно ли прошла пересадка в новый горшок, – уклонилась я от ответа. – У вас есть духовка?
– Наверняка есть, – неуверенно пожала плечами она.
– То есть лично вам ее видеть не доводилось? – уточнила я. – Что же вы, совсем не готовите, хотя бы для развлечения?
– А какой смысл? Никому это не нужно. Есть профессиональный повар. К тому же Борису Максимовичу очень сложно угодить, – она с интересом наблюдала за тем, как я взбалтываю смесь почвы и воды в склянках, рассматриваю взвесь на просвет и окунаю в нее лакмусовые бумажки. – Знаете, когда мы были помоложе, я, конечно, готовила. Очень старалась. И каждый раз это были невидимые миру слезы и никакой благодарности. Помню, однажды мы с сестрой договорились с мясником на рынке, с огромным трудом достали баранью ногу… Вы застали дефицит?
Я кивнула. Я могла много рассказать о дефиците и детстве, проведенном в очередях, но предпочитала послушать Марину.
– Тащили эту баранью ногу домой, и все бродячие собаки, услышав запах крови, увязались за нами. Я отбивалась от них ногой. Принесли, разузнали особенный рецепт, несколько часов стояли у плиты. Стол накрыли к Бориному возвращению, салфетки. Ужинаем. Я попробовала, и все внутри запело: прямо медовая баранина. Сочная, нежная, ароматная. Такая вкуснятина! Мне хотелось всю эту ногу одной умять. Но я сдерживаюсь, себе кладу маленький кусочек, и сестра тоже – все Боре, чтобы он, значит, лучше насладился, распробовал и оценил. Сидим, сияем, гордимся. Ждем, когда же он хвалить начнет. А он доел, отодвинул тарелку и говорит: «Какой-то специи, по-моему, не хватает. В следующий раз повнимательнее». И уткнулся в газету.
Я помнила, что мне нужно задать Марине какой-то важный вопрос, буквально висящий в воздухе, но он ускользал, и я никак не могла его ухватить.
Флора. Обещания
Вместе с Мариной мы отправились в большой дом искать духовку.
Интерьер подавлял музейной тишиной и помпезностью. Хоромы выглядели еще более неуютно, чем моя избушка. Непомерно высокие потолки в не таких уж просторных залах создавали ощущение колодца. Отовсюду хищно выглядывали двуглавые орлы. Позолота, росписи на стенах. Гигантские пустые вазы приглушенно гудели, отзываясь на шаги посетителей. Наборный паркет пестрел геометрическим и растительным рисунком. Все, что «положено иметь» в статусном особняке.
Через длинную галерею комнат, обставленных почти одинаковыми шелковыми стульчиками и диванчиками, мы добрались до кухни. Почему во всех усадьбах и дворцах делается такое количество однообразных проходных комнат с креселками, как будто их хозяева ничем больше не занимаются, кроме как красиво сидят?
Работники кухни опешили, увидев нас. Но духовку для моих банок уступили.
– Держать пять часов при восьмидесяти градусах, – пояснила я, выставляя температуру. – Как остынет, отдать мне.
– Кстати, обед будет готов через пятнадцать минут, – посмотрела на часы Марина. – Покушаете с нами?
Я отметила, что обед тут подают как в английских домах – к пяти вечера. Кроме утреннего бутерброда с сыром я еще не съела ни крошки. Так что предложение оказалось очень кстати. Любопытно, конечно, чем же потчуют у таких важных господ? Я представила себе роскошный царский стол из советских комедий – с лаковыми осетрами, горками черной икры и застенчиво улыбающимся молочным поросенком, из пасти которого кокетливо торчит пучок петрушки. За златым столом сидели…
– А ваш муж не будет возражать? Ему и на работе приходится видеть кучу посторонних. А тут еще я!
– Да ладно, не скромничайте, – и Марина приобняла меня за талию, будто дуэнья.
Мы вошли в столовую – вполне просторный зал, который, однако, выглядел тесным из-за непропорционально огромного стола, втиснутого в прямоугольник комнаты. Столешница оказалась так велика, что спинки стульев почти примыкали к стенам. Нам накрыли на самом краешке, но не рядом. Мы с Мариной расположились с противоположных сторон этой лакированной плиты, столь широкой, что у нас не было бы ни одного шанса пожать через стол друг другу руки, если бы такое желание вдруг взбрело нам в голову.
Сервировка была все той же – орлы на золоте. Я приготовилась наконец отведать устриц, осетров, омаров, молекулярной кухни, роскошных вин. Но внесли самый заурядный борщ в супнице, картофельное пюре и рыбные котлетки в больших открытых блюдах – как на деревенской свадьбе. Н-да… Хорошо, что не бутерброды из меню «Русские недели в Макдоналдс».
Обед все не начинался – Поленов опаздывал, а без него Марина есть не решалась. Так мы и сидели перед пустыми тарелками, пытаясь вежливо говорить о пустяках. Я посматривала вокруг. Взгляд уткнулся в портрет мужика в латах, висевший во главе стола, по правую руку от меня.
– Нравятся ли вам рыцари? – поймав мой взгляд, спросила Марина с непонятным подтекстом.
– О да! Я в восторге от рыцарей, – ответила я, догадавшись, что хозяева относятся к этой теме серьезно (произведение оказалось единственной картиной на стенах столовой).
Приглядевшись, я заметила, что рыцарь смотрит на меня глазами Бориса Максимовича, и во взгляде его, нарисованном в технике «следящего» портрета, сквозит неуловимое донкихотское безумие. Представила, как буду хохотать, вспоминая этот китч, когда окажусь одна.
– Немножко странно видеть здесь всего один портрет, – не удержалась я от капли ехидства. – Не хватает пáрного, женского. Ведь тому, кто назвался рыцарем, положено иметь даму сердца. Рыцарь без любви – это все равно что дерево без плодов и листьев или же тело без души.
Я выразительно перевела взгляд на противоположную, левую стену и осеклась: казалось, прямо под моим взглядом из обоев проступил светлый выцветший прямоугольник – след картины такого же формата и размера, как и та, что висела по правую руку от меня.
Марина обиженно опустила взгляд, насупилась, засопела. Словно потеряв самообладание, она схватила ложку и мстительно принялась швырять себе в тарелку все подряд, не дожидаясь появления мужа за столом.
– Э-э-э… Гмм… Хотя у этого рыцаря такой страстный, влюбленный взгляд, что, в принципе, никаких портретов дамы не нужно. И так очевидно, что она… есть, – я бросилась неловко заглаживать ошибку.
Я старалась поймать взгляд Марины, чтобы понять: достаточно ли уже лить елей? Или надо еще немножко поизвиняться?
– О чем могут болтать две женщины, которых оставили тет-а-тет? – спас меня от пропасти, в которую я летела с ускорением, стремительно вошедший в столовую Борис Максимович. – Думал, вы тут о деле разговариваете, а вы про шуры-муры?
Он с брезгливым осуждением скользнул взглядом по полной тарелке Марины. Она засмущалась и подала знак официанту, чтобы тот убрал испачканную посуду.
– Как раз собирались поговорить о деле, – с благодарностью переключилась я на спасительную тему. – Вас ждали! Мы с Мариной сегодня осмотрели участок, взяли пробы почвы.
– И что же вы увидели?
– Все несколько запущено. Садовник у вас уже примерно год не работает?
Марина и БМ синхронно кивнули. Официант принялся накладывать в тарелки кушанья.
– Отличный участок, с потенциалом. Тут можно воплотить почти любое желание, самые невероятные фантазии. Но чтобы создать проект, в который вы влюбитесь, мне надо узнать вас и ваши ожидания. Для чего нужен сад? Спорт? Отдых? Игры с детьми? Пикники? Романтические свидания? Официальные приемы и балы?
Поленовы смотрели на меня и согласно покачивали головами, как собачки на торпеде автомобиля.
– Да-да, вот это все, что вы перечислили. А что вам особенно понравилось на нашей земле? – поддержал беседу Борис Максимович.
– Здесь есть настоящие бриллианты, которые надо сохранять и подчеркивать. Липовая аллея – истинное сокровище. Ей лет сто, наверное? Что здесь было раньше, какое-то дворянское гнездо?
– Да, а потом пионерлагерь, – кивнул Борис Максимович.
– Великолепен вишневый сад, – продолжила я сыпать комплиментами. – Он молод и полон сил.
– Десять лет назад посадили, – довольно кивнул Борис Максимович.
Марина помалкивала и прислушивалась к разговору с интересом, как будто все, что рассказывает муж, для нее самой – новость.
Я поняла, что пора выдать презентацию себя как ландшафтного дизайнера и некое «вербальное превью» того, как замечательно изменится жизнь сада и Поленовых с моим появлением. Обычно такие застольные беседы с распусканием «павлиньего хвоста» происходят с клиентами непосредственно перед подписанием контракта и в каком-нибудь хорошем ресторане.
– Сосны и ели – это драгоценное достояние участка. Заполучить хвойный участок – невероятная удача. Самые старые деревья на земле – сосны.
(Тут мне очень хотелось пуститься в рассуждения о том, почему самые старые на земле сосны, которым больше пяти тысяч лет, растут в совершенно невыносимых условиях – на холоде, на бедных каменистых горных почвах. Этот вопрос о природе долгожительства – один из любимейших моих топиков для «пьяных застольных бесед», но я держала себя в руках и не свернула на дорогую сердцу истоптанную дорожку.)
Я деликатно ждала каких-то реплик от других участников обеда, но и Марина, и Борис Максимович молча жевали. Так что мне пришлось отложить вилку и продолжить выступление.
– Прудик в лесной части – милейший и очень живой, думаю, летом там бурлит жизнь. Концерты лягушек не мешают? – Я опять попыталась придать разговору интерактивности. Безуспешно. – Старый березняк ближе к забору, к сожалению, уже уходящая натура. Скоро рощицу сменит еловый лесок, но это естественно, правильно и славно. Я бы ничего не стала с этим делать, а просто позволила событиям идти своим чередом. Наблюдать, как один вид деревьев вытесняет и сменяет другой, борется за свое место под солнцем, – это по-своему захватывающе. Словом, все, что сделано самой природой – великолепно. А вот ландшафтные решения и садовые объекты здесь очень неровные по уровню профессионализма. Липовые боскеты заслуживают уважения, они тщательно проработаны. А идеи регулярного сада хотя и традиционны, но вторичны. Встречаются откровенно неудачные места. В дальнем углу сада есть нечто очень печальное. Вы, наверное, лет сто там не бывали и не видели, эту, извините, дичайшую могилу, которую там устроил кто-то криворукий.
– Могилу? – переспросил Поленов сиплым голосом, словно у него пересохло в горле.
– Да, там, ближе к забору, – кивнула я и начала торопливо пояснять: – Искусственный гранитный пустотел, которым обычно прикрывают канализационные люки, воткнут посреди кучи безродных камней. Такой бездарности вы и на сельском кладбище не найдете. Кроме того, я поражена, что в вашей усадьбе такой наглый, довлеющий забор, как будто тут зона строгого режима. Кто же оставляет его в натуральном виде? Такие служебные сооружения надо маскировать вьющимися растениями.
Я сделала паузу, пораженная тем, что меня все еще не перебивают. Как правило, клиенты гораздо раньше начинают говорить сами, демонстрируя свою погруженность в садово-ландшафтную тему. Они стараются в этот момент показать, что они не лохи, а очень даже разбираются в предмете: ездили по всему миру, смотрели, выбирали, фотографировали… Собственно, презентация меня в эту минуту, как правило, заканчивается, и дальше остается только кивать, соглашаться и запоминать, чего же хотят люди, которые собираются мне заплатить. Потом предстоит повторить их желания своими словами. Но эти заказчики молчали. У Поленова на лице читалось смутное недовольство, как у человека, только что оплатившего покупку товара, не подлежащего возврату (типа трусов или лекарств), и тут же понявшего, что эта вещь ему не нужна. Марина вообще смотрела на меня испуганно округлившимися глазами, будто подавая сигнал, что я говорю что-то совсем не то. И переводила взгляд с меня на мужа.
Я запаниковала и опять стала тараторить, потому что Поленовы все так же молчали, жевали и подозрительно вглядывались мне в лицо.
– Наверное, вы хотите рассказа о будущем? О том, что станет с вашей землей через несколько месяцев, через год, через два? – заглядывала я в лица хозяев. – По-моему, главное, чего не хватает участку – это своей фишки, уникального лица. Пока у меня нет готовых предложений и идей, но в последнее время я много думаю о туманах, камнях и цветном луге. Вы, разумеется, помните рассказ «Золотой луг» Пришвина? Ну тот, где они с братом обнаруживают, что золотой по утрам луг к вечеру делается обычным зеленым, когда цветки одуванчиков закрываются? На самом деле луг ведь может быть не только золотым. Он может каждые две недели менять цвет. На практике я такого еще никогда не делала, но, мне кажется, это вполне возможно. Технология вроде знаменитого «мавританского газона»…
Тут меня понесло, я провалилась в пучину садоводческих подробностей: про свою давнюю мечту спрятать по всему саду туман-машины, про луг-хамелеон, про естественные и искусственные звуковые эффекты в саду (но не записанные, а живорожденные) и всякие другие глупости, которые мне давно хотелось реализовать, однако до этого момента еще ни разу не подворачивался достаточно богатый и безумный клиент, располагающий участком подходящих размеров и деньгами на все эти эксперименты и фокусы.
Похоже, предложения семейке Поленовых пришлись не по вкусу. Они ни на что не реагировали! Неужели я не угадала их предпочтения? Неужели и они, как и все тут, в Подмосковье, мечтали о «новом Версале» и вилле Вискайя? Мне стало непривычно обидно, что мои идеи не встречают поддержки (хотя обычно мне пофиг). Но сейчас я почему-то очень сильно поверила, что этот проект определит мою судьбу. Позволит создать настоящее имя.
Я выбилась из сил и тоже замолчала. Подали чай, кофе и сладости. Мороженое было растаявшее – хоть какая-то теплота в застолье. Я чувствовала себя раздавленной и пристыженной. От беспомощности хотелось провалиться сквозь землю.
К счастью, обед подошел к концу, и я наконец смогла сбежать в свой домик.
Я чувствовала, что как-то неожиданно облажалась. Что меня завтра же могут выставить и отказать от места. От огорчения я расплакалась. Сквозь слезы шептала, молитвенно складывая руки: «Хоть бы, хоть бы, хоть бы меня не прогнали. Хоть бы, хоть бы, хоть бы этот проект сделала я!»
Так, усталая от слез, не раздеваясь, я и уснула.
Флора. Близость
Я сидела на подоконнике, глядя на открытый чемодан и раздумывая – развешивать одежду или не стоит? Если сегодня меня попросят покинуть усадьбу, придется все складывать обратно. И тут дверь без стука распахнулась. Я оглянулась, ожидая увидеть кого-то из персонала, но – сюрприз! – в комнату вошел сам Борис Максимович.
– Вы? – изумилась я. – И без охраны?!
– Что я, по-вашему, и в туалет с сопровождением хожу? – усмехнулся он.
Я хотела возразить, что мой дом – отнюдь не уборная, но прикусила язык.
– Устраиваетесь? – вместо приветствия произнес БМ. – Вот и хорошо.
Он встал посреди комнаты, заложив большие пальцы рук в передние карманы джинсов, и перекатывался с пяток на мыски. Повернулся к окну, то есть ко мне. Парк за стеклом был залит таким безудержным солнечным светом, что БМ сощурился. «Сейчас он скажет, что они хотят отказаться от моих услуг. Поблагодарит и выставит», – изводилась я и прикидывала, есть ли у меня шансы его переубедить.
– А правда, что все сады мира устроены из тоски по раю и воплощают представления своих владельцев о нем? – спросил Поленов. Сумел удивить.