И это взойдёт

Телевизионный пульт в руках и осоловелый взгляд на недовольном лице – прямо охранник, заканчивающий суточное дежурство, а не гранд-дама в своей вотчине. Меня благоразумно посадили на ряд ниже хозяйки, – так, что я не могла рассмотреть ее лица и видела только припухшее и нервно оживленное лицо ведущей, очень похожее на Маринино.

– Вы знали, что если я войду в усадьбу, то уже не выйду отсюда? – оглянувшись, отчеканила я, стараясь говорить как можно спокойнее. Она лишь полувопросительно кивнула, что можно было понять и как «да», и как «продолжайте». – Наверняка знали. И тем не менее позволили себе уничтожить всю мою жизнь. По какому праву?

Я не очень-то надеялась на разумный ответ. Но на всякий случай всматривалась в лицо Марины. Та, от кого я требовала объяснений, вместо слов кокетливо пучила сапфировые глазки и учащенно моргала. Годзилла прикидывалась нашкодившим котеночком.

– Нет, чего вы ожидали? – бессмысленно распалялась я. – Что я кинусь вам на шею с криками: «О-о-о! Марина! Вся моя жизнь была дерьмом и только рядом с вами она наконец обретает смысл?»

– М-м-м, интересная мысль, – как будто даже всерьез ответила она.

– Вы правда настолько не в себе, что считаете, будто ваше унылое сальное общество может заменить кому-то весь мир? – на долю секунды повелась я. – Хотя о чем я спрашиваю? Да вы даже не задумывались о моих стремлениях и мечтах. Захотели – и вырвали меня из моей жизни. Растоптали. Подумаешь, какая-то садовница! Не приживется – да и ну ее в компост, – я резко развернулась, перепрыгнула через ряд и отвесила Марине пощечину: – Старая сволочь!

Ко мне подскочил человек из обслуги и утихомирил, впечатав в кресло.

– Вы, я вижу, уже совсем в форме, силы вернулись, это славно, – усмехнулась хозяйка. – Сейчас вы успокоитесь и поймете, какой роскошный подарок я вам преподнесла.

– С каких это пор тюрьма считается подарком?

– Вы – одинокий и никому не нужный человек. А тут можете обрести практически семью, амбициозный проект и подругу в моем лице. Вы должны целовать вот эти руки! Однажды, я уверена, вы так и сделаете, – абсолютно искренне продолжила хозяйка усадьбы.

– Совсем с глузду съехали! – я сбавила громкость и перестала дергаться, так что охранник посчитал возможным отпустить меня, но все еще держался поблизости, готовый каждую секунду подскочить и нейтрализовать.

– Вы сами признались, что у вас нет ни мужа, ни детей, ни родителей, ни богатства. Никого и ничего! – поморщилась Марина. – Так что не заливайте про свою прекрасную потерянную жизнь.

– Зато у вас муж и богатство. И вижу, вы счастливы до истерики. Что-то без меня, такой разнесчастной, прямо жизни вам нет в ваших кущах!

– Вам здесь будет очень хорошо. Вы создадите свой самый лучший сад. Настоящий рай. И сами не захотите отсюда уходить. Профессионал вы, в конце концов, или где? Или только в фейсбуках писать умеете? – кажется, это я уже слышала. Ага, ага.

– Жирная скотина! Гореть тебе в аду!

– Заканчивайте уже с оскорблениями, заклинило вас, что ли? – Марина вздрогнула и встала. Кажется, сильнее всего ее обидело слово «жирная». – Приступайте к работе. Вам тут не дом отдыха. Думаете, с вами бесконечно будут цацкаться?

Она вышла из зала. А я осталась сидеть и смотреть на матримониальный фарс по Первому каналу.

Флора. Три горошины

Ситуация выглядела безвыходной. Но раскисать я не собиралась – уже случалось попадать в переделки и похуже. Жизнь научила меня никогда не опускать лапки и бороться за себя до конца. Однажды, лет пятнадцать назад, положение мое уже было так отчаянно, что я даже собиралась покончить с собой. Однако, как видите, жива.

Сейчас, когда мне хотелось рыдать, воспоминания о давних событиях придавали сил и внушали надежду, что все еще может как-нибудь чудесным образом разрешиться.

Это произошло в 1997 году, в самом начале моей карьеры ландшафтного дизайнера… Я как раз вернулась со встречи с первыми в моей жизни заказчиками. Вошла в свою комнату на двенадцатом этаже. Ну как «в свою»? Кроме меня в ней жили еще три провинциальные девчонки, и принадлежала она столичному пединституту, где я оканчивала второй курс, готовясь в преподавательницы русского языка и литературы. Я метнулась в свой угол, отгороженный книжным шкафом и занавесками.

Подошла к окну и открыла створку. Взобралась на письменный стол, стоявший рядом. Столешница пошатывалась, как бы поторапливая: прыгай скорее. Я «зависла»: всерьез обдумывала, с какой же ноги лучше шагать в небытие – с левой или с правой? День погожий, апрельский, но какой-то лихорадочный, безрадостный. Солнечный свет, резкий, как от прожектора, слепил глаза. Снег лишь местами плешивел на коричневых, в месиво изъезженных газонах. Люди в черных куртках и пальто бежали по улице с потертыми полиэтиленовыми пакетами в руках – хмурые, озабоченные, напряженные, они сталкивались друг с другом и неловко перепрыгивали через грязные лужи. День этот был ужасен. Совершенно очевидно, что дальше может стать только хуже. Подходящий день, чтобы умереть.

Я вглядывалась в унылый, изрытый ямами асфальт, представляя, в каком именно месте упадет и гаденько разлепешится мое тело. И тут обнаружила, что под окном совершилась ужаснейшая банальность – столкнулись два автомобиля. К ним уже примчалась скорая, суетились люди в белых и голубых одеждах. И я ощутила, что сцена безвозвратно испорчена этим чужим несчастьем. Прыгать из окна на стоящую внизу скорую – это уж чересчур позерский поступок. Самоубийство должно быть личным «праздником», и главный герой на этот день полагается один.

Я отвела взгляд от пропасти и лишь теперь увидела на подоконнике лоток из-под маргарина и в нем три зеленых росточка. Третий! Пробился! Это было настоящим чудом. Третий росточек заставил меня спрыгнуть с окна, разрыдаться и истерически захохотать, сквозь слезы глядя на тщедушный стебель…

Подождите записывать меня в сумасшедшие. Сейчас я объясню, почему какой-то там проросший горошек заставил меня трепетать от счастья. Все дело в том, что теперь их, проросших, в горшочке было именно три!

Они попали ко мне случайно. «Волшебный горох» – было написано на конверте, внутри которого веселой погремушкой болтались три горошинки. Его мне вручили на рынке как комплимент за покупку зелени. Еще на конверте было написано: «Загадай желание и посади эти горошинки. Если все три взойдут, твое желание сбудется». Конечно, я понимала – это лишь рекламная шуточка, но… у меня было желание! И не одно! Прямо скажем, единственное, что у меня тогда имелось, – это желания. А еще зачаточное образование и первая всепоглощающая платоническая влюбленность. Ни денег, ни жилья, ни работы, ни мужика, ни перспектив.

Я побросала горошинки в пластмассовый лоток из-под маргарина Rama, наполненный землей, и выставила драгоценность на подоконник. Принялась следить за посадками с той неистовостью, с которой только и можно схватиться за последнюю бессмысленную надежду. Горошинки оказались насмешницами: из земли проклюнулись лишь два росточка. Третий же совершенно не хотел высовываться!

Соседки тоже то и дело как бы невзначай заглядывали в мой выгороженный угол и всматривались в лоточек из-под Rama, но ничего не говорили. Не хотели выносить окончательный вердикт: обломайся! Потому что все жительницы нашей комнаты отличались повышенной деликатностью. Например, если кто-то из четырех привозил из дома настоящие продукты и принимался варить курицу, жарить картошечку или (неслыханно!) котлетки, то все остальные очень вежливо и предусмотрительно выходили в коридор и садились у окна курить, уткнувшись в бессмертные литературные произведения. И возвращались к себе минут через сорок, когда запах еды успевал выветриться: кулинарка дня учтиво проветривала помещение, закончив трапезу.

Все остальное время мы ели одно и то же: рис с маргарином, гречку с маргарином, макароны с маргарином. Мясо, фрукты, настоящее сливочное масло и сладости были нам не по карману.

Мама рассказывала, что в годы ее молодости, когда она училась в пединституте, девочки в общежитии тоже привозили из дома продукты. Но тогда они все садились за общий стол и съедали припасы коллективно. В наше время так поступать уже было не принято. Но зато было принято деликатно отворачиваться как от чужих пиршеств, так и от чужих катастроф.

Что же за желание я загадала, сея горох? Наверное, более трезвомыслящий и взрослый человек на моем месте пожелал бы что-нибудь вроде достатка или даже богатства (ведь я была так бедна, что порой приходилось воровать еду в супермаркете, просто чтобы не падать в голодные обмороки). Но мне было всего восемнадцать и больше, чем хлеба, хотелось любви. Взаимной. Половина задачи была решена: сама я уже втюрилась в офигенно красивого парня с длинными музыкальными пальцами, бесконечно добрыми глазами и постоянной тихой улыбкой на лице. Не то чтобы ему все нравилось – просто его ничто не возмущало. Такая спокойная понимающая улыбка бывает у очень сильных и надежных людей, которые знают, что справятся со всем, что бы ни случилось. Если бы рядом оказались подсолнухи, то они крутили бы головками, следуя за ним, а не за солнцем. Еще у Егора были длинные, как у девчонки, ресницы. И я загадала: «Чтобы он признался мне в любви».

В этой мечте, вообще-то, не было ничего сверхъестественного. Я чувствовала, что нравлюсь ему. Мы подолгу болтали, ходили на каток. Он играл для меня на гитаре. А однажды снял со стены кафешки картину, которая мне понравилась, выкупил и подарил. И если влюбляться, то именно в такого: умного, яркого, сильного и доброго, чистого.

Проблема была одна: я невероятно его стеснялась. Не знаю, чего было больше в этой парализующей застенчивости: нормальной девичьей неопытности и скромности или же отвратительной стыдливости нищенки. Не то чтобы он был богач. Отнюдь. Но все-таки гораздо более благополучен, чем я. Он считал себя «на мели», когда не мог купить пакет травки к вечеринке. А я – когда перескакивала через турникеты в метро, чтобы не платить за проезд, и дня по два ничего не ела. Такой сюжет с материальным неравенством в моей жизни появился в первый раз. Никогда прежде я не чувствовала себя заметно беднее, чем кто-то. В нашей деревне у всех был примерно один уровень жизни. Невысокий, но это не унижало – ведь так жили все. Богачи и богатство казались выдумкой, пережитком из дореволюционных романов.

И вот теперь я не знала, как общаться с тем, кто обеспечен чуть лучше, чем я. Про романы между парнями с достатком и бесприданницами я читала у классиков и видела в кино. Все эти истории плохо заканчивались, а девушки в мезальянсах выглядели крайне удручающе и уязвленно – взять хоть «Бедную Лизу», «Униженных и оскорбленных» или популярный тогда сериал «Богатые тоже плачут». Опасно для простушки связываться с барчуком. Поэтому меня в отношениях с Егором метало от жаркой, щенячьей открытости к ледяному «безразличному достоинству». То я часами смотрела ему в глаза, болтая ни о чем, то пропадала на недели и игнорировала его записки.

Когда в моих грезах Егор стаскивал с меня юбку, я всегда, даже в мечтах, начинала судорожно закрываться руками, пытаясь скрыть многочисленные стрелки на колготках, прихваченные лаком для ногтей.

Хотелось, чтобы исчезло все то наносное убожество, которое навалилось на меня из-за нищеты. И чтобы однажды он увидел меня равной. Такой, какой я на самом деле была. А не жалкой голодной девицей в рваных колготах с ободранной дерматиновой сумкой, прыгающей через турникеты, которая ни разу не бывала на рок-концерте и не имела денег поставить в зуб пломбу.

Мне хотелось хоть раз показаться в нормальной одежде, сытой и расслабленно-уверенной. А не напряженно-затравленной, как я выглядела девяносто процентов времени. Я знала, что эта капля уверенности в себе решит дело. Но как ее получить? Тут без чуда не обойтись – здравствуйте, три горошины!

Я ждала. Поливала все три. И ту негодяйку, которая не хотела всходить, тоже. Но когда у двух первенцев уже зеленело по четвертому листочку, я поняла, что на третьего нет никакой надежды. От безысходности я раскопала эту подлую горошину. И тут же поняла, что в неудаче виновата сама. Убогая горошинка оказалась вполне сильной и старательной: из нее тоже, как и из двух других, вылупился росточек. Но при посадке я закопала несчастную так глубоко, что росток не смог пробиться к поверхности. Он погиб под слоем земли и теперь был совершенно высохшим, коричневым, скукожившимся. Как я могла так опростоволоситься? Я, которая все детство провела, копаясь в огороде, и посеяла не одну грядку этого проклятущего гороха? Я брезгливо бросила гадкую горошину назад в горшочек и вообще забыла про этот бессмысленный эксперимент. Перестала поливать эту унылую дрянь и вспоминать о ней.

Ирония заключалась в том, что в день, когда я встала на подоконник, третья горошина стала ростком и загаданное мною желание действительно исполнилось: утром Егор признался мне в любви. Но после этого произошло еще кое-что, и теперь я точно знала, что мы никогда. Никогда. Никогда. Никогда не будем вместе. Чтобы выжить, мне придется вытравить из себя всю нежность. Сентиментальность. Наивность. Я смотрела на три горошины и истерически смеялась, но уже почти не отчаивалась. Жить можно и без Егора. И без любви. И без идеальных фантазий. Ну хотя бы выживать.

Когда принимаешь твердое решение жить, окружающий мир быстро смиряется с этим желанием и перестает испытывать на прочность. Да и ты перестаешь разбрасываться ресурсами и становишься очень цепкой.

Дефективная горошинка каким-то чудом собралась с силами и все-таки вытолкала на поверхность росток. И какой мощный! За неделю он догнал своих более удачливых товарищей. Из него бодро выпростались три зеленых листочка. Горе-горошек яростно возвращался из небытия, азартно наверстывая упущенное.

Первые две горошины как будто знали, что у них огромная жизненная фора и бравировали своим избытком сил и времени: вальяжно обросли многочисленными усиками, на манер французских париков свисавшими средь сочных, похожих на сердечки листиков. Хвастунишки тянулись нежными пружинками во все стороны света, а также вниз и вверх. Горошки уже путались в своих усищах, гнулись под их тяжестью, но… никак не могли захватить щупальцами прутик, воткнутый мною в землю рядышком для их поддержки. В это время несчастливый росток выбросил всего пару аккуратных и очень разумных завитков, которыми сразу уцепился за спасительную вертикаль и старательно ее обвил. Подтягиваясь на опоре, он принялся уверенно карабкаться вверх. Смешнее всего, что полноценные горошки так и не нащупали предложенную опору и в итоге повисли на младшем братце. Он великодушно подставил им плечо.

Я решила брать пример с этого горошка. И пока девушки поблагополучнее искали неземную любовь, долго раздумывая над призванием, дарованиями, смыслом жизни и высокими целями, и воротили нос от недостойных занятий и сомнительных предприятий, я цепко схватилась за первый же шанс (а он вскоре представился). Точно так же я собиралась действовать и сейчас – решительно и собранно.

Егор. Человек без амнезии

Впервые я встретил Флору в сентябре девяносто шестого. Она тащила от автобусной остановки огромный арбуз, который явно был не для ее весовой категории. Амбициозный муравьишка, схвативший ношу не по силам. Я предложил помочь. Она обрадованно закивала и тут же без разговоров пихнула мне свою ношу. Я крякнул, обхватив этот арбуз.

– Ого! Килограммов десять?

– Двенадцать, – гордо отозвалась она, тряся руками, чтобы сбросить с них напряжение. Она так энергично махала, что казалось, сейчас улетит.

– У тебя хороший аппетит…

– Это нам на всех. На четверых. А теперь, наверное, уже на пятерых, да? – она подмигнула, крутанулась на массивных каблуках и прытко побежала вперед, не оглядываясь. Я потащился следом, примагниченный ее виляющей попкой в обтягивающей мини-юбке.

Оказалось, что все четыре едока арбуза – девчонки, студентки пединститута. При моем появлении они обрадовались и бросились кокетничать. Арбуз был сладким. Девчонки – смешливыми. Я смотрел только на Флору: безумные голубые глазищи. Поразился, насколько быстро, но аккуратно она ела. Неутоленная жажда, сила и страсть. Да, в ней была страсть… Я сидел и думал: ты сейчас в общаге у телок. Тут сотни баб, сотни. Что же ты смотришь на одну?

И вот спустя семнадцать лет я снова, как тогдашний пацан, спрашивал себя: вокруг сотни, тысячи баб, что же ты думаешь только об одной? Вопрос риторический, я знал ответ: потому что она задорная, храбрая, сексуальная и потому что с ней я был собой. Рядом с Флорой хотелось как-то ярко, вкусно и неординарно жить, а не просто переваливаться из одного дня в другой. Обиднее всего было, что она, похоже, совершенно обо мне не думала.

Серенький медвежонок со смешной заплаткой на пузе уже почти неделю торчал на моем рабочем столе. В холодно-стеклянном, просторном офисе Future Vision он выглядел слишком маленьким, потерянным – как Паддингтон на вокзале. Его хотелось поскорее пристроить в теплые, любящие руки. Ну или просто выпихнуть отсюда.

В первый день по прилете в медвежонке еще сохранялся вдохновляющий импульс. Тогда я проверял мессенджер всего лишь пару раз в день. Стрелка на барометре настроения (есть ли такой? может, изобрести?) указывала на «радостно-возбужденное». Но сообщений от Флоры не было.

На третий день молчания я проверял мессенджер уже два раза в час. Медвежонок начал выглядеть сиротливо и слегка подбешивать. Но мне все еще хватало терпения и самоуважения, чтобы не опускаться до сообщения-напоминалочки «Флора, ау! Так что там насчет встречи?» По правде, я уже пару раз набрал в окошке мессенджера такое сообщение, но оба раза догадался стереть и гордо вернуться к работе.

Дел было по горло: операция «Переезд в Европу» оказалась чуть сложнее, чем просто запереть офис, собрать чемодан и сесть в самолет. Все эти дни мы с Вадимом провели, общаясь с юристами и обсуждая, как уехать в Вильнюс не только с чемоданами, но и с патентами и всеми технологическими разработками, которые считали своими. Однако юридически все это богатство принадлежало не совсем нам. Нематериальные активы, которые мы хотели вывезти, были созданы на школковский грант и оформлены на компанию Future Vision – резидента Технопарка. По грантовому договору компания ни при каких условиях не имела права передать или продать кому-то патенты, даже нам – тем, чьи мозги все это придумали. Государство проспонсировало интеллектуальный банкет, подарило полтора года беззаботной жизни, когда мы с парнями могли заниматься только разработкой алгоритма и не заботиться о деньгах. Теперь страна справедливо ожидала, что Future Vision начнет успешно торговать своим интеллектуальным продуктом, а в бюджет государства рекой потекут налоги.

После дорогостоящих консультаций с юристами способ хакнуть «Школково» и государство в конце концов нашелся. Путь вырисовывался рискованный, извилистый и очень небыстрый. Выходило, что свалить получится не раньше середины осени. Я как-то враз сдулся от такой перспективы, но и успокоился. Получалось, что никакой спешки нет. Можно ждать ответа от Флоры сколько угодно, но ожидание становилось все более мучительным.

Чем же это таким важным и безотлагательным она занята, что не может написать мне пару строк? За ответом на свой вопрос я зашел на страницу Флоры на Facebook в надежде, что она опубликовала там сообщение, объясняющее молчание (адресованное не мне напрямую, а как бы всем, но на самом деле – именно для меня и предназначенное). Однако новых публикаций на ее странице не появлялось, хотя прежде она строчила регулярно – не меньше одного поста в день. Это раздражало и интриговало одновременно. В голове поселились два персонажа – оптимист и реалист, и каждый из них по очереди захватывал пульт управления.

Реалист: «Она нарочно включила “молчанку”, чтобы нервировать меня, заставить бегать за ней и унижаться».

Оптимист: «Она очень занята. Или сломался компьютер. Или в командировке в таком месте, где нет интернета».

Реалист: «Она, наверное, мое предложение встретиться восприняла, как будто я навязываюсь. Навязчивым быть не хочется. Если я ей не нужен, то на фиг она мне сдалась?»

Оптимист: «Может, заболела?»

Занес страницу Флоры на Facebook в «закладки».

Заходил туда практически каждый день. Меня самого это уже немного беспокоило. Как ни открою Facebook – первым делом к ней на страницу. Зачем? Посмотреть, что у нее нового. Кого она добавила в друзья. Кстати, никого за эти дни. Просмотрел всех ее френдов мужского пола. При взгляде на каждого сверлила мысль: что у них там? Просто общаются в сети? Или это ее парень? Виделись ли они в реальной жизни, или общаются только здесь? Один поклонник каждый день писал ей что-то на стене, какие-то цветочки публиковал в комментариях к старым постам. Но с ним, сразу ясно, ничего не было. Иначе бы он не делал таких глупостей.

Дошло до того, что я подписался на все паблики и группы, на которые подписана Флора – вдруг там что-то прокомментирует? Но она молчала. Однажды в сумеречном сбое рассудка я сам целую ночь комментировал все посты подряд в ее любимых группах – хотелось, чтобы мои комменты попались ей на глаза и она прочухала, что надо ответить. Видимо, не попались.

Это уже напоминало болезнь. Иногда я загружал браузер, чтобы посмотреть прогноз погоды, а вместо этого на автомате щелк-щелк мышкой – и уже на ее странице. И только потом спохватывался, что я к ней зашел, хотя делать этого не собирался.

Удалил закладку. Не помогло – просто стал тратить больше времени, чтобы выйти на ее страницу. Вернул закладку. «Что же я за тряпка такая? Что за проблема у меня с головой? – разговаривал я сам с собой. – Как мне, человеку без амнезии, забыть девушку из прошлого? Как убедить себя в том, что надежды нет, когда внутри надежда есть?»

В конце апреля думал вообще удалиться из Facebook. Зашел, и тут – бац, сообщение от самой соцсети: поздравляем вас с праздником Пасхи. Праздник. Меня осенило: решил пока не удаляться, а разослал всем китчевую флеш-открытку. И ей – как всем. Все написали «спасибо», а она не ответила вообще ни-че-го. И тут я окончательно понял, что это ненормально даже для прожженной манипуляторши (какой, я надеялся, она все же не стала). Зашел в чат и увидел, что она даже не открыла сообщение. Не получила его.

Тут я понял: с Флорой что-то случилось. Плохое. Опасное. Мозг, до этого плававший в каком-то густом бульоне одних и тех же мыслей и переживаний, сразу же ухватился за упавшую в редмайн конкретную задачу, включился на высоких оборотах. Стало предельно ясно, что делать: надо просто поискать Флору, понять, где она находится физически. И пока я ее не нашел, можно больше не думать о том, как она ко мне относится и что вообще вытворяет. Я вытащил геометки из фотографий последнего сада, над которым она работала, нашел это место на карте и решил поехать туда.

Поленов. Интервью

Воробьишка суетливо скакал по доскам террасы, простукивая их клювиком, – искал хлебные крошки. Потом осмелел и начал вспархивать на стол и на подлокотники кресел. Казалось, того и гляди запрыгнет прямо на голову Поленову, или журналистке, которая старательно зачитывала по бумажке заранее подготовленные вопросы, или Марине, сидевшей чуть в стороне с чашкой чая в руках. Интервью проходило протокольно, официозно, почти сонно. Корреспондентка держалась почтительно и лояльно. Задавала правильные вопросы и старательно избегала неправильных. Воробей обнаглел до того, что ухватил с тарелки крекер и попытался упорхнуть вместе с ним. Выронил. Попытался снова, мотая головой и отчаянно взмахивая крыльями. Поленов не выдержал, протянул руку, чтобы раскрошить крекер для птицы. Воробей испуганно отскочил, но не улетел. Наклонил голову, наблюдая и готовясь в любой момент сорваться с места. Стоило убрать руку, как он набросился на раскрошенное печенье и за секунды склевал его полностью. Расселся, выпятив грудь, на краю стола и выронил из-под хвоста коричнево-белую кляксу. Бровь Поленова на мгновение поползла вверх, он тут же отвел взгляд и сосредоточил внимание на корреспондентах.

Поленов не любил интервью и давал их только в случае крайней необходимости. Сейчас такая необходимость была. Нужно отправить сигнал на Запад, инвесторам и ученым: со «Школково» все в порядке, несмотря на внешнеполитическую свистопляску. Выдающиеся умы со всего мира по-прежнему тут, в России, изобретают, творят и создают будущее. Ради этого месседжа Борис Максимович и согласился поговорить с серьезным международным журналом, издававшимся в России по франшизе. Статью обещали перепечатать также зарубежные редакции издания.

Поленов ожидал, что на интервью приедет главный редактор Баскаков, человек ему хорошо знакомый и имевший репутацию интеллектуала, сибарита и серьезного аналитика. Они частенько встречались на приемах и в общем уважали друг друга.