Вечность придумали осенью

– Так вас уволили, потому что он решил, что будет сам себя возить?

Таксист хмуро глянул на меня.

– Нет?

– Двадцать лет безупречной работы в структурах, – отчеканил он. – Такой послужной список поискать! Его бы скорее уволили, чем меня!

– Так и случилось, – заметил я. – Но вы-то из-за чего ушли?

Он в последний раз затянулся и, высунув руку с сигаретой в окно, выбил указательным пальцем остатки дымящегося табака из окурка. После этого перегнулся через меня, открыл бардачок и, бросив туда фильтр с обгоревшей по краю сигаретной бумагой, захлопнул отсек. Потянул за рычажок на ручке двери, чтобы закрыть окно, и вдруг тяжело вздохнул.

– Время пришло… – выговорил он.

Это прозвучало настолько нездешне отвлечённо, что я вздрогнул и снова вспомнил, куда и зачем еду. То самое пресловутое время вскоре должно было прийти и в мою собственную жизнь. Наступить в ней. Потому как в жизни Саши это время, очевидно, уже наступило. Я внимательно всмотрелся в движущийся пейзаж, пытаясь уловить в нём признаки неумолимого приближения чего-то нового и нежеланного.

Кто знает – может, скоро и я именно так буду отвечать на вопрос, почему мы с Сашей расстались. «Потому что время пришло». Время выдержит и переживёт всё, включая своё собственное несанкционированное вовлечение в чью-то не имеющую к нему никакого отношения причинно-следственную цепочку. Оно как универсальный суррогат личной ответственности. Сколько событий произошло и не произошло во множестве судеб лишь потому, что время либо пришло, либо ушло, либо его было слишком мало либо не было вовсе.

Хорошо ещё, что Саше не придётся пользоваться избитыми оборотами – она без сомнения знала реальный мотив своего поступка. Но с чьими бы личными качествами или их отсутствием он не был связан, боюсь, формулировка с использованием времени оказалась бы для меня наименее травмирующей. Пускай хоть в ситуации потерявшего работу высокопоставленного водителя оно будет истинной причиной перемен.

Пейзаж за окном стал перемещаться назад всё медленнее и медленнее, пока, в конечном итоге, не остановился и, похоже, надолго – мы заехали в пробку. До квартиры Сашиных родителей оставалось всего ничего, и я подумал, что неплохо бы этим тихим и слегка пафосным аккордом закончить наше с таксистом совместное путешествие.

– Да как пожелаете, – ответил он, зачем-то снова перейдя на «вы». – Только оплата по тарифу.

Я улыбнулся.

– Конечно.

– И ещё доплатить нужно за то, что я за вами в другую сторону поехал.

Когда с расчётами было покончено, и я уже собирался выбраться прямо на середину забитого автомобилями проспекта, он дотронулся до моего рукава:

– Вспомнил анекдот, из тех времен. Его наш начальник смены придумал, когда Кучма [1] в очередной раз сам решил на служебной покататься…

– Так он тоже за руль садился?

– Этот только ради забавы. Когда выпьет или ещё какое веселье. В общем, они тогда решили с Кравченко, министром ментовским, по трассе проехаться. Водил-то он, кстати, отлично, – в голосе таксиста зазвучали тёплые обертоны уважения, – выжимал, что мог… Ну и наш начальник тогда хохму придумал, она даже в народ ушла: проезжают Кучма с Кравченко на двух сотнях мимо поста, гаишник их, ясное дело, не останавливает; подходит к нему напарник и спрашивает, что это за машина была, и кто там ехал; а тот ему и говорит так растерянно, – таксист по-детски широко улыбнулся в предвкушении развязки, – «Не разобрал, кто там сидел справа, но шофёр у него Кучма!»

Я искренне рассмеялся.

4. Двери и звуки

До того, как мы осознали, что хотим видеть друг друга чаще, и Саша переехала ко мне, я не раз провожал её домой. Но мы всегда прощались у парадного, и я никогда не поднимался в квартиру. Это было обоюдное непроговоренное соглашение. Затрудняюсь сказать почему. Возможно, ей это было необходимо для сохранения некоторого баланса свободы в наших отношениях. Возможно, мне тоже. Я никогда не спрашивал её об этом, потому что мне нравилась такая слаженность наших желаний и не хотелось ненароком её расшатать.

Впрочем, из точки, в которой я находился сейчас, этот подход мне уже казался не только ошибочным, но даже обидным.

И всё же один раз мне удалось побывать почти что на пороге её трёхкомнатной квартиры.

Как-то в конце февраля прошлого года мы с Сашей возвращались с музыкального мероприятия, устроенного для своих сотрудников компанией, где я на тот момент работал. Предполагалось, что это будет посвящённый окончанию проекта корпоративный праздник, однако на поверку им оказался обыкновенный концерт в одном из не самых лучших заведений города. На сцене размером с большой письменный стол бестолково одетые люди пытались исполнять разнообразные, известные и, как следствие, не собственные композиции. К счастью, задобренные бесплатным алкоголем, мои коллеги находились в предвкушении продолжительного уик-энда и не были особо взыскательны к качеству звуков, доносящихся до их ушей. Я тоже пребывал в приподнятом настроении, но по иной причине: руководство компании милостиво удостоило меня права взять на корпоратив ещё одного человека – им, естественно, оказалась Саша. Я посчитал, ей, как минимум, будет приятно от того, что я озаботился получением такой возможности. Это вполне бы могло показать ей, что она для меня что-то значит. В придачу, Саша вполне могла испытать и некоторую гордость за то, что её молодого человека действительно ценят на его рабочем месте, раз одарили недоступной для большинства привилегией «плюс один».

Всё вышло несколько иначе. Возможно из-за того, что Саша не относилась к моим коллегам, она сумела адекватно оценить уровень организации праздника и, кроме того, сумела вербально и невербально довести эту оценку до моего сведения. Мы уже выбрались из метро и двинулись в путь, ведущий к её дому, а сгустившиеся над нами облака непредвиденного непонимания так и не рассеялись.

– Мне настолько стыдно, что я даже холода не ощущаю! – слегка задыхаясь, сказал я. По обыкновению, Саша шла быстрее, чем мне это было комфортно. В тот момент это хотя бы объяснялось сильным и холодным ветром, дующим со всех сторон сразу.

– Ты уже так когда-то шутил, – отозвалась Саша, тщетно пытаясь принять положение, в котором ветер будет наносить ей меньше всего ущерба.

– Не считается. Тогда на улице было теплее.

Она бросила на меня скептический взгляд. Зимой Саша всегда была более склонна к серьёзному тону. А учитывая температуру окружающей среды, которую она регулярно проверяла на своём телефоне в надежде увидеть там улучшения, шутить с ней подобным образом имело ещё меньше смысла.

– Ты тоже можешь попробовать, – несмотря ни на что, продолжал я. – Вспомни, например, как сегодня ты понравилась каждому, кто тебя видел – разве это не греет?

– Мне придётся вспомнить что-то более ценное. Господи, да что же так холодно!

– А помнишь, – не унимался я, – как здорово было, когда мы вместе приняли решение покинуть праздник, не дожидаясь его триумфального окончания? Даже ни с кем не попрощались! Здорово же?

Саша сильно замёрзла и даже не думала сотрудничать.

– Здорово будет, когда я попаду в место, где перестанет дуть ветер. У меня уже глаза болят от него! И слезятся.

– Да и пусть слезятся! – не выдержал я. – Буду считать, что это слёзы радости. Настоящих всё равно не будет.

– Денис, – она остановилась и пристально посмотрела на меня. За пять месяцев наших отношений я уже успел привыкнуть, что по имени она зовёт меня в основном в моменты недовольства. Порой это даже раззадоривало. – Может, ты прекратишь?

На её округлых щеках действительно можно было заметить пару мелких слезинок, в которых отражался лёд, в свою очередь, отражающий свет фонарей. Из-за этого ситуация приобретала несколько драматический оттенок.

– Если хочешь – могу прекратить навсегда, – бросил я с вызовом, сам не понимая, серьёзно ли я говорю.

Ветер ненадолго утих. В образовавшейся тишине многоточием прозвучали шаги случайного ночного прохожего. Он шёл очень медленно, аккуратно ступая по льду и направляясь в сторону подземки – откуда мы пришли. Пока он проходил мимо, мы с Сашей неразрывно смотрели друг другу в глаза. Неожиданно у неё скривились губы, то ли подготавливая лицо к плачу (слёзы были уже на месте), то ли готовя рот к презрительной гримасе и таким же словам.

Я не стал ждать, к чему в конечном итоге приведёт эта трансформация. Развернулся и, ни слова не говоря, зашагал в прежнем направлении. Я был уверен, что она тут же пойдёт за мной. Преодолев с десяток метров, я обернулся – Саша стояла на том же месте и в той же позе, глядя на обледенелую дорогу. В холодном свете луны и недостаточном свете фонарей она на мгновение показалась мне бронзовым изваянием, бесчувственным и безразличным, призванным вечно символизировать женщину, смотрящую только в ей ведомые дали. Женщину, смотрящую куда угодно, только не в мою сторону и даже не туда, куда устремлён мой взгляд.

Я застыл в нерешительности, превратясь, возможно, в такой же точно памятник мужчине, не знающему как ему поступить.

– Саша, – негромко позвал я. Она даже не шелохнулось. Только концы её шарфа слегка развевались, увлекаемые опять появившимся ветром. Словно уже было открыто окно, а теперь где-то в другом конце города открыли дверь. Шарф реял на этом сквозняке практически недвижимо, что не только не ослабляло сходство с монументом, но и придало этому монументу наряду с суровостью черты изящества. Потом дверь закрыли. Шарф опустился на её плечи.

– Саша! – громче позвал я и, чертыхаясь, двинулся по льду обратно к ней.

Не дождавшись, пока я сократил и половину расстояния между нами, Саша, будто каменный гость из старой сказки, встрепенулась и резко кинулась ко мне. Точнее, в мою сторону. Подавать руку она мне явно не собиралась и просто пробежала мимо, даже не взглянув. От неожиданности я замер на месте, потом резко развернулся, бросился было за ней, но тут же лихо поскользнулся на неровном ледяном тротуаре. Сделав в воздухе фигуру, которую проделывают футболисты, ударом в падении забивая гол, мягко приземлился спиной на замёрзшую до неузнаваемости воду.

Возникло ощущение, что гол забили мне.

Пока я приводил себя обратно в вертикальное положение, попутно определяя размеры ущерба одежде и внутреннему миру, Саша успела убежать довольно далеко – на её стороне были, как мне пришлось догадаться, злость и более взвешенный выбор зимней обуви. Я увидел только неясные колебания ночного воздуха возле перекрёстка с мигающим светофором в хорошей сотне метров от меня. Уставившись на непрекращающееся мигание, я пытался понять, стоит ли бежать за ней. Тогда я совершенно не знал, каким образом поступать в такой ситуации. Какое решение будет лучшим в первую очередь для меня, а значит и для ситуации в целом. Женщина ведь редко знает, что для неё лучше. Слишком много примеров этому было как в обширной истории человечества, так и в скромной истории моей личной жизни. Это я твёрдо понимал уже тогда. А вот что делать в подобных обстоятельствах не знал. Как не знаю этого и сейчас.

В конце концов, вычислив, что, оставаясь размышлять дальше, я лишь окончательно замёрзну, а ринувшись вдогонку – как минимум, согреюсь, я принял решение подумать о выше обозначенных вопросах на бегу.

По дороге к её многоэтажному дому (а бежала она, конечно же, туда) я ещё не раз был на грани падения, но, в отличие от душевного, физическое равновесие мне каждый раз удавалось удержать. Я не понимал ровным счётом ничего. Не понимал, почему я сейчас должен бежать за своим, как я хотел думать, близким человеком по ледяным проспектам и переулкам безразличного города. Не понимал, что сказать этому человеку, когда догоню его, потому как у меня сейчас были только вопросы, да и те, будучи заданными, наверняка останутся без ответа. И ещё не понимал, почему я никак не могу догнать этого человека. Последнее смущало и одновременно раздражало больше всего.

Добежав, в конечном счёте, до нужного парадного, я успел ухватить медленно закрывающуюся железную дверь за миг до того, как она бы неумолимо заблокировала вход и оставила меня на морозе размышлять о ценности секунд. Вскочив, таким образом, на подножку уходящего поезда, первое, что я там услышал – как с лязгом закрылись двери лифта, унося моего близкого человека куда-то вверх. К сожалению, с каким номером кнопку нажала Саша, я не знал.

Не особо раздумывая, поскольку уже и не о чем, я помчался в ту же сторону по лестнице, по ходу дела пытаясь определиться, где же тормозить. Стоит признать, к таким марафонам я оказался совершенно не готов – беспорядочные и быстрые удары сердца неплохо заглушали всё, что доносилось из окружающего мира, включая и нужный мне звук постанывающей кабины. В изнеможении остановившись отдышаться на площадке между этажами, счёт которым даже не начинал, я сообразил, что никто уже никуда не едет. Зато несколькими пролётами ниже возились с ключами. То ли я бежал слишком быстро, то ли слишком медленно поднимался лифт, но, кажется, я умудрился обогнать его вместе с едущей там Сашей, которая сейчас, судя по всему, отпирала квартиру.

Прыгая через половину пролёта, я двинулся в направлении, откуда только что прибежал. Очутившись на нужном этаже, я только и успел заметить, как в пяти метрах от меня мелькнул Сашин силуэт, тут же скрытый захлопнувшейся дверью. Оставшись стоять на месте в полусогнутом состоянии, упёршись руками в колени, я пытался схватить ртом немного воздуха – единственное желание, которое я мог безошибочно определить в тот момент. Были ещё и другие, но все они были в известной степени противоречивы. А некоторые даже противозаконны.

Тут что-то стукнуло и заскрипело. Подняв глаза, я увидел, как дверь неестественно шумно открылась. Та же дверь.

На пороге стояла Саша.

Она была уже без шапки, слегка раскрасневшаяся и растрёпанная. Судя по тому, как вздымалась её грудь, она сама ещё не пришла в себя от этой погони.

Я медленно выпрямился. Ничего не говоря и не шевелясь, мы смотрели друг на друга. Дышали и смотрели. Друг другу в глаза. Одни на этом этаже, в этом опустевшем парадном, в заброшенном городе. Просто наблюдали друг друга. И слушали звуки нашего общего дыхания. Больше не происходило ничего.

Внезапно в этот затерянный мир ворвался новый звук. Знакомый. Звук лифта, который дёрнулся в нежданной конвульсии и против воли устремился вниз. Вместе с ним в мир ворвался человек, невидимой рукой приведший его механизм в движение. Вслед за человеком возникло парадное. Потом и остальной город вновь наполнился людьми.

Я сделал глубокий и шумный вдох. Саша слегка покачала головой, и на её лице мелькнула тень очень спокойной улыбки.

– Не отвязаться прямо, – тихо сказала она. Отступила в квартиру и медленно закрыла за собой дверь. Деликатно щёлкнул замок, словно затвор фотоаппарата, делающего финальный кадр сессии.

Я ещё чуть-чуть постоял, осознавая, что мир вокруг стал прост и отчаянно понятен, и, неспешно спустившись по лестнице, вернулся в ледяной город. Тот же, откуда я недавно вбежал, но всё же несколько другой. Вдохнув ночного воздуха, я направился в сторону метро. Я всё ещё мог успеть.

Конечно, тогда я не запомнил чудотворную цифру, при вводе которой тот самый лифт поднял бы меня к Сашиной обители. Даже не попытался – это казалось несущественным. Осталось лишь условная догадка, что я был на четвёртом или пятом этаже. И очень стойко задержался в памяти образ двери, за которой Саша два раза за вечер исчезала. Именно на это воспоминание я и собирался сейчас ориентироваться в её поисках. В поисках двери, то есть. Для поисков Саши ориентиров не было.

Я стоял возле до боли знакомого парадного. Независимо от степени избитости фразы, это было именно то, что я чувствовал. За последний месяц мне пришлось в полной мере ощутить на себе немало избитых выражений, которые ранее казались напрочь лишёнными внутренней энергии, даже если когда-то она в них и была. За последний месяц я кусал локти, бился головой о стену, у меня разрывалось сердце, я плакал, потерявши (что прямо свидетельствовало – имея, не хранил!). Сколько песен оказалось написано обо мне, не стоит даже говорить (да и писать эти песни тоже не стоило, раз уж на то пошло). Мне оставалось только надеяться, что запас клише, способных так живо резонировать с моим душевным состоянием, подбирается к своему концу. И, может быть, всё это было бы ещё терпимо, если бы не один факт – я до сих пор не знал, что на самом деле произошло. Что произошло, чтобы всё это произошло. Моя фантазия получила слишком большую свободу действий.

Та самая железная дверь была закрыта. Никто не спешил входить и выходить, что было вполне естественно в середине рабочего дня. Выуживать телефон из тесного кармана не хотелось, и я посмотрел на солнце. Оно, как всегда было на месте, хотя в этот раз на новом. По самой приблизительной оценке, более привычные часы показали бы сейчас четверть первого.

Я присел на не так давно выкрашенную скамейку. По всему, мне не оставалось ничего другого, как ждать случайного или не очень жильца этих мест, которому придёт в голову вернуться домой или же выйти из него. И это меня устраивало.

Сняв очки, я спрятал их во внутренний карман лёгкого плаща. Пальцы почувствовали касание тёплого металла. Ухватившись за цепочку, я вытащил заветный кулон и поднял его над головой. Туда, где сочувственно сверкало солнце. Тонкая золотая нить неощутимо пересекала пальцы. Лучи мягко отражались в дорогом стекле, рассыпанном по маленькому бесчувственному сердцу.

Кулон медленно качался передо мной, словно маятник, то показывая, то вновь пряча самый главный источник света в моём мире. Я смотрел на эту картину, слегка прикрывая веки, когда солнечный луч в очерёдной раз норовил ударить мне в глаза. Это было красиво. И, казалось, я мог смотреть на это вечно. По крайней мере, хотел.

5. Для верности

С Сашиными родителями мы виделись лишь однажды. Точнее, видел я только Сашину маму – примерно полтора года назад, в апреле. Были выходные, было тепло. Одним словом, была весна. Именно такая, которую обыкновенно ждёшь. Ждёшь всю зиму, потом ждёшь ещё целый март, и, в этом городе, даже после тридцать первого марта чаще всего продолжаешь ждать. В итоге она, не смотря ни на что, наступает.

Так произошло и в тот раз. Дав ей настояться несколько дней, мы с Сашей с самого утра пошли пробовать её на прочность. Было хорошо и сухо, и едва различимый ветер выдувал из нас остатки зимнего настроения.

Но так было недолго. Уже к обеду ветер стал выдувать не только зимнее, а и настроение в целом. Ему удалось вырвать деньги из моих рук – я как раз намеревался заплатить за горячий кофе, которого в планах изначально не было, ведь для весны более характерен чай (искренне надеюсь, что эта небольшая сумма принесла счастье тем, кому досталась). Затем тот же ветер пытался вытеснить ажурную арматуру из ограды парка, куда мы отправились насладиться весенними атрибутами, но лишь сдул пенку с Сашиного капучино. Причём сдул очень удачно, в том смысле, что всё же не на меня, а на других наивных людей, пришедших в парк за тем же, за чем и мы.

Вопреки ожиданиям дождь так и не пошёл. Вместо него из принесённых упомянутым ветром облаков безо всякого стеснения сразу повалил снег. Хотя на тот момент это уже не вызвало большого удивления. К тому же, снег вполне мог заменить Саше утраченную безвозвратно пенку. И нет, он не стал бы водой в миг соприкосновения с горячей ароматной жидкостью – её капуччино уже наполовину превратилось в лёд.

Мы укрылись от весенней стихии в ближайшем заведении, до которого успели добежать, когда поняли, что бежать всё-таки надо. Им оказалась бильярдная, быстро наполнившаяся внушительным количеством людей, никто из которых даже не собирался брать в руки кий. Попав внутрь, мы тут же принялись согласованно обсуждать невозможность произошедшего, и как вообще можно жить в этом городе, в этой стране, и что нормальным людям, какими мы с Сашей являемся, здесь не место, и нужно срочно, не дожидаясь мая, куда-то переезжать. Подойдёт берег любого тёплого моря с причудливым названием. Другими словами, мы занялись тем, чем и принято заниматься в схожих ситуациях. И даже если я не был столь же серьёзен в этих заявлениях, как Саша, всё равно мне было легко и приятно поддерживать её в том, что вряд ли когда-нибудь произойдёт. Мы с ней были хорошей парой. Тогда я был в этом уверен.

Вскоре после начала столь резкого изменения метеоусловий, Саше позвонила её мама с вопросом, не нужно ли её забрать. Или, скорее, нас – учитывая деликатность и внимание Светланы Георгиевны, убеждён, что предложение было сформулировано во множественном числе. Саша долго не раздумывала, да и в самом деле было не о чем: как оказалось, мы оделись совершенно не по погоде. Мои кроссовки после перенесённого вряд ли когда-то снова станут белыми, но вот стать ещё более заполненными растаявшим снегом вполне могли. Сашу же трясло от ветра, насквозь продувшего бежевую, с тонкими светло-синими полосами, джинсовую куртку, которую она упрямо продолжала называть ветровкой.

Светлана Георгиевна подъехала удивительно быстро. Словно ещё с утра припарковала свой внедорожник за углом и только ждала случая заехать прямо в парк и остановиться возле бильярдной, хозяин которой деликатно предлагал собравшимся приступить к обмену его услуг на их деньги. Вообще въезд на территорию парка был ограничен. По крайней мере, я никогда не видел, чтобы кто-то вольно разъезжал по его пешеходным аллеям. Но когда, распугивая людей, ищущих более щадящей обстановки, мы подкатили к выезду из обители деревьев и кустарников, Сашина мама просто кивнула охраннику, тот кивнул в ответ и, вероятно, нажал на кнопку невидимого пульта. Красно-белый шлагбаум перед нами поднялся.

Тогда я сразу захотел поинтересоваться, что заставляет охранников так покладисто нажимать на кнопки. Дело ли в Сашиной маме, или папе, или в не самой первой свежести джипе, засыпанном усиленно тающим снегом? А может быть, в этом парке? Но чем сильнее мы удалялись от него по праздным улицам, с каждой минутой принимающим всё более плачевный вид, тем более неуместным казался вопрос. Он так и остался незаданным.

– Денис, я очень рада, что мы с тобой, наконец, увиделись и познакомились, – сказала Сашина мама. Я сидел сзади. Саша устроилась на переднем сиденье. Больше внутри никого не было. Фраза прозвучала приветливо, даже дружественно. Я уже открыл рот, чтобы вернуть любезность, но тут вмешалась моя девушка.

– Так вы ещё не познакомились! – быстро и весело сказала она, повернувшись вполоборота на своём месте. – Мама, это Денис! Денис, это Светлана Георгиевна, моя мама! Теперь говори! – шутливо скомандовала она мне.

– Саша! – Светлана Георгиевна укоризненно взглянула на дочь.

– Я тоже очень рад знакомству с вами, – удалось вставить мне.

– Хочется думать, что ты говоришь искренне, – она внимательно посмотрела на моё отражение в зеркале заднего вида.

– Конечно, он говорит искренне, мама! – снова вмешалась Саша. – Денис вообще редко говорит не то, что думает! – добавила она и озорно мне подмигнула.

Мы оба знали, что последнее утверждение не вполне верно. Но когда мы очутились в просторном салоне, где не было ни ветра, ни снега, ни испорченного капучино, у Саши явно появилось игривое настроение. Я не раз замечал, как повышение или понижение уровня комфорта окружающей среды аналогичным образом влияет на уровень её собственного душевного комфорта.

– Денис, – произнесла Светлана Георгиевна после минутной тишины, – хочу тебя пригласить пообедать сегодня с нами. У нас дома. Сашин папа тоже очень хотел с тобой познакомиться. – Она слегка повернула ко мне голову и улыбнулась. – Кажется, представился хороший случай.

Я посмотрел на Сашу. На её лице блуждала всё та же озорная улыбка – ей было интересно. В наших отношениях с её стороны часто присутствовал элемент вызова. Возможно, ненамеренный. По какой-то причине это был очередной вызов. Такой же ненамеренный, как и все остальные.

– Прямо сейчас? – уточнил я.

– А как же! Доедем и сразу обедать начнём! – Саша не думала останавливаться.

– Александра, – Светлана Георгиевна, протянув руку, ухватила Сашину ладонь и мягко прижала к её же колену, всё ещё мокрому, – перестань. А у тебя, Денис, разве от таких приключений не разыгрался аппетит? – обратилась она к зеркалу заднего вида.

– Я пока ещё не понял, – улыбнулся я зеркалу. – Но сейчас я точно в неподходящей для обеда форме.

– Форма хуже не придумаешь! – охотно согласилась Саша.

– Мне надо хотя бы заехать домой, чтобы сменить одежду, – продолжал я, пытаясь не обращать на неё внимания. – И тогда я готов!

– Так мы тебя и подвезём! И подождём. Правда, мам? – Саша всё гнула линию, которая была мне неясна.

Горел красный свет, и Сашина мама повернулась ко мне.

– С удовольствием, Денис. Ты где живёшь?