Вечность придумали осенью

– Светлана Георгиевна, – не без труда мне удалось придать голосу необходимые спокойно-уверенные интонации. – Когда вам будет удобно, чтобы я заехал?

– Когда сочтёшь это возможным, Денис, – любезно, как и всегда, ответила Сашина мама.

3. Человек, который сидел справа

В ожидании более чем стандартного для такого заведения счёта я вызвал такси. К месту назначения без особых хлопот можно было добраться и более дешёвым и экологически чистым видом транспорта. Но я рассудил, что пока буду им дёшево и чисто добираться, моя точка сборки, которую, несмотря на все перипетии со льдом, удалось ощутимо сдвинуть, вполне может вернуться на прежнее место. А это помешает выполнить задачу, не потеряв того спасительного ощущения, что я всего-навсего следую естественному ходу событий.

Наверное, отправляться к Сашиным родителям в состоянии хоть и слегка, но всё же изменённого сознания было не самой лучшей идей. По существу, это был поступок крайне безответственный. Однако я оказался сильно уязвим перед лицом неотвратимого и в той же мере нелепого окончания того, что по всем моим внутренним убеждениям не имело ни причины, ни права заканчиваться. Уязвим, но не безоружен.

Счёт не несли, а такси всё не вызывалось. Учитывая теоретическую простоту исполнения обоих желаний, у меня возникло подозрение, что они взаимосвязаны и могут осуществиться лишь в комплексе. Наконец, в очередном смс-сообщении вместо вежливых извинений за отсутствия машин в районе и смысла в существовании я увидел номер и точное время прибытия машины с таким номером. Тут же подошла Даша. Положив на стол бело-лимонную картонную книжечку и не проронив ни слова, она плавно исчезла у меня за спиной. В книжке скрывались цифры моей задолженности, одной из строк значился стакан растаявшего льда, что так никому и не пригодился.

К сожалению, она не принесла этот самый стакан – мы могли бы вместе посмотреть, как там без следа растворились положенные ей чаевые.

Я вышел на улицу и тут же зажмурился от яркого пятничного солнца. Последний день сентября близился к своей середине, но в силу присущих пятнице качеств, для многих он будет продолжаться ещё долго. Он будет продолжаться, даже когда по всем временным нормам уже закончится. В особо сложных случаях он будет продолжаться, даже когда по всем нормам закончится день следующий.

Сколько он продлится в моём случае я не представлял. На мой взгляд, этой пятнице вообще не стоило начинаться.

Я поискал глазами своё такси и, не обнаружив его, прикинул, каким путём мы с таксистом поедем к Сашиному дому. Переместил тёмные очки из внутреннего кармана плаща на нос и не спеша направился в соответствующую сторону. Выйдя из бара на залитый тёплым светом тротуар, я отметил, что вовсе не зря туда заходил. Однако пришлось признать, что я всё ещё нервничал. На это указывало, например, то, что я не просто не хотел, а не мог простоять десять минут, обещанных смс-сообщением, в состоянии относительного покоя. Мне явно было необходимо начать двигаться с определённой скоростью, чтобы эта инерциальная система отсчёта приобрела хоть какое-нибудь, пусть и относительное, равновесие.

Вскоре шаткий баланс был достигнут. Уровень оживлённости проспекта в это время дня стремился к образцовому. Количество людей, попадавшихся навстречу, а также обгонявших меня, позволяло ощутить себя одному в этом спонтанном путешествии. В то же время оно было достаточным, чтобы не показаться себе единственным человеком, который идёт туда, где уже давно никто ничего не ловит.

Солнце лениво и безучастно освещало дорогу мне и всем, кто по стечению обстоятельств брёл куда-то рядом по этому притихшему в преддверии холодов городу. Как будто если он, город, притворится мёртвым, зима пройдёт мимо, подумав, что здесь ей всё равно нечем будет заняться. Но я, конечно, преувеличиваю – город совершенно не выглядел мёртвым. Ни сейчас, ни раньше. Возможно, поэтому зима никогда не оставляла его без своего внимания.

Чтобы удержать сознание в равновесии, его должны были покинуть мысли, отправившись неторопливо кто куда. Но для этого их необходимо было додумать. Встречающиеся на моём пути к нежеланной цели существа уже не казались двумерными моделями без характеров и судеб, созданными, только чтобы я не считал себя последним жителем планеты. Мало-помалу модели становились трёхмерными, каждая со своей историей и, быть может, свободой воли. Достаточно сложно вообразить, но, похоже, у каждой была своя собственная жизнь. Вероятно, наполненная ежедневной радостью и понимаем сути, но не исключены неурядицы, головная боль и депрессии. Вероятно, далеко не все знали, куда именно они плетутся сейчас практически на ощупь в под всё ещё согревающими лучами. Но обязательно был тот, кто не сомневался в конечной точке своего трипа. Хотя видел лишь мираж в пустынном городе, забитом двумерными фигурками, у которых, в отличие от него, нет ни истории, ни цели, ни смысла. Впрочем, кто знает, может этот мираж, никогда не существовавшее нечто, превратится в саму реальность, стоит лишь дотянуться и ухватить рукой то, что ещё секунду назад было воздухом.

А какие, если задуматься, у них могут быть цели, у живых манекенов, что встретились мне на пути? Надо полагать, не глобально-долгосрочные и скорее всего несбыточные, а больше сиюминутные. Хотя в таком случае это и не цели вовсе, а просто дела. Вернее всего будет связать их с так называемой работой. Всякая область, где у нас что-либо не вышло, несостоятельность в чём-то (осознанная или, скорее всего, нет), забытые детские мечты, люди, которые исчезли из нашей жизни вопреки нашей воле или, что хуже, вопреки нашей воле так в ней и не появились… Всё это и отсутствие многого другого с большим или меньшим успехом заполняется и компенсируется жертвой, которую мы с готовностью несём на алтарь всеобщего времени. Жертвой при этом тоже выступает время – только уже личное. Собственное. Именно его и отдают без оглядки на растерзание работе. Кому-то желанной, а для кого-то и ненавистной.

Человек всегда приносил жертвы явлениям, сущности которых не понимал. С работой всё так же – мне кажется, в первую очередь она нужна людям, которые не умеют справляться со своим временем.

Я собирался было подумать о том, что здесь есть и другие аспекты. Более явные и реальные стороны этого многоугольника. Такие как вынужденное обеспечение своего существования, например. Или пристрастие к различным благам материально-физического, а если повезёт, то и духовного, свойства. Или же то, что часто скрывается за предыдущим пунктом – ничем не разбавленная и не омрачённая любовь к деньгам. Кроме того, при соблюдении никому не известных начальных условий спонтанно может проявиться совершенно иной вид любви, редкий и малодоступный – к собственно приносящей доход деятельности.Но легче встретить суррогат подобного чувства: он всего-навсего маскирует что-либо перечисленное и неперечисленное выше.

В итоге, ничего из этого так и не успело оформиться в мысль, зависнув где-то над головой облаком неясных ощущений. Из кармана джинсов доносились звуки композиции “Life in Technicolor” – звонил мой телефон. Когда я это заметил, Крис Мартин вальяжно допевал первый куплет – видимо, телефон звонил уже какое-то время. На дисплее незнакомый номер, таксист, надо думать. Таксисты они такие, всегда звонят с незнакомых номеров. Я неохотно вернулся в реальность:

– Слушаю.

– Это я слушаю! – раздался матёрый бас. – Уже минуту гудки слушаю. Дружок, ты бы мелодию какую поставил что ли, раз трубку не берёшь! Мне бы ждать веселей было.

Определённо, это был таксист.

– А я поставил, – уныло сказал я. – Слушал вот.

Мой собеседник такому ответу обрадовался.

– Слушать на концерте будешь, тогда телефон можешь вообще выбросить! – ещё более матёро ответил он и рассмеялся. Задорным смехом человека, кругозор которого не слишком широк, но он досконально изучил всё, что в него в своё время попало, и превосходно в этом разбирается. – Ну так как, вызывали такси или что? Или мне заводиться и уезжать?

Профессиональные навыки обязали его рефлекторно перейти на “вы”.

– Если вы подъехали к “Лаймстоун”, то уезжайте. Несколько кварталов в сторону центра. А дальше вместе поедем.

– Несколько это сколько? – деловито уточнил он, ничуть не удивившись корректировке маршрута.

Я огляделся по сторонам. Похоже, размышляя об относительном и абсолютном отсутствии смысла в жизненной дороге моих случайных спутников, я не заметил, как сам зашёл по этой дороге неоправданно далеко.

– Знаете, где кинотеатр «Гараж»? Жду вас напротив.

– Ждёшь прямо у «Гаража», раз такое дело, – профессиональные рефлексы долго не продержались, – нам же в другую сторону. Я на светофоре развернусь.

– Да как угодно.

– Три минуты! – соврал он, зачем-то снова задорно рассмеялся и повесил трубку. Условно повесил, разумеется.

Возможно, он обрадовался перспективе надбавки к объявленному тарифу, а может – просто был позитивным, добрым человеком. В любом случае, я догадался, что добраться до конечной точки своего унылого квеста, наблюдая в уютной тишине за проносящимся снаружи осенним городом, мне не грозит.

Через пять минут сверкающая тщательно отполированными округлостями и ничем более не примечательная «Skoda Fabia» остановилась на перекрёстке в левом ряду – горел красный свет. Невидимая рука включила указатели поворота. Светофор подмигнул в ответ и сменил красный гнев на зелёную милость (фаза жёлтой неопределённости была привычно быстрой и прошла мимо внимания). Не давая опомниться водителям на противоположной стартовой линии, моё, судя по номерам, такси ловко выполнило рискованный разворот. Из-под капотов, уцелевших лишь благодаря чуду и точному расчёту, мгновенно раздался шквал высокочастотного негодования. «Skoda» просигналила что-то неразборчивое в ответ и притормозила у тротуара в полуметре от меня.

Не мешкая, я открыл пассажирскую дверь и увидел моего ещё недавно виртуального собеседника прижимающим мобильный телефон плечом к уху. В это же время в моём кармане уже готовился снова запеть Крис Мартин. Мы с таксистом без труда сопоставили оба факта: первый телефон тут же переместился в руку, второй перестал воспроизводить музыку. Я понял, что моему личному, хоть и временно, водителю кое-что известно о ценности секунд. Вряд ли у него есть нужда что-то подкладывать на вышеупомянутый алтарь. А даже если бы такая нужда и существовала, вряд ли он часто располагает необходимым для обряда ресурсом. Его часы явно шли быстрее моих.

– На Елисеевскую? – спросил я на всякий случай.

– Давай садись! – добродушно не ответил он на мой вопрос.

Вообще-то я не люблю подобной ничем не обоснованной фамильярности. Но у меня редко получается дать это понять её источнику. Особенно если фамильярность эта не агрессивна, а, напротив, как сейчас, приветлива. Кажется, будто человек льнёт к тебе со всей распахнутой, пусть непрошено, душой, а ты берёшь эту его душу за краешек и с размаху захлопываешь обратно, так что с потолка штукатурка обсыпается. Ещё и ищешь глазами щеколду, чтобы предотвратить возможный рецидив (некоторые и впрямь умудряются её иметь). По моему мнению, так поступать с душами негуманно, а сделать это тихо и деликатно пока что не представилось возможным. Мне, по крайней мере.

– Что, в кино потянуло? – начал он разговор, когда я захлопнул дверь «Шкоды». – Могу понять. Со мной похожая история была недавно. Собрался я тоже на дачу поехать, ну там лопатой помахать да и вообще – воздух свежий, лес, всё такое. Подоздоровиться, значит. Взял всё, что надо, с запасом, чтобы потом в магазин пьяным не ездить. Потому что не люблю я пьяным за руль садиться. Неправильно это. Потом виноватым себя чувствую. На следующий день. В общем, я о чём – выезжал вроде на дачу. Смотрю, а я уже к гаражу подкатываю. Своему гаражу, то бишь. Не к этому.

Он ткнул в удаляющееся за спиной пространство зажатой в кулак рукой с вытянутым большим пальцем. Словно показывал кому-то, находящемуся на отполированной крыше его «Шкоды» и умеющему видеть сквозь тонкий металл и велюровую обивку, что всё в порядке. Или показывал то же самое кому-то повыше.

– Такое дело, – продолжал он, – как вышло, сам не понял. Так главное, разворачивайся и езжай, куда ехал! Чёрта с два. Вот и проторчал там до вечера. Втулка ещё эта дурацкая…

Я уже начинал чувствовать себя неловко. Будто нечаянно стал свидетелем, как кто-то беседует сам с собой, будучи уверенным, что вокруг ни души. Или если, увидев со спины и в полумраке, кто-нибудь перепутал бы меня с другим и начал рассказывать то, что имеет смысл и ценность только для них с его воображаемым собеседником. Нужно было внедряться в разговор.

– Так и не подоздоровились? – нехотя зашёл я в случайно оставленную им приоткрытой дверь диалога.

Он одобрительно посмотрел на меня.

– Да как же нет?! Отдохнул отлично! У меня же всё с собой было. Правда, никого из пацанов не нашёл. Но Андреич, сторож местный, точно никуда не денется. Да и куда ему деваться? И, главное, зачем? Гаражный комплекс немаленький, редко бывает, чтобы у кого-то в багажнике бутылка не завалялась.

Я попытался представить «пацанов», вскользь упомянутых в этом красочном рассказе. Образы получились, пожалуй, чересчур характерными.

– В общем и целом отдохнул отлично! – резюмировал он. – А всё почему?

Вопрос заполнил тесное пространство салона. Когда стало очевидным, что отвечать на него не собираются и, того гляди, сделают риторическим, он попытался было выбраться наружу, но, не сумев пробиться сквозь закрытые стёкла, в конце концов смирился и безнадёжно повис в пыльном воздухе. Мой водитель, тем не менее, смиряться не спешил и каждые пару секунд пытливо поворачивал голову в мою сторону.

За миг до того, как ситуация приобрела бы явный оттенок гротеска и даже постмодернизма, смириться решил я. Только постмодернизма мне и не хватало сегодня.

– Почему же?

– Так это ты мне скажи, почему! – лингвистические компромиссы его не устраивали. – Как считаешь?

Я сделал вид, что задумался.

– Не знаю… Может быть, этот сторож…

– Андреич?

– Ну да, он. Возможно, поскольку у вас всё было с собой, Андреич оказался интересным собеседником, и…

– Интересным собеседником? Андреич? – он взглянул на меня только, чтобы я увидел скептическое выражение на его скривившемся лице. – Я тебя умоляю! То есть не пойми меня неправильно, мужик он, конечно, неординарный, чего только стоят его рассказы о том, как он год нелегально работал на стройках в Израиле. Пока не депортировали. Я ему сто раз говорил – напиши книгу! Чтиво будет что надо! Такие истории ещё попробуй выдумай…

– Так, может, он и выдумал?

– Вот это вряд ли. – Таксист покачал головой. – Вот на это у него фантазии уже не хватит. О чём я и толкую.

– Ну, тогда я сомневаюсь, что он и книгу написать сможет, – мне начинало нравиться обсуждение талантливого сторожа-строителя.

– Да ясно, что не сможет, – подтвердил таксист. – А кто говорит, что именно он её писать должен? Есть же специальные люди для этого, профессионально подготовленные.

– Писатели, – предположил я.

– Он мог бы договориться с каким-нибудь таким, как ты говоришь, писателем. Андреич ему свои истории жизненные опишет, а тот, значит, всё это правильно оформит. Ну и вот.

“Profit”, – мысленно подвёл я итог.

В салоне неожиданно повисло молчание. По крайней мере, так могло показаться женщине, незаметно оказавшейся на заднем сиденьи «Шкоды» и не умеющей читать мысли, вернее почему-то не слышащей их. Ну и любому мужчине, каким-то образом оказавшемуся там же. Наивно, однако, было полагать, что мой таксист в одну из своих дачных поездок наловчился останавливать внутренний диалог. Не умел этого и я. Таким образом, если представить наш разговор в виде бегущего ручья, то, продолжая аналогию, только что он не иссяк, а разделился на два рукава. На два невидимых потока, протекавшие в наших головах.

Понятия не имею, о чём думал таксист. Лично я пытался осмыслить, как так вышло, что я на данный момент знаю о жизни его не самого хорошего знакомого даже больше, чем знаю о нём самом. Не то чтобы я хотел уравнять эти весы – само по себе их появление было лишено всякого смысла! Откуда вдруг вынырнул этот путешественник Андреич?

– Так что насчёт моего вопроса? – таксист попытался вновь соединить два потока в один.

– Какого вопроса?

– Ты за разговором следишь вообще?

Кое-какое понятие, о чём он думал, появилось. Вместе с первопричиной излишних знаний о писателе Андреиче. Выходит, это я и вызвал его из небытия, неверно ответив на вопрос, почему, несмотря ни на что, отдых удался.

Надо же.

– Слежу, конечно.

– Ну и что скажешь?

– Теряюсь в догадках, если честно.

Таксист усмехнулся.

– Ну ещё бы! Сам-то, наверное, не стал бы выходные на работе проводить! Вот ты где работаешь?

Раньше я частенько терялся, когда меня спрашивали, где или кем я работаю. Никак не мог определиться с формулировкой, которая бы наиболее полно очерчивала сферу моей занятости. В настоящее время этой проблемы не было.

Таксист нетерпеливо поглядывал на меня, ожидая ответа.

– Кем работаешь, спрашиваю? В офисе?

Я мысленно улыбнулся. Наверное, для него все, кого он перемещал изо дня в день по этому городу, были «офисными работниками». Словно символ человека, работающего с утра до вечера в одной пространственной точке, обозначенной офисным стулом, тогда как его, таксиста, рабочая точка постоянно передвигалась. Хотя по сути, он сидел на таком же офисном стуле. Я понял, что улыбаюсь уже не мысленно.

– Чего веселишься? Работа смешная? – таксист, кажется, начинал нервничать.

– Просто странно, как это вы угадали, – поспешил я ответить. – В офисе, так и есть.

– Было бы что угадывать, – он скривился в гримасе человека, которого ничем не удивить. – Ну и что, нравится?

– Что нравится?

– Что… Брюки просиживать целыми днями в своём офисе! Нравится?

Почему-то это прозвучало совершенно не обидно. Возможно, из-за того, что, как и всё остальное, было сказано добродушным тоном без признаков навязывания своего взгляда на вещи. А может быть, просто потому что ни в каком офисе я уже не работал. Как минимум, на данный момент. Хотя думаю, я не обиделся бы, даже если работал.

– По правде сказать, не очень, – признался я.

– Вот именно! – он удовлетворённо и очень отчётливо кивнул. Как если бы поднял вверх указательный палец. – И всю субботу ты в своём офисе не стал бы торчать. – Он замолк и хитро улыбнулся, толкнув меня в бок локтем. – Разве что шеф бы вежливо попросил. Верно я говорю? – и он рассмеялся.

Я взглянул на улицы по ту сторону лобового стекла. Мы преодолели около половины пути.

– Верно я говорю или нет? – ему всё так же были необходимы вербальные подтверждения.

– Конечно, – кивнул я. – Настолько в точку угодили.

Он довольно хмыкнул, потом резко повернул голову и посмотрел на меня. Пришлось сделать то же самое.

– Любить нужно то, чем занимаешься, – неожиданно серьёзно проговорил он, глядя мне в глаза, после чего ещё несколько мгновений держал взгляд. Я успел заметить, как в боковом стекле, большую часть которого заслоняла его голова, промелькнул встречный автомобиль, в ту же секунду перестав им быть. Наконец водитель вернулся к дороге. Главный месседж был высказан.

Закрыв глаза (к сожалению, не было никакой возможности сделать это громко), я уронил затылок на зачехлённый подголовник. Таксист тем временем, явно удовлетворённый состоявшейся беседой, начал негромко, почти про себя, насвистывать мотивы несуществующих мелодий. Это вполне могло означать, что кое-какой запас времени, прежде чем он снова заговорит, у меня есть. В идеале, я надеялся, этого запаса хватит, чтобы благополучно добраться до места, не узнав по пути историю жизни ещё какого-нибудь его приятеля.

Я вспомнил людей, встретившихся мне, пока я шагал по улице, думая, что сокращаю расстояние к дому Сашиных родителей. Скорее даже не людей, а то немногое, что успел подумать об их мифических судьбах, прежде чем появился мой перевозчик с рассказом о судьбах реальных. Вот он-то, вне всяких сомнений, знает, куда идёт. Вернее, едет. У него точно не возникнет мысли, что его цель может оказаться миражом. Наверное, существует некоторая зависимость его мироощущения от его же работы, которая в данном случае больше похожа на призвание. Любой таксист всегда знает, куда должен попасть в итоге. У него просто нет иного выбора. Результат тут явно важнее процесса – конечная точка рабочего путешествия никак не может быть туманной иллюзией. То, что она есть на самом деле, является залогом существования самого таксиста. А в случае полной идентификации со своей работой определяет существование и человека как такового. Случай тут был именно такой.

При этом мой водитель явно допускает наличие миражей в головах окружающих. Явно гордится отсутствием последних в своей. Значит… А что это, собственно, значит? Кто сказал, что отсутствие сомнений в верности своей дороги прямо указывает на то, что она ведёт в правильном направлении? Что она вообще куда-нибудь ведёт. Может, он вот так день изо катается по кругу на бюджетной, даром что в идеальном состоянии, «Шкоде», пока думает, что мчится по хайвею к огням своего местечкового Эльдорадо. А сам даже на дачу к себе доехать не в состоянии. С другой стороны, может, и не надо ему ни на какую дачу. Не говоря уже об Эльдорадо. Может, его кольцевая трасса, если посмотреть в трёхмерной перспективе, представляет собой спираль, уводящую всё выше с каждым днём. И судя по тому, с какой высоты он обрушивал на меня выводы о сути моей гипотетической офисной работы, к настоящему моменту он сумел значительно продвинуться по этой спирали вверх.

Я заметил, что мои размышления неотвратимо приближались к стартовой черте, с которой не так давно начинали движение, и благоразумно не стал дожидаться замыкания круга. Зацикленность на вопросе работы объяснялась тем, что около месяца назад угол между мной и моей занятостью, продержавшись приличное время прямым, резко начал терять в числе градусов. На днях он стал настолько острым, что эту геометрическую задачку пришлось решить самым кардинальным способом. Но сегодняшний день был посвящён вопросу совсем другого толка. Этот вопрос уже не требовал моего или чьего-либо решения, но всё ещё требовал внимания. И я собирался предоставить ему это внимание без остатка.

С досады я безотчётно прищёлкнул языком. Извлечённый при этом звук, по-видимому, включил в голове прирождённого водителя специфическое реле – он перестал насвистывать и мельком взглянул на меня с выражением едва заметного предвкушения неведомого удовольствия.

– Вот, значит, останавливает алкаш такси, – начал он тоном заправского стендап-комедианта. – Открывает дверь и спрашивает…

– А вы давно таксистом работаете?

Чтобы не услышать вопрос алкоголика, в последний момент я успел задать свой. Без сомнения, грубо и невоспитанно было так прерывать добродушный порыв, но сейчас я был точно не в состоянии правдоподобно подделать искренний смех. И в лицемерии быть уличённым не хотелось.

– Да уж лет пять. Как с госслужбы уволился, – он что-то мысленно прикинул. – Ну да, в декабре как раз пять лет будет! – казалось, его совершенно не покоробило вторжение в рассказ. Если некоторая растерянность, связанная с неожиданностью вопроса и возникла на его лице, продержалась она меньшую часть секунды и сменилась очередным воодушевлением. Видимо, дело в приоритетах – рассказывать о реальном таксисте намного увлекательнее. Особенно если этот таксист – ты.

– Вы были на госслужбе?

– С конца восьмидесятых этих ребят катаю, – важно сказал он и потыкал большим пальцем куда-то вверх.

– А каких ребят, например?

– Что, любопытно? – он в который раз довольно рассмеялся.

Мне и вправду было интересно.

– Ну каких… Да самых разных. Вплоть до главнокомандующего!

– Вы что, президента возили? – наверное, я удивился меньше, чем стоило бы в данной ситуации.

Он протянул руку к перчаточному ящику и открыл его. Как водится, там обнаружилась система с высоким показателем энтропии, в которой, по крайней мере, на первый взгляд, не было видно и следа перчаток. Покопавшись в этой совокупности ненужных вещей, таксист выудил оттуда нужную – основательно помятую сигарету с когда-то белым фильтром. Прикурив от безымянной зажигалки и выпустив дым в приоткрытое для этого окно, он зашёлся кашлем и, не дожидаясь, пока тот уляжется обратно, поспешил вернуться к теме.

– Я бы и сейчас возил, если бы не этот Винни Пух в пятнах!

– Кто?

– Не знаешь, кто у нас мёд любил собирать?

Я аккуратно закрыл оставленный распахнутым бардачок и внимательно посмотрел на человека за рулём.

– Да все любили вроде бы… А что с ним не так?

– А что с ним так? – таксист явно посерьёзнел. – Говорит мне, мол, вы, как понадобитесь, я вызову… Сам за руль полез! – он замер, предоставляя мне осознать всю нелепость такого подхода. Потом очень подчёркнуто пожал плечами, как бы настаивая на том, что внутренняя экс-президентская логика для него не то что сомнительна – он убеждён в полнейшем её отсутствии.