bannerbanner
Тёмная сторона Луны
Тёмная сторона Луны

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
9 из 12

Кто там что-то имеет против женской логики! Бойтесь женской фантазии! К назначенному дню Катя так вымоталась, что напугала Лёню.

– Ты не заболела? Температуры нет? – спросил он, едва вошёл в дом.

– Нет-нет, голова немного болит. Это от недостатка свежего воздуха. Как пришла из школы, так и не выходила на улицу.

Катя осмотрела себя в зеркале и, собрав в кулак остатки самообладания, улыбнулась Лёне через собственное отражение. Как и было заказано, она надела его любимую красную юбку. Прямая, с разрезом спереди, она подчёркивала стройность фигуры и действительно очень шла Кате, но сегодня, кроме того, подчёркивала цвет её щёк.

– Когда горят щёки, кто-то тебя хвалит. Если уши – обговаривает. Не знаю, правда ли, мама так считает.

– И моя тоже, – улыбнулась Катя и, ей показалось, покраснела ещё больше. Поводов для пересудов она предоставила достаточно, но если кого могла винить в этом, то только себя. Уже успела понять, что самое сложное в жизни – не усложнять себе жизнь.

– Я тоже нарядный, не бойся. – Лёня сделал шаг назад и, распахнув полы своей шубы из искусственного меха, выполнил разворот на одной ноге. На Катю пахнуло ароматом его одеколона. – Нравится? – Лёня озорно блеснул глазами и улыбнулся загадочно.

– Конечно, нравится. Девушки будут в восторге.

Катя пожалела, что сказала это, но Лёня в долгу не остался.

– Ну и хорошо. Нельзя терять формы! – потом подмигнул ей.

Обычно скупой на слова, сегодня он был как никогда разговорчив и всю дорогу до самой школы развлекал Катю всякими смешными историями из школьной жизни. Однако сразу поменялся в лице, когда понял, что танцы ещё не начинались.

– Что за фигня? Мы с тобой, вроде, не торопились! На кой нам их песни про партию и комсомол! Мне телевизора хватает! Как ни включишь, одно и то же! Ободзинского, вон, сожрали, когда он отказался про партию петь! – Лёня готов был развернуться, но смех зрителей быстро улучшил его настроение. – О, другое дело, – быстро передумал он и, схватив Катю за руку, потащил за собой. Шёл быстро, раскидывая колени в стороны, и, достигнув дверей, протолкнул её вперёд себя прямо в толпу опоздавших. Сам встал чуть позади и обеими руками обхватил Катю за талию.

В зале не осталось свободных мест, и вся эта живая и жадная до дешёвых зрелищ масса обрушилась на них всем своим любопытством. Этого момента Катя больше всего боялась. Лёня, напротив, совсем не закрывал рот и, как ей казалось, прятал что-то за этой не свойственной ему словоохотливостью, сдабриваемой смешками.

– Толян – Трубадур, вот умора! Про вечер сказал, а про главную роль не стал распыляться! Получит у меня! Лишил такого удовольствия! Шпана.

Катя терпеть не могла это слово, которым он будто бы жонглировал безо всякой на то надобности, однако улыбнулась и вновь вернула взгляд на сцену.

Постановка «Бременских музыкантов» в версии данного учебного заведения, располагающего собственным актовым залом, выглядела пародией, но именно в этом, видимо, и состояла её прелесть для зрителей, которым с появлением Лёни и его девушки пришлось делать непростой выбор между любопытством и любовью к искусству. Финал этой знакомой каждому истории был близок, и любовь к искусству оказалась важней.

Раз уж Катя согласилась в этом участвовать, то точно не затем, чтоб восхищаться игрой артистов. Зал, следуя желанию увидеть Лёшу, она обыскала дважды и почти потеряла надежду, как вдруг обнаружила его среди друзей Трубадура, которые появились сразу, как только король обрёл свободу. Зрители аплодировали, а Катя пыталась унять эту предательскую дрожь во всём теле, которая возникала при одном упоминании этого имени. Если Лёня хотел устроить экзамен, то теперь было самое время посмотреть в глаза Кати. Там было всё – от страха до ожидания чуда, как у человека, уверовавшего в бога и впервые попавшего в храм. Но Лёня видел только её макушку.

Воссоединение любящих сердец подняло зрителей с мест. Овациям могли позавидовать лучшие театры мира. Артисты несколько раз выходили на поклон, наконец, выстроились в ряд и тоже аплодировали вместе с благодарной публикой. Катя избегала смотреть в сторону Лёши и всё же заметила, что повышенное внимание его сковывает. Место на сцене, в шаге от кулис, служило лучшим тому доказательством.

– Пойдём, шмотки в гардероб сдадим, – сказал Лёня и, взяв Катю под локоть, вывел в коридор. – Пока стулья растащат, аппаратуру на сцену вынесут. Знаю я эту историю. А пока школу тебе покажу. Класс, в котором учился. Даже не верится, что в армию скоро.

Он сказал это и ненадолго исчез за ограждением гардероба. Когда вернулся, Катя не стала ждать другого случая.

– Ты можешь не верить, конечно, но я буду ждать тебя.

– Да ладно, – небрежно бросил Лёня и стал подниматься по ступеням на второй этаж, – вон, пацаны рассказывают: первые полгода письма ещё приходят, а вот потом – приглашения на свадьбу. Только, знаешь, я не в обиде. Это личное дело каждого.

Он произнёс последнюю фразу и, наконец, повернулся лицом, на котором надёжно закрепил маску полного безразличия. Всё это – в том или ином воплощении – Катя уже слышала, не один раз, и не исключала, что Лёня попросту провоцирует её на какие-то действия, возможно, ждёт клятв, заверений в верности. Время стремительно неслось мимо, приближая тот день, когда вооружённые силы примут в свои ряды новых мальчишек, чтобы сделать из них мужчин. Историей с Лёшей Катя подпортила себе репутацию и просто пообещала самой себе, что непременно дождётся Лёню и будет писать ему каждый день, не меньше двух листов.

Вряд ли она способна была понять, что попалась на наживку, как маленькая глупая рыбёшка – Лёне оставалось лишь подсечь добычу – и он вдруг снова начал шутить, рассказывать всякие смешные истории, мрачнея лишь в те моменты, когда открывал дверь и заглядывал в пустой класс. Как было не поддаться искушению, отпустив собственную фантазию так далеко, чтобы рассмотреть в мельчайших подробностях даже тот день, когда он возвращается из армии ещё более красивый, возмужавший, без этих мальчишеских выходок, режущих слух словечек. Любуясь им, Катя всего лишь торопила время и угождала каким-то своим амбициям, тщеславию, но никак не сердцу и не разуму. Спор между ними не прекращался даже сейчас, пусть даже она и разрешила себе искупаться в жарком омуте Лёниных глаз до головокружения.

Тишина верхних этажей принадлежала им одним и нарушалась лишь звуком их шагов. Отскакивая от стен, он тотчас искажался эхом пустых коридоров и разлетался в стороны, создавая иллюзию присутствия кого-то ещё. Прошлое шло по следу, будоражило воображение и в какой-то миг всё-таки настигло Лёню, заставив замолчать. Прислушиваясь к голосам, которые доносились снизу, он иногда поглядывал на Катю и, достигнув лестницы, ускорился. В сапогах на высоких каблуках, Катя с трудом за ним успевала. Идя сюда, она имела лишь подозрения и теперь – один за другим – получала факты в пользу их обоснованности. Лёня действительно готовил ей экзамен. Первую её часть, в зрительном зале, Катя, видимо, сдала, раз он всё ещё тратил на неё своё время. Найти ей замену он мог легко, всего лишь щёлкнув пальцами. Она успела заметить, какими глазами на него смотрят девушки. На неё они смотрели, как на воровку, которая оттяпала у них самую лучшую часть пирога. Ужас состоял в том, что Кате это пришлось по вкусу. Серая мышка примеряла на себя новую шкурку. Новизна ощущений скрашивала холодок тревоги, а чувство вины служило вдохновляющим фактором, позволяющим отыграть роль, как следует.

Торопясь достичь холла, пока не разошлись зрители, Лёня ни разу не оглянулся. Последний пролёт он преодолел в три шага и, развернувшись всем телом, застыл в гордой позе. Восторг сияющих глаз был явным перебором и ещё одним фактом в копилку незабываемых впечатлений. Именно этих нескольких десятков метров сквозь строй Катя боялась больше всего. В зале, куда Лёня повёл её после того, как галантно предложил правую руку, существовал хоть какой-то шанс затеряться и прикрыться музыкой. Расступаясь перед ними, толпа выглядела так, будто сверяла увиденное с тайным списком претензий и требований. Но Лёня нёс себя гордо как никогда. Раскланиваясь налево и направо, он иногда отвечал рукопожатием и всякий раз косил взглядом в сторону своей спутницы.

Роли были расписаны, как в плохой пьесе. Катя с трудом справлялась с собой. Коридор спасительно сузился и уткнулся в дверь, когда оттуда выбежал Лёша. Переодетый в свою одежду он, по всей вероятности, спешил к умывальнику с зеркалом, чтобы привести в порядок причёску. Крупные локоны длинных, до самых плеч, волос торчали в разные стороны, и, встретив преграду на своём пути, он попытался их пригладить, чем ещё сильнее обозначил смущение и ужасающую неловкость ситуации, которую усугубляло немалое количество зрителей и ограниченность пространства.

Уж если судьба бралась проучить Катю, то делала это как следует! Место, время, а также зрители, включая её саму вместе со змеем-искусителем – всё располагало к тому, чтобы Лёня ответил на вызов и порадовал толпу. В финале Катя почти не сомневалась, как вдруг увидела, что Лёня протягивает руку своему сопернику. Вряд ли Лёшу смутила его рука, скорее, то обстоятельство, что на неё опиралась Катя. Но таиться он не стал и, задержав взгляд на её взволнованном лице, кивнул и только после этого ответил Лёне крепким рукопожатием.

Этот момент стоил того, чтобы вписать его в свою память, что Катя и сделала, и при первой возможности пересказала Ане во всех подробностях.

– Вот уж я лучше бы сквозь землю провалилась! Говорила же тебе: за-бо-лей!

Катя рассмеялась, впервые за долгое время так радостно.

– Нет, ты не понимаешь, Аня, это надо было видеть! Я от Лёньки такого олимпийского спокойствия не ожидала!

Брови Ани взлетели вверх.

– А от Лёшки?

Катя затруднялась ответить. Лёшу она совсем не знала. Тот вечер, когда они кружили вокруг её дома, до сих пор казался чем-то из разряда «так не бывает». С Лёней всё было обыденно, как в жизни реальных людей. Катя не раз замечала, что ему скучно с ней, но вряд ли сама чувствовала нечто иное. Вчера Лёня оказался на недосягаемой высоте её представлений о нём, и она приказала себе забыть всё неприятное, обидное, мучившее несовершенством. Приказала! Другое слово здесь не подходило. Ей с раннего детства было знакомо это состояние, когда рисуешь в своём воображении одну картинку, а на деле получаешь другую, но делаешь вид, что всё идёт в нужную сторону. Главное, чтоб никто не догадался, не проник глубже, чем ты сам себе разрешил. Слой, ещё слой, и спустя какое-то время ты сам не в состоянии добраться до этих глубин, чтобы спросить себя, какой из двух предложенных судьбой вариантов ближе к счастью, о котором ты мечтаешь украдкой, ложась спать.

Легко рассуждать об этом в сорок. А попробуй решить эту задачу в шестнадцать лет! Сплетни, пересуды, злорадство. Катя наелась этого сполна. А, заплатив по счетам совести, совсем успокоилась. Однако вопрос Ани заставил её прислушаться к себе.

– От Лёшки? – переспросила она и растерянно пожала плечами. – Мама говорит, что первое впечатление часто и есть самое верное. – Она осеклась, вспомнив о злополучном походе и сразу сделала поправку. – Хотя, бывают и исключения. В каждом правиле они есть. А Лёшу я совсем не знаю. Кто он? Откуда?

Ресницы Кати стыдливо метнулись вниз, а румянец на щеках выдал чувства лучше любых слов.

Обычно лицо Ани бывало красноречивее всяких слов, но только не в тот момент. Она абсолютно беспристрастно, будто отвечала скучный урок, поведала то немногое, что знала.

– Я три года с ним училась. В первом классе даже за одной партой сидела. Пацан как пацан, ничего особенного. Правда, за косички меня не дёргал. Не было такого. Учился нормально, даже отличником был в первом классе. Сама не знаю, почему до сих пор помню. Странно. Хотя…

Аня прервалась и задумалась. То, что она уставилась в одну точку, свидетельствовало о том, что сейчас она скажет что-то очень важное. Водилась на ней такая особенность.

Кате знала об этом и не торопила.

– Мама у него умерла, когда мы в первом классе учились, – добавив взгляду сочувствия, сообщила Аня. – Девчонки шушукались об этом, жалели его. Он ведь не местный, здесь его бабушка живёт. Старенькая такая, на мою похожа. А после третьего класса он опять к отцу уехал. Так и ездил: туда – обратно. И там учился, и здесь. Теперь здесь, значит. Может, отец женился? Забыла я, как город называется. На «Б», точно на «Б», Барановичи или Бобруйск, Борисов, может? Я их всегда путаю. Отец ведь у него тоже военный.

– Все бабушки похожи, – задумчиво произнесла Катя, чувствуя, как её тоже захлёстывает жалость. – Он ничего не сказал мне о маме.

Анька возмущённо хмыкнула.

– Ну, ты смешная! Как ты себе представляешь это? – Она вышла на середину комнаты и поклонилась. – Здрасьте, господа хорошие, у меня нет мамы.

Получилось зло и глупо, обеим стало стыдно.

– Да, ты права, об этом не говорят, – грустно согласилась Катя.

– Люди о многом умалчивают. Так постепенно и учатся врать себе.

– Это же глупо! – совершенно искренне возмутилась Катя. Быть честным с собой гораздо труднее, чем быть честным с другими. Эта истина ещё требовала доказательств. Аня пожала плечами и развела руками в стороны. Казалось, знала больше, чем говорила и видела дальше, чем её незадачливая подруга, имеющая талант влипать во всякие неприятности.

– Знаешь, – сказала Аня, подумав, – у него ещё тогда, в первом классе, были такие взрослые глаза, будто о жизни он знал больше других. Хорошо его помню. Помню, наблюдала за ним, так жалко было. А он держался, молодец… Ужас, зачем я тебя толкнула? Выходит, я во всём виновата! Я же вижу, как ты мучаешься!

Катя улыбнулась и замотала головой.

– Нет-нет, ты точно ни в чём не виновата, Аня. Я бы сама к нему подошла. Теперь уже точно знаю. Видимо, так было надо. Всё просто совпало в тот день. Звёзды так сложились. Помнишь, даже снег выпал, первый снег. И не растаял!

Катя боялась признаться в этом даже себе и, произнеся вслух все свои тайные мысли, отблагодарила Аню взглядом. Однако Аня всё равно продолжала себя ругать, это угадывалось по выражению её лица, которое в конце стало виноватым.

Катю окружало много людей, и много людей среди них было хороших. Но человек, который мог так сочно называть её Катькой, как это делала Аня, существовал в этом мире пока только в единственном экземпляре. А разве умел кто-то взваливать на себя часть её вины или обзывать дурой, хлёстко и даже зло, но совсем не обидно? Анька, Аня, Анечка. Даже критикуя какие-то действия Кати, она подбирала такой тон и такое выражение лица, что той хотелось заплакать от умиления. Из этих трогательных моментов складывалась эта девичья дружба, которая после каждого испытания, что выпадало на долю Кати, только крепла, делая этих девчонок всё ближе и всё родней.

– Вот чтоб я без тебя делала, Ань?

– А я? – переспросила Аня и сама ответила, – со скуки бы померла! А с тобой – всегда в гуще событий!

Она смеялась, а в глазах стояли слёзы. Катя обняла её и тоже заплакала. Шторм, отнявший много душевных сил, закончился. Экзамен она сдала и имела возможность расслабиться, до следующего раза. Жизнь, как она успела понять, устроена также как школьная программа: усваиваешь материал по теме, потом получаешь оценку и переходишь на следующий уровень или остаёшься на второй год, отнимая у себя годы жизни. Вот только понимаешь это не сразу, именно потому, что врёшь себе. Это была теория, всего лишь теория, известная всем. Но далеко не все применяли её на практике. Катя пополнила число этих людей и даже не заметила. Она сдала экзамен Лёне, но, как выяснится позже, не своей требовательной и щедрой на всякого рода испытания судьбе, которая не собиралась делать поблажек и уже готовила очередную проверку своей нерадивой ученице.

13

Зазвонил телефон. Вздрогнув от неожиданности, Катя удивилась, когда обнаружила себя в своей квартире, за тысячу с лишним километров от Подвилья.

– Привет, Катя. Ну что, вы едете?

Голос Бориса будто извинялся за что-то.

– Да, завтра, – ответила она и сразу, будто боялась передумать, спросила, – скажи, Борь, что же всё-таки случилось?

Борис ждал этого вопроса, но не нашёл сил ответить сразу и сначала выпустил воздух, потом снова набрал и лишь тогда начал говорить.

– Сказали, сердце. Мне после Андрея звонила Людка. Хотела тебе звонить, но я сказал ей, что ты в курсе и приедешь.

Вопрос, прозвучавший в последнем слове, тотчас же вывел Катю из достигнутого равновесия. Утро она провела, рассматривая школьные фотографии. Чёрно-белые отпечатки времени, той, ушедшей в небытие эпохи, они смягчили удар и помогли приглушить боль потери. Затишье было временным. Катя уже успела это понять. Отчаяние накатывало волнами, отступало и снова билось о далёкие берега памяти. Что человек без неё? Пустой сосуд? Чёлн без вёсел? Сколько ни греби руками, первая же волна отбросит тебя назад, в преисподнюю страхов, сомнений, неудач, где подобно золотым крупицам в золотоносном песке сияют моменты радости. Отдавшись на волю этих приливов и отливов, мыслей о похоронах Катя всячески избегала и, видимо, по этой причине не нашлась, что ответить. Борис не стал торопить события и, пообещав перезвонить, простился.

Гул машин за окном, ворвавшийся в комнату вместе со звонком, постепенно слился с потоком мыслей. Все они, от первой и до последней, вращались вокруг Сашки…

Так бывает, что люди друг друга не держат, и не отпускают. Они просто есть, как столетние тополя в старом парке над озером или верстовые столбы вдоль дороги. Как луна или звёзды. Семнадцать лет Катя не виделась с Сашкой, но лишь теперь поняла, что заменить его ей не кем. Он непостижимым образом врос в неё – как показал его уход – врос глубже, чем она могла себе представить. С отцом было точно так же. Тогда она тоже наводила порядок в альбомах, перелистывая страницы своей жизни, но, видимо, всё-таки выбирала другие маршруты и была не столь строга в оценке собственных поступков. Сегодня – не жалела себя ни капельки. Память оказалась щедрой и в той же мере беспощадной. Катя столько всего вспомнила, что была немало удивлена. А ведь ещё близко не подошла к тому, о чём мечтала забыть все эти годы.

Альбом лежал на коленях, открытый на фотографиях, вряд ли уместных среди семейных снимков. Уничтожить их Катя не сумела, а её муж не стал препятствовать тому, чтобы все люди, которые были частью её прошлого, продолжали жить на этих молчаливых листах. Наверное, в такие моменты, когда теряешь кого-то из близких или дорогих людей, и приходит желание прочесть заново книгу, написанную жизнью, в которой кто-то был отдельной главой, кто-то – всего лишь страницей. О ком-то имелось лишь несколько строк, но даже эти строки Катя вписала в память тем аккуратным, почти каллиграфическим почерком, которым вела переписку с этими людьми в дни далёкой юности. Сашка смотрел на неё почти с каждой школьной фотографии. Поход на озеро после девятого класса, первомайская демонстрация, день последнего звонка, который, казалось, звенел в ушах и вместе с потоком воспоминаний уносил назад, в те времена, когда все они были бессовестно молоды и беззастенчиво наивны.

Слёзы не слушались, текли по щекам, размыли лица, когда на глаза попался снимок, который вернул Катю в тот день, когда состоялся конкурс военно-патриотической песни.

Катя рассмеялась, вытерла слёзы и, скользнув взглядом по каждому из ребят, остановилась на Сашке. Прошло столько лет, а она помнила это так, будто только вчера вышла с ним на сцену…

Узнав, что именно Краммер будет отстаивать честь класса на таком важном мероприятии, Марина Александровна пришла в ярость.

– Что-о-о? Краммер? Только через мой труп!

Ничего другого Катя не ожидала. Марина Александровна возненавидела Сашку едва ли не с первого дня и, будь на то её воля, обвинила бы во всех бедах человечества, случившихся задолго до его рождения. Однако у Кати на этот случай был припасён аргумент.

– Марина Александровна, ну сами подумайте, тринадцать участников – это вам не три и даже не пять! Чем таким я смогу удивить жюри! Ну, прописклявлю песню, а с Сашкой у нас здорово голоса сочетаются. У меня высокий, звонкий, у него – такой приятный баритон с хрипотцой. Мы уже попробовали. А с ансамблем – это будет нечто!

– С ансамблем? С каким таким ансамблем?

Катя ожидала и этого вопроса и этого удивления, но ответила как можно спокойнее.

– Вокально-инструментальным: Ерёмин, Овсович, Белый.

Учительница брезгливо поморщилась. Данная троица была у неё не слишком в чести, но магия двух первых слов – на что и был расчёт – сработала безотказно.

– Хорошо, приступайте, но так и скажи своему Краммеру: если что, я ему не завидую. Да и этим тоже! А-а-ансамбль!

– Они уже репетируют, дома у Ерёмина, – мигом сориентировалась Катя. – Но нам бы ключ от кабинета физики. У Вовочки нет ударной установки. Насколько я поняла, никому такая идея ещё не пришла в голову, мы – первые. Да и не у всех столько талантов, чтоб ансамбль собрать.

Марина Александровна довольно нервно отреагировала на слово «талант» и, смерив Катю взглядом, сверху вниз, добавила строгости и объявила:

– Ну что ж, с тебя и спрошу с первой, запомни! Сегодня можете начинать. Ключ возьмёшь в учительской. Я распоряжусь!

Катя была так рада, что едва не расцеловала её. Когда-то она пользовалась безграничным доверием этой женщины. В последнее время с трудом находила общий язык. Впрочем, вряд ли была одинока в этом: Марина Александровна раздражалась по любому поводу. Если его не было, легко изобретала сама.

Две недели подготовки к конкурсу прошли под девизом: «Всё ужасно! Ничего не получится!» Марина Александровна повторяла эти слова к месту и не к месту, будто боялась, что победа вынудит её пересмотреть отношение ко всем, в особенности к Сашке.

Недоверие всегда обидно, но действует по-разному. Кто-то опускает руки, кто-то, напротив, работает, не покладая рук. Подопечные Кати выбрали второй вариант: оттачивали каждую ноту, с репетиций расходились в сумерках, да и то лишь потому, что их выгонял школьный сторож.

Выросшая на большой сцене Дома культуры, она легко могла представить, как будут звучать голоса в просторном зале с хорошей акустикой. Но одно дело представлять, а совсем другое стоять за кулисами, в шаге от заветной цели.

– Песня «Тишина». Исполняет вокально-инструментальный ансамбль 10 «В» класса.

Сердце вздрогнуло и принялось отбивать ритм в такт аплодисментам. Одервеневшие ноги не слушались. Катя оглянулась и поняла, что решимость, с какой проходили репетиции, оставила её товарищей. Сашка превзошёл всех и выглядел так, будто там, на сцене, его собирались скормить львам.

– Эй, 10 «В», зрители ждут, – вмешался ведущий, дав понять, что намерен вручную выталкивать артистов, но Катя остановила его взглядом и, превозмогая страх, двинулась к микрофону, стоящему в центре сцены.

Мальчишки последовали за ней. Сергей сел за ударную установку, Вовочки вышли с гитарами наперевес и встали чуть позади Кати. Сашка рядом с ней не появился. Она лихорадочно осмотрелась вокруг и вдруг увидела его стоящим у второго микрофона, в тёмном углу, у самых кулис. Сделала жест рукой, но он потупил голову и дал понять, что не двинется с места. Сергей не стал ждать и, трижды задев тарелки, позволил вступить гитарам, после чего Кате пришлось запеть:

– Соловьи-и-и, не пойте больше песен, соловьи-и-и, в минуты скорби пусть звучит орган, поёт о тех, кого сегодня нет, скорбит о тех, кого сегодня нет, с нами нет…

Голос Кати, звонкий и взволнованный, оторвался от сцены и взмыл под высокие своды зала с такой лёгкостью, что она с трудом подавила в себе желание улыбнуться. Серьёзность песни не позволяла улыбок и переглядываний. Весельчак и хохотушка – далеко не лучшее сочетание для выполнения поставленной цели. На последней репетиции они уделили этому внимание, условившись не смотреть друг на друга. Оказалось, предусмотрели не всё. Микрофон – а Катя чувствовала, что дело в нём – на репетициях был в единственном числе. Это в какой-то степени усложняло задачу – и в то же время – делало созвучие голосов идеальным. Сейчас – притом, что ожидания полностью оправдались – второго голоса она не различала и, пытаясь понять причину этой странности, всё-таки оглянулась и упёрлась в Сашку вопросительным взглядом. Однако он ещё сильнее втянул голову в плечи и стал исподлобья, почти враждебно, смотреть вокруг.

Смелый и решительный, когда кому-то требовалась помощь или поддержка, он взял и испугался публичного выступления! Кто мог это предвидеть, и кто мог сказать, почему из обеих колонок, выставленных на край сцены, Катя слышала только себя! Смысл песни ускользал и рассыпался в пыль. Забитый до отказа зрительный зал разил неприступностью. Лица людей сливались в одну уродливую гримасу. Кате страшно мешал её белый передник с белыми колготками, но больше всего – сапоги-чулки. Мама потратила на них всю свою зарплату, и теперь не только соседи, но и вся округа получила доступ к тайнам Шкловских. Скандал, который устроил отец, Катя вспоминала с содроганием. Мир, оплаченный миллионами человеческих жизней, больше напоминал театр военных действий. Люди превращались во врагов, живя под одной крышей! Она старательно вытягивала ноты, однако все эти терзания отразились на её лице и обесценивали все усилия.

На страницу:
9 из 12