Тёмная сторона Луны

Маргарита Менчинская

Тёмная сторона Луны

«Не оставайтесь должными никому

ничем, кроме взаимной любви; ибо

любящий другого исполнил закон».

Из послания к римлянам святого

апостола Павла; гл. 13, ст.8.

Александру С. и Олегу П.

Все свои роли осень отыграла на бис с упоением женщины, слегка за сорок, и напоследок явилась в образе вздорной, выжившей из ума старухи. Обнажённый, пронизанный ветрами, город тонул в мареве тумана. В воздухе стоял запах разлагающейся листвы. Дождь порой моросил сутками и будил по утрам неясной тревогой, которая разрезала сон, будто скальпелем, и больше не позволяла уснуть.

Что разбудило Катю сегодня, она не совсем понимала. Но будто ощутила прикосновение руки к своему плечу. Глаза открывать не спешила. Видимо, ещё питала надежду, что досмотрит этот странный сон, который оборвался на самом интересном месте и стал распадаться на какие-то неясные обрывки. Всё ещё распятая между сном и реальностью, одной рукой она удерживала сон, другой – буквально вцепившись в короткий поводок – мысли. Неделя, две, больше? Катя действительно не помнила, который день начинала с вопроса – ехать или же остаться дома.

Вероятно, мысли всё-таки сорвались с поводка, раз она вспомнила об этой поездке. Сказать, что она не хотела ехать, это ничего не сказать. Непростой, насыщенный событиями, 2-ой год новой эры она мечтала завершить спокойно. Суета, спешка, какие-то вечные дела, став практически нормой, всё больше меняли людей и их ничтожные жизни не в лучшую сторону. Настоящее напоминало бабочку, которая робко присаживалась на плечо и сразу взмывала в небо, оставляя после себя ощущение недосказанности, незавершённости, потери. Жить этим моментом получалось всё хуже. Будущее пугало, и только в прошлом существовали спасительные островки стабильности, к которым хотелось возвращаться вновь и вновь. Сложность представлял лишь выбор маршрута. Шаг влево, шаг вправо, и память превращалась в монстра, высвечивая, будто лучом прожектора, всё то, что ты старался забыть годами.

Обычно, чтобы собраться в путь, Кате не требовались методы стимуляции. Всякий раз, отпуская мужа в командировку, она испытывала настоящую ломку и успокаивалась только в том случае, когда могла подстроиться под его расписание. Дорогу она любила. Не поезда и не самолёты, а именно путешествие на автомобиле. Созерцание под приятную музыку или шуршание шин сродни прогулке по опавшим листьям в лесу или в парке. Терапевтический эффект – при минимуме вложений – колоссален. Катя никогда не отказывалась от таких подарков. Сейчас – не понимала себя и сопротивлялась всем существом и всем упрямством, на какое только способна женщина её лет. Впрочем, она всегда отличалась упрямством. Уж если что-то вбивала себе в голову, то шла до победного конца. Сейчас это самое упрямство было направлено не во благо, а против самой себя и куда-то вглубь. Даже почерк, аккуратный в юности, становился всё более размашистым, будто копируя годы, что исчезали за спиной со стремительностью стихийных бедствий. И вот уже не за горами первый серьёзный, по значимости, юбилей, генеральная репетиция перед вхождением в зрелость. Если верить психологии, возраст не из лёгких и даже опасный. У мужчин бес в ребро. У женщин, видимо, тоже не без сложностей, с массой противоречий. Совсем не любительница загадывать наперёд, Катя то и дело ловила себя на мысли, что строит планы, как бы отметить ненавистный день рождения без ущерба для собственных чувств. Идеально для её теперешнего состояния подошла бы поездка на море, всей семьёй. На крайний случай, за город, в какой-нибудь милый пансионат в сосновом бору на берегу реки или озера. Бывая в Москве у друзей, как обычно проездом и впопыхах, Катя не один раз обещала самой себе, что устроит каникулы, проведя несколько дней вдвоём с мужем в Москве или в Питере. Когда им в последний раз удавалось побыть вдвоём! А в кино? Когда они в последний раз были в кино? Тем более, в театре! В настоящем театре, когда учились в Минске! А это было не просто давно – в прошлой жизни.

О, да! И трава тогда была зеленее, и колбаса вкуснее. Ностальгия накатывала всё чаще, внезапно и порой из ничего. Песня, фильм, фраза – всё шло впрок. Прошлое стало каким-то назойливым: вторгалось в сны, будило воспоминания. Одним придавало значимость, другие задвигало в тёмный угол памяти. Катя устала спорить с собой и наконец открыла глаза.

В мутной глубине зеркала, висящего над комодом, угадывались очертания шкафа. Розовый абажур светильника, в тон цветам на бордюрах, обрамляющих верх и углы стен, выглядел серым. Светилось, выделяясь на фоне совершенно тёмной стены, начисто лишённой цвета, лишь его белоснежное основание. Ночь неустанно и безжалостно поглощала день, и чувство времени абсолютно атрофировалось. Часы, поторапливаясь за секундной стрелкой, тикали на стене кухни. Звук, размеренный и привычный, как пение цикад летней ночью, проникал через узкую щель под дверью вместе с тоненькой полоской света. Мысли упорно теснили одна другую и вдруг совсем остановились на больной теме.

Стараясь не разбудить мужа, Катя накинула халат на плечи и отправилась на кухню. Шум города, практически неразличимый в спальне, ударил в грудь перестуком трамвайных сцепок. Катя налила воды в стакан и, подойдя к окну, застыла с выражением восторга на лице. Но вряд ли любовалась, скорее, не соглашалась поверить в ночной снегопад, который не только покончил с осенью, но и скрыл все следы её преступлений.

– Всё будет хорошо, – произнесла она шёпотом, улыбнулась просветлённо и повторила громче – каждое слово отдельно – всё будет хорошо.

Ей показалось, что перед глазами мелькнуло лицо Сашки, его виноватая грустная улыбка. Слышать свой голос, немного хриплый спросонья, повторяющим его слова, с его неповторимой интонацией, было довольно жутко. Сердце замерло и вдруг ухнуло вниз с высоты десятого этажа, и, чтобы не упасть, Катя схватилась рукой за подоконник. Машин было ещё немного, и они проплывали мимо, но так и не смогли рассеять мысли, которые почему-то упёрлись в тот день, когда не стало отца. С той самой поры Катя пугалась поздних телефонных звонков и резких перепадов настроения. Первой вспомнила маму, следом – давно ставший паранойей – страх за мужа. Возникший совсем не на пустом месте, укрощению он уже не поддавался. Более того, часто ставил Катю в тупик, однако сейчас поставил точку в споре, который продолжался все эти дни, пока решалась судьба поездки.

При благоприятном стечении обстоятельств за это время можно было два раза съездить в Подвилье и, уладив все дела, вернуться. Однако кто-то будто намеренно удерживал Катю в четырёх стенах, отдав на растерзание памяти, которая становилась особенно беспощадной, когда ей предстояло отправиться в родные места.

Путь неблизкий: больше тысячи километров в одну сторону по дорогам сомнительного качества. Если через Москву – все полторы. Ночь до Москвы на поезде, пустой день шатаний по городу, ещё одна бессонная ночь в вагоне, несколько часов на вокзале промежуточной станции и ещё пять бесконечных часов тряски в электричке с остановками у каждого столба. Раньше Катю не пугали трудности, а пункт назначения, указанный в билете, был центром притяжения. Время смогло подлечить эту рану, но каждый раз, собираясь туда, ей приходилось отдирать от себя засохшие бинты с мясом, а потом снова мазать зелёнкой и бинтовать. Приступы жажды, к счастью, случались всё реже. Катя утоляла их в приезды мамы: выспрашивала обо всех переменах, о друзьях и одноклассниках, охотно окуналась в воспоминания и довольно легко исключала из этой неразрывной и прочной цепи одно из них, самое болезненное из всех неприятных. Ныне, и это выглядело странным, именно оно держало Катю в напряжении, заставляя радоваться каждой отсрочке. Последняя – совсем под занавес – происходила из-за неисправности машины. Катя узнала об этом накануне вечером, из разговора с мужем, но вспомнила только здесь, стоя у окна, испытав огорчение такой силы, что с трудом сдержала слёзы. Ехать хотелось прямо сейчас, ни минутой позже.

Ровно к обеду, в ускоренном темпе, решились все дела. Отыскалась даже деталь, обещанная на понедельник, а также окно в расписании мастера. Ехать раньше субботы не имело смысла. Катя соглашалась с этим, однако всеми устремлениями и помыслами находилась в дороге. Маму обрадовала сразу, как только имела на руках все новости. Пришлось потревожить соседей. Телефон в Подвилье всё ещё считался предметом роскоши. Несколько раз набирала номер Бориса и сразу сбрасывала, будто нарочно дотянув до часа, когда звонить было не совсем удобно. Но, даже рухнув на диван перед включённым телевизором, не расставалась с трубкой и время от времени, сама не знала, зачем, проверяла рукой.

Вникнуть в происходящее на экране не получалось. Что-то гнело, мешало, и Катя солгала бы, сказав, что дело только в поездке или в том давнем воспоминании. Она давно жила так, пожалуй, с того – на данный момент последнего – разговора с Сашкой, когда они не могли наговориться. Временами ловила себя на мысли, что продолжает какую-то тему, затронутую им и не развитую полностью, мучается этой недосказанностью и успокаивается последними его словами: «Всё будет хорошо». Сегодня это не очень получалось. Слова имеют свойство обесцениваться, если повторить их много раз. Чтобы понять это, Катя имела достаточно времени, но всё равно продолжала цепляться за них обеими руками, как утопающий за соломинку. Звонок вывел её из этого состояния и даже заставил вздрогнуть.

Местные вызовы Катя определяла безошибочно и, какое-то время, гипнотизировала это чудо техники, упрощающее людям жизнь. На самом деле пыталась понять, кто и, главное, что именно скрывается за этим поздним звонком из другого города. Наконец нажала кнопку, но, так и не ответив, просто прижала трубку к уху.

Если б не имя, Катя могла решить, что кто-то ошибся номером. Кто-то как будто сдавил ей горло – так трудно было ответить – и нечто подобное, она ощущала это слишком явно, происходило там, откуда исходил вызов.

– Катя, – снова услышала она, – ты меня слышишь?

Слышала Катя прекрасно и почти узнала Бориса, но не могла поверить, что это тот самый Борис, о котором она только что думала. К тому же для разговора с ним, а этого человека она изучила прекрасно, было слишком поздно. От предчувствия чего-то плохого зазвенело в ушах. Катя метнулась в коридор и, спеша заглушить назойливый звук телевизора, закрыла дверь.

– Только что звонил Андрей. Сашку нашли в Греции мёртвым. Похороны в воскресенье.

Телефонный провод вдруг превратился в линию высокого напряжения. В воздухе повисла пауза. Осознание настигло внезапно как стрела, и в тот же миг Катя почувствовала острую боль, будто ей в спину вонзили нож, попав в самое сердце.

– Борис, мы как раз едем в Подвилье, – будто не веря самой себе, сказала она и тоже не узнала свой голос. Мысли, которые все эти дни ходили по кругу, вдруг разомкнули его и вырвались наружу, но продолжали стоять на месте, как люди, что оказались свидетелями аварии и не спешили расходиться. Чего они ждали, Катя поняла только сейчас и тоже ждала, что Борис сжалится над ней и скажет что-то, что даст ей хотя бы какую-то надежду. Но он лишь уточнил время отъезда тем незнакомым голосом, которым принёс весть.

– Когда? Меня, надеюсь, захватите? Вы же поедете через Тверь?

– В субботу. Конечно. Я собиралась завтра тебе звонить.

Кате казалось, что за неё ответил кто-то другой. Сама она была занята анализом своего поведения, которое почему-то позволяло ей лгать. Нет, не ему, себе. Она ещё утром хотела звонить Борису, но сначала отложила разговор с ним до обеда, потом до вечера. День выдался долгий и суетный, но вряд ли в этом была причина. Сегодня Катя можно сказать совсем не расставалась со своими мальчишками. Мальчишки! Даже теперь она не называла их иначе. Предстоящий юбилей казался недоразумением, какой-то нелепой ошибкой. Сорок! Разве можно было поверить в это! Кате так и слышалось в нём: «рок», «срок», и к первому из этих слов идеально подходило слово «злой», ко второму – «вышел». Теперь было ясно: встречи не будет, вышли все сроки, и виной тому – злой рок.

Борис тяжело вздохнул, казалось, прочёл её мысли.

Катя превозмогла боль и выдохнула прямо в трубку:

– Как же так, Борис! Как же так! Как это могло случиться!

Нет, она не спрашивала и не хотела знать подробности! Она искала объяснение этому факту, который не желал помещаться в голове, не укладывался в привычные рамки, не поддавался разумным объяснениям. Он даже фактом пока не хотел быть, уж слишком всё, что происходило, напоминало какой-то кошмарный сон, который по всем законам сна вот-вот должен был прерваться.

– Ничего неизвестно, Катя! – всё-таки поняв её по-своему, ответил Борис. – Никто ничего не знает! Завтра, Катя, всё завтра!

Катя услышала короткие гудки в трубке, но, кажется, не понимала, что нужно сделать и просто прижала её к себе. И вдруг представила весь ужас похорон: гроб с телом, жену Сашки, дочь, безутешных родителей, близких. Что она скажет им? Как сможет смотреть в глаза?

Слёзы нахлынули внезапно. Катя заставила себя сделать несколько шагов и, рухнув в кресло, зарыдала. Руки сами метнулись к лицу и отгородили её от этого мира. Она почувствовала у себя на коленях руки мужа, но не смогла заставить себя прекратить истерику. И тогда он сам нашёл способ.

– Что, Катя? Что? Что-нибудь с мамой?

Катя мотнула головой и наконец позволила себе остановиться. Но говорила с трудом, делая длинные паузы между словами, и теперь уже не отводила взгляд.

– Это Сашка… Его больше нет… Борис…

Всю ночь Катя отбивалась от мыслей. Уснуть смогла лишь под утро, но только открыла глаза, как сразу всё вспомнила и теперь уже, будто наяву, видела перед собой Сашку. Откровенный до беззащитности он смотрел на неё своими ясными, голубыми глазами так, словно хотел сказать что-то и не решался, как и тогда, в день их последней встречи.

Между тем днём и этим прошла целая жизнь и даже пролегла вечность. Теперь уже у Кати было право так сказать. С уходом Сашки рухнули все её представления об этом мире. Она ещё не понимала до конца всей глубины утраты и, как любой человек, который потерял близкого, больше думала о себе. Пока вдруг, внезапно, не осознала всю мелочность и даже преступность этих мыслей. И стало неважно, где он, с кем, почему не звонит, не приезжает! Пусть даже не хочет видеть её! Катя на всё соглашалась! Только бы это была неправда, только бы он был жив! Она молила Бога об этой милости, о чуде, чувствуя, как силы покидают её, как слабеет та невидимая нить, которая все эти годы связывала их, а со звонком Бориса напряглась и зазвенела на невыносимо и неестественно высокой ноте. Катя почти физически ощущала, как кто-то смотрит ей в душу, вторгается в мысли и даже вынуждает к тому, на что она пока не решалась. Старалась забыть, боялась и вдруг осталась без выбора, чтобы солгать или уклониться. Слишком высока была цена, которую заплатили за это, чему даже сейчас не удавалось найти, нет, не название – имя. Память больше не ранила, она нахлынула воспоминаниями, отгораживая собою от потери. Со стороны могло показаться, что Катя смотрит фильм, действие которого происходит в её голове. Перед мысленным взором, будто на экране, мелькали лица, имена, фразы, пока не превратились в единую и очень прочную цепь, сложенную из множества различных событий и переплетённых настолько, что любая попытка разорвать или разнять их была равносильна новой потере.

Глава 1

1

Такого не ожидал никто! Ладно «вэшки»! Ладно всегда третье место из трёх возможных, но учиться вместе с первоклашками, когда все старшеклассники обживали основное здание школы, это слишком даже для заядлых неудачников! Пожалуй, это был тот редкий случай, когда класс испытывал единодушие в оценке происходящего. Катя несколько раз пробежалась взглядом по лицам одноклассников и, убедившись в этом, нашла исключение и даже не удивилась, что это именно Степаненко. Худющий, долговязый и, как следствие, большой любитель пирожков, которые привозили в буфет как раз к большой перемене, Вовчик даже не думал скрывать радости. Ещё бы, теперь буфет находился рядом: не надо одеваться, бежать в соседнее здание через весь школьный стадион, рискуя опоздать или того хуже, опоздать, напрасно отстояв очередь. Всё это были реалии первой Подвильской школы, в которой Катя Шкловская постигала азы жизни вместе со всеми, кто её окружал до этого дня, 1 сентября 1978 года.

День выдался погожий и по характеру совсем ещё летний. Ветер остался тёплым, но успел сменить нрав. Полоскал на линейке знамёна комсомольской и пионерской организации и, раздувая причёски, пытался сорвать с девчонок их белые передники и белые банты. Для первоклашек прозвенел их самый первый в жизни звонок. Потом все разошлись по классам. Классного руководителя спешно вызвали к директору, но ребята сидели поникшие и невесело перекидывались отдельными репликами, которые задевали одну тему и касались их патологической невезучести.

– Что такое не везёт и как с ним бороться? – глубокомысленно изрёк Славик и, немного нахмурившись, ударился в воспоминания. – Вот, помню, «пры Польщчы…»

Смех девчонок – а они всегда первыми реагировали на его шутки – напоминал волну: начавшись с задних парт, достиг доски и немного откатился обратно. Мальчишки ограничились сдержанными улыбками. Славик не ожидал другого: за восемь лет он отточил произнесение этой фразы до того уровня, когда каждый мог додумать сам, что же такого происходило в те времена, когда эти западные районы Белоруссии принадлежали панской Польше. Публика, как правило, не требовала продолжения, довольствуясь смачным, перчёным, произнесением двух последних слов.

При всём уважении и любви к белорусскому языку, для всякого рода розыгрышей он подходил идеально. Взяв за основу это правило и добавив к нему собственного обаяния, равно как и знания человеческой психологии, Славик проявлял незаменимость во многих жизненных ситуациях. Сегодняшний случай заслуживал особого внимания: склонить класс к веселью не удавалось, Славик видел это и уже собирался остановиться на достоинствах прежней жизни более подробно, как вдруг запнулся на полуслове и непонимающе уставился в окно. Его примеру последовали остальные.

Все три окна классной комнаты – и это был ещё один плюс – выходили на основное здание школы и школьный стадион. Сама школа находилась в живописнейшем месте города, на берегу извилистой, заросшей аиром и камышом, речушки. Учебные классы отапливались печами, отсутствовали вода и канализация, но стадион имел те внушительные размеры, которым могли позавидовать именитые учебные заведения областных центров и даже белорусской столицы. И всё это – в непосредственной близости от красивого исторического центра и всех знаковых мест, включая Дом культуры, кинотеатр «Родина» и Дом офицеров.

К новому учебному году школу тщательно выбелили, и ребятам сразу бросилась в глаза внушительная группа парней, что выкатилась из дверей не без прямого вмешательства Марины Александровны, о чём свидетельствовал её взъерошенный вид и активная жестикуляция.

– А-а-а, теперь ясно, зачем дирик нашу Маринку к себе затребовал! Пополнение у нас, други мои! А это вам не хухры-мухры! Вишь, ещё не влились в коллектив, а уже стоят насмерть!

Правота Славика не вызывала сомнений: каждый мог видеть собственными глазами, с какой неохотой новенькие преодолевают каждый шаг на пути к новой жизни.

– Ох, и намучается она с ними, скажу я вам! Ну, бараны будто, загон им, видите ли, не тот. Не по рааангу! Мы – шо, дяроуня, а там – элита, цвет советского общества! Сынки папенькины! Сливки!

Новички, прибывающие в первую школу Подвилья из военных городков, действительно имели другой статус, чем городские отпрыски, которых Славик обозвал обидным словом «дяроуня». Сам из числа вторых, сегодня он опасно балансировал на тонкой грани между шуткой и сарказмом. Правда, делал это беззлобно и тем самым немного скруглял острые углы.

– Да-а-а! – поддержал друга Сергей, – загон у нас хиленький, да и пёс для этой роли я-явно не тот! – Он рассмеялся и указал в сторону стадиона пальцем. – Видать, исчерпала запас приличных выражений, руками машет!

Класс загудел и бросился искать эпитеты к поведению учительницы.

– Ишь как жестикулирует!

– Вентилятор включила.

– Зовёт на подвиг личным примером.

Легко превзойдя предыдущих ораторов, Славик снова сорвал аплодисменты в виде дружного смеха. Потом все снова уставились в окно.

К тому моменту группа преодолела барьер баскетбольной площадки. Это была ровно треть пути, но сдаваться Марина Александровна даже не думала. Её невысокая, раздавшаяся вширь, опирающаяся на тонкие и очень короткие ножки, фигура на фоне крепких и высоких парней выглядела комично. Ребята наконец заметили это и мгновенно отреагировали дружным гулом. Кто-то принялся вслух пересчитывать парней по головам. Другие пошли дальше и уже рассаживали их по классу. Особенно усердствовали в этом девочки, которым пришлось по вкусу, что в классе появится столько новых парней.

Заметив это, Славик укоризненно качнул головой и опять нашёл способ перетащить на себя внимание.

– В ход тяжёлая артиллерия пошла. А поза, поза! Одна рука за спиной, вторая чётко указывает в нашу сторону, товарищи! Не ходи к гадалке: изменниками и предателями называет! Не-е-ет, не нас, их!

Класс снова взорвался от смеха. Водился за Мариной Александровной грешок в виде пристрастия ко всяким – исторического рода – оскорблениям. Такое своеобразное осложнение профессиональной болезни, от проявлений которой помогал только смех. Наслаждаясь плодами своего труда, Славик покровительственно улыбался и ждал тишины, чтобы озвучить мысль полностью.

– А вообще, ничего пацаны, школа чувствуется! Короткими перебежками работают. Споёмся, если дойдут. – Он подмигнул Сергею, и тот не отказался внести лепту:

– Этапы большого пути! Вот-вот исчезнут с радаров, – удачно пошутил он, но всё-таки закончил. – Приказываю приготовиться к достойной встрече!

– Нашёлся приказчик!

– Не говори!

– Молчал бы лучше!

Имея количественное преимущество, девочки умело им пользовались, но в данном случае просто убивали время, а заодно – каждая по-своему – укрепляли свой авторитет. Авторитет Славика был заслужен и непререкаем. Сергей обиженно махнул рукой и, понурив голову, вернулся на место.

Когда он говорил о радарах, то имел в виду угол школы. Скрывшись за ним, новенькие на время лишили ребят предмета обсуждения, позволив лучшей половине почистить пёрышки, разумеется, немного напоказ и назло мальчишкам. До особых распоряжений Катя и Галя сидели вместе за предпоследней партой, у самого окна. Поэтому лучше других рассмотрели новый контингент. Кроме того успели обменяться мнениями, сойдясь на том, что класс сорвал неплохой куш и может рассчитывать на повышение своего статуса.

Наконец в дверях, один за другим, стали появляться высокие плечистые парни. Тех, что не вышли ростом, они пропустили вперёд, сами, встав стеной, загородили проход.

Пытаясь преодолеть эту живую изгородь, Марина Александровна испробовала несколько щелей и каким-то чудом всё-таки протиснулась в одну из них. Впрочем, лица не уронила и выглядела так, будто собственноручно привела русское войско к победе на Куликовом поле. Само войско больше напоминало пленных и, угрюмо обводя взглядом сидящих в классе ребят, не слишком стремилось к сближению. Оторванные от тех, кого считали своими, здесь они чувствовали себя не слишком уютно.

– Вау! Девять человек! Один лучше другого! Ущипни меня, Катя!

Катя улыбнулась и подняла плечи, пытаясь сдержать дрожь от горячего дыхания Гали, которым она обожгла её ухо и шею.

Тем временем Славик – и не иначе как ввиду совершенно особых обстоятельств – решил облегчить задачу, стоящую перед учительницей.

– Мужики, вы это, не стойте в дверях! Присоединяйтесь! Здесь не так уж плохо, в очереди за пирожками первыми будем! Да и девушки у нас, чего скрывать, са-а-амые замечательные. Индивидуальный заказ, если хорошо присмотреться!

Поднявшись во весь рост ради такого случая, он обвёл класс рукой, будто купец, демонстрирующий свой товар – судя по выражению его лица – богатый. Сказанное им произвело эффект на всех без исключения: девочки покраснели и опустили головы; мальчики, включая богатое пополнение, обменялись улыбками и принялись искать глазами подтверждение его слов.

Выходки Славика для ребят стали некой приправой к основному блюду, порой, лишённому всякого вкуса. Для Марины Александровны – дополнительной проверкой на совместимость с ними. Шуток она не понимала и пресекала на корню всеми способами. Однако сегодня решила проявить благоразумие и обойтись без сцен. И только багровый цвет лица говорил о том, что терпение её на исходе.