Сказки Старой Эль

Старик не ждал их – каменная кладка ворот, на которой он обычно сидел, пустовала. Гвен поставил на неё корзину и, стянув с плеч короб, пристроил его рядом.

– И давно ты его ученик? – тихо спросила девушка за его спиной.

– Как первый снег лёг, – так же тихо ответил юноша.

– Что ж ты даже имени моего не спросишь, Гвен Тилори?

– О… Так я знаю его, – он улыбнулся своим прежним мыслям о сердобольной кумушке, приглядывающей за стариком. – Ты – Марта.

– Да, – она радостно кивнула в ответ.

– Иди в дом, Марта. Я разложу хворост.

Когда Гвен зашёл в дом, там уже царила суматоха, словно накануне праздника. «Ну, конечно! – хлопнул он себя по лбу. – Послезавтра же Йоль, самое долгая ночь в году. А я так и не сходил в замок, – озноб пробежал дорожкой по спине. – Потом. Сегодня уже не успею». И он шагнул в разрумяненную жарким огнём очага комнату, наполненную запахами от многочисленных свёртков и горшочков, выставленных Мартой на узкий деревянный стол. Сама девушка развязала шаль, крест-на-крест схватывающую грудь, сбросила капор с каштановых кудрей и порхала вокруг.

– Здесь мёд, здесь масло, это запечённая с имбирём щука, это бараньи потроха с луком, горохом и сухарями, это бекон, это перетёртая фасоль с чесноком и дуанским перцем, это пирог с рябчиками – не спрашивай, как я его раздобыла! – а этот – с сушеными сливами, сутки вымачивала в вине, это луковая похлёбка, ещё горячая, – приговаривала она, снимая шерстяной лоскут с глиняного горшка с плотно привязанной крышкой. – А это – эль! Хозяин вчера только из пивоварни забрал.

Марта выгрузила тёмную пузатую бутыль на стол и победоносно оглянулась. Видно, она была очень горда собой. Вид Гвена, изумлённо глядящего на всё это изобилие, добавил ей ликования, и, бодро хлопнув в ладоши, она провозгласила:

– Садитесь к столу! Пока похлёбка не остыла. Вот хлеб, пшеничный, вот ржаные лепёшки, но их лучше на потом, с мёдом…

Гвен заворожённо шагнул от порога, наскоро сполоснул руки в тазу, вытер их об штаны и поспешил туда, куда его звали запахи – стойкий мясной дух, шедший от тушеной баранины, и сладковатый луковый, сплетённый с нотами лаврового листа, душистого перца и корицы, облаком поднимающийся над горшком. Уж больше года не сидел он вот так за предпраздничным столом, ломящимся от блюд, приготовленных на несколько дней вперёд.

– Садитесь, садитесь, – маленькая хозяйка наскоро освободила угол стола. – Пирог и потроха я после снесу в кладовку, и вот этот сыр, и масло, и орехи… Гвен Тилори, не стой столбом, доставай тарелки с полки! – прикрикнула она. – Похлёбка ждать не будет.

За едой Марта притихла, словно ручей, уснувший на зиму, и только ласково посматривала на старого короля, подмечая из его коротких реплик что-то, лишь ей одной известное.

Наутро Гвена ждал ранний подъём, сдобренный тёплыми лепёшками с мёдом и орехами да овсянкой, распаренной до непривычно мягких хлопьев.

– Доедай и пойдём скорее, – шепнула ему Марта. – Наберём остролиста и можжевеловых веток. Я умею плести венки. А тебе доводилось?

– Нет, – Гвен пожал плечами, вымакивая овсяное молоко кусочком лепёшки, – в городе так не принято. Мы покупали уже готовые.

– Ну уж омелу от падуба ты отличить сумеешь? – лукаво прищурилась она.

– Сумею. Только ни одного дуба ты здесь не найдёшь.

– Верно, – глаза её вмиг посерьезнели. – Мы спустимся в холмы. И повернём на запад. Далеко идти. Соберу нам с собой в дорогу, – она неловко дернула себя за завязки фартука и юркнула к подполу с припасами.

– Марта знает, куда идти. Но будь готов позаботиться о ней, если нужно, – старый король на мгновение оторвал взор от огня и встретился глазами с Гвеном.

– Хорошо, – кивнул тот, чувствуя, как враз вспотели ладони и тихонько закололо под ложечкой.

Едва они вышли в тёмное сырое утро, запахивая куртки и плащи, как вся домашняя уютная говорливость слетела с Марты: «Поспешим. Стоять холодно».

Марта шагала быстро, вглядываясь в зыбкую линию горизонта, в бледные звёзды медленно гаснущие одна за другой.

– Куда мы идём, Марта? Ты, верно, хорошо знаешь эти места. Выросла здесь?

– Мы идём в лес, – коротко ответила она, но, смягчившись, добавила. – Как придём, я всё расскажу тебе.

И он шёл, то пропуская вперёд невысокую девичью фигурку, закутанную в шаль, то нагоняя ее и шагая рядом. Утро постепенно разгоралось, птицы пели, встречая его, устраивали шумную возню в кустах. Гвен никогда не заходил так далеко на запад и не знал, что за бесконечными переливами серо-бурых холмов есть лес.

Но он был. Прозрачно-березовый вначале, с тёмными вкраплениями ельника в глубине, смешанный в середине. Росли здесь и дубы, оплетённые омелой, и падубы с звёздочками листьев и красными капельками ягод, дикая слива перемежалась с вишней и шиповником.

Они дошли скоро – к полудню. Ни разу не присели, только пили на ходу разбавленный и сдобренный пряностями эль. Едва вошли в густой подлесок, и ветки кустов начали цеплять подол и рукава, как Марта остановилась, ослабила завязки капора и откинула его на спину, смахнула влажные кудри со лба и, вздохнув всей грудью, проговорила:

– Это мой лес. Я потерялась здесь почти десять лет тому назад, в лютую зиму, когда волки спустились с гор. Я так долго блуждала по лесу, что руки и ноги мои застыли, и я перестала их чувствовать, а снег всё сыпал и сыпал, я забилась между корней, но и там не могла укрыться – ветер выл, снежинки кружили стаей вокруг меня… А потом… К вою ветра присоединился волчий вой. Я затихла, не могла даже плакать от холода и страха, сковавших моё сердце и душу. Ветер разогнал облака, и выглянула луна, озарив лес, наполнив его длинными чёрными тенями. Волки приближались, их вой раздавался совсем рядом, они искали меня. Но он их опередил. Он тоже искал меня. Говорил, что услышал мой плач в ночи – даже сквозь вьюжную песнь – и пришёл ко мне первым. Он смёл снег с моей головы и плеч, подхватил на руки, но тут подоспели волки – они выскакивали из сугробов и меж деревьев, их глаза горели голодным зелёным огнём. Жестокая стужа согнала их с гор, кусала за лапы, заставляла искать добычу – любую, что овцу, что человеческое дитя. Они ничего не боялись. Но его меч кусал сильнее мороза, терзал больнее голода. Они визжали, катились кубарем, убегали, поджимая хвосты, увязая в снегу…

Больше я ничего не помню из той ночи. Так я появилась в жизни старого короля, а он – в моей. Он рассказал мне, как нёс меня на руках, убрав меч за спину, я спала, а он шагал, не смотря на дорогу, а лишь на моё лицо… Всю зиму он лечил мои обмороженные руки и ноги. А весной спустился в долину, спрашивал деревенских, чей ребенок потерялся зимой в лесу, но никто не признал меня. А я не помнила дома, из которого ушла в зимнюю ночь…

Пока она говорила, Гвен подошёл так близко, как мог, чтобы не потревожить, и стоял за её спиной, недвижный, впитывая каждое слово.

– Завтра такая же зимняя ночь – самая долгая ночь в году. Йоль. Я всегда прихожу накануне, приношу угощение и иду в лес за омелой и остролистом. О, я приходила сюда много раз, сначала вдвоём с ним, потом одна – когда он научил меня прогонять страх. Я больше не боюсь потеряться в лесу.

– Что же помогло тебе? – тихо воскликнул он.

Марта вздрогнула от тёплого дыхания, щекотнувшего ухо, и обернулась.

– Свет. Лес днём совсем другой, ты можешь изучить его, узнать дорожки и ложбинки, подружиться с деревьями, но я говорю о другом…

– Разве этот свет поможет тебе в тёмную ночь? Тогда он бессилен!

– Нет! – девушка тряхнула головой, и глаза её сердито сверкнули. – Ты, верно, ничего не знаешь об этом свете… Вот послушай. Однажды старый король рассказал мне, что в самую долгую ночь в мир родился свет. Крохотный, словно младенец в подоле у матери, он рос с каждым закатом, наполнялся силой с рассветом. Но это был не просто тот свет, который дарит нам солнце. Это был свет надежды. И он готов светить каждому, кто поверит в него, поверит в его победу. Тогда искра загорится в сердце узревшего, и свет будет всегда сиять ему – всегда, даже когда горе и тьма обступят со всех сторон.

– Что это за дивный свет?

– Так светит нам любовь. Готовность прийти на выручку, протянуть руку, пожертвовать. Если ты веришь в это, если ты готов так поступать даже в самые тёмные времена, то всегда найдётся и тот, кто поступит так ради тебя.

– Нет, Марта, – Гвен покачал головой и спрятал лицо в ладони, вспоминая визг городской подворотни, в которую он угодил однажды. – Старик ошибся. Не осталось почти никого, кто верит в этот… свет.

– Я верю, – сказала она тихонько и сердито. – Этот старик, как ты говоришь, спас меня, вынес из зимнего леса. Была тьма, мои крики тонули в чаще, а когда я всё же услышала ответ, то онемела от ужаса и больше не смела открыть рот – ведь то был волчий вой! Но меня услышали не только волки! Старый Сердцевич-король разыскал меня и отогнал стаю. Неужели ты не понял этого, когда я рассказала в первый раз?!

– Прости, Марта, – юноша взял ее сжатые в кулаки руки в свои. – Но просто… бывает так, что рядом не найдётся того, кто мог бы услышать и помочь. Бывает так, что, – он тяжело сглотнул, – что даже тот, кто слышит, пройдёт мимо…

– Пусть так, – прошептала она в ответ. – Но если совсем затворить своё сердце, разве… так будет проще? Даже если верить будем только я и ты, свет всё равно будет сиять! И придёт час, когда его увидят другие. И поверят, услышат, не пройдут мимо.

– Я прошёл мимо, Марта. Был час, когда я прошёл мимо.

– И пройдёшь снова? – она еще сильнее сжала кулаки, но рук не вырвала.

– Не знаю… Надеюсь, что нет. Ты совсем замёрзла, – он подул на её сжатые пальцы, которые она по пути прятала в рукава. – Давай срежем нужные ветки и пойдём домой.

– Давай, – она вдруг наклонила голову и быстро коснулась губами его пальцев поверх своих. – Ты тоже замёрз.

Закончив работу, они наскоро перекусили сыром и лепёшками и отправились в путь. Полный короб веток оттягивал плечи, но лёгкая девичья ладонь в ладони грела не хуже пряного грога.

Дома их ждал старый король, погрузившийся в своё молчание и так пристально всматривающийся в огонь, словно хотел слиться с ним. Гвен и Марта, разомкнувшие ладони только на пороге, замерли, не желая тревожить сосредоточенное бдение дома и его хозяина.

Привратник упёрся локтями в колени, а подбородком в сплетённые пальцы и всё смотрел на пляшущие языки пламени.

– Пойдём, – Марта тихонько тронула юношу за рукав.

– Куда?! – Гвен порядком замёрз за долгий путь через холмы и тоже хотел сесть поближе к очагу, вытянуть застывшие ноги.

– В тронный зал, – так же шепотом продолжила Марта и настойчиво потянула его за рукав. – Идём же! Там тоже есть камин, возьмём хворост и разожжём.

С недавних пор Гвен избегал старого замка с его гулким шёпотом коридоров под ветхими сводами, но Марта была настойчива, и он вошёл в тронный зал, загнав неприятный холодок невыполненного поручения поглубже. Торопясь, навалил гору хвороста и поджег её, высекая яркие искры огнивом. Присмотревшись к почерневшим камням, Гвен понял, что огонь здесь разжигали часто и не так уж давно.

– Да, порой мы приходили сюда, чаще всего весной, когда солнце пятнает пол и золотит стены. Сидели у огня, он рассказывал мне истории, а я никогда не угадывала – где сон, где явь…

Марта пододвинула резную скамеечку, бросила на нее невесть откуда взявшуюся холстину и уселась, чуть приподняв юбки.

– Что ж, давай займёмся венками.

От очага так и полыхало жаром, щёки горели и лоб мгновенно покрывался капельками пота, стоило приблизиться, чтобы поворошить ветки или добавить новые. Но со спины тянуло холодом каменных стен, и они не выходили из тёплого полукруга, подаренного им огнём.

Гвен отыскал еще одну скамью и думал помочь Марте с венками из остролиста и еловых веток, но у него ничего не вышло – хвоя осыпалась и нещадно колола пальцы, он поглядывал на девушку, но она словно не замечала ни его взгляда, ни острых шипов. Её руки свивали гибкие, оттаявшие в тепле ветки, перехватывали их припасёнными тесемками, и скоро венок, щедро усыпанный красными ягодами, был готов. Только тогда она подняла голову и встретилась с ним глазами. Смутившись, перевела взгляд и едва сдержала улыбку, увидев ломаное крошево из ветвей и листьев у него на коленях.

– О, прости! Я забыла, что ты не умеешь плести, не показала, как надо.

– Ничего, одного венка вполне достаточно, – буркнул Гвен, облизывая уколотый палец. – Неужели тебе ни капли не больно! – не удержался он.

– Больно, конечно, – она осторожно положила венок подальше от очага и протянула ему свои исколотые и поцарапанные ладони. – Жаль, мы мало можжевельника нашли, тогда можно было бы обойтись без еловых веток. Но я привыкла, намажу мазью и за ночь заживет. Я же швея, Гвен, уколы игл мне привычны, я их не боюсь.

Гвен завороженно переводил взгляд с ее раскрасневшегося улыбающегося личика на ладони – белые и узкие. Действительно, они мало похожи на руки кухарок и служанок, на которых отметины от ножа, кипятка и ручки раскалённой сковороды так часты.

– Я не знал… Думал, ты в услужении у какого-нибудь мельника или торговца в долине живешь…

– Нет. Как я подросла, он отдал меня в ученицы к одной вдове – кружевнице и швее. Она меня выучила всему. Сейчас я шью приданое дочкам богача, который нажил денег будучи мельником, в этом ты не ошибся. Живу я у них в доме, в долине, но раз в месяц прихожу в замок.

– Тебя не было дольше.

– Да. Хозяин уезжал в город, а я ждала, когда он купит тесьму и пуговицы – торопилась закончить работу… Да только всё переделывать пришлось – хозяйке цвет не понравился.

– Пойдём украсим дом, ты славно потрудилась сегодня, – тихо сказал Гвен, собирая ветки с колен и отправляя их в огонь.

– Да, пора идти. Зажжем свечи. Достанем пироги из кладовки. Сварим грог. Смехом и огнём погоним тьму! – она вскочила на ноги и закружилась. Каштановые локоны плясали вокруг лица, блёклое домотканое платье казалось ярче в свете очага, но вот она вырвалась за пределы его тёплого полукруга. Высокие своды возвращали эхом её шаги, совы ухали, вспархивая, мерзлая пыль тянулась за ее башмаками, нехотя взлетая. Внезапно танец её оборвался падением куска подгнившей балки. Марта замерла, прикрывая голову руками. Птицы метнулись к окнам, внося еще больше шума, пыли и перьев в потревоженную тишину. Гвен испуганно рванулся было следом, но вот она уже, смеясь, бежит обратно, стряхивая сор и паутину с рукавов платья.

Всё так и было, как сказала Марта. Они вернулись в дом, повесили венок на дверь, зажгли свечи, расставив их на столе, на уступах камина, в нишах закрытых ставнями окон. На раскаленной сковородке скворчали бараньи потроха и пирог с рябчиками. Присыпанный специями сыр и кружок масла желтели на покрытом белой скатертью столе. Марта цедила эль, Гвен сыпал тёмные кусочки гвоздики и корицы в кипящую воду. Потом он снял котелок с огня, и мёд золотистыми лентами потянулся с ложки на дно. Марта щедро плеснула тёмного искристого виски, размешала и отставила в сторону настояться.

Сладкий грог обжигал рот и наполнял смехом, пряная слива из пирога таяла на губах и щекотала язык своей пьянящей терпкостью…

Старый король достал старую лютню, и ноги Марты и Гвена сами пустились в пляс. Марта помогла ему вспомнить все забытые движения, которым когда-то учила его мать. Он кружились, меняя руки, приседая и чинно кланяясь, подпрыгивали и выделывали коленца, их глаза, губы, руки – всё полнилось весельем, лукавым огнём, что отличает юность от старости.

Шёлковые кудри Марты струились по плечам, она то и дело смахивала их со лба, а, бывало, и Гвен ловил упругий завиток и заправлял за ухо, мимолётно, но так горячо касаясь.

Старик откинул капюшон на спину и играл, то быстрое, то нежное, глаза его были прикрыты, пальцы ласкали струны, а губы неслышно шептали песню… далёкую песню его молодости, что однажды принёс ему ветер.

Когда умаявшиеся от веселья и огня дети уснули – каждый на своём сундуке – он поднялся, убрал лютню в чехол, искусно вышитый и порядком потёртый, медленно обошёл комнату, задувая оплывшие свечи, и вернулся к очагу. Марта не успела убрать со стола, только смела крошки и составила тарелки и чашки в высокую башню. Он освободил угол от кувшина и кружек с недопитым элем, достал с полки книгу, чьи страницы он упорно заполнял изо дня в день, и открыл последнюю – призывно манящую белизной. Достал перо и чернильницу и в тёплом свете очага вывел:

«Дети! Вы пришли ко мне в разное время, но оба стали дороги моему сердцу. Видно, для вас я и хранил все свои слова, которые пытался вписать в эту книгу. Теперь же моя история окончена.

Однажды в такую же долгую зимнюю ночь я нашёл в лесу девочку Марту, и она подарила мне ласку весенних лучей, отогрела старое сердце, загрубевшее от разочарований и утрат.

А после пришёл ты, Гвен Тилори. И принёс мне свежий ветер – ветер надежды.

Вы дали мне много, дети. Я же могу дать вам лишь кров и горстку слов, что я отбирал годами, сплетая воедино сказки о короле-палаче, ведьме Ясной и королевне. Но в моей книге остались еще пустые страницы.

Заполни их, Гвен.

Расскажи ему всё, что знаешь, Марта».

Источник

И она рассказала.

Наутро, когда они проснулись в пустом доме с остывающим очагом, первым делом бросились раздувать угли да подкладывать щепки и ломкий хворост, и лишь после поняли, как одиноки стали – старый король ушел. На белой скатерти осталась его книга, у дальней стены светлел тонкой полоской меч – один из ставней распахнулся, и утро пробралось в дом. Гвен схватился за гудящую после грога голову, Марта тревожно облизала сухие губы.

– Может, он, – первым подал голос Гвен, – вышел ставни отворить или за хворостом…

– Нет, он ушел давно, видишь – очаг почти остыл. Он никогда прежде не оставлял меня так, – растерянно прошептала девушка.

– Как думаешь… можно посмотреть в книге? Вдруг он написал что-нибудь для нас?

– Конечно! Смотри скорей!

Гвен кашлял и сбивался, читая заветные строчки. Марта стояла рядом, сжимая изо всех сил его локоть, она не смотрела в книгу, лишь уткнулась лбом ему в плечо и неровно дышала, сдерживая слёзы.

– Он ушёл. Он ушёл насовсем, ушёл за ней – в стужу и ночь, – сказала она и резко отстранилась.

Он увидел, что глаза ее сухи, хоть и покраснели. А сама она – бледней зимнего утра за окном, на прозрачной коже веснушки выделялись лакомой россыпью корицы на пироге.

– Ушёл за ней?

– Ах, ну слушай! Раз уж я должна рассказать тебе всё – слушай!

Стиснув руки, она уселась на табурет и начала:

«Я думала, он живет здесь совсем один, и лишь я прихожу к нему. Но однажды в такую же зимнюю ночь я увидела её. Зимнюю пряху. Ледяную ведьму. Верно, она и раньше приходила, да только я не встречала ее, а в тот раз меня задержали, и я пришла поздно вечером. Луна уже светила, тонкий-тонкий серп лишь прорезал облака и вновь скрылся в их пелене, но ей хватало этого света, она и сама сияла! Она танцевала. Прямо здесь перед домом. Снежинки кружили и искрились, ложились ей на плечи, на волосы – и не таяли. Укутали её всю в зимнее серебро. Всю – кроме рук. Её ладони и пальцы чёрными были.

Я смотрела и смотрела, глаз не могла отвести, но только чуть в сторону ступила, ветка хрустнула под ногой, и она тотчас обернулась, и весь сложный серебряный убор осыпался с неё на землю. Осталась она в сером саване, древнем, как и она сама, волосы совсем белые у неё стали, как нечёсаная кудель ей на спину легли. А вот руки не изменились – так чёрными и остались. Она клюку свою подобрала и пошла прочь. Прямая, как лучина, высокая, и саван волочился за ней. Она весь снег с собой повела, ни следочка наутро не было. Белым-бело стало, чёрную землю до весны укрыло…

Она ушла в ночь, а старый король на крыльце лишь взглядом её проводил, но я тогда поняла, что и он уйдет, когда его час настанет».

– Вот он и настал, Марта,

Гвен сидел на краешке резного кресла, пламя очага разгорелось жарко, дом отогрелся и повеселел. Но дети его были грустны и озадачены. Марта молчала, не поднимая головы и смотрела мимо – поверх неубранного стола и пустой лавки, возле которой стоял меч, туда, где высокая дубовая дверь была плотно закрыта рукой короля.

Гвен поерзал на краю, не решаясь полностью занять место хозяина.

– Очень пить хочется…

Он заглянул в кувшин – ни капли. Да и кислый эль вряд ли мог утолить жажду, настигшую его утром после щедрой порции горячей и жирной еды, сдобренной перцем. Потянулся за кружкой и уронил ее. Марта встрепенулась, услышав, как глиняные черепки катятся по плитам, которыми был выложен круг у очага.

– Прости, – юноша шагнул к ней и опустился на колени, чтобы собрать осколки. – Воды нет…

Марта посмотрела в его запрокинутое лицо – свои жесткие волосы, отросшие за время странствий, он связывал в хвост, да только тесемка ослабла, и на голове после сна царил полнейший беспорядок. Она тронула рукой свою полураспущенную косу и улыбнулась.

– Пойдём сходим за водой.

– До ручья, что внизу?

– Нет. К источнику.

Юноша подобрал коричневый осколок и покрепче сжал его.

– Был я уже там…

– Ну раз дорога тебе знакома, быстро дойдём.

«Этот источник бил здесь испокон веков. Но то, что его воды подобны горному хрусталю, стало известно случайно. Однажды путник, шедший через перевал, заметил, как сверкают ледяные капли на солнце, и отколол себе кусочек на память. Он нёс его в руках и любовался им. А лёд всё не таял в его пальцах и даже не обжигал их холодом. Путник был добр и бесхитростен, сердце его не знало жажды обладания. Он завернул осколок льда в тряпицу и положил в карман. В одной из таверн по пути его угостили чересчур крепким элем, и он, захмелев, разболтал о своей находке. Показал и чудесный камень, но сумел удержать в руках. А наутро, проснувшись в конюшне, куда его выставили ночевать, мучаясь жаждой, он с тоской взглянул на сияющий камень в своих ладонях и шепнул: «Лучше бы ты был обычным льдом, я б хоть напился». И бросил его в котелок, что всегда носил с собой. А когда собрал вещи, увидел в нём воду, то так обрадовался, что тотчас выпил её. И тихонько ушёл из таверны. Но слухи о чудесном источнике разошлись быстро, наполнили дальние и ближние земли. И потянулись охотники за добычей через перевал. Они били кирками и топорами сверкающий лёд, но не могли отколоть ни кусочка, слишком жадными были их сердца. В ярости они принимались крушить скалы вокруг, осыпавшиеся камни постепенно перекрыли ход воде, и от некогда могучего ручья осталась лишь тонкая струйка. Старый король, негодуя на бесчинства охотников, нарушивших его покой, заложил проход в Тихий лаз, и больше никто не мог пройти в эти земли через перевал с востока. А местные, живущие в долине, скоро забыли и об источнике, и о перевале.

Говорят, что те, чье сердце чисто, а ум не ведает лукавства, всё же находят этот ручеёк и уносят кусочки сверкающего льда, любуются им и берегут, но если выпустят из рук – продадут или запрут в шкатулке, как он превращается в воду. Лишь одна заморская царевна смогла сохранить его, получив из рук возлюбленного, она сама оплела его посеребренной лозой и носила кулон у самого сердца».

Марта сидела на склоне, на оттаявшем валуне. Слова ее переплетались с тихим журчанием воды, и казалось, что сам ручеек нашептал путникам эту историю.

– Странный это источник, – вздохнул Гвен. – Я ведь и в самом деле думал, что нашёл сокровище.

– Ты и нашёл его.

– Но оно растаяло! Ночью я выпил воду из кружки, вот и всё чудеса… Какое ж это счастье – носить в кармане кусок льда, любоваться им и думать, что это небывалая драгоценность, а потом, забывшись, положить в кружку и выпить воду!

Марта рассмеялась:

– Ты просто еще не знаешь своего счастья, Гвен Тилори! Вкусная была вода-то?

– Очень! Я так пить хотел… И я, пожалуй, был счастлив, когда напился, и когда шёл домой, сжимая камень в кулаке… Да, был. Но вот после – осталась лишь досада! Какое-то быстрое это счастье, Марта.

– А, может, счастье всегда такое? – девушка улыбнулась, склонилась к нему и поцеловала в щёку. – Счастье – очень быстрое, Гвен! Но как оно греет, если не досадовать на его быстроту! – крикнула она, быстро поднявшись, и побежала по склону, размахивая пустой корзинкой.

Гвен, не торопясь, встал, воды они набрали немного – всего кувшин – видно, придётся ему еще идти и к нижнему ручью. Щека еще хранила мимолетное прикосновение теплых губ.

– Счастье – оно еще и сладкое, Марта, и горячее – как уголёк, живое – словно птица бьётся в груди. Счастье – это ты. А не ледяная вода, сверкающая ярче хрусталя.

Эпилог

В феврале метели застелили дорогу к замку белой скатертью с бесчисленными складками и сугробами. Но Марта все равно пришла. Ее всю запорошило, брови и ресницы еще серебрились, а по щекам уже текли капли растаявшего снега. Гвен ходил встречать ее, ему тоже досталось от колких снежных залпов зимы. Они, смеясь, стряхивали одежду у порога, топали ногами и спешили зайти домой – к теплу бережно растопленного очага.