Сказки Старой Эль

После того, как весь чай был выпит, лепешки съедены, а перемазанные мёдом пальцы – тщательно облизаны, Марта тихонько спросила:

– Ты закончил?

Гвен кивнул.

Было слышно только, как трещат поленья в очаге да свистит ветер в трубе, упорно пытаясь пробраться внутрь.

Он сел в кресло с высокой резной спинкой, тяжелая книга в кожаном переплете легла ему на колени, чуть склонив голову, так, что концы отросших волос скользнули по плечам, он начал:

«Такое может случиться только зимой, только в феврале – самом глубоком и зимнем, только в сказке. Вот такое и случилось – не с тобой и не со мною. В сказке».

Марта слушала, устроившись на скамеечке у его ног. Голос Гвена набирал силу, перекрывая сиплые завывания ветра, она слушала и шагала следом за юным королём в чащу леса, по каменным ступеням королевиного замка, по мёрзлой здешней земле, до самого порога… А после – к источнику и в Тихий лаз, и в иную чащу – зимнюю, скованную стужей и страхом, к девочке, зовущей в ночи. Гвен сплёл их истории воедино. Сделал то, чего старый король не мог – увидел не только то, что было, но и то, что стало.

И последние его слова были о том, как светлый меч лег в черноту каменной ниши, найденной за постаментом в тронном зале, чтобы спать до конца веков и быть погребенным под ветхими стенами или воссиять вновь в руке героя, добывшего его…

Так завершилась история старого короля и его замка.

– Расскажи ее, – прошептала Марта. – Иди и расскажи. Пусть тебе не поверят, но он будет жить – в словах, что перескажут друг другу, коротая зимний вечер или занимая детей в жаркий полдень у пруда, или у пастушьего костра, или в душном мареве таверны. Иди, Гвен, и ты найдешь новые нити, которые можно сплести, узнаешь то, чего не знал прежде!.. Ты ведь пришел сюда, увидев лишь одну строчку под старой гравюрой, а по пути узнал куда больше.

– Я помню об этом, Марта. Но… как же ты?

– Я буду следить за домом и ждать тебя – ты придёшь и сложишь новые истории. А я сошью новые платья дочкам торговца. И, быть может, себе, – она лукаво улыбнулась, – если ты принесешь мне отрез ткани – небесно-голубой, бегущей сквозь пальцы, как вода, тонкой, как дуновение ветерка.

– Что ж!.. Я принесу тебе эту ткань. Я видел в городах, как торговцы из далёких стран расхваливают ее местным красавицам – она струилась у них между пальцев и переливалась на свету. И они просили за нее только золотые монеты.

Марта ахнула, прижав ладонь ко рту, но Гвен быстро накрыл ее пальцы своими.

– Поверь, я найду ее и куплю, чего бы мне это не стоило! Но тогда и ты должна быть готова исполнить мою просьбу, когда я вернусь.

– Хорошо, – девушка кивнула, не отнимая руки.

Ровно год и ещё дюжину дней ждала Марта.

Он вернулся, когда на лугах звенели ручьи и уже вовсю желтели первоцветы на еще бурых холмах. В котомке он нёс отрез голубого шёлка – яркого, как весеннее небо, тонкого, как крылышко стрекозы, бегущего сквозь пальцы, как вода…

Башмаки его стоптались до дыр, рукава рубахи и штаны пестрели заплатами. Волосы тёмной косицей сбегали на левое плечо, а правое оттягивала котомка с заветным свёртком и прочим нехитрым скарбом.

Он незамеченным миновал долину с рассыпавшимися по ней посёлками, дорогу спрашивать не было нужды.

Замок встретил его тишиной. А вот в сторожке поселились жильцы – невесть откуда прилетела ласточка и слепила гнездо под карнизом. Видно, ручей в низине так разлился, что намыл глину по берегам.

Гвен спустил котомку на землю и сел на осыпавшуюся кладку ворот – там, где обычно сидел старый король, встречая его. Целый год он странствовал, довелось ему плавать и в тот край, где солнце встаёт. Он две луны рассказывал сказки смуглолицему императору, чьи пальцы были унизаны золотыми кольцами, а глаза постоянно слипались от скуки. К концу же срока смуглый правитель смеялся, а колец на его руках стало вдвое меньше. Гвен выменял их на отрез небесно-голубой ткани, нитки и иголки – тоньше конского волоса! – и меру местного зерна, чтобы дождаться корабля, плывущего обратно.

И вот он здесь. Вновь ждёт. Когда ночной серп истончится до бледной полоски, придет Марта. Он набросит ей на плечи летучий шёлк и попросит остаться в этом доме навсегда.

22 марта 2020 г.

Чёрный агат

Обычно к концу истории про Гвена и Марту малыши уже засыпали, свернувшись калачиком прямо на полу, на расстеленной овчине, но все, кому миновало десять зим, подбирались к самому очагу, где сидела старая Эль, и слушали, слушали, забывая дышать… Потому что последняя зимняя сказка была самой страшной, самой холодной, самой грустной.

Эль однажды сказала мне, что нашла агатовый камешек далеко от наших мест – на берегу – и что обронила его сама королевна…

Зимние сказки. Королевна и вороний принц

В ту жаркую ночь, когда сокол её в огне бился, она обрела свои крылья. Она слышала песни ветра и поспевала за ним, куда бы ни гнал он свои облачные табуны. Звёзды сияли во лбу белогривых коней, королевна опускалась на спину любого из них, и её руки-крылья ласкали шёлковую шкуру.

Но даже птицы должны опускаться на землю, пришлось и ей ступить на скалистый берег…

«Она пришла однажды поутру, и туман стёр её следы, или то был подол её платья, сотканного из тысячи перьев и теряющего их одно за другим. Когда она подошла к подножию королевского трона Замка-на-утёсе, то её платье расползлось настолько, что лишь чёрные косы прикрывали нагое тело. Глаза её сверкали сталью и звёздным светом, а поступь босых ног была тверда. Принц Ри, чья коронация должна была начаться с минуты на минуту, оставил трон и сбежал по ступеням к незнакомке, предлагая ей свой алый бархатный плащ, руку и сердце. И корону в придачу, хе-хе-хе… На что нагая девушка сказала, что крона у нее уже есть – тонкий обруч сверкнул в смоляных волосах. Но от всего остального она не откажется».

Бард был так стар, что не мог петь, лишь перебирал уцелевшие струны на ветхой арфе и шептал, прикрыв слезящиеся от дыма глаза. Гвен ловил каждое слово. Они со стариком укрылись от непогоды в пещере, где по стенам бежала вода и собиралась в ручейки на полу. Сырой орешник нещадно чадил.

– Так она была королевой? Точно, старик? Королевой в птичьем платье? Ты видел её?

– Королевой она стала. Когда принц Ри принял свою крону – всю в тяжёлых рубинах и топазах – она разделила с ним трон и власть. А когда он умер и умерли все их сыновья, она надела её и больше не снимала. С тех пор Замком-на-утёсе правит королева – злая королева, звездная королева, чёрная королева. Говорят, она вновь выправила себе платье – из вороньих гладких перьев – и что в свите её ночной лишь вороны летают. Все рыцари, принцы, да и просто глупцы, что приходят к ней, в свиту эту попадают. Полнится двор воронами, полнится сердце злобой, полнится замок тоской…

– Как отыскать мне его, старик?

– Не знаю, не знаю дороги туда!.. Сгинула она. Не ходи!

– Старик, я был в далёких странах, где звёзды указывают путь караванам, где кони сами находят тропу в песках, чуя воду, где тебя выведет нужда, а не карта. Знай же – я найду ту дорогу, старик!

– Зачем тебе ступать на нее? Ужасный замок и его госпожа ничего не сулят, кроме несчастья! Хочешь стать вороном и томиться в плену, пока кто-нибудь не вырвет твоё сердце из ее жадных рук?

– Думаешь, кто-то придёт за моим сердцем? – Гвен задумчиво потёр подбородок. – Я-то знаю, что придёт. Но нет – это слишком тяжело и рискованно для неё! Сколько дорог ей придётся исходить, сколько лишений испытать – и всё ради моего сердца, что будет в плену у черной королевы!.. Скажи, а зачем ей столько сердец старик?

– Однажды глупый вороненок сумел улететь от неё, но долго он не протянул – куда ему без прежнего сердца и без магии госпожи, питавшей и пленявшей его? Он успел рассказать мне о том, что мечтает королевна вновь подняться в небеса, так высоко, где только ветра летают с небесными табунами, да не хватает ей сил и времени – в птичьем обличии она лишь одну ночь в году может быть. Вот и хочет она, чтобы все её вороны впряглись в колесницу и подняли её как можно выше. А там уж она птицей перекинется и сама полетит. А тебе-то какое дело до вороньей королевы, парень?

– Ах! Я должен дописать историю. Их историю… Королевны и короля-палача. Вот и иду, собирая слова по свету.

– Одних слов мало, чтобы победить королеву и освободить её пленников. Для победы тебе нужно оружие поострее, сынок.

– Я знаю… Да только не по моей руке оно, не по моей…

Пока Гвен тщетно искал дорогу к чёрной королеве, Марта родила ему сына и назвала его Горислав. Она трудилась не покладая рук, чтобы прокормить себя и малыша, он рос и креп, проводя дни напролёт в лесу и в старом замке. Когда ему минуло семь лет, принёс он сверкающий камень в кулаке, Марта сперва заплакала, а потом рассмеялась: «Вот и ты разыскал его. Что ж – береги свое сокровище». Каждый год он приносил по бриллианту, и они не таяли, когда он выпускал их из рук, а продолжали холодно сиять, лёжа на полке над его кроватью.

«Я соберу их столько, чтобы мне хватило отыскать отца», – сказал он.

«Чтобы отыскать отца тебе нужно пойти по его следам, а ты ходишь совсем иначе, не влекут тебя чудеса и истории, твердо сердце твоё и воля, видишь – даже камни не тают, а хранят верность тебе».

«Как же мне отыскать дорогу, мама?»

«Подрасти еще немного, сынок. Может, ты получишь то, что укажет тебе путь».

Однажды накануне зимы Марте пришлось надолго отлучиться в долину – она выполняла срочный заказ молодой мельничихи. Вернувшись, она поняла, что четырнадцатилетний сын её не дождался. Горислав ушёл, забрав с полки все семь ледяных слитков. Она знала, куда он мог заглянуть на прощанье. Чутье привело её в тронный зал, где от пыльной расщелины был отвален камень, и исполинский меч старого короля больше не светлел полоской в темноте. Марта постояла в продуваемом всеми ветрами зале. «Кто же рассказал тебе о нём? Неужели ты прочитал истории своего отца и впервые поверил в них – всем сердцем? Всей своей стальной, но горячей ещё душой? Или ты услышал голос меча, что томился во тьме? И пробил ваш с ним час?.. Что ж… Теперь дорога сама ляжет тебе под ноги, сынок. А я пойду шить свои холсты да прорехи латать. И ждать. Я буду ждать вас, сынок».

Но Марта ошиблась. От замка Горислава увела седая женщина в ветхом плаще. Чёрными пальцами она сжимала его ладонь и упорно тащила сквозь чащу и разыгравшийся снег. Юноша был крепок и высок, с белым, словно мел, лицом, алыми губами и каштановыми кудрями над высоким лбом. Он едва поспевал за своей спутницей, старуха вывела его в скалы и у самых вершин остановилась, заправила разметавшиеся седые пряди в капюшон и заговорила неожиданно молодым голосом:

– Гляди, отсюда рукой до звёзд подать. А там в вышине ветры гоняют свои небесные стада. Туда и полетишь ты, запряженный в черную колесницу, будешь каркать и бить крыльями, но напрасно – не разорвёшь узду, как и твой отец. Ах, ты ведь так пригож, что она непременно сделает тебя вожаком своей вороньей упряжки! – старуха-ведьма склонила голову на бок и рассмеялась.

– Нет! Неправда! Ей не пленить меня! Не похитить моё сердце.

– Что же ты дашь ей взамен, мальчик?

– Вот этот камень, – юноша сунул руку за пазуху и достал ледяной осколок.

– А когда он растает в её ларце?

– Еще и еще один! У меня их много!

– Сколько же?

– Семь.

– Что же ты будешь делать, пока длится обман?

– Отыщу отца.

– Ворона – в стае воронов? Будучи человеком?

– Что же мне делать? Научи!

– Стань вороном, но сердце своё сохрани. Когда-то я соткала алую маску одному королю, из нитей закатных. Тебе из этой тёмной ночи сотку. Ты наденешь её и отдашь королевне подменный камень. Она поставит тебя во главу упряжки, и ты будешь нести её в небо. Ровно на год хватит одного камня, а когда он растает, ты дашь ей следующий – и так семь лет. За семь лет ты отыщешь отца. И в седьмую ночь, когда вы подниметесь в небо, ты сорви маску, достань свой меч и руби им упряжь. И все вороны обернутся людьми и посыпятся вниз – кому суждено, тот уцелеет.

– А если отец разобьется?!

– Не разобьётся. Ведь твоя матушка будет семь лет прясть пряжу и ткать холсты, и её покрывала хватит на всю землю – как и её любви.

Но если ты забудешь о том, кто ты и зачем пришёл к королевне, зачем маску черную надел, зачем вороном семь лет летал, то и отца не освободишь, и сам сгинешь – унесётся чёрная госпожа в небо, а вам до скончания времён воронами быть, чёрными клювами горе чужое пить.

– Как же мне не забыть?!

– Я прилажу твой меч тебе на спину – он так длинен и остёр, что будет резать тебе крылья и хвост, и та боль напомнит тебе, каково быть человеком, томиться в плену, но знать, что твой час придёт.

– Больно быть человеком?

– Да, дитя. Больно быть, сладко жить… Это только птицам дозволено вольно парить, а в плену умирать мгновенно. Мы же ходим по земле, боль на радость меняя, шьём из них себе броню, дома строим, дороги латаем… Впрочем ты еще слишком юн… Но вороном полетаешь – сам всё увидишь, узнаешь. Иди же сюда. Я тебе маску твою отдам.

И две чёрные руки накрыли белое его лицо. И тотчас вороньи крылья забились у него за спиной, но ведьма их усмирила, крепко ремнём меч привязала и сказала: «Иди, принц вороний, о сердце своём человеческом не забывай. Верен будь ему! Честен будь и прям!»

В Замке-на-утёсе стужа окна сковала. Чёрные нахохлившиеся птицы сидели повсюду, белый иней сверкал на их головах и клювах, они хрипло каркали и слетали с зубчатых стен, роняя хлопья снега. Древние плиты потемнели и потрескались, сухие ползучие стебли оплели их. Летучие мыши прежде часто висели на стропилах, но нынче стужа прогнала всех. На пустошах у подножия замка танцевала метель.

– Ступай, посмотри, кого привела нам снежная госпожа.

Королева не покидала тронный зал уже много дней. Чёрное платье собралось глубокими складками на каменных ступенях. Палые листья, снег и пыль украшали нынче его подол. Серебряная и алая вышивка поблёкли, чадящие свечи не оживляли ни узор на рукавах, ни лицо владычицы замка. Бледное, с едва очерченными губами, с тёмными озёрами прикрытых глаз. Лишь вспыхивали топазы и рубины на её челе и в тяжёлых перстнях, и на пряжке, стягивающей пояс. Косы цепями лежали на плечах, поверх собольей мантии.

Вороны встревоженно закаркали, едва он ступил за ворота. Заснеженный гравий хрустел под его сапогами, чёрный плащ вился за спиной. На белом лице алели губы, плясали кудри над высоким лбом…

Мимо неиствующих птиц прошёл он, не дрогнув. Согбенные слуги вели его дальше. В пустынном зале, под шуршание листьев, треск оплывающих свечей и стук собственного сердца он увидел её – чёрную королеву, повелительницу воронов, чародейку, крадущую сердца.

– Моя госпожа, – он преклонил колено, и стужа сковала его тело, едва он коснулся каменных плит.

– Что привело тебя в мои владения? Все дороги сюда позабыты.

– Я сбился с пути, метель кружила и толкала меня…

– Нет, не метель привела тебя на пустоши, странник. Встань и назови своё имя!

Юноша поднялся и выпрямился. Побелевшими губами вымолвил заветные слова:

– Мать дала мне имя Горислав. А отца я не знаю с рождения. К тебе же меня привели песни и сказки о той, что краше заката и нежнее рассвета.

– Разве их еще поют обо мне? – она рассмеялась и поднялась, посыпались перья и пыль с подола и рукавов. – Подойди ко мне, Горислав.

Он шагнул, сжимая в кулаке прозрачно-искристый камень, ледяными иглами терзающий его ладонь.

– Потанцуй со мной, Горислав. Эй, музыку нам с королевичем!

Королева хлопнула в ладоши, и тотчас с удвоенной силой вспыхнули оплывшие свечи, зашаркали десятки ног и заплакали лютни и скрипки.

Тяжёлая мантия с горностаевым воротом упала на каменные плиты. Ледяные пальцы, унизанные перстнями, легли юноше на плечо.

Он знал, что в конце танца он отдаст ей осколок льда, напившийся его крови, который она примет за сердце и уберёт поскорее в резной ларец, а ключ выбросит. И в тот же миг чёрная маска проступит на его лице, и он станет вороном. Принцем-вороном в её свите. И в самую долгую зимнюю ночь поведёт он упряжку к звёздам, но они не успеют. И в бессилии будет плакать королевна, но слёзы её высохнут, едва она ступит на землю, и лицо её вновь станет юным… И так повторится семь раз.

А в седьмую ночь

Он найдет отца.

И мать расстелет стёганое покрывало на холмах и пустошах вокруг.

И лишь вороны рванут в вышину, он маску снимет и разрубит упряжь, что уж ждёт его – блестит шелково в рукаве её…

Упряжка взмыла в небо, шелковые плети врезались в кожу, перстни ало блеснули в звёздном свете. «Летите! Летите! Летите ввысь!»

Косы королевы расплелись и струились чёрными лентами на ветру. Стужа морозным облаком окутала её фигуру и острые мечущиеся силуэты птиц.

«Выше, выше! О, прошу вас, поднимите меня к самым звёздам, к тем дорогам, где верховный ветер летает, где мчатся его табуны».

Вороны летели сбитым клином. Горислав вёл их так быстро, как только мог. За семь лет, разыскивая отца, он узнал каждую птицу и понял, как выстроить упряжку, чтобы крыло соседа служило опорой, а не сбивало в сторону. Отец летел прямо за ним, во втором ряду. Серый ворон с чёрной каймой у хвоста и чёрными маховыми перьями. Горислав обернулся. Они пробились сквозь рваную пелену зимних облаков. Звёзды колюче мигнули в глубине ночи. Алый кристалл на груди королевы таял кровавыми каплями. Еще немного осталось! И упряжка рванула ввысь. Туда, где воздух напоминал решето, и биться в нём становилось всё трудней, сотни ножей впивались в грудь. Но он летел, и за ним летели все остальные. Птичьи крики утихли, лишь шуршали перья и свистел воздух, обтекая лёгкую колесницу.

Королевна закрыла глаза и разжала пальцы. При следующем отчаянном рывке она ступила на раму и раскинула руки-крылья. На её груди расползлось темное пятно.

Чёрная воронья маска слетела с лица Горислава, он стал собой, извернулся, чтобы достать меч и перерубить им упряжь. Он увидел, как с рамы колесницы сорвалась чёрная соколица, и в тот же миг распались шелковые нити. Сорок воронов вскрикнули разом, ломаные человеческие фигурки, кувыркаясь, посыпались вниз.

«Прощай, вороний принц! – крикнула соколица. – Хоть ты и перехитрил меня, но до неба донёс!»

Почти с жалостью она глянула в запрокинутое лицо юноши, который падал, сжимая в одной руке меч, а в другой край плаща седого растрёпанного человека – сказочника, забредшего к ней на пустоши двадцать лет назад…

Гвен Тилори сидел, сгорбившись, на холме, устланном пёстрым покрывалом – серые, бурые, зелёные квадраты сбегали со склона и терялись вдали. Он стал совсем сед, и щеки его избороздили морщины. Пальцы его перебирали ткань, на которую ложились снежинки, и он видел, как она становилась травой. Мартина семилетняя работа расползалась стебельками и листвой, рассыпалась землёй…

«Марта, Марта!.. Я подвёл тебя. Как я мог подумать, что мои истории смягчат её сердце, которое одним лишь полётом жило! Не было ей дела ни до чего, кроме своей страсти и своей боли».

Марта стояла поодаль и смотрела, как занимается робкий зимний рассвет под толщей облаков, сеющих снег на холмы. Она обняла сына, а к мужу подойти не решалась – скорбь его и раскаяние разливались по земле, и она ждала, когда схлынет первая волна. Горислав тяжело опирался на меч и смотрела себе под ноги. «Семь лет. Семь лет я летал в обличии ворона. Я помнил, что я человек, что живое сердце бьётся во мне, что это оно болит, тоскует о родных… Среди нахохлившихся птиц я нашёл отца. Старый серый ворон, что бродил по парапету и клювом выстукивал слова. Горсти слов, ворох слов… Он летал над пустошью, а ведьма, что привела меня, слушала его и кивала. Меня ж меч тянул к земле, и летать я подолгу не мог, всё сидел у трона королевиного, а она смотрела на меня, кольца на руках мучая. А потом принесла ларец свой и достала камень огненный, рубиновый, на цепочку его приладила и у сердца повесила. И стал я по вечерам обращаться в человека. Стал вороньим принцем. Её принцем стал. Глухо отдавала она приказы, и приносили слуги полуночную трапезу. А по утру отпускала меня:

– Лети, ворон, посмотри, что на свете делается, да мне поведай.

И летел я, землю кровью кропя и перья роняя. Старуха-ведьма их на пустошах собирала и матушке моей в котомке приносила. “Жив сынок. Помнит дом свой”. Мать кивала и садилась ткать, а потом лоскуты сшивать.

Так семь лет прошло. А в седьмую ночь королевна лицо мое ладонями сжала: “Время наше пришло. Полетим скорей! Я сегодня всех разом помилую…”

Не поверил я ей. Но кивнул и шагнул покорно – снова шелковые плети на перья мои легли, снова ввысь вороны свою королеву несли…»

Пела королевна, тосковала, нити шелковые в белую упряжь свивала… Платье птичье надевала, и летела её колесница ввысь под самые облака. Шумно били вороны крыльями, глухо била по сердцу тоска. Прощай, земля, прощай, темница, выше к звёздам лети, лети, моя колесница!..

С тех пор, говорят, так и летает чёрная соколица в звёздном поднебесье, высоко-высоко, вместе с облачными табунами, где верховные ветра парят.

Лишь в самую долгую зимнюю ночь спускалась она на землю, неслышно ступали её босые ноги по колкому снегу, трепетала чёрная вуаль на плечах, тихонько мерцали звёздные камни в серебряном венце, подаренном ей повелителем бурь и ветров. Шла она к старому каменному дому, что у стены щербатого замка примостился. Там в очаге пылал жаркий огонь, и горели свечи на полках. Старый сказочник перебирал струны старой лютни, его жена расставляла чашки с яствами на столе.

Королевна стояла и смотрела, как тёплый янтарный свет дома пробивается сквозь щели ставен. Ветер сыпал колючие снежинки ей на лицо, а она ждала, когда скрипнет дверь и за порог ступит юноша в тёмной плаще. Он не скинет капюшон, что скрывает лицо, не шагнёт с крыльца и руки не протянет, постоит, ясным взором сияя исподлобья, и кивнёт легонько на прощанье.

Рассмеётся метель, играючи, и укроет всю землю за ночь эту!

Воин-Горислав по свету пойдёт. И лишь раз в году в зимнюю ночь домой вернётся.

Август 2020 г.

Резная бусина

Последнюю свою сказку она рассказала нам уже на исходе марта – день заметно прибавился, и мы реже забегали к ней, предпочитая строить крепости из талого снега и лепить снежных баб.

Задумчиво покрутила старая Эль резную бусину пальцами и посмотрела на маленькую темноглазую Ивку, поднявшую её с пола – она пришла в первый раз и очень боялась, что ведьма зажарит её и съест, если она не то выбросит в круг.

«Хочешь, я расскажу тебе сказку, дружочек? Сказку про лесного царя?»

Лесной царь

У него красивые черные волосы, длинные черные волосы… Он скалывает их на затылке, поэтому глаза у него раскосы. Но он не страшный, не бойся, он совсем не страшный. Он красивый, сильный и гибкий. Скулы у него бронзово-зелёные, вся кожа зеленью и медью отливает, пальцы тонкие – рунами исписаны. За спиной у него лук, у бедра – стрелы. Он – лесной царь. Его мать – Лето, его отец – Дождь. Любовью его Весна зовётся. Враг его первый – осенний Охотник и псарь, своры огненно-бурых псов он гоняет, владенья царские разоряет. Враг же последний – Зима.

Была ещё у него сестра… Пришла она издалека. Дочерью караванов, пустынь и песков она звалась. Шла из города в город, через пески горячие, через болота безлюдные, к лесу заповедному. Была девушка смугла и пригожа, но под длинным темным плащом прятала свою красоту. Людей она стереглась, за ветром шла, ветер пел ей, что лесной царь – Миром звали его – меч заветный хранит, и только тем мечом ледяного колдуна – Зиму – герой отважный победит. «О, огонь тысяч солнц! – сказала она. – Я найду лесного царя, я зажгу его – из того огня меч родится, и Зима мечу покорится!.. Кровь братьев моих только гибелью подлого колдуна ледяного искупится!»

Долго шла странница, устала, платье порвала, башмаки стоптала и сама не заметила, как в лес царский вошла. От деревца к деревцу, за духом лесным – свежим, звенящим, зеленью и росами за собой манящим. Смотрит девица, солнце бьёт сквозь кроны, птицы поют – утро встречают, травы шумят – её привечают, прилечь, отдохнуть от дороги долгой приглашают.

Обходил свои владенья в ту пору лесной царь, он каждое дерево здесь помнил, он каждый ручей по говору узнавал, он птицам на свирели подпевал… И вдруг услышал новую песню. Пела её птица не ему, не лету, не солнцу, не птенцам своим, издалека её голос звучал, от самой южной опушки принёс её ветер. Незнакома была эта песня Миру. Задумался царь, отложил свою свирель и за ветром пошел.