«Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

Одновременно с подготовкой партизанских кадров и средств борьбы в IV Управлении Генштаба разрабатывались мобилизационные планы использования партизанских сил. Как писал советский «диверсант №1» И.Г.Старинов:

«Цель действий партизанских формирований и диверсантов сводилась кратко к тому, чтобы затруднить оккупантам восстановление путей сообщения, которые должны были быть разрушены при отходе. А в случае восстановления противником движения партизаны, широко применяя самодельные мины, должны были уничтожать воинские поезда и колонны противника на автомобильных дорогах, выводить из строя связь, а по мере накопления сил и опыта совершать налеты на вражеские штабы и склады» [26;320].

Партизанские формирования и группы участвовали в общевойсковых учениях. Летом 1932 года под Москвой состоялись секретные учения – Бронницкие маневры, в которых принимали участие партизаны-парашютисты под командованием С.А. Ваупшасова. Осенью того же года в Ленинградском военном округе состоялись наиболее крупные из проводившихся маневров, в которых участвовали отборные спецгруппы Ленинградского, Белорусского и Украинского военных округов – всего свыше 500 человек [26; 320].

Мы подходим к первой неточности Резуна. В «Ледоколе» дело им представлено так, что до начала Второй мировой войны в СССР шла подготовка именно к оборонительной партизанской войне на своей территории. И только после её начала, разогнав партизан, стали усиленно готовить диверсантов для «работы» за границей. На самом деле, так считать совершенно неправильно. «Закордонная составляющая» работы по линии «Д» всегда была весьма значительной.

Мы помним, что, собственно, с деятельности за рубежом всё и начиналось (активная разведка в 1921-1926 годах). Но и после её прекращения про «заграницу» не забывали. Уже отмечалось, что и небольшие группы, и партизанские отряды готовили к действиям на территории вероятного противника, существовали две спецшколы, обучавших кадры для соответствующей деятельности (см. выше). В 1935 году И.Г. Старинов написал пособие «Тактика диверсий», в котором большое внимание уделил деятельности диверсантов именно за границей [26; 325]. Кстати, для ведения действий на территории противника готовились не только советские граждане. В школе Сверчевского при исполнительном комитете Коминтерна обучались и зарубежные коммунисты [26; 325].

Обучением, тренировками и написанием пособий дело не ограничивалось. На территории других стран закладывались склады оружия. Новые образцы минно-взрывных средств испытывались не только на специальных полигонах, но и за рубежом (в тех странах, которые рассматривались как возможный противник), в условиях, приближенных к боевым. Так, в 1931 году новый образец «спецтехники» был передан для испытаний агенту из Румынии. Испытания прошли успешно: намеченный румынский товарняк полетел под откос [26; 325].

25 января 1934 года вышла директива начальника Штаба РККА № 1371сс о формировании при каждой дивизии на западной границе специальных диверсионных подразделений – «саперно-маскировочных взводов» (СМВ), подчиненных начальнику разведки дивизии. Эти формирования уже изначально предназначались для действий на территории противника; в сопредельных государствах для них закладывались тайные опорные базы (дополнительно к уже существовавшим) [26; 325].

До 1939 года далековато. Тем не менее, Советский Союз вовсю готовит своих партизанов и диверсантов к войне наступательной, т.е. к действиям на вражеской территории. Никто не собирался просто отсиживаться за линией укрепрайонов и громить вторгшегося врага только на своей земле. Реальность не соответствует схеме Резуна.

Второй неточностью «почтенного всезнающего автора» псевдоисторических бестселлеров является определение момента, когда работы по линии «Д» начали сворачиваться. Тридцать девятый год этим моментом не был. Всё началось гораздо раньше.

«Упадок» начался сразу за «подъёмом», т.е. в 1934 году, даже, возможно, несколько ранее – в 1933.

Резун не раз в главе 11 «Ледокола» приводит в подтверждение своей теории слова И.Г. Старинова, «матёрого диверсантища», как он его именует. Но приходится вновь констатировать, ссылается Резун только на то, что ему выгодно. Вступающее в противоречие со своими построениями он у И.Г. Старинова старается «не замечать».

Между тем, вот «матерый диверсантище» вспоминает о свертывании подготовки к партизанской войне:

«Именно в столице (в 1933 году И.Г.Старинов был переведен в центральный аппарат Разведупра – И.Д., В.С.) я вдруг обнаружил, что подготовка к будущей партизанской борьбе не расширяется, а постепенно консервируется. Попытки говорить на эту тему с начальником моего отдела Сахновской ни к чему не приводили. Она осаживала меня, заявляя, что суть дела теперь не в подготовке партизанских кадров, что их уже достаточно, а в организационном закреплении проделанной работы. Нерешенных организационных вопросов действительно накопилось множество. Но решали их не в нашем управлении» [26; 326].

А вот что пишет еще один ветеран диверсионной работы А.К. Спрогис:

«В результате неудобств, неувязок, нечуткого (если не сказать хуже) отношения руководителей… все представители этих отделений старались уйти с этой работы. В течение небольшого промежутка времени с этой работы ушло 75% состава, хотя пришли все на добровольных началах, охотно…

Наша работа стала считаться второстепенной. Наши работники использовались не по прямому назначению: производство обысков, арест, конвоирование арестованных, нагрузка дежурствами и т.д. и т.п. Это была система, продолжавшаяся из года в год. Нетрудно понять, что это отражалось в аттестации по присвоению званий…

До 1937 г. систематически из года в год уменьшались средства, отпускаемые на работу «Д». Она свертывалась (выделено нами – И.Д., В.С.)» [26; 326-327].

И.Г. Старинов прямо указывает на срок, когда работа по линии «Д» начала сворачиваться – 1933 или 1934 год. А.К. Спрогис утверждает, что этот процесс шел до 1937 уже несколько лет, т.е. И.Г. Старинову ничуть не противоречит. В этот период партизан перестали привлекать к общевойсковым учениям. Резко сократился обучаемый контингент в специальных школах, некоторые школы были расформированы. Рядовых партизан, проходивших подготовку в спецшколах и впоследствии легализованных в приграничных районах, попросту «забыли», т.е. не использовали вообще [26; 341, 327].

Слова А.К. Спрогиса подводят нас к еще одному тезису Резуна: кадры партизан после разгона партизанских отрядов, «предназначенных для действия на своей территории» [82;109], направлялись в ВДВ, Осназ НКВД и небольшие диверсионные группы, собиравшиеся на границе с Германией и ее союзниками (речь идет о событиях, начавшихся, по Резуну, с осени 1939 года).

Так вот, подобное утверждение Резуна, является несоответствующим действительности.

Из слов А.К. Спрогиса       видно, что отделы ОГПУ-НКВД, занимавшиеся работой по линии «Д», лишились в течение нескольких лет до 1937 года 75% своего состава. Т.е. к 1939 году еще и не подошли, а ¾ партизан и диверсантов своим прямым делом уже не занимаются.

Не лишне будет вспомнить, что «кадровых» партизан и диверсантов в стране было 150-200 человек. Однако это число, по утверждению А. Дюкова, включает и комсостав партизанских отрядов и групп. Если же вычленить из него всех тех, кто занимался работой по линии «Д» профессионально, т.е. организовывал, преподавал, инструктировал, а не прошел подготовку и был «законсервирован», то мы получим не более 70-80 человек [26; 333].

А. Дюков достаточно подробно изучил судьбу значительной части представителей этой немногочисленной группы [26; 333-334]. Он вполне авторитетно заявляет, что ни в ВДВ, ни в Осназ НКВД советские «кадровые» партизаны- диверсанты не направлялись [26; 341]. На территорию потенциального противника их также не забрасывали, и никаких групп в приграничных районах из них не сколачивали [26; 341].

Чем же они занимались?

Часть вспоминает о своих «смежных» специальностях. Дело в том, что после прекращения активной разведки в середине 20-х годов многие бойцы и командиры разведывательных групп стали студентами ВУЗов, служащими контор и трестов, работниками органов ГПУ [26;311]. В 1936 году мы видим С.А. Ваупшасова и К.П. Орловского в системе ГУЛАГа, военинженера И.Г. Старинова – на непрофильной для него должности заместителя военного коменданта станции Ленинград-Московский.

Часть «кадровых» диверсантов угодила под молох репрессий. Впрочем, таких было относительно немного (по подсчетам А.Дюкова, подробно изучившего жизненный путь 41 профессионального работника по линии «Д», около 7% от общего числа) [26; 339]. Были расстреляны М.Ф. Сахновская, Х.И. Салнынь, Г.С. Сыроежкин [26; 337-338]. Арестовали, судили и приговорили к высшей мере наказания начальника Особой группы ОГПУ- НКВД СССР Я.И. Серебрянского. Но приговор в исполнение не привели, а в августе 1941 года Я.И. Серебрянского амнистировали.

Впрочем, неприятности в той или иной степени со следственными органами НКВД имели многие диверсанты-«кадровики»: И.Г. Старинов, А.К. Спрогис, А.Х. Прокопюк, Г.Л. Туманян, С.А. Ваупшасов и другие [26; 335-337]. Тем не менее, чистку они пережили. Каким путем спасали от репрессий некоторых из них, скажем чуть ниже.

Сейчас же заметим, что определенное количество работников НКВД и Разведывательного управления , занимавшихся работой по линии «Д», остались в «диверсионных» подразделениях своих служб, ибо отказ от использования специальных действий во вражеском тылу вовсе не носил абсолютного характера. Вплоть до Великой Отечественной войны в составе республиканских НКВД существовали отделы по подготовке личного состава к партизанским действиям. В Разведупре существовало диверсионное спецотделение «А», впоследствие реорганизованное в отдел. Возглавлял его, кстати, после своего возвращения из Испании Х-У.Д. Мамсуров, опытнейший специалист в своем деле. Это именно он на совещании начальствующего состава РККА по вопросу обобщения опыта боевых действий против Финляндии призвал политическое и военное руководство страны создавать диверсионно-партизанские отряды, аналогичные использовавшимся финнами, тем более, что работа по созданию подобных отрядов в СССР ранее велась [26; 328].

Некоторые диверсанты, оставшись работать в органах НКВД и ГРУ, «переквалифицировались» в разведчики. Да, да. Были задействованы по линии внешней разведки. Учитывая, что они становились даже работниками Наркомата путей сообщения, удивляться такой переориентации деятельности, кажется, не приходится. Но вот что любопытно: работали они при этом только в скандинавских странах. И впору задаться вопросом «почему?». Одни из руководителей советской внешней разведки П.А. Судоплатов по этому поводу вспоминал:

«Репрессии практически обошли стороной руководителей разведки по Скандинавии. Не был подвергнут репрессиям и аппарат военного атташе, бесперебойно работавший в Финляндии» [26; 337].

Т.е. скандинавские страны были в ту пору великолепным убежищем: из-за неких политических соображений работавших там не арестовывали [26; 337]. Вот в Скандинавию и отправляли работать в качестве разведчиков тех из диверсантов, которыми уж очень сильно заинтересовывались следственные органы НКВД. Так, Н.А. Прокопюк, вернувшись из Испании за связь «с врагами» был исключен из партии, но арестовать его не успели, т.к. Николая Архиповича отправили на оперативную работу в Финляндию, где он официально занимал должность сотрудника хозгруппы советского полпредства [26; 337].

Станислав Андреевич Ваупшасов, также прошедший Испанию, подобно многим нашим диверсантам имел серьезные проблемы и даже был исключен из партии. Но в 1940-41 годах мы видим его не под следствием, а на разведывательной работе сначала в Финляндии, а потом в Швеции [26; 336-337]. Т.е. С.А. Ваупшасова, как и Н.А. Прокопюка, отправляя на работу в Скандинавию, попросту выводили из-под удара.

Зато посмотрите, как этот момент в жизни С.А. Ваупшасова преподносит Резун:

«Но вот подписан пакт, и партизаны больше не нужны. Ваупшас попадает в формирование Осназ НКВД и занимается благородным делом «очистки территорий от вражеских элементов» в ходе «освободительных походов». А вот 22 июня 1941 года он встретил не на границе, а ЗА (выделено автором – И.Д., В.С.) границей, на территории «вероятного противника», имея в кармане дипломатический паспорт. Зачем этого карателя, террориста, ГУЛАГовского дипломата отправили за рубеж? Может, в интересах укрепления безопасности страны в предвидении оборонительной войны? Нет, в оборонительной войне он там был совсем не нужен. Как только такая война началась, его срочно вернули в Советский Союз и отправили в Белоруссию партизанить, создавать недавно уничтоженное партизанское движение, начиная с нуля…» [82;110].

«Выворачивать» факты для подтверждения своих построений – «фирменный знак» Резуна.

В системе ГУЛАГа С.А. Ваупшасов немного поработал в 1936 году (а не с 1926 по 1936 год, как это старается представить Резун). По возвращении из Испании в подразделениях Осназ НКВД не служил. Почему оказался в скандинавских странах – мы видели: работал по линии разведки, а вовсе не занимался диверсионной деятельностью или подготовкой к ней. К тому же надо отметить, что нейтральная Швеция, откуда с началом войны С.А. Ваупшасов и был отозван в Союз, в число вероятных противников СССР никогда не входила.

Поскольку свертывание работы по линии «Д» началось задолго до Второй мировой войны, т.е. с ее началом никак связано не было, то какова всё же его причина?

Ответ на данный вопрос однозначен: это произошло из-за повышения боеспособности Красной Армии.

Читателю не составит труда перелистать текст этой книги на несколько страниц назад и еще раз посмотреть, как характеризовали состояние РККА, её способность противостоять вторжению армий империалистических держав М.В. Фрунзе в начале 20-х годов, М.Н. Тухачевский в 1927 году.

А вот для сравнения выдержка из речи наркома обороны К.Е. Ворошилова на XVII съезде ВКП (б) 30 января 1934 года:

«За отчетный период перед РККА стояла задача коренным образом реконструироваться на базе новой техники, так сказать, на ходу, сохраняя полностью и постоянно высокую ступень боевой готовности.

Сейчас основные задачи технической реконструкции армии нами решены.

В 1930г., к XVI съезду, мы имели очень небольшое количество танков… Сейчас мы имеем вполне современные танки в достаточном числе.

В 1930 г. мы имели на вооружении артиллерию, оставшуюся от империалистической войны, от царя и частично построенную нами в прошлые годы… Сейчас мы имеем артиллерию и в количественном и в качественном отношении… приличную…

В 1930 г. мы были еще очень бедны средствами химической обороны. Наша химическая промышленность хромала на все четыре ноги. Мы имеем сейчас мощную химическую промышленность…

В 1930 г. мы были очень плохо обеспечены средствами современной связи. Радиосредств почти вовсе не было. Сейчас мы имеем неплохие средства связи – проволочную, радио и другие, но не считаем себя полностью обеспеченными…

Больше успехи достигнуты также в отношении технического оснащения инженерных войск…

За время, прошедшее после XVI съезда партии, наши Военно-воздушные силы стали неузнаваемыми. Мы создали мощную тяжелую бомбардировочную авиацию и добились улучшения по всем другим видам авиации…

Если в 1929 г. на одного красноармейца приходилось в среднем по всей РККА 2,6 механических лошадиных сил и в 1930 – 3,07, то в 1933 – уже 7,74. Это значительно выше, чем во французской и американской армиях, и выше даже, чем в английской армии, наиболее механизированной…

70% личного состава непосредственно связано с техникой. Что это означает? Это означает, что наша армия стала армией техники, так сказать, индустриализованной армией. Если при этом учесть, что насыщение армии многочисленной техникой не могло не вызвать также крупной организационной перестройки, равно как не могло отразиться весьма основательно и на наших людях, на их учебе, на выработке приёмов ведения военных действий, становится понятным, почему я называю сегодня нашу армию принципиально иной, новой армией» [63; 95-97].

Это – победная реляция.18 В словах сквозят сила и уверенность в мощи

_______________________________________

18 Нюанс, не имеющий отношения непосредственно к рассматриваемому в данном разделе вопросу, но весьма показательный в отношении «демократического мифотворчества». Это та самая речь К.Е.Ворошилова, в

которой он, по утверждению «правдоискателей», разнёс «в пух и прах» стремление к механизации армии, как вредительскую теорию «о замене лошади машиной» [63; 92-93]. Читатель может сам убедиться, что вряд ли в

нашей армии, в том, что она способна на равных бороться с армиями любых, даже самых развитых капиталистических стран. Вряд ли таково было мнение одного К.Е.Ворошилова. Так считали в советском руководстве вообще. Очень показательны в этом отношении слова Сталина, которые он сказал в итоговой речи на совещании высшего командного состава РККА по обобщению опыта советско-финской войны:

«Я не могу назвать такую армию (речь шла о финской армии – И.Д., В.С.) современной. На что она способна и чему завидовали отдельные товарищи? На небольшие выступления, на окружение с заходом в тыл, на завалы… Все эти завалы можно свести к фокусам. Фокус – хорошее дело – хитрость, смекалка и прочее. Но на фокусе прожить невозможно. Раз обманул – зашёл в тыл, второй раз обманул, а в третий уже не обманешь. Не может армия отыграться на одних фокусах, она должна быть армией настоящей. Если она этого не имеет, она не полноценная.

…Армия, которая воспитана не для наступления, а для пассивной обороны; армия, которая не имеет серьезной артиллерии; армия, которая не имеет хорошей авиации, хотя имеет все возможности для этого; армия, которая хорошо ведет партизанские наступления – заходы в тыл, завалы делает и всё прочее – не могу я такую армию назвать армией» [26; 328-329].

По-существу, слова Сталина были ответом на выступление начальника диверсионного отдела «А» ГРУ полковника Мамсурова, упоминаемое нами выше, в котором руководство страны призывалось вновь активизировать работу по линии «Д». Как видим, руководство, тем не менее, решило, что партизанские и диверсионные действия не являются приоритетными для РККА; не от них зависит ее боеспособность, а, следовательно, и обороноспособность страны. Это не означало, что от партизанства отказались. Просто было решено, что партизанство – дело хорошее, но не первостепенное. И такое отношение сложилось не в конце 1939-начале 1940 года. Даже из речи Х-У. Д. Мамсурова можно понять,

____________________________________________________

воспроизведенную нами частично речь можно вставить подобные слова. Они попросту выпадут из контекста. К.Е. Ворошилов-то как раз ратует за механизацию, доволен её большим масштабом, призывает и дальше ее наращивать (в выпущенных по смысловым соображениям (не совсем подходят к теме раздела) участках речи нарком обороны указывает на необходимость дальнейшего развития химической отрасли, моторостроения, средств связи). Между тем, К.Е.Ворошилов действительно говорил о «вредительских теориях о замене лошади машиной». Однако делал он это в той части своей речи, которая была посвящена… сельскому хозяйству. Процитируем:

«Конское поголовье продолжает всё ещё сокращаться. Где причина, в чём дело? Мне думается, что, помимо вредительской деятельности контрреволюционных элементов на селе, немалая доля вины лежит на работниках системы Наркомзема, одно время благожелательно относившихся к прямо-таки вредительской «теории» о том, что механизация сельского хозяйства, внедрение тракторов и комбайнов заменят лошадь, а в ближайшем будущем и полностью освободят от необходимости использования тягловой силы в сельском хозяйстве. Между тем, ясно, что лошадь в нашей стране сейчас и в дальнейшем будет крайне необходима и нужна, как она была нужна и раньше, когда у нас было мало тракторов. Лошадь не только не противостоит трактору, не конкурирует с ним, но, наоборот, его во многом дополняет, ему помогает» [63; 93-94].

После этого нарком обороны и произнес столь «полюбившуюся» «демократическим правдоискателям» фразу:

«Что это значит? А то, что за лошадь, её сохранение и воспроизводство надо взяться по-настоящему. Необходимо, прежде всего, раз и навсегда покончить с вредительскими «теориями» о замене лошади машиной, об отмирании лошади. Необходимо раз и навсегда покончить с обезличкой в использовании коня. На местах, в передовых колхозах, в МТС накоплено немало ценного опыта, который Наркомзему не мешало бы учесть, обобщить и распространить по всей стране» [63; 94].

Вот такого рода «правдой» «кормят» нас на протяжении более двух десятилетий господа «демократы».

что произошло это гораздо раньше, ибо он призывал, по сути, к возрождению того, что уже раньше у нас было, но к концу 1939 года, в значительной степени, перестало существовать.

Как справедливо замечает белорусский историк А.К. Соловьев, руководство страны исходило из того, «что основная масса руководителей партизанского движения при необходимости может готовиться в начале войны. На этот же период откладывались и основные мероприятия по организации партизанских штабов, и непосредственный подбор и формирование ими партизанских групп и отрядов, в том числе подразделений специального назначения органов госбезопасности» [26; 329]. Другими словами, считалось, что при неблагоприятном развитии ситуации время на проведение оргмероприятий для развёртывания партизанских действий у нас будет.

Наконец, обратимся к тезису Резуна о совершенстве и эффективности системы партизанской войны, созданной в конце 20-х – середине 30-х годов, в обеспечении обороноспособности СССР. Мы не будем спорить с тем, что эта система была бы чрезвычайно эффективна, рассчитывай Советский Союз вести войну посредством пассивной обороны. Однако, как мы убедились, предвоенные советские планы предусматривали активную оборону, т.е. вторгшийся враг отбрасывался от наших границ, а дальше Красная Армия, наступая, громила противника на его собственной территории. Для такого сценария развития событий партизаны, и впрямь, не нужны. Диверсанты – другое дело. Но всё это не говорит о желании развязать агрессию самому.

Если же обратиться конкретно к реалиям 1941 года, то мобилизационные и оперативные планы действий партизанских формирований, разработанные в начале 30-х годов, к этому времени безнадежно устарели. «Когда в 1941 году мы с участием С. Ваупшасова, Н. Прокопюка, К.Орловского проанализировали эти планы, то оказалось, что они были совершенно неадекватными обстановке, которая сложилась к тому времени», – вспоминал впоследствии П.А. Судоплатов [26; 340-341].

Главное, что необходимо учесть – перенос на запад советских границ. Бывшие приграничные территории, где готовилась основная масса рядовых партизанских кадров, создавались тайные базы и схроны с оружием, боеприпасами, продовольствием и медикаментами, оказались довольно глубоким тылом. Видимо, именно этим и объясняется ликвидация баз и схронов, о которой писал в своих воспоминаниях И.Г. Старинов [82; 108]. Ни командованию РККА, ни политическим лидерам страны и в страшном сне не могло привидеться, что немцы довольно быстро достигнуть территорий, расположенных за сотни километров от новой границы. Держать тайные базы и схроны с оружием и прочим имуществом в, казалось бы, глубоком тылу смысла не имело.

Мероприятия по организации партизанского движения на новых советских территориях не проводились не только потому, что руководство страны считало их ненужными, но и потому, что проводить их там было практически невозможно. Причина та же, по которой работы по линии «Д» не велись на территории Советской России до второй половины 20-х годов: довольно широкое развитие политического бандитизма. В таких условиях создавать партизанские отряды и строить тайные базы и склады попросту нельзя.

Какие из всего вышесказанного можно сделать выводы?

1) В конце 20-х – 30-х годах партизанские кадры готовили не только для действий на собственной территории, но и для использования на территории противника. Следовательно, свёртывание работы по линии «Д» не было связано с агрессивными намерениями советского руководства. При наличии таковых намерений, эту работу, наоборот, надо было продолжать.

2) Свёртывание подготовки партизанской войны началось не осенью 1939 года, как утверждает Резун, а уже в 1934 году, задолго до начала Второй мировой войны. Произошло это по причине укрепления Красной Армии, повышения её боеспособности. Вместе с тем, об отказе от использования партизанских и диверсионных методов не было и речи. В структуре органов госбезопасности и военной разведки вплоть до начала войны продолжали функционировать диверсионные отделы, занимавшиеся подготовкой личного состава к партизанским действиям.