Старый дом под черепичной крышей

– Кажется вы, уважаемый художник, преподнесли мне сюрприз. Эта игрушка значительно отличается от той, что я видел у Симы в коробке. Там уровень изготовления гораздо ниже, можно сказать уровень начинающего лепильщика, а не профессионала.

– Не тяните за душу, профессор?

– Да-да. Это, Семён Ваганович, действительно саратовская глиняная игрушка.

– Что ещё скажете?… Не томите душу.

Профессор говорить не спешил, он внимательно рассматривал, то одно изделие, то другое, качал головой, покрякивал, потом сдвинул очки на лоб, стал рассматривать игрушку без очков, приблизив её к глазам.

– Одна из них тянет на старину, даже очень тянет. Я бы сказал, что этот конёк прискакал к нам из прошлого столетия, но…

– Что но?..

– Меня смущает его соседство вот с этим рогатым господином, – и профессор указал на баранчика. – Баранчик из того же семейства, что и другие игрушки, найденные Оглоблей, только сделан на порядок качественнее.

– Так его Оглобля и отложил, потому, что приглянулся…

– Баранчик, Семён Ваганович, современного изготовления.

– Как вы определили?

– Вот видите эти идеальные звёздочки на баранчике? Эти оттиски сделаны в век техники. Разве мог мастер в старину добиться такой точности в изготовлении штампиков? Он ведь что использовал при их изготовлении: нож, раскалённую проволоку, а тут? Оттиски звёздочек просто идеальны или вот на боку выдавлен круг с внутренней насечкой. В качестве штампика мастер использовал деталь очень небольшого зубчатого привода, например от заводных игрушечных автомобильчиков. Нет, эта игрушка решительно не с прошлого и тем более с позапрошлого века.

– А чему же радуетесь? – спросил Крокыч.

– Меня конёк откровенно радует. Это та же рука и глубокой стариной здесь тоже не пахнет, а вот проработка рельефных рисунков велась мастером старинным способом, без всяких современных наворотов. Штришки сделаны палочкой с острым концом, а эти углубления, рядом, сделаны той же палочкой, только тупым концом. По спине идут углубления от штампика-тройчатки – такой рисунок легко вырезался ножом на торце палочки. Глаза тоже оттиснуты.

– Так почему вы конька поначалу отнесли к старинному изделию, а то вдруг раз, и уже к современному.

– Правильно. Я только в последний момент увидел, что глаза у конька и у барашка оттиснуты одним штампиком. Видите вот эту выщерблинку, что оставил инструмент? – и профессор указал на глаз конька.

– Вижу,… и что?

– Такая же выщерблинка имеется и на глазу баранчика. Это говорит о том, что глаза у обеих игрушек сделаны одним инструментом. И если мы относим баранчика к современным изделиям, то и конёк тоже не менее современен. Просто игрушка-конёк делалась специально под старину.

– Получается, что обе игрушки делал один мастер? – удивился Крокыч.

– Не обязательно. Инструментом могли пользоваться и другие, например ученики мастера.

– Глаза, Вениамин Павлович, оттиснуты очень оригинально, думаю, что этот штампик было нельзя изготовить вручную, – добавил Крокыч.

– А вот тут вы, Семён Ваганович, ошибаетесь. Для оттиска глаз делались специальные палочки-глазнички.

– Так это же токарная работа! – воскликнул Крокыч.

– Нет здесь никакой токарной работы, – спокойно и со знанием дела сказал Вениамин Павлович. – У палочки конец скруглялся на брусочке. Палочку мастер зажимал между ладонями и прокатывал – палочка вращалась и ширкалась концом о брусок, таким образом достигалась хорошая круглость, чем не примитивный токарный станок.

– А выступ-зрачок в середине как образовался?– заинтересовался художник.

– И это очень просто… мастер брал проволоку, шильце или гвоздик, нагревал докрасна кончик и в средине скруглённого торца прожигал неглубокое отверстие. При оттиске это отверстие в средине штампика давало мастеру выпуклость – зрачок.

– Так чему же вы радуетесь, если это не старинная игрушка? – спросил Крокыч, – так бы сразу и сказали, что это подделка под старину и ценности эта игрушка никакой не имеет.

– Нет, Семён Ваганович, этот конёк по большому счёту не подделка. Мастер не делал копию с оригинала, тем более, что оригинала у него, по всей видимости, и нет. Вы всмотритесь оком художника, а не искусствоведа и обязательно найдёте свои подтверждения моим выводам.

Крокыч взял в руки игрушки и тоже стал их пристально рассматривать.

– Вы правы, Вениамин Павлович, – сказал он через некоторое время. – Я ведь смотрел на неё сначала как на оригинал, потом как на подделку, а теперь, с вашей подачи, вижу в ней совсем другое.

– Что же вы видите? – заинтересованно спросил профессор.

– Игрушка делалась в полёте фантазии мастера. Когда мастер что-либо подделывает, а по сути – копирует, он скован, его движения не свободны. Какой там полёт фантазии! Сам по себе знаю. А здесь? Посмотрите на изгиб шеи. Изгиб делался одним движением руки,… одним движением, профессор… Живо, свободно, без комплекса осторожности, боясь сделать что-то не так. Вы меня понимаете?

– Да, да,… понимаю, говорите,… говорите, я слушаю.

– Так может лепить только очень талантливый мастер, который свободно творит, не опираясь на схемы, шаблоны и заготовки. Эта игрушка создавалась в полёте фантазии, я бы даже применил такое слово, как экстаз. Экстаз самоотречения,… профессор. Это состояние, когда ваятель мысленно уходит из этого мира, его душа парит свободно и легко, она свободна. Ни что не сковывает его творческого «Я»: ни забота о порванной обуви, ни косые взгляды жены. Он только телом в этом грешном мире. В это время он только духовен и своим талантом тоже служит духу. Вот почему изделия, сделанные в творческом порыве, отличаются от изделий, сделанных мастером не находящимся в духовном полёте. Находиться в духе, это значит, профессор, находиться в любви. Художественный дар без божьего присутствия – творческий вандализм.

– Продолжайте, продолжайте, я вас очень внимательно слушаю.

– Игрушка это, или картина, или другое произведение искусства только тогда имеет право называться искусством, если оно ведёт человека к богу. Само полотно художника должно быть этой дорогой. Если нет – то это псевдоискусство, и даже скажу больше и резче – это антиискусство, дорогой профессор. Не так ли?

– Вы читаете мои мысли, Семён Ваганович. Я бы даже сказал, что антиискусство – это возгордившееся искусство, оно услаждает собственную гордыню, собственный слух, собственное око, оно воспаляет в человеке гнусные желания и всякое непотребство, ведя человека к погибели. Я даже, Семён Ваганович, чуть-чуть в этом плане пофилософствую.

– Я, Вениамин Павлович, всегда рад слышать ваше мнение, знать ваши взгляды…

– Я, Ваганыч, уверен, что каждое большое произведение по сути своей должно быть литургично. Да, в нём будет виден смрад, который окружает человека и путь, по которому он должен пройти, чтобы обрести истинную свободу. Да – да истинную, вы не ослышались, свободу в Иисусе Христе. Других свобод не бывает, это обман, желание увести человека, направить по ложному пути. Вся эта блистающая мишура современного мира, это, по сути, ложный дорожный знак для человека и человечества. Знак стоит со стрелкой – «только налево», а там яма.

– Можно, профессор, и мне дополнить именно эту часть вами сказанного, сейчас лопну от нетерпения, мысль народилась.

– Что ж, новорождённым всегда рады, – и Позолотин улыбнулся.

– А вам не кажется, что бессмертное произведение Сервантеса «Дон Кихот», сейчас обрело своё второе дыхание.

– У меня есть на это соображение, Ваганыч, но хотелось бы услышать сначала вас.

– Мне кажется, что все эти современные экранные герои с накачанными мускулами, вооружённые по последнему слову техники – есть Дон Кихоты, нарастившие мышцы. Суть одна – они так же сражаются с ветряными мельницами. Спасая планету, материк, город, они, прежде всего, спасают его от овеществлённого зла, а зло оно не рядом с человеком находится, оно в самом человеке устраивает своё жилище. Вот и получается, что современный странствующий рыцарь, поражая, как ему кажется, носителя зла, не поражает само зло, это и есть его ветряные мельницы. Что вы на это скажете, профессор?

– Я скажу на это лишь то, что мы с вами, дорогой художник, отвлеклись. Давайте вернёмся к нашим баранам, – и он кивнул на игрушечного баранчика. – Вы красиво сказали об антиискусстве, Семён Ваганович, этак вдохновенно,… я вам верю. И верю не потому, что ваш слог прекрасен, а потому, что каждое ваше слово находит поддержку в моём сердце, оно искренно. Ум ещё не успел оценить сказанное, разложить по составляющим, а душа уже приняла без всякой мозговой экспертизы… Хотите, я добавлю к вашему мнению, насчёт игрушки ещё один штришок.

– Да-да… я слушаю, профессор.

– Мы сошлись во мнении, что изделие делалось специально под старину. И я этому приведу ещё одно доказательство. Видите, штампиковые углубления подкрашены не гуашевыми красками, а коричневой глиной.

– У вас хороший глаз, профессор, насыщенности действительно нет.

– Рука одна делала, Семён Ваганович, что барашка, что конька.

– Разрешите с вами решительно не согласиться, – сказал Крокыч. – В этом деле у меня глаз более натренирован, чем у вас. Игрушки делали разные люди, а вот стиль один и тот же.

– Что вы этим хотите сказать?

– А то, что такие вещи происходят, когда делает учитель и ученик. Ученик, чаще всего копирует учителя. Вот и здесь, конька явно лепил учитель, а баранчика – ученик. И скажу вам – неплохой ученик.

Профессор ещё раз осмотрел обе игрушки и сказал:

– Убедили, Семён Ваганович, вы тонкий художник, такое увидеть не каждому дано.

– Я смотрю – вы радуетесь просто как ребёнок, хотя сами говорите, что игрушка современная, – заметил Крокыч.

– Я радуюсь тому, что всё-таки нашёлся мастер, пожелавший лепить старую игрушку. Традиции, оказывается, не умирают. Только как, среди явно ученических поделок, оказались конёк и барашек – это загадка?

– Может быть, эти игрушки подбросили, чтобы Симу с толку сбить? – сказал Крокыч.

– Это уже из разряда криминальной фантастики, – ответил профессор. – Если в таком плане рассуждать, то вскоре нарисуется целая криминально-детективная история, с целью – заполучить изделие в свои руки любой ценой с перестрелками, захватом заложников, ликвидациями свидетелей и в центре событий обязательно будет стоять криминальный синдикат с далеко идущими планами и иностранным партнёрством. Нет… нет… нет,… дорогой Семён Ваганович, не будем тратить наше серое вещество на эти нелепости, я учёный, а не голливудский сценарист низкопробных сюжетов. Меня от этих фантазий увольте.

– Как знать,… как знать, – проговорил Крокыч. Я просто в своей гипотезе отталкиваюсь от простой логики и не витаю в облаках, в которых летают создатели книг о криминале. Моя логика проста – если есть силы действия, ищущие игрушку с целью наживы, то почему бы и не быть силам противодействия, тоже ищущих игрушку, но только с целью её спасения?

– Вы, что, на себя и меня намекаете?

– Хотя бы и так.

– Что-то на грозную силу мы не совсем тянем, – улыбнулся Вениамин Павлович, – разве что к любому выброшенному шедевру мы географически находимся ближе других.

– Жаль, что в нашей среде нет ни одного сыщика, – сказал художник, – приживалы замолчали. Каждый стал думать о своём, потом понемногу опять разговорились, Вениамин Павлович стал вспоминать давнюю встречу с одним энтузиастом, преподавателем из какой-то детской организации, хотевший восстановить игрушку, он приходил к профессору за консультацией. В голове у более экспрессивного Крокыча появлялись иные картинки, а точнее, вырисовывался целый сценарий детективного плана. Так, думая и тихо переговариваясь, Крокыч и профессор не заметили, как кто-то подошёл к их хибарке.

– А вот воровать, господа бомики, как-то неприлично! – проговорил Сима, распахивая дверь и вырастая на пороге. – Кого хотели между пальцами провести! – Я же вам говорил, что у Симы всё схвачено. Вы не успели до своей вонючей хибарки дойти, а я уже знаю, что и как? Решили Симу обмануть. Что, профессор, не удалось!? Мне принесли, то есть подкинули, что не надо, а у вас, смотрю, на столе стоит не фуфло.

С этими словами, он взял со стола Конька и баранчика, сунул их в карман и вышел, пообещав сделать за это приживалам козью морду. На языке Симы это означало предать художника и профессора опале. Если сказать совсем понятно, то до этого им было не сладко, а станет ещё хуже.

Глава 38. Опалённые жизнью

Каково же было удивление Смуглянки и Белянки, когда они увидели невесть откуда появившегося белого пуделя, но ещё большее их удивление было от того, что с ним пришёл Васёк и почему-то он был совсем не такой, как прежде. На вид он был совсем красный, как и некоторые другие игрушки у мамушки в доме, например Заступник, или Катерина.

– Что с тобой произошло? – спросили они разом.

– В костёр попал. – Почему-то весело, но серьёзно ответил Василий. Таким его ни овечка, ни козочка никогда не видели. А он, – и Василий кивнул на белого пуделя, – мой и ваш друг. Он меня спасал от синеволосой Зины.

– Он же её пудель, – недоверчиво сказала Смуглянка, – я его в квартире видела.

– Правильно, – сказал Василий, – жилец, но не единомышленник, понятно? а это две большие разницы, надо эти понятия различать.

«Верно мамушка говорила, пока Васю жизнь не опалит и пламенем не вылижет, толку от него не будет, – подумала Белянка. – Только он теперь стал такой серьёзный, вон как рассуждает…»

– Эх, ты,… неудачник… хорошо, что вовсе не сгорел. Как это тебя угораздило? – спросила озабоченно Смуглянка, боясь, что Васёк обжёгся.

– А я даже рад, что со мной всё это произошло, – ответил Василий.

– Я его в клумбе нашёл, его Зина, моя хозяйка, в костёр бросила – сказал пудель.

– Видишь, от любви чуть не сгорел, – съехидничала Белянка, зная о недавней привязанности Василия к синеволосой и, понимая, что Ваську костёр послужил хорошей огненной купелью.

– Оставь его, – сказала Смуглянка, – не видишь – человек преобразился.

– Мамушка, когда читала толстую книгу, то часто говорила Никите, что человек станет новой тварью, обновится. Может и наш Вася так обновился?

– Нет, подруга, мамушка говорила о конце света. А сейчас разве конец? – сказала Смуглянка. – Днём солнышко светит, Волга блестит, ночью звёзды горят. Нет, не то. У Василия сознание изменилось. Его не костёр опалил, а жизнь опалила. От костра только красными становятся, а он и красный, и умный.

– А почему ты его Василием называешь? Раньше всё Васьком звала… – сказала Белянка.

– Раньше ему то имя подходило, а теперь не подходит. – Заметила Смуглянка. – Васёк – это что-то такое ветреное…–

– Знаете. Я действительно стал по-другому думать. – Тихо сказал Василий. А опалило меня – это верно. Только не один огонь может опалить. Могут опалить и мысли и слова и философия. Так вот раньше я надеялся на Батиста, а оказалось – зря надеялся. Батист оказался тесно связан с одним неприятным гражданином, который и ко мне, и к нашей мамушке, и к дворнику, и, ко всем, кто живёт в нашем городе относится пренебрежительно. Это меня обожгло сильнее огня. Я даже рад, что попал в этот костёр. Иначе я бы и сейчас думал о том, что во всём виновата роковая случайность…

– Не будем об этом вспоминать, – проговорила Смуглянка и тут же стала рассказывать Василию и пуделю, как они нашли бело-серый порошок и как от него у них зажили ножки.

– А у меня гармонь что-то не срастается, сказал Василий, глядя на лопину на гармошке.

– А это потому, что ты сделан из другой глины, – проговорили подруги вместе. Пойдёмте искать и твою землю.

– А может быть пойдём домой, вон там далеко- далеко должны быть журавли? Там наш дом – проговорил Василий грустно.

– Мы не можем вернуться домой с покалеченной гармошкой, – сказал пудель.

– Над нами и так все будут смеяться – проговорила Белянка, – Мы ведь сами напросились на счастливую жизнь, а что получилось, вернулись с разбитой гармошкой. Понимаешь, какой будет хохот в мамушкином доме.

– Ты не расстраивайся, – сказала Смуглянка, погладив Василия по вздрагивающей спине. – Мамушка говорила, «что бог не делает – всё к лучшему». А мамушка у нас была самая честная, справедливая, бесконечно добрая, а значит и самая умная женщина на свете. Ведь это так?

– Правильно, – сказал пудель, – самые умные – это те, кто самые добрые. А те, что весьма умные, но не добрые, по сути, и не умные вовсе, потому что им ума не достаёт быть добрыми, доброта выше ума, – проговорил пудель.

– Смотри-ка, ещё один философ в нашем глиняном королевстве появился, то-то обрадуется Мурлотик, теперь ему будет с кем пофилософствовать, – удивлённо и восторженно сказала Белянка.

– Это так, – кивнул Василий. – Только я сейчас очень хочу к мамушке на могилку…

– И мы хотим, только где она находится, знает один Никита.

– Давайте поищем глину, из которой был сделан наш Василий, – предложил пудель, – надо же починить гармошку.

– Это умно и справедливо, – сказала Смуглянка, – потому как гармошку надо обязательно вылечить, она ведь наша, общая.

– Вы, проговорил Василий, простите меня девочки, что я вас втянул в такую катавасию. Я думал… – Василию было трудно говорить и он, опустив голову, замолчал. Его плечи как от плача вздрагивали, и по ним было видно, что этот, теперь уже сильный духом мужчина, не может поднять головы от стыда.

– Не надо, – сказал пудель, – он обнял Василия и лизнул его в щёку.

– Нет, надо! – упрямо сказал гармонист, надо, дорогой друг, надо. – Голос Василия стал твёрд и решителен. – Я ведь себя чуть не погубил… Да что себя, я и их чуть не погубил… Перед собой стыдно… Перед мамушкой стыдно. А более всего перед Дуняшей,… простит ли? Я нанёс ей своим уходом удар в самое сердце, а она меня так любит…

– Она, если любит по-настоящему, обязательно простит, – сказал Пудель. – Только скажи, кто такая Дуняша, ты мне о ней ничего не говорил.

– Это глиняная девушка, Дуня – тонкопряха,… она его любит, – перебивая друг друга, заговорили Белянка и Смуглянка.

– А поймёт она его? – спросил пудель очень серьёзно и сдвинул брови.

– Думаем, что она поняла это гораздо раньше его самого, – сказали одновременно овечка и козочка.

– Это очень хорошо… – подытожил пудель.

– Мы тоже хороши, – сказала Белянка.

– Мы тоже виноваты, – подтвердила Смуглянка. Мы ведь эту новую жизнь, так и называли «Васькиной жизнью». – И тут они разом и безудержно захохотали.

– «Васькина жизнь»,– хватаясь за живот,– кричала Смуглянка. – Ха-ха-ха!

– «Васькина жизнь», – давясь от смеха, хохотала Белянка.

Сам Василий стоял между ними и не знал, что ему делать, то ли смеяться, то ли плакать? И вдруг он, глядя на весёлые лица Смуглянки и Белянки, медленно стал повторять «Васькина жизнь», «Васькина жизнь». И вдруг тоже захохотал, вскрикивая и приседая: «Васькина жизнь», Ха-ха-ха. «Васькина жизнь», затем без музыкального сопровождения припел:

Раньше жизни нам хотелось

Беззаботной и простой;

Быстро ж мы её наелись,

И потёпали домой…

Ему подпели Белянка и Смуглянка:

А мы тоже хороши,

Глиняные дурочки,

Накрутили нам хвосты

В тихом переулочке.

Им было смешно и весело. Они посыпали друг друга серо-белым порошком, кружились, сцепившись копытцами, и радовались. И этот порошок, светлый и чистый, родной земли будто смывал с них и с их душ, прилипшую некогда грязь, и они чувствовали себя победителями и самыми счастливыми игрушками на свете. Только это был ещё не конец их испытаниям и странствиям.

Василий, Белянка, Смуглянка и белый пудель дружно встали и отправились в путь – искать глину, из которой был сделан Василий, ведь ему надо было помочь излечить многочисленные раны и ссадины. И никто из них не догадывался, что их братья -глиняшки находятся не в лучшем положении и что тем и другим пока было ещё рано радоваться.

Глава 39. По следу

Итак, мы расстались с Митиным Юрой после его встречи с Пегасом и Мухой. После того, как ребята покинули кафе, Юра тоже покинул это уютное заведение, не торопясь вышел из кафе; следить за ребятами дальше в его планы не входило. Митин снял и вывернул ветровку, жёлтый цвет стал подкладкой, теперь она у него вместо жёлтой стала чёрной, отклеил и спрятал в карман усы, вытащил изо рта специальную вставку, меняющую голос. Эту вставку Юра придумал и изготовил сам. Мальчишки, как он и рассчитывал, не обратили на него никакого внимания, разве что Мухаев выразил неудовольствие, что неизвестный сидит на его месте. Только откуда было Юре знать, что это их столик? Зато они сели рядом,.. в общем получилось. Толковали о свалке, о Симе; Пегас дал Мухе какое-то задание. Какое? – Юра не расслышал. Только услышал такие слова в ответ: « Я уже всё забыл, вряд ли получится». Что получится? Что Мухаев забыл? Непонятно. Слова «вряд ли получится» относят порученное к какой-то работе, какую должен выполнить Мухаев, а эту работу он забыл. Понятно, что Мухаев не задачки по арифметике собирается решать, тогда что? Попробую размышлять с другого конца. – Речь вели о свалке, то и дело поминали какого-то Симу. Но, что это за свалка, куда должен ехать Пегас? Что за задание он дал Мухе? Из разговора было совершенно непонятно. Но то, что ребята и Сима охотятся за старинными глиняными игрушками было проговорено чётко и ясно. По всей видимости это и было самым главным в их разговоре. «Игрушка, а потом всё остальное» – решил Юра. – За этим все приходили к сломанному дому. Дом – это стержень. Юра видел там их раздасадованные лица. Значит, в этом доме они нашли игрушки. Только где, в комнатах, полуподвале или на чердаке? Нет, об этом он думать не будет, потому, как дом сломан и большой разницы, где они находились нет. Лучше поразмышлять над словами Пегаса «Машины уже ждали, и мусор сваливали отдельно». Эта информация сейчас дороже. Ясно, что у мальчишек есть сильный конкурент. И так же ясно, что именно с этим конкурентом Митину и придётся скрестить шпаги. Да, он какое-то время будет выступать на стороне мальчишек и даже способствовать, чтобы реликвия города попала именно в их руки, и это только потому, что он их знает и ему их отследить в какой-то мере легче, здесь нет неопределённости».

После удачной, как он считал, слежки в кафе Юра решил продолжить разработку параллельных каналов. Игрушка – главный козырь, а зацепка у него была, и неплохая зацепка. Известно, что Пегасов и Мухаев занимаются антиквариатом, значит надо выйти на местных антикваров, а там, глядишь, что-нибудь и прояснится. Как только Юра об этом подумал, он сразу поехал на Сенной базар, потому что он видел там один такой лоток.

....................

– «Покупай гребешки, заколки, филигрань царская» – говорил молодой круглолицый продавец за прилавком, не обращаясь ни к кому. Он говорил для того, чтобы проходящие мимо люди обращали внимание на голос и знали о его столике.

– Червонец, разменяй сотню, – попросил продавец с соседней точки, продающий букинистическую литературу. «Это и есть тот самый Червонец, имя которого называли мальчишки» – подумал Юра, глядя на продавца.

– Как продам чего-нибудь, тогда разменяю, – ответил названный Червонцем продавец, – примета плохая, чтоб ничего не продать, а уже менять. Вон попроси мороженщицу, у ней уже полчаса очередь стоит…. А тебе чего надо – обратился он немного грубоватым тоном к Митину, – принёс чего? Показывай.

– Я проконсультироваться, что зря тащить, – слукавил Юра.

– Выкладывай,… поможем, – весело сказал Червонец и испытующе посмотрел на Юру.

– Бабушка умерла, у неё кое-что осталось старинное… – проговорил Юра.

– Конкретнее можешь?

– Скульптурка, работы Фаберже, по крайней мере, так она говорила, – брякнул, не ожидая от себя такой прыти, Юра и замялся.

– Неси, – безразличным тоном сказал продавец. – Ещё?

– Заколки, запонки, карты игральные ручной работы, вроде самим Репиным рисованные, статуэтки или игрушки, – добавил он по инерции и не знал, что попал в разговоре в больную точку, которая ещё никак не могла в Червонце зажить после того, как у него перехватил товар невесть откуда появившийся очкарик.

В это время к Червонцу подошли два паренька и стали что-то ему предлагать, показывая на сумки.

– Открой, – скомандовал Червонец.

Ребята расстегнули сумки, засуетились.

– Не вынимайте, так вижу, положи под прилавок,… беру. Расчёт по прежней таксе.

– Может, накинешь полсотню? – спросил один из мальчишек.

– Можешь оставить себе, – проговорил продавец, – хотя с червонец могу накинуть, не больше.

Мальчишки обрадовались и по ту сторону прилавка стали что-то вытаскивать из сумок. Что они вытаскивали, видно не было. Продавец отсчитал пацанам сто рублей, добавил ещё десятку и те довольные убежали. И не успели они скрыться, как к прилавку подошёл мужчина в кепке и спросил Червонца: «Есть чего?»