Старый дом под черепичной крышей

Глава 41. Под лопухом

Весь день до вечера глиняшки провели под лопухом. Они так устали от бултыхания в ящике из-под мыла и до того у них болели бока, что им было ни до чего. Глиняшки повалились наземь и тут же уснули. Спали они долго и сон их был глубок. И это очень хорошо, потому, ничто так не восстанавливает силы, как крепкий и долгий сон. Они проснулись на следующий день, когда солнце встало и начинало уже припекать

Дуня пришла под лопух возбуждённая и немного расстроенная. Она хотела немного найти воды, но достала из бочки совсем немного. Только расстроилась она совсем не из-за воды. Она увидела множество людей, разбирающих наваленные чудищами кучи. Это её встревожило. Но ещё больше встревожило, когда она услышала следующий разговор. Говорили между собой двое рабочих, что стояли всех ближе к Дуне.

– Как ты думаешь, есть в этом хламе что, или нет?

– Наше дело, Мокей, искать.

– Что ж, если всё переберём, а в них или под ними ничего нет, то и ничего за работу не дадут? Как ты думаешь?

– Сима сказал, что не обидит.

– А ты поверил? Это он говорил, что если игрушки найдём, а про то, что если не найдём, он ничего не говорил.

«Не нас ли ищут?» – подумала Дуня и сердце у нее тревожно ворохнулось. Нет, оно ворохнулось не от радости, что их ищут. Тревожное предчувствие бередило её душу. Тем более, она теперь знала, что доверяться надо далеко не всем, люди бывают злы и жадны. Конечно, она могла подойти к любому рабочему и сказать, что они здесь, под большим лопухом. Но будет ли это разумно? И не откликнется ли это необдуманное действие новой бедой, может быть даже худшей, чем с ними произошла? Лучше ко всему этому присмотреться и взвесить все за и против. Она видела из-за бочки прохаживающихся по двору свалки двух мальчишек, но сразу их не узнала, а когда узнала, то даже вздрогнула.

«Эти были на крыше и взяли Гуделку, – мелькнуло у неё в голове, – потом Гуделку бросили, как ненужную вещь, а затем маленький вновь его подобрал. Это плохие ребята, – заключила она.– И вся эта деятельность здесь нехорошая и нехорошая потому, что они здесь. Ещё она этих мальчишек видела в чердачное окно, когда ломали дом. Они не заступились за Никиту, а прятались в зарослях, и явно хотели проникнуть в дом и чем-то поживиться». И тут она вспомнила о других мальчишках, что стояли за трубой. Из них маленький, когда ломали дом, смело бросился на верзилу и даже укусил его за руку, заступаясь за дворника, за что и получил хорошего тумака. Больше она ничего не успела тогда увидеть, потому, что стала обваливаться кровля и они спрятались в ящик. Да, глиняшки тогда были очень расстроены, их жизнь висела на волоске и было не до воспоминаний. Но, теперь, когда их жизням явно ничего не угрожает, почему бы и не вспомнить и не проанализировать ситуацию? И она заспешила под большой лопух, чтобы поделиться с друзьями своими мыслями и наблюдениями.

После её рассказа, о том, что она увидела и что вспомнила, все оживлённо стали обсуждать возникшую ситуацию .

– Надо было показаться тем первым, что были на чердаке и прятались за трубой, – проговорила Катерина.

– Жаль, что их здесь нет, мы к ним сразу со всех ног бы побежали, – сказала, вздохнув, Дуня.

– После драки дубиной не машут, – заметил Заступник.

– Мы тогда разве знали, кто они такие? – заметил Пустолай. – Это сейчас хорошо рассуждать, когда мы имеем ряд добротных свидетельств.

– Я вижу ценность Дуниной информации в том, что она с одной стороны негативная, а с другой стороны позитивная, – важно проговорил Мурлотик. – Благодаря этой информации, мы наконец-то узнали, кто из мальчишек наш друг и кто враг. И мы знаем, что именно враги занимаются нашими поисками здесь на свалке. А раз мы это знаем, то должны приложить все усилия, чтобы не попасться им на глаза.

– Правильно мыслишь, – сказал Пустолай.

– Против этого ничего не возразишь, всё разумно, – сказала Катерина.

– Я пойду на разведку, оценю обстановку, объявил Заступник. – Лопух это защита до поры до времени. Разберут кучи, наткнутся на разбитый ящик и будут осматривать рядом растущую траву и обязательно наткнутся на нас.

– Нет, не ты пойдёшь, а я, – перебил Заступника Мурлотик. – Ты очень большой, Заступник, и тебя могут заметить, а я из вас сейчас самый маленький и поэтому на разведку пойду я. И потом, женщина могла чего-то не досмотреть. Надо всё оценить ещё и мужским взглядом.

– Ох, мужчина нашёлся, – сказала сердито Дуня, – что, если усы растут, то значит и шибко умный?!

– Не бранитесь, – сказала Катерина, а ты, кот, не задирайся, всё себе цену набиваешь, мы и без этого знаем, что ты обладаешь хорошими аналитическими способностями, этого никто из нас не ставит под сомнение, иди лучше и посмотри, что к чему? Дуня принесла очень важную информацию, а вот с чем ты вернёшься, ещё неизвестно?

Мурлотик больше не стал ничего говорить и ушёл. А через некоторое время он пришёл пыльный, грязный с взлохмоченными усами и шишкой на голове.

– Мура! Что с тобой случилось, – проговорила Дуня, жалея Мурлотика, – тебе больно.

– Не будем развешивать нюни из-за какой-то шишки, подумаешь, свалился какой-то обломок кирпича на голову.

– Так, быстрее говори, что ты узнал? – тормошили его глиняшки.

– А вот чего я узнал, – сказал он важно, усевшись на выступавший из-под земли корень. – Во-первых, там, – и он кивнул в сторону куч, – какие-то глиняные игрушки уже нашли.

– Как!– выдохнула Катерина, неужели Васёк, Белянка и Смуглянка попались им в руки? Как они здесь оказались? Не может быть!

– А я разве сказал, что они нашли кого из наших?.. Вовсе нет. Там рабочие нашли другие глиняные игрушки, кстати, очень похожие на нас и отнесли их в вагончик Симе.

– Какому Симе? – спросил Пустолай.

– Сима, здесь главный,… и скажу вам, что отморозок ещё тот, похлеще синеволосой Зиночки со своим полюбовником. У той хоть комплексы, а здесь полный провал до преисподней… – и он безнадёжно махнул лапой.

– Ладно, Сима подлый человек,… что дальше? Не тяни ты быка за хвост, – исходил нетерпеньем Пустолай.

– А ты не торопись, Пустолаюшка, будет тебе и первое, и второе, и десерт. Терпенье, мой друг… Я подтверждаю слова Дуни о тех мальчишках, которых мы видели на крыше и во дворе. Я их тоже узнал, что меня нисколько не радует. Пегас и Муха, так их зовут, у Симы за надсмотрщиков. Так, что им лучше на глаза не попадаться,… вот так.

– А ещё что?

– А ещё я обследовал двор и кроме техники и мусорных куч, нашёл в отдалении маленькую хибарку. Дверь была не заперта, я вошёл и остолбенел. Вы понимаете, там, оказывается, живут люди,.. врагу такого не пожелаешь. Цивилизованная страна! А-а-а…

– Что ты в ней увидел?

– Увидел: эскизы картин по стенам развешены, палитра на столе, стопка рукописей в нише, прикрытая холстом. И всё.

– Что нам это даёт? – спросил Заступник. Ну, живут люди в ужасных условиях и что?

– Вы мне не даёте договорить, – обиженно сказал Мурлотик, – а сразу стараетесь комментировать отрывочные сведения. Я просто назвал несколько фактов, не комментируя и не делая выводов, а вы…

– Говори… говори… слушаем, – сказала Катерина и сделала страшные глаза, пытающемуся что-то сказать Пустолаю. Пустолай замолчал.

– Когда я слушал разговоры рабочих, то обратил внимание на двух из них, одного зовут Крокыч, а другого – Профессор. В любом случае, они так друг к другу обращались. Они страшно не любят Симу, с подозрением относятся к Пегасу и Мухе. Это их хибарка, думаю, что в ней можно укрыться под кроватью за связкой старых книг.

– Почему ты решил, что это их жилище?

– А как же, друзья-товарищи? Если этот старичок настоящий профессор, то рукопись в нише явно его. А Крокыча профессор ещё называл художником, то и картины, эскизы понятно чьи. Тут много ума не надо, чтоб понять, что к чему? И потом, у старичка разорвана на спине рубаха и через всю спину идёт кровавый рубец. Валет сказал, что его Сима прутом ударил.

– Сволочь, – сказал только одно слово Заступник, – надо его на трезубец поднять.

– Я бы Крокычу и Профессору доверился, – сказал Пустолай, – а Профессору ещё надо полизать рану.

– Тебе только чего – нибудь полизать, – сказала Дуня.

– Я кроме шуток, – сказал Пустолай, – моя слюна убивает болезнетворные бактерии. Мамушка рассказывала, что во время войны собаки зализывали солдатам раны. Она сколько раз звала меня, «полижи, – говорит, – Пустолай, палец, ножом порезала». Я так всю ранку тщательно вылижу, один раз, да другой, да третий, всё и проходит. – Пустолай замолчал.

– Значит, говоришь, на профессора и художника можно положиться! – не спросил, а утвердительно проговорил Заступник.

– Положиться можно, но я бы не спешил. Давайте ещё денёк понаблюдаем, а, то, как бы нам эта поспешность боком не вышла, – заметил Пустолай. – Давайте установим дежурство и будем наблюдать по двое. Один в одну сторону свалки будет глядеть, а другой в другую, так мы больше получим информации.

– Правильно мыслишь, брат Пустолай, – сказал Заступник. – Дуня будет наблюдать с Катериной, Мурлотик с Пустолаем, а я и один управлюсь, потому как у меня всё это профессионально отработано.

На том они и порешили. Весь день глиняшки наблюдали за рабочими, спать на ночь легли опять под лопухом.

....................

В это самое время, когда Заступник разговаривал с Пустолаем, в городе, на улице Вологодской 10/1, в квартире 36 произошла непредвиденная для Батиста встреча. Эту однокомнатную квартиру он снимал как частное лицо. Вечером, когда на улице стемнело, в дверь постучали. Стук был размеренный и властный.

Коммерсант открыл дверь и от неожиданности сделал шаг назад. Перед ним стоял сердитый Бакстер. Гость пересёк прихожую, заглянул мимоходом в туалет, прошёл мимо Батиста в зал и уселся в кресло. Батист прошёл следом и сел на краешек софы напротив.

Такая встреча для Батиста не предвещала ничего хорошего, аванс он израсходовал, а заказанной игрушки у него пока не было.

– Не ожидал? – спросил Бакстер, перейдя с «вы» на «ты». При этом казалось, что его похожий на молот тяжёлый нос ударил по квадратному ещё более тяжёлому подбородку – наковальне. «Хрум!» – раздалось от соединения молота и наковальни, и тяжёлые, откованные звуки, снизанные в слова, звякнули около коммерсанта.

– По правде говоря, нет, не ожидал, – ответил тихо Батист. (Разговор шёл на английском языке.)

– Правильно и делал, что не ожидал. Нас никто не ожидает, но мы приходим и все рады, когда мы уходим… Не так ли?.. – и засмеялся, выдавив из себя набор скрипучих звуков. – Я жду отчёта, сэр… – и он закинул ногу на ногу.

– Рад бы отчитаться, но отчитываться особо нечем… – проговорил тихо коммерсант.

– Ты её нашёл? – бухнуло молотом о наковальню Бакстер.

– Пока нет, но я думаю, что игрушка вернётся в тот дом. Я об этом сразу буду знать. Фома Фомич обещал приложить усилия… Возможно, она в этом доме где-то и прячется. Мы выследим и возьмём её по-тихому.

– Не удастся взять по-тихому, так возьмите по-громкому.

– Как это, по-громкому? – непонимающе спросил Батист.

– Взорви этот дом, в котором, как ты говоришь, находится изделие, – раздражённо сказал Бакстер. – Мне всё равно.

– Вам что, игрушка не нужна??? – изумился Батист. – Я много чего могу, но взрывать не умею и не хочу.

– Это сделают другие, если надо, – выдохнув, проговорил Бакстер и, помолчав, добавил. – Наше ведомство недовольно тобой. Своей нерасторопностью, Батист, ты, неумышленно, конечно, срываешь очень важное дело.

Батист усмехнулся.

– Я понимаю, что у вас тоже сроки и отчёты, но ни Америка, ни Англия не пострадают, игрушка не ядерная бомба и взрывать из-за неё никого не стоит. Я принял, сказанное вами, за своеобразную шутку.

– Я не шутил, – сквозь зубы проговорил Бакстер. А насчёт того, что это не ядерная бомба, ошибаешься. Какая ещё ядерная. Более того. Народная игрушка несравнимо сильней любого ядерного заряда.

– Шутите? – Коммерсант удивлённо поднял брови.

– Без всяких шуток. Заруби себе на носу, Батист, – глиняная народная игрушка – это культура народа, который мы хотим держать в повиновении.

– В рабстве что ли?

– Можно выразиться и так. Только в цивилизованном рабстве… в цивилизованном… Пока любой народ живёт по своим понятиям добра и зла, то есть, исповедует свои культурные ценности, а не иные – этот народ – наша постоянная головная боль. Поэтому, завоевать, в современном понимании – это не ходить с автоматами по улицам чужих городов, и даже не высасывать из государств силы при помощи хитроумных экономических технологий. Пока народ живёт в своём культурном пространстве – он не завоёван. Это доказано историей. Рано или поздно он всё равно просыпается от информационного дурмана… Покорить, – это значит лишить народ культурной составляющей, превратив его в обычную толпу, если хотите – в быдло.

– Это другой разговор. Прежний, о цивилизационном прорыве, как я понимаю, был, как говорится, «для прессы» и не более того, а звучало правдоподобно… очень правдоподобно. Может быть, Бакстер, вы преувеличиваете значение этих глиняных штуковин, – мягко возразил коммерсант.

– Ничуть. – Нижняя челюсть англичанина грохнула о верхнюю. – Народная игрушка в линейке влияния культурных ценностей является самой главной и стоит под номером один. Она первооснова восприятия. Она, сэр, есть наш главный стратегический противник. Именно народная игрушка воспитывает детей в духе преданности своему народу, в служении ему. А нам надо, чтобы было всё наоборот… Да, мы сумели заменить их игрушки на иные, но это, как я уже говорил, не выход из положения.

Батист, слушая Бакстера, в изумлении высоко поднял брови, отчего сгорбленный нос его, слегка разогнулся и уставился на тяжёлый подбородок собеседника.

– Вы удивлены?.. Полно… Это ещё терпимо. (Бакстер снова перешёл на «вы». Главное заключается не в этом, а в том, что русская народная игрушка несёт в себе философию русского православного бога, а это уже серьёзно.

– Зачем вы мне всё это говорите, сэр?

Бакстер не ответил и докончил мысль.

– Вот почему, дорогой Батист, нашему ведомству всё равно, будет ли игрушка находиться у нас в подвалах или исчезнет вместе с домом, где она может, находится.

– Тогда надо прятать в ваши подвалы и саратовскую гармошку, и саратовский калач, – заметил Батист. Это тоже реликвии города…

– С этими можно подождать. Эти изделия не первой величины по значению. Игрушка с колыбели формирует народную душу. Она это делает тогда, когда народившейся душе пока не нужны ни народные пляски, ни гармошки. Всё о чём вы сказали – это приходит потом, являясь только удобрением, а семя – это игрушка. Помните об этом и ещё помните о том, что наше ведомство не прощает инакомыслия. Мы можем простить просчёт, но инакомыслие – никогда.

– Почему вы так заинтересованы именно малоизвестной игрушкой, ведь есть в России другие, с мировым именем? – Спросил Батист, отведя разговор от темы – «инакомыслия».

– Наша задача не допустить возрождения игрушки, – ответил Бакстер. – Пока дитя в люльке – с ним меньше хлопот. Детская смертность в мире не новость. И потом, вы не один занимаетесь этим вопросом, любезный. Надо торопиться. Ведь, если ребёнок встанет на ноги, его будет трудно не замечать.

– Что вы собираетесь делать с известными в России игрушками?

– Мы их превратим в обыкновенные сувениры, в украшения, придав им иной смысловой оттенок, но это кропотливо и долго, поэтому, дорогой, на вас лежит особая миссия.

С этими словами гость поднялся из кресла и, не попрощавшись, вышел.

После его ухода Батист впал в ярость. Он нервно ходил по комнате и проговаривал одни и те же фразы: « Что мне он сейчас говорил!? Что он говорил?». «Он рассуждает о культуре, как телёнок о тряпке, которую жуёт». «Он смеет учить потомственного аристократа тому, что есть культура?! Смерд. Паршивый смерд». «Нет, никогда, человек воспитанный и выросший в атмосфере великого наследия, не поднимет руку на великие творения!!! Никогда! Никогда! Он ещё смел рассуждать о цивилизационном лидерстве… а, в сущности, бандитизм в мировом масштабе и не более того. Он явно боится игрушки». В эти секунды потомок аристократов себя откровенно ненавидел.

Разгневанный Батист ещё долго потрясал в воздухе кулачком, мучился совестью, откровенно презирал себя за то, что связался с Бакстером, за то, что взял эти проклятые деньги и, когда совсем обессилел от истязавших его душу эмоций, тихо заснул в кресле, не раздеваясь. Заснул, чтобы успокоившись, завтра снова начать искать то, что искать ему уже совсем не хотелось и, только азарт игрока толкал его на действия. Он спал, глаза его были закрыты и только через узкую щёлочку век стеклянный глаз мерцал голубой поволокой.

Глава 42. Бесплодные поиски

– Перекур! – прокричал Сима. После команды, рабочие уселись тут же на мусорные кучи.

Сели чуть в сторонке и Крокыч с Позолотииным.

– Жаль, конька и баранчика Сима отобрал, – посетовал Крокыч.

– Поиски развернул не на шутку, – заметил Вениамин Павлович, кивнув на перебиравших мусор бомжей.

– Что хочешь думай, а вчерашних рабочих здесь нет, Сима всех убрал за исключением нас с вами да Валета. Просто так, Вениамин Павлович, состав не меняют.

– Вы, Семён Ваганович, с Валетом на эту тему говорили?

– Говорил, только всё без толку. Он их не знает, заговаривать пытался, но они на разговор не идут. Не случайно Сима вчера на сегодня выходной объявил, а сегодня в обед новый состав рабочих привёз и перебирать начал.

– Со всех сторон обложил. Если такая предусмотрительность, то можно думать…

– А что, профессор, чем чёрт не шутит, вдруг мы действительно ищем ту самую игрушку, что и вы ищите, а? Человеческий мозг – это такая загадочная субстанция, возможно, он у вас прогнозирует дальнейшие события, а может быть здесь есть и элементы ясновидения. Я читал, что бог награждает любящих его людей и много во имя его претерпевших разными способностями, например, видением будущего или способностями излечивать людей от всяких болезней, или прозревать прошлое. Я, кажется, что-то из прошлого нашёл… – Художник нагнулся и поднял с кучи мусора небольшую вещицу, обтёр с неё пыль. Это был небольшой, отлитый из бронзы рельефчик, на котором были изображены три стерлядки. Крокыч передал находку профессору. – Посмотрите, уважаемый, может быть, что ценное?

Вениамин Павлович взял находку и стал внимательно её осматривать, затем вернул находку Крокычу.

– Это, Семён Ваганович, поздняя отливка. Она особой ценности не представляет. Таких отливок я встречал достаточно много, является деталью письменного прибора.

– Ну, вот… А я думал, что это археологическая ценность. Кстати, профессор, что стоит за этой геральдикой на гербе Саратова? Почему именно стерлядки? Я знаю, что стерлядь является в Волге самой ценной промысловой рыбой, но, думается, что не только это её воздвигло на герб?

– Геральдика – дело серьёзное, Ваганыч. Просто так на гербах ни одного штриха не ставят. Разумеется, стерлядь является самой ценной рыбой среди семейства осетровых. Размножение её не такое, как у других рыб. Самки впервые нерестятся в возрасте семи – восьми лет, а живёт она без малого тридцать. Но, это так, для информации. Разумеется, Семён Ваганыч, за рыбкой этой и ещё всякие истории стоят, и для Саратова немаловажные. Есть, конечно, истории совсем сказочные, а есть и правдоподобные.

– Так не тяните за душу… расскажите.

– Был я, Ваганыч, в одной экспедиции, изучали быт народов Поволжья, так мне один рыбак вот какую историю рассказал. История эта связана со стерлядью и выбором места постройки города. Так вот. Известно, что Саратов по повелению царя строился как город-крепость. Это факт исторический. Место же постройки выбирали конкретные люди. Выбрал это место князь Григорий Засекин с товарищами. Крепость рубили в верховьях Волги, вязали в плоты и спускали вниз по течению, а на месте только собирали. Так строить удобно, быстро и для врагов неожиданно. Место было князем выбрано, расположились стрельцы на берегу, ждут плоты, костры жгут. А тут туман надвинулся, в двух шагах ничего не видно. Речники хоть люди и опытные, а как в туман плот погонишь? Можно место постройки проскочить, а это беда и можно сказать – государственное преступление, назад плот не воротишь и царский срок нарушишь. Вот такая ситуация сложилась – вперёд не поплывёшь и на месте стоять нельзя. Боятся, но плывут потихоньку, в береговые шумы вслушиваются. И тут лоцман, он на переднем плоту был, заметил плывущих впереди плота трёх стерлядок. Плывут стерлядки, спинами поверхность воды разрезают, отчего волны на спокойной водной глади в разные стороны расходятся. Стерлядок видно хорошо. Средняя чуть впереди плывёт, а две по бокам. Сначала лоцман подумал, что это случайность, а потом смекнул, что случайностью тут не пахнет, понял, что стерлядки плоты сопровождают и путь указывают. Одним словом – привели рыбки плот к берегу, где его стрельцы с князем дожидались и, разом перекинувшись у берега через спины, исчезли в глубине под плотами. Вот такую я услышал историю.

– Я читал, профессор, про то, как дельфины корабли по сложным фарватерам проводят, а тут стерлядь… – сказал Крокыч.

– Мне эти факты про дельфинов, тоже известны, поэтому как к сказке или придумке какой, отнестись к рассказу рыбака нельзя, других же доказательств случившегося нет, заглянуть в прошлое тоже нельзя. Есть, конечно, ясновидцы…

– Может быть у вас, профессор, некие способности из этой области есть?

– Что вы, Семён Ваганович! Эвон куда хватили. Из меня хоть святого не лепите. В бога, как в личность за нас пострадавшую и взявшего наши грехи на себя, и кровь свою за нас на кресте пролившего, я верю и всегда верил, это просто для любого учёного очевидно, но я никогда не думал, что нахожусь на свалке и страдаю ради Христа. Мне и мысль такая в голову не приходила.

– А вот уж тут позвольте, уважаемый, с вами не согласится, сказал Семён Ваганович. – Вы о ближнем пеклись, когда квартиру свою подписывали, а о своей участи не думали и теперь о ближнем печётесь, научный труд пишите, игрушку ищите, которую мастера, талант которых от Бога был, делали. Согласитесь, что это не праздное занятие, напомнить людям поделкой о любви…

– Что вы сказали, Семён Ваганович!! – каким-то неестественным голосом воскликнул профессор. Повторите,… повторите мне это ещё раз…

Профессор после сказанного Крокычем очень разволновался и художник подумал о том, что уж не симптомы ли это болезненного состояния проявляются?

– Что я сказал?.. Ничего не сказал, опешил Крокыч.

– Нет… нет, вы что – то, дружище, сказали и я прошу вас это повторить, – взволнованно сказал Вениамин Павлович.

– Как вам угодно, – пожал плечами Крокыч, – просто я сказал, что это не праздное занятие – напомнить людям поделкой о любви, вот и всё.

– Нет, дорогой, не всё. Вот мысль, которая от меня всегда ускользала, вот она – главная задача народной игрушки – нести людям любовь, напоминать им о любви, о той любви, которой господь возлюбил людей. Это. Семён Ваганович, не просто изделия на потеху! В этом сокрыт грандиозный сакральный смысл, и господь вашими устами до меня его донёс. Именно в этом и состоит великое предназначение народной игрушки, как нести людям любовь, размягчать их души своим видом, учить детей любви, напоминать о ней взрослым. Спасибо, Семён Ваганович! Большущее вам спасибо! – профессор взял руку Крокыча и крепко её пожал.

– Бросьте вы, профессор, я ведь когда говорил об этом даже и не думал, просто с языка сорвалось.

– Даже если и так, сказанное вами для меня не случайно, это будет главной мыслью в моей книге, и я с радостью поставлю вашу фамилию на обложке рядом со своей, приглашаю вас в соавторы.

– Что вы, что вы, помилуйте, – замахал руками Крокыч, – нашли учёного, а вот о том, что не свою ли игрушку вы сейчас в кучах ищите, это я действительно сказал и от своих слов нее отказываюсь.

– Вы, милейший, мои мысли прочитали. Что вы насчёт этого ещё думаете?

– Меня, профессор, смущает то, что этим вопросом занимается Сима; с какой стати? Это дело интеллектуалов, хоть с положительным, хоть с отрицательным значением этого слова. Это единственное, что меня смущает в разборке мусора, а точнее, в этом деле.

– Возможно, до него информация дошла своим путём? – заметил профессор.

– Я бы так и думал, если б не появление на свалке этого подростка. Как его там называли, не помните, высокий такой с интеллигентным лицом, а с ним маленький с бегающими глазками.

– Высокого Валет Пегасом называл, – ответил Крокыч, – а маленького Мухой. Только мне показалось, что они с Симой не из одной компании. У них что-то своё на уме.

– Вот, вот и я так же подумал, – заметил Позолотин. – Что-то здесь не так?