Полная версия
В некотором царстве… Сборник рассказов
Федя пристроился у антисептика в дальнем углу, возле лестницы. Охрана у "подков" наверху, как и говорил Ступа. Впрочем, Лобзиков пользовался этим переходом часто и знал, что внизу её действительно никогда нет, во всяком случае, ни разу не видел.
Он с нервным содроганием сунул ладони в пасть "цыпленку" и ощутил две мягкие струйки, оросившие пальцы. Поднес их к носу и перед глазами вмиг распустились весенние бутоны невероятно красочных цветов. Спирт, этиловый! Ему ли не знать. "Не обманул, каторжник".
Стакана Лобзиков не взял, не было терпения заниматься его поисками. Сколько в одном пшике? Ну, не 20 граммов, как обещал Ступа, максимум 10, но и то хлеб, вернее, опохмел. Если обойти все пять аппаратов....Хотя, здесь наверняка стоят видеокамеры, увидят охранники, прибегут. Нет, нужно действовать быстро, решительно, нагло, как он когда-то действовал за канцелярским столом в министерстве.
Федя несколько раз глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, наполнил легкие до отказа, сунул голову в пасть "цыпленку". В нос ударила ароматная струйка. Мимо. Повернул голову под углом 45 градусов, отвел ее назад и снова подал вперед. Теперь два нежных "гейзера" попали точно на вытянутый язык.
Амброзия, да еще, кажется, с лаймовым ароматом! Или мандариновым. Впрочем, какая разница. По жилам побежало тепло, в голове приятно закружилось. Еще один пшик и вылезаю, давал себе слово после каждого жадного глотка Лобзиков, но все не мог оторваться от бесплатного, живительного оазиса. Наконец, когда дышать в тесной камере аппарата стало тяжело, подался головой назад. Но она не вылезала. Что за…
Уперся руками в будку, стал вертеть головой и так и сяк. Не выходит.
По спине постучали твердым предметом, по ощущениям палкой, услышал старушечий голос:
-Зачем башку-то в аппарат засунул? Надо на нее маску надевать. Ишь, горемычный, как ковида-то испугался, даже морду оросить решил. Вылазь, говорю, хватит, а то зенки выпадут.
-Не могу, застрял.
-Дураку и наука, не лезь, куда не просят.
-Да, видно, плохо человеку,– раздался уже мужской, сочувствующий голос. – Прижмет, и не туда голову засунешь. Сейчас охрана прибежит. В полицию сдаст. Пятнадцать суток обеспечено. Ну-ка.
Мужик схватил Лобзикова за бока, дернул на себя, но голова, распухшая от прилива крови и напряжения, никак не хотела вылезать из "цыплячьего" клюва.
– Я не хочу в полицию! – закричал Федя и его голос, отраженный от стенок камеры, прозвучал в вестибюле как в рупор.
Сзади уже собралось немало народу. Кто-то давал советы, другие хихикали, наконец, раздалось дикое, хоровое ржание. Вытерпеть такое унижение было невозможно.
Лобзиков грубо обхватил будку руками, словно надоевшую любовницу, дернул в сторону. Она легко оторвалась от пола, связанная с ним теперь только поводами. Но и они отскочили после следующего рывка вместе с задней стенкой аппарата.
Теперь Федя мог, наконец, лицезреть мир. Вокруг него собралась гомерически хохотавшая толпа. И никто, никто не хотел ему помочь снять с него эту чертову будку.
-А ну, расступись! – Лобзиков с криком бросился к дверям. У входа столкнулся с полной дамой, которая огрела его по спине тяжелой сумкой и обозвала "скупидоном".
На прения не было времени. Федя, засеменил с будкой на плечах к гаражом. Там полно железного хлама, с помощью которого он надеялся, наконец, отделаться от прицепившегося "цыпленка". Недаром куры потомки динозавров, мало им метеоритом по голове дало, ворчал он. Только бы "синяки" не увидели, тогда не жить.
Но, как это обычно и бывает, сбылись самые страшные его опасения. За углом, у гаражной площадки, он столкнулся с алкашами из соседнего двора во главе со Ступой. "Каторжник" держал в мощных клешнях сразу две банки пива и что-то втирал мужикам. Вероятно, тоже рассказывал о спирте в метро. Увидев Лобзикова, он застыл, из его рта потекло не проглоченное пиво, появились пузыри. Витя протянул к нему руку, словно что-то просил, а потом захохотал так, что задрожали гаражи, а в одном из них, кажется, сама завелась машина.
Ступа сложился от хохота пополам, выронив одну банку:
-Глядите на это явление! С будкой прибежал! Я же пошутил, дурень! Кто ж в аппарат спирт-то зальет! Сдохнешь теперь. Ха-ха. Ну, Лобзик, ну фраер!
Гоготали и мужики. Всё, теперь из дома не выйдешь, сокрушенно думал Федя. Надо переезжать. Только на какие шиши?
-Снимите с него этот ридикюль,– вытирая слезы, велел Ступа своим приятелям. Но те не успели выполнить его распоряжение. Из-за гаражей вышли двое полицейских и щуплая как жердь охранница метро в синей форме, указала на Лобзикова:
-Это он, гад, аппарат с антисептиком упер.
-Да уж видим,– хмуро кивнул широкоплечий, как чемодан мент.
-Я здесь ни при чем!– крикнул Ступа.– Это он один, самовольно хлебать метанол пошел, а потом сюда прибился. Его и берите.
-Разберемся,– сказал другой, конопатый, как Антошка из мультфильма, полицейский, поигрывая дубинкой.
Метанол? – вдруг дошло до Лобзикова. Ступа обманул, редиска, чтоб ему до конца дней хозяину портянки стирать. А почему же спиртом пахло, да и на вкус приятный напиток. И сам себе ответил: когда трубы горят, то и керосин шведским "Абсолютом" покажется. Сразу стало подташнивать, в кишках забегали тараканы. Он представил себя в таком ужасном физическом состоянии в обезьяннике, и стало совсем худо.
-Стойте! – крикнул Лобзиков неожиданно даже для самого себя.– Не подходите! Он повернул на плечах желтую будку по часовой стрелке и сдернул ее, наконец, через голову. Одно ухо осталось торчать под прямым углом.
-Не подходите!– повторил он грозно, отшвырнув аппарат к гаражам.– Я ковидный!
-Какой?– Охранница удивленно вскинула густо намазанные, словно гуталином, брови.
-Вирусный я, что тут непонятного? Последняя стадия, – соврал Лобзиков.– Скрывал свое состояние до последнего. Размягчение мозгов. Не отдаю отчета своим действиям. Вот и понесло к метро метанол пить, решил, что лекарство.
-Так он заразный,– с испугом и брезгливостью произнес Ступа, вытирая лапы о рубаху приятеля. – А я-то думаю, чего Лобзик такой идиот. Вот оно что, ковидный.
От Лобзикова попятились и алкаши, и менты. Охранница стала лихорадочно нажимать кнопки на телефоне.
-Худо мне,– тяжело произнес Федя, опустился на землю. – Помру, вы виноваты будете, что не оказали первую помощь смертельно больному человеку. – Отхожу я, кажется.
Лобзиков лег на землю, вытянул ноги. Ему и в самом деле казалось, что он умирает.
-Ковид, да еще метанола насосался,– сказал широкий мент. – Не позавидуешь.
-Какого метанола?– возразила охранница, которая так и не смогла ни с кем соединиться по смартфону. – Минздрав запретил отраву в аппараты заливать. Только безопасные антисептики. Вчера вот чистым спиртом будки в переходе зарядили. Ковидный, а на запах этила, как муха на мед прилетел.
-Как чистый спирт?! – Ступа заморгал воловьими глазами.– Не может быть…
-А вы, гражданин, почему в общественном месте спиртные напитки распиваете? – в свою очередь спросил конопатый полицейский, кивнув на банку пива в руке Вити. – Документы есть?
-Справка об освобождении, паспорт еще не получил, у участкового отмечаюсь.
-Понятно, следуйте за нами.
-С этим что делать? – испуганно спросила охранница.
– А если, в самом деле, ковидный? – прищурился на Федю "чемодан".– Сдохнет еще, не расхлебаешься. Ну, его к черту, сами с ним разбирайтесь.
-Ага, а мне оно надо?
-Нам тем более.
Менты пошагали к проспекту. Рядом семенила, размахивающая мобильником охранница. За ними уныло тащился, вмиг потухший, осунувшийся Ступа. Непонятно, что больше его расстроило – поход в участок или, что так "лоханулся" с антисептиком. Ведь он просто решил взбодрить неопохмеленный народ тем, о чем сам тайно мечтал. А оказалось…
– Чего замерли?– весело зыркнул на "синяков" Лобзиков.– Слышали, что тетка сказала? Бегите к метро, пока бесплатно наливают.
Пятачок
Из дневника порядочного человека Василия Трубкина
Дима Пятаков был редкостным идиотом. Не раз за его художества ему собирались начистить пятак. Но каждый раз руки у разгневанных граждан опускались. При всей своей паскудности, он имел лик святого праведника из Оптиной пустыни. В глазах его было столько печали и смирения, будто он ежесекундно страдал за грехи всего мира. Но, как говорится, суди по делам их. Тихий и неприметный Дима иногда выкидывал такие фортели, что у людей волосы вставали дыбом. То вызовет санинспекцию в фирму для выведения якобы расплодившихся тараканов, то угостит сотрудников тортиком с лошадиной дозой слабительного. Или, например, позвонит жене коллеги и скажет, что её благоверной загулял с блондинкой из соседнего отдела. При этом он всегда потом сознавался, что это его рук дело. Объяснял же свои поступки искренним беспокойством за экологическую обстановку, здоровье коллег и желанием сохранить их семьи.
Но вот однажды он превзошел самого себя и отчебучил такое, что до сих пор его никто не может забыть. В том числе и я.
В конце осени Пятаков взял больничный и разослал через Интернет своим знакомым и коллегам, в том числе начальнику Петру Захаровичу Редькину, приглашение на банкет по случаю своего юбилея. Да не где-нибудь, а в шикарном, новомодном ресторане на Патриарших. "Приходите с родственниками и друзьями, детьми и супругами, и обязательно в хорошем настроении…Фейерверк будет грандиозным!"
Знакомые, коллеги и начальник, конечно, удивились-откуда у Пятачка деньги, чтобы шиковать в подобных заведениях? Но поразмыслив, решили- кто этого чудака знает, может, у него богатая тетка в Америке померла. К тому же тяга к халяве, господа, в нашем народе неистребима. А потому ничего не стали у него переспрашивать и в назначенный час прибыли к ресторану со своими детьми, женами и любовницами.
Их встретил высокомерный, но упредительный швейцар в синем пальто с золотыми пуговицами и высокой английской шляпе. Профессиональным движением отворил дверь, с полупоклоном пропустил гостей внутрь. Там, среди хрустальных люстр, орехового интерьера, копий выдающихся маринистов с экспрессионистами, их приветствовал учтивый метрдотель. Он был похож на Луи де Фюнеса- такой же лысый, не смотрел в глаза и постоянно что-то бормотал себе под нос.
-К господину Пятакову?-спросил он
-К нему, к нему, проказнику,-ответил Петр Захарович, удивляясь и Пятакову и тому что видел вокруг. Во многих местах побывал, но такого блеска еще не приходилось.
Театрально взмахнув руками, метр пригласил в Синий, рыбный зал заведения.
Начальник Редькин важно кивнул, неспешно, как и положено руководителю, выпятив вперед живот, последовал за ресторатором. За ним, дико озираясь по сторонам, с открытыми ртами, поспешили остальные.
Под хрустальными струями фонтана, увитого диким виноградом, рядом с апельсиновыми деревьями в кадках, их ждал шикарно накрытый стол. И чего, господа, на нём только не было! Осетрина горячего копчения, по сравнению с теми морскими и речными деликатесами, которые там находились- просто килька в томате. Нет, то были японская Фугу в грибной заливке, филе серебристой трески в соусе Ша Ча, вырезка дикого сибаса "алла романа", трюфелем и соусом из Просекко и многое еще чего. Посреди стола- две кастрюльки с супами из крабов и прочих морских гадов. Все эти названия, господа, я конечно до того ни разу и не слышал.
У начальника Редькина так выкатились от восхищения глаза, что они чуть не выпали на блюдо с Королевскими креветками по-каталонски. Но он быстро взял себя в руки, сел во главе стола. Дозволил официанту налить себе на пробу белого вина. Глотнув, благосклонно кивнул. Только после этого остальные гости с шумом начали занимать места, накладывать в тарелки всё, что попадалось под руки. Им помогали несколько официантов. Затем они почетным караулом застыли рядом, готовые в любую секунду услужить дорогим клиентам.
Осушив не торопясь, с чувством, бокал калифорнийского Inglenook Cabernet Sauvignon Napa Valley 1968-го года и отправив в рот ложечку желтой икры белуги-альбиноса "Алмас", начальник откинулся на спинку кресла, бросил на стол большую, как полотенце, салфетку.
-Позвольте, а где же наш юбиляр?
Все заморгали-кажется, только теперь вспомнили ради чего и кого здесь собрались.
К Петру Захаровичу подскочил лысый метрдотель:
-Звонили. Просили передать, что задерживаются по срочному делу.
-Какое может быть срочное дело?– изумился начальник Редькин.-Вот еще новости. Впрочем, нам больше достанется, ха-ха. Налегайте, друзья, не стесняйтесь.
Ели много, пили еще больше. Блюда менялись так часто, что "друзья" не успевали как следует распробовать их вкус. А когда наступило пресыщение, то в этом уже и вовсе отпала необходимость.
Время шло, а Дима так и не появлялся.
– Ну и куда провалился этот Пятак?– начал что-то предчувствовать начальник. Но появившиеся цыгане с бубнами и скрипками так начали зажигать, что Редькин обо всём забыл. Он вместе с перемазанными заморской икрой коллегами и их родственниками стал отбивать чечетку под венгерский танец и даже исполнил цыганочку с выходом.
В глубоких сумерках его тронул за плече метрдотель:
-Звонили. Просили передать, что заболели.
-Что?– выкатил красные глаза Петр Захарович, продолжая плясать.
-Юбиляр слег.
-Не понял.
-Что же тут непонятного? Еще вина нести или сразу счёт?
Наконец до начальника дошло. Он хлопнул в ладоши, музыка стихла.
-Пятакова не будет?
-Сказали, что не могут.
-А деньги? Он предоплату вносил?
-Нет, только стол и ассортимент через Интернет заказал, на 30 человек.
-Как же вы так опрометчиво…-выдавил из себя Редькин, ощущая во рту каракумскую сушь. – Черт бы побрал этого Диму.
-Может, он в аварию на машине попал?– предположил кто-то.
-На какой машине? У него и велосипеда-то трехколесного никогда не было,– сказал один из коллег Димы.
Все начали набирать Пятакова, но номер не отвечал. Когда принесли счет, Редькин рухнул на стул, вытер лоб полотенцем. Еле наскребли всем миром нужную сумму, оставшись почти без копейки.
-Ну, Пятачок, я из тебя рагу с перцем чили сделаю!– сжал кулаки начальник.– А для начала просто морду набью.
Резко обнищавший народ горячо поддержал руководителя и дружно направился на Семёновскую, где жил Пятаков.
Звонили, стучали целый час. Бестолку. Хоть и злы были на Диму, но заволновались. Мало ли что? Может, сердечный приступ. Жил он бобылем, ни родственников, ни собаки. Вызвали МЧС, взломали дверь.
По всей квартире были разбросаны пустые бутылки из-под портвейна. Но хозяина нигде не было. Пришлось звать полицию. Стражи порядка обнаружили Диму на балконе. Он был в одних трусах и, закрыв от страха лицо руками, трясся среди банок с маринованными огурцами.
-Я вам праздник устроил,-пролепетал он. – Когда бы вы сами собрались? Скучно ведь. Пронесется жизнь и вспомнить будет нечего.
Редькин на него, было, замахнулся, но взглянув в печальные глаза, только неприлично выругался и пошел вон из квартиры.
-Скотина!– бросил он напоследок.-Идиот! Чтобы духу твоего в фирме больше не было.
А утром всем коллегам и знакомым на почту, с неизвестного адреса, пришло сообщение: "Дмитрий Пятаков скоропостижно скончался. Похороны в среду. Сбор в 10.00 у морга энской больницы".
-Тьфу!– сплюнул начальник Редькин.-Одни проблемы с этим Пятаком. Надеюсь, последние.
Но делать нечего, нельзя же не исполнить последний гражданский долг даже по отношению к чудаку.
В среду весь коллектив фирмы с венками и цветами собрался возле морга. Но в указанное время никакого движения там не наблюдалось. Стали звонить в дверь. Из неё появилось непонятного пола существо в грязной беретке и мятом халате.
-Вам чего, граждане?
-Не чего, а кого. Мы за телом Дмитрия Пятакова. Есть такой?
-Здесь всяких полно. Мрут как мухи. Кризис. Колбаски ливерной купить теперь невозможно, одной капустой закусывать приходится.
-Не обидем,– выступил вперед начальник Редькин.– Где труп?
-Гроб с собой принесли или здесь приобретать станете?– в свою очередь поинтересовался работник морга.
Петр Захарович отсчитал требуемую сумму на приличный гроб. Нельзя же дешевым позориться, все же солидная контора.
Деньги исчезли в кармане халата, после чего существо пошло за амбарной книгой, долго водило пальцем по желтым страницам.
-Нету. Наверное, Колька сменщик не записал. Он как с утра глаза зальет, совсем невменяемый. Покойника должно быть уже на кладбище свезли.
-Как же так? Пятаков только в понедельник умер.
-Правильно, а сегодня что?
-Среда.
-Ну. Говорю же, мрут как мухи, девать некуда. Идите на погост, граждане, там и найдете свой труп. Да домовину вашу не забудьте, мне она без надобности раз уплачено.
Так с гробом и потащились на указанный погост, благо находился он недалеко, за два квартала от больницы.
Собирались обратиться в кладбищенскую контору, но у ворот увидели большой плакат, на котором было написано: "Дмитрий Пятаков, 15 участок, могила ? 17".
Пошли туда, увидели свежий холмик с табличкой "Горохова В.К."
-Здесь тётка какая-то,– сказал знакомый Димы.
-Видно, братская могила,-догадался другой.-Кто ему табличку-то ставить будет? Один-одинешенек.
-Да-а,– тяжело и скорбно вздохнул Редькин.-Вот же жизнь наша. Был человек и нету. Одна глиняная горка. Куда же гроб-то теперь девать?
-Отнесем в контору, пригодится,– сострил кто-то.
На эту шутку никто не рассмеялся.
И тут, господа, что-то внутри меня щелкнуло. Я сначала и не понял что. А потом вдруг вспомнил- почерк-то на табличке, что стояла у кладбищенской конторы, Димкин. Ну точно, видел однажды, как он писал заявление на материальную помощь. Конечно, я никому ничего не сказал.
Петр Захарович произнес над могилой проникновенную речь, от которой сам немного прослезился. А потом пили в каком-то кабаке до черного дыма. Все вспоминали Диму самыми добрыми словами, говорили каким отзывчивым, умным, но неординарным он был. Да, неординарным, но все гении такие, этим они и отличаются от серой, безликой массы. И как пуста теперь без него земля.
Утром меня вызвал Редькин. Мы обсуждали с ним текущие дела, когда в широкое окно кто-то постучал. Кабинет начальника находился на первом этаже, хотя многие руководители всегда стремятся забраться повыше. Но Петр Захарович страдал акрофобией- боязнью высоты.
Да, господа, в окне улыбалась физиономия Димы Пятакова. Он показал язык, состроил руками рожки и исчез. Ну я, понятно, не очень удивился. А вот Редькин схватился за сердце и от ужаса закричал на всю контору. Я тут же достал из шкафчика бутылку коньяка, влил в начальника полстакана. Он хрипел и булькал:
-Что, что это было?
-Где?– сделал я удивленный вид.
-В окне.
-Птица, наверное.
-Пти-ица,– выдавил из себя Редькин.– А мне показалось, что…Пятаков.
-Водку вчера в кабаке несвежую подавали, мне сразу не понравилась.
-Во-одку,– эхом повторил начальник и самостоятельно уже опрокинул целый стакан.
Я вышел из кабинета и из соседнего окна выглянул на улицу. На углу стоял Дима и махал мне рукой. А через мгновение пропал. Навсегда. Больше я его никогда не видел и не слышал. Возможно, развлекает народ уже в другом месте. А что, понять его можно. Вся наша жизнь- это борьба со скукой и каждый это делает по-своему.
Третий глаз
Дворник Пустоблюдов сладко храпел на столе возле блюда с куриными объедками и сахарницы с окурками. Феликс напивался вусмерть редко, как он считал, только по выходным. Они начинались у него вечером в четверг и заканчивались вечером же в понедельник. Иногда, отдых случался и средь рабочих будней, когда начальник ТСЖ Себастьян Веточкин, вынырнув из бесконечных церковных праздников, выдавал зарплату. "Ты кто такой? – каждый раз изумлялся Веточкин, видя перед собой круглую как бильярдный шар, лоснящуюся физиономию Пустоблюдова. – Топай в свой барак, тут милостыню не подают". А потом, протерев глаза, всё же кивал сокрушенно головой и отрывал от сердца замусоленные купюры.
Вообще-то, причина сразу не узнавать Пустоблюдова у Веточкина была. Феликс давно не обихаживал вверенный ему по срочному договору участок жилтоварищества "Шоколад". За него вкалывали окрестные дворники – восточные гастарбайтеры. Они никогда в жизни не встречали дворника-славянина, а потому считали Феликса сотрудником ФСБ, поставленным "на район", чтобы следить за ними. Предположения иностранных метломётов укрепились после того, как Пустоблюдов поймал одного из них в своем дворе на краже детской коляски и здорово отдубасил. Коляска была так себе, без одного колеса, но Феликс держал в ней пустые бутылки, которые умудрялся где-то сдавать.
Он бил "моджахеда" по голове стоптанным ботинком и приговаривал: "Будешь, террорист, знать, как воровать у железного Феликса"…
Когда гастер рассказал о "страшных побоях" своим соплеменникам, самый умный из них вдруг вспомнил, что давным-давно у русских был баши, который всем подряд отрубал головы острым мечом. Звали его Железным Феликсом и сидел он в КГБ на Лубянке. О КГБ знали и слышали все гастарбайтеры, а потому сомнения в принадлежности Пустоблюдова к спецслужбам у них отпали навсегда.
Узнав об этом, Феликс не стал облагать иностранцев поборами, как это сделал бы на его месте любой умный человек, а просто велел им ежедневно, по очереди, утром, днем и вечером, мести его двор.
Иногда, протерев похмельные глаза, гастеров наблюдал и Веточкин. Сначала он вопил какому-нибудь худосочному, как метла киргизу: "Кто такой! Топай в свой барак, здесь милостыню не подают!" Но со временем успокоился, махнул рукой: "Все вы, черти, на одно рыло". К тому же двор всегда был выметен и вычищен, как к Пасхе, чему жильцы были очень довольны, а потому, гонять "чертей" в минуты просветления сознания, не было необходимости. И свои черти управдому покоя не давали. Себастьяна несколько раз увозили на скорой в соседнюю дурку, но он быстро возвращался. Его просто оттуда выгоняли, потому что Веточкин спаивал персонал.
Сегодня, в среду, у Феликса был серьезный повод устроить себе полет в нирвану. Утром он провел в своем подвале экстренное совещание с восточными нукерами.
Приняв за шкафом полстакана настойки на коре дуба собственного производства, занюхав рукавом, он вышел к собравшейся дворницкой публике. Гастеры курили гашиш, и дышать было совершенно нечем. Чихала даже крыса Манька, посаженная кем-то еще до Пустоблюдова, в беличье колесо.
-Ша, моджахеды, выключай трубы…– сказал Феликс и тоже зачихал. Вернулся за шкаф, принял еще полстакана настойки. Полегчало.
-Гаси трубы, – повторил он,– а то налогом за нарушение экологии обложу.
Это сразу подействовало.
Когда-то Феликс работал Росгидромете. Брал в лаборатории на ВДНХ пробы воздуха, измерял температуру, давление. Но однажды начальство вдруг заметило, что спиртовые градусники бьются и пропадают с неимоверной частотой. И однажды Пустоблюдова застукали за преступлением. Он выливал из очередного градусника красную спиртовую жидкость прямо в рот. На этом его карьера в Росгидромете закончилась. Устроился помощником машиниста электрички Москва – Савелово. Не потому что с детства мечтал о "паровозиках", а потому что ему нравилось глядеть, как бегут к электричке опаздывающие пассажиры. Умора, когда перед их носами закрываются двери. Он хохотал почти до конечной станции, чем приводил в изумление старшего машиниста. Но однажды и это веселье закончилось. Двери состава, которые он закрывал на станциях, защемили тещу какого-то важного чиновника. Да так, что её протащило по персону несколько десятков метров. На вопрос следователя линейного ОВД – на кой черт он закрыл двери поезда, когда в него влезала старуха, Пустоблюдов ответил: "А чего она на электричках ездит, когда ей положено с таким зятем на Мерседесе рассекать! А раз не ездит, значит, он её не ценит, тогда и черт с ней". Эти слова, видимо, возымели действие на следователя. И Феликсу удалось избежать ответственности. К тому, как выяснилось, у старшего машиниста, принимавшего накануне корвалол, в крови нашли следы фенобарбитала, приравненного медициной к наркотикам, и всё свалили а него – мол, не уследил за неопытным помощником. Тем не менее, беседа со следователем не прошла бесследно для Пустоблюдова. Он вдруг понял, что наблюдать смешное отчаяние человека можно не только из окон электропоезда и устроился охранником в следственный изолятор. Его и в молодости, манила тюремная сфера. Феликс любил прохаживаться вдоль высокого забора Лефортовского "казенного дома" и представлять, как за колючкой изнывают в тесных, сырых клетках узники. От этого его, в общем-то, пустая жизнь казалось более яркой, насыщенной и интересной. В изоляторе его душа расцвела. Чужое горе было рядом, кроме того, он получил возможность дозировать его. За деньги передавал зэкам водку, сотовый телефон позвонить на волю или посмотреть порнуху. На всё у него был свой тариф. На этом, собственно, и погорел. Он так опустил цены – считал, лучше меньше, да больше, что другие охранники настучали на него за демпинг "хозяину". Тот долго разбираться не стал, сказал, что в "чужую тюрьму со своим уставом не ходят" и уволил Пустоблюдова с волчьим билетом. Тогда Феликс понял, что в этом мире можно полагаться только на себя и устроился дворником в ТСЖ "Шоколад". После очередного скандала, его выгнала из дома жена, отсудив однокомнатную квартиру, и он поселился в дворницкой.