Крокодил или война между добром и злом, случившаяся в царствование Людовика XV

Пристально следя за развитием революционных событий, он ценил возможность принимать в них «не кровавое» участие:

«Поддерживало мои силы убеждение, что раз наша революция имеет великую цель и движима великой силой, то должно почитать себя счастливцем всякий раз, когда ясно видишь, что в силу того или иного обстоятельства ты – часть этого грандиозного движения. Особенно, когда участие ты в деле принимаешь так, что людей не судишь и не убиваешь» [MP. № 462].

Впрочем, преувеличивать степень прямого участия его в революционных событиях не стоит. Обретшая популярность благодаря «Истории французской революции» Луи Блана (1811–1882) красивая легенда, гласящая, что Сен-Мартен был автором революционного лозунга: «Свобода, равенство, братство» [Blanc 1848: 103], который якобы восходит к его «всеобщему треугольнику» [Saint-Martin 1775: 134–137][19], едва ли должна снова и снова некритически воспроизводиться. Робер Амаду в специальном исследовании на этот счёт не нашёл никаких её подтверждений [Amadou 1974], хотя сам лозунг и может быть связан с апокалиптическими, «милленаристскими» ожиданиями предреволюционного времени [Rihouët-Coroze 1979: 59].

Сен-Мартен до конца жизни сохранил это трепетное отношение к Французской революции и отсутствие ностальгического пиетета к «старому порядку». Правда, 29 июля 1797 г., будучи приглашённым на празднество в честь турецкого посла, устроенное на Елисейских полях, сравнивая вычурные и дорогие платья жён представителей новой власти со скромными нарядами более зрелых дам «старого порядка», предпочтение он отдавал вторым и не удержался от меланхолических замечаний:

«Я почувствовал, что республиканцы, а тем более, такие "свежеиспечённые", как мы, могли бы и ограничиться добродетелями военными и внушающими страх, а вот соваться в устроение празднеств, душой которых должна быть изысканность, стиль и цивилизованность, им не стоило. Они в этих вещах ничего не смыслят. Так что праздник совсем не удался, мне показалось, что он был подобен какому-то невразумительному сборищу (cohue insignifiante)»» [MP. № 794].

Впрочем, надо иметь в виду, что утром того дня, продлив свой паспорт, Сен-Мартен стал свидетелем казни четырёх убийц на Гревской площади [MP. № 793], что едва ли могло его настроить на благодушный лад. К материальным лишениям, порождённым революцией, Сен-Мартен относился с иронией. Рассказывая о своей слабости к сладкому и нужде в свечах, чтобы читать и писать, но не портить глаза, он заметит, вероятно, осенью 1794 г.:

«Революция сделала так, что нету у нас ни сахара, ни освещения хоть какого-то. Пора уж по опыту уразуметь – на свете этом царствует не наша воля» [MP. № 506].

«Угасание революции» после Термидора [Фридлянд, Слуцкий 1931: 124] не могло вызвать у Сен-Мартена отторжения, потому что не «стихия» разрушения прошлого и даже не политические завоевания, а формирование единой гражданской нации было для него самым ценным итогом этих событий. Сен-Мартен застал не только власть Директории, но и восхождение Наполеона, о котором был очень высокого мнения. В битве при Маренго (14 июня 1800 г.) «дивный Бонапарт так приумножил свою славу и славу всей Европы, что я его рассматриваю в качестве временного орудия Провидения для нашей нации. Это событие меня всё больше и больше укрепляет в тех мыслях касательно нашей революции, которые я опубликовал шесть лет тому назад» [MP. № 1000]. Через полгода происходит неудачное покушение на Наполеона (24 декабря 1800 г.), на улице Сен-Никэз взрывается «адский механизм» (machine infernale) – бочка, наполненная порохом, другими горючими веществами и гвоздями. По словам Сен-Мартена, карета Наполеона промчалась по улице на несколько секунд раньше времени, на которое рассчитывали заговорщики, так как кучер был нетрезв и вёл её быстрее, чем обычно, что спасло будущему императору жизнь.

«Не могу перед Бонапартом не благоговеть, как в силу выказанных им талантов, так и благодаря тому, что его явно оберегает Провидение. Нельзя отрицать, что великие судьбоносные события связаны с этим примечательным человеком» [MP. № 1019].

Когда в 1801 г. вышла поэма Сен-Мартена «Амбуазское кладбище», он похлопотал о том, чтобы один экземпляр книги вручили от его имени лично Наполеону, но так и не узнал, была ли она адресатом прочитана [MP. № 1030]. Вероятно, доживи Сен-Мартен до коронации Наполеона (2 декабря 1804 г.), она вызвала бы его восхищение. Гадать о том, что бы он сказал о последующей кровопролитной общеевропейской войне, «усмирительном» походе в Россию, поражении Франции и реставрации Бурбонов, занятие неблагодарное.

В последние пятнадцать лет жизни Сен-Мартен создаёт хронику своей души и бесценный памятник времени – «Мой портрет». Этот дневник, состоящий из 1137 кратких пронумерованных, а иногда и озаглавленных заметок[20], частично был издан в 1807 г., а в 1961 г. – полностью. Существовал и другой, более ранний дневник Сен-Мартена конца 1760-начала 1770-хх гг., известный под названием «Красная книга», полностью изданный в 1984 г. Амаду с подзаголовком «Записная книжка одного юного коэна» [Saint-Martin 1984]. «Красная книга», включавшая 800 пронумерованных кратких афоризмов, больше, чем «Мой портрет» уделявшая внимание собственно нумерологии и подчас заключающая наставления автора самому себя – ранняя, но цельная и самостоятельная работа, которая, по выражению Сен-Мартена, «рассеяна по всем моим позднейшим трудам» [MP. № 139]. Читая на склоне лет «Красную книгу», её автор находит подтверждение сказанному там [MP. № 139, 159]. Ряд афоризмов из «Красной книги» мог бы занять почётное место в «Портрете»: «Разум – это очки души» (№ 49), «Это для людей немалое счастье, что Бог не смог сотворить мир вечным, как он сам» (№ 56), «Человек – это билет, которым Бог играет в лотерею»[21] (№ 81), «Не знаю ничего прекраснее природы – за исключением того, кто её сотворил» (№ 427) [Saint-Martin 1984: 141–142, 156] etc. Несколько афоризмов из «Красной книги» повторяются в «Моём портрете», к примеру, № 85 в [MP. № 137], приведённом ниже (см.: прим. 29). Кроме «Красной книги» существует и так называемая «Моя зелёная книга», дневник Сен-Мартена из 1000 заметок, завершённый в Лондоне на исходе зимы в 1787 г. и полностью опубликованный Амаду на 200 лет позднее [Saint-Martin 1987]. Под названием «Мысли, извлечённые из одной рукописи Сен-Мартена» 208 афоризмов из «Зелёной книги» были опубликованы в первом томе его «Посмертно вышедших трудов» [Saint-Martin 1807 I: 219–328]. «Зелёная книга», написанная позже «Красной», выделяется своей «проповеднической» интонацией. «Мой портрет» несравненно более исповедален.

В последний год жизни Сен-Мартен всё меньше выходит из дома. Он печален, но его печаль «светла»: «она придаёт мне и внешне и внутренне только цвет розы, [цвет самой жизни]»[22](me rend intérieurement et extérieurement tout couleur de rose) [MP. № 1105]. Этот год щедр на новых знакомых, среди которых был Жан-Батист Жанс (1755–1840) [MP. № 1136], архивист и биограф, автор «Биографической заметки» о нём [Gence 1824]. 27 января 1803 г. Сен-Мартен обедает с известным писателем Рене де Шатобрианом (1768–1848), который на него производит очень приятное впечатление:

«Я бы немало приобрёл, с ним познакомившись раньше. Единственный литератор и одновременно порядочный человек, с кем нахожусь в одном обществе с тех пор, как родился» [MP № 1095].

Большим горем для Сен-Мартена стал уход из жизни в феврале 1803 г. известного критика и журналиста Жан-Франсуа де Лагарпа (1739–1803), республиканца до Революции, во время её обратившегося в христианство:

«Кончина этого знаменитого человека – потеря и для религии, ведь он – пугало для тех, кто её недооценивает. Думаю, что мы бы с ним, в конце концов, поняли друг друга, если бы увиделись» [MP. № 1098].

Свой шестидесятый, последний день рождения, Сен-Мартен встречает радостно:

«Он открыл мне новый мир. Духовные надежды мои день от дня только крепнут. Слава Богу, я стремительно движусь к великим наслаждениям, мне сулённым уже давно. Они должны увенчать те радости, с которыми на этом свете неотступно было связано моё бытие» [MP № 1092].

Летом 1803 г. он последний раз посещает родной Амбуаз и Орлеан. Во время поездки он чувствует, что умрёт от той же болезни, что и отец:

«Но я об этом не печалюсь и не жалуюсь. Жизнь моя, и плотская и духовная, была слишком опекаема Провидением, чтобы испытывал я нему к нему что-либо, кроме благодарности. Я прошу Провидение только о том, чтобы помогло оно мне быть к смерти готовым» [MP № 1132].

По рассказу Жанса, за день до смерти Сен-Мартен, желавший побеседовать «с глубоким знатоком математики для обсуждения науки о числах, скрытый смысл которых его непрестанно занимал» [Gence 1824: 15], обсудил этот вопрос, через посредство Жанса, с астрономом и путешественником, контр-адмиралом Полем-Эдуардом де Росселем (1765–1829), автором ряда трудов по навигации. Закончив беседу, он сказал:

«Чувствую, что ухожу. Провидение меня призывает – я готов. Семена, которые я постарался посеять, дадут плоды. Завтра я еду в сельскую местность, во владения одного своего друга. Благодарю небеса, что они не отказали мне в последней услуге, о которой я просил» [Gence 1824: 15].

Смерти Сен-Мартен не боялся, так как рассматривал её в качестве освобождения от уз «астрального мира», ставших «тюрьмой» человека после грехопадения:

«Надежда на смерть – это утешение моей жизни, потому я хотел бы, чтобы никогда не говорили люди: “иная жизнь”. Ведь жизнь есть только одна (то есть та единственная настоящая, которая и начинается с физической смертью – М. Ф.)» [MP № 109].

Похоже, он верил в подобие реинкарнации для душ, привязавшихся к земной жизни (безмерное туловище Крокодила в его поэме станет местом их посмертного воплощения):

«Так печально бы было это для человека – пройти через все жизненные невзгоды, и вновь быть обречённым начинать всё сначала. Вот участь тех, кто думает, что они на Земле на своём месте. Ведь кто силён духом настолько, чтобы этой грязи коснуться и не замараться? Вот вся суть моего учения» [MP № 160].

Он даже шутил, что не верит в духов, возвращающихся в земной мир (фр. revenans, то есть призраков), ибо для него не существует даже уходящих (s’en allans). Ведь «вопреки нашей земной смерти, души[23] наши в действительности никуда и не уходят – то, к чему они страстно привязаны (leur affection) полностью определяет их местоположение» [MP. № 553]. Признание Сен-Мартена в том, что он смерть «боготворит» (j’adore la mort) [MP. № 952] показательно:

«Главное желание, которое у меня было в земной обители – это больше на ней не находиться, столь ясно я чувствовал, сколь же чуждым был человек в этом презренном (bas) мире, сколь он здесь не на своём месте» [MP. № 990].

Смерть для Сен-Мартена – это не антоним, а синоним бессмертия, освобождения от власти времени. Образ вечности его преследовал неотступно как тень:

«Стремительней, чем когда-либо, настигает меня теперь моя вечность (Mon éternité me talonne aujourd'hui plus que jamais)»[24] [MP. № 741].

В последние годы жизни он повторял своё четверостишие:

«Ну, что душа моя, ты знаешь, почему устала?Всё потому, что сил моих лишь только – мало.Но если утолю я жажду в океане вечном,Без устали трудясь, всегда буду беспечным» [MP № 1056].

Впрочем, он никогда не относился сочувственно к самоубийству, проводя различие между умением себя убить (sçavoir se faire tuer) и умереть (sçavoir mourir). Если в первом помощник – эмоции и чувства, то во втором – мудрость и истина. Если первому людей наущает смещение с верной позиции (transposition) их душевных способностей, то второму – «естественный порядок» этих внутренних свойств [MP. № 253]. Столь же чужд был Сен-Мартен и эстетизации смерти, вспоминая о том, кто «безумно ли или умудрённо» желал смерти, но только при условии, что сам останется в живых: «Приятна сама смерть, а не то, как именно она приходит» (La mort est douce, mais non son mode) [MP. № 511].

Сен-Мартен был ценителем красот природы, но особенно любил деревеньку Ольнэ в пригороде Парижа Шатнэ-Малябри[25]. Её пейзаж «мне казался приятным настолько, насколько в моём нынешнем положении таковыми могут казаться вещи на этом свете» [MP № 1106]. В последний день своей жизни Сен-Мартен гостил в Ольнэ в загородном доме друга – масона «исправленного шотландского обряда», адвоката и журналиста, мэра Гренобля, позднее получившего графский титул, члена наполеоновского «охранительного сената» в 1799–1814 гг., Жана-Жака Ленуа-Ляроша (1749–1825). В доме его Сен-Мартен и умер скоропостижно вечером того же дня. Он был уже при смерти, когда Ленуа-Лярош вечером зашёл в спальню проверить, что с гостем всё в порядке:

«Бедный Сен-Мартен! Приехал проведать нас в Ольнэ. Прибыл в три часа [дня]. Пошёл спать в десять, чувствуя себя вполне неплохо. А в одиннадцать его уже не было в живых» [Amadou 1960: 304].

Спешно вызванный врач, записавший обстоятельства кончины Сен-Мартена со слов Ленуа-Ляроша, в свидетельстве о смерти в качестве непосредственной её причины указал тромбоэмболию лёгочной артерии (épanchement dans la poitrine). Амаду на основе анализа свидетельства говорит об апоплексическом ударе, ишемическом инсульте (ictus), то есть разрыве сосуда не в лёгких, а в мозгу [Amadou 1960: 292–293]. Хотя Жанс и указывает, что Сен-Мартен умер 13 октября [Gence 1824: 15] (эта дата стала с тех пор общепринятой), видимо, всё произошло вечером 14 октября 1803 г. [Amadou 1960: 290, 302–303].

Можно сказать, что Сен-Мартена был верен себе и после кончины – смерть его прошла для большинства современников не более приметно, чем жизнь. В воскресном номере консервативного «Журналь де Деба» за 6 ноября 1803 г. можно найти в разделе новостей небольшую заметку [Journal de Débats 1803: 3], сообщающую:

«Господин Сен-Мартен, основавший в немецкой земле одно религиозное движение, известное, известную под названием "Мартинисты”, недавно скончался в Ольнэ, вблизи Парижа, в доме сенатора Ленуа-Ляроша. Определённую известность он приобрёл своими странными взглядами, привязанностью к мечтаниям иллюминатов и не поддающейся пониманию книгой ”О заблуждениях и истине”».

Читатель на основании изложенного сможет сам судить, что из этого «некролога» и насколько является правдой.

Слава никогда не была целью его:

«Я захотел делать добро, но не делать шума, потому что почуял: шум добра не делает, а добро – шума» [MP. № 740].

Это было связано не со «скромностью», а с презрением к миру:

«Хочешь продвинуться немного по пути премудрости и истины, человече? Тогда на эту стезю вступай, только весь мир в каком-то роде раздавив ногтем как клопа» [MP № 651].

То, что был на свете много лишён, его не беспокоило:

«Всю жизнь судьба только и делала, что скоблила меня как репку, опасаясь, как бы не обрёл я в предметах мира сего опору – они на самом деле не более, чем шелуха» [MP № 143].

Это очищение для него было плодом действия божественного Провидения:

«В божьих руках я был как дичь перед лицом охотника. То он заставлял меня кидаться в одну сторону, то в другую. По бокам от пути моего он ставил или препятствия, дабы не дать мне свалиться, или же ямы, чтобы не дать мне свернуть с прямого пути, по которому желал он, чтобы я шёл, и в конце которого хотел меня поймать» [MP № 68].

Во время путешествия в Англию в 1787 г. Сен-Мартен увидел старого прорицателя по имени Бест, читавшего незнакомым людям строчки из Библии. Увидев Сен-Мартена, он сказал: «He threw the world behind him», а затем процитировал по-латыни: «воззови ко Мне – и Я отвечу тебе, покажу тебе великое и недоступное, чего ты не знаешь» (Иер. 33:3). Людей Сен-Мартен вообще не жаловал, сравнивая их с балованными детьми [MP. № 719], которые всё время возятся со своими куклами, имея в виду их заботы о «бренном» теле [MP. № 317]:

«Что вижу я каждый день на этом свете? Людей, которые хотят, чтобы с ними обращались как со взрослыми и кого нужно вести за ручку как детей? [MP № 841].

Они вызывали у него подчас физическое отвращение:

«Немного приблизившись к людям, вы вскоре заметите, что почти все они – просто соответствующее количество кусков сала, говорящих, передвигающихся, ходячих и т. д.» [MP. № 686]26.

Времяпрепровождение большинства окружающих он сравнивал со смертью, даже горько шутя, что они заняты тем, что зарабатывают себе не на жизнь, а на смерть [MP. № 335]. Печалиться надо, по его словам, больше не о мёртвых, а о живых [MP № 826]. Яркость, сочность жизни, обилие впечатлений и удовольствий Сен-Мартен, в отличие от отца, не ценил:

«Несчастные люди! Все отдаются только художеству… И так во всех сферах» [MP. № 132].

Вспомнив, что на смертном одре известная актриса своего времени Адриенна Лекуврёр (1692–1730) сказала плачущим друзьям, что в свете оставляет только людей при смерти (elle ne laissait au monde que des mourans)[26][27], он замечает:

«Я бы мог на сей счёт сказать чуть больше, чем она. Все люди на Земле в продолжение жизни своей мне являют исключительно образ собственного погребения – как в сфере нравственной, так и по плоти. Тело их выходит из материнского лона только для того, чтобы каждый день двигаться по направлению к предназначенному им кладбищу» [MP № 696].

Чуждость большинству окружавших его людей иногда обретала в словах Сен-Мартена зловещие черты грядущей мести:

«В земном мире до сих пор я был подобен псу, угодившему на игру в кегли[28]. Но надеюсь я, что близится время, когда подобием игры в кегли, на месте которых будут эти псы, буду уже я. Вот тогда-то веселье псиное закончится, и одному Господу известно, как же славно я их посбиваю» [MP № 876].

В последние годы Сен-Мартен особенно полюбил театр [Gence 1824: 14], хотя, как и раньше, остро чувствовал фальшь в игре [MP. № 1011]. Любимыми видами его отдыха, кроме чтения (он высоко ценил Руссо [MP. № 516], а из художественных произведений Жанс отмечает его неравнодушие к Рабле [Gence 1824: 12]), были пешие прогулки, беседы о высоких материях с людьми, близкими по духу, а также музыка. Она была для Сен-Мартена совсем не досужим увлечением – рассуждения о сути музыкальных интервалов сразу же заняли важное место в его философии [Saint-Martin 1775: 507–517]. Несмотря на вышеприведённое признание в слабости пальцев для полноценной скрипичной игры, Сен-Мартен не расставался до конца жизни со скрипкой, которая была указана в посмертной описи вещей, проведённой по последнему адресу его проживания – улице Сен-Флорентин, дом 5 в Париже (дом сохранился до наших дней) [Amadou 1969: 176]. В письме от 19 августа 1795 г. Сен-Мартен, поздравляя барона Кирхбергера с тем, что рядом находится дочь, которая успокаивает его душу игрой на фортепиано, замечает:

«Если случит нам судьба когда-нибудь увидеться, я, быть может, осмелюсь даже ей предложить свой скрипичный аккомпанемент. В юности я со скрипкой всё-таки был связан, и хоть сейчас во мне осталось от прежних лет сноровки мало, иногда я ввязываюсь в это дело по случаю. А какой же случай меня бы воодушевил больше, чем возможность восстановить ваше доброе здравие?» [Saint-Martin 1862: 223].

Он не жалел, что не имел семьи, считая брак просто подтверждением, укоренением телесной, астральной привязанности к миру, которая и так реализовалась в рождении человека и коварно ждёт, чтобы тот её продлил:

«Никогда не жалел о том, что женился. Более того, иногда говорил себе, что я впереди тех, кто в браке состоял, потому что они только женаты, а я уже немного разведён – женат я был уже в силу того, что родился»[29] [MP № 915].

По словам Сен-Мартена, трое – «одна девушка, которую я называю своим ангелом», Дьявол и он сам – хотели, чтобы он женился, но было и четвёртое лицо, этого не желавшее – «благой Бог», который, «непрестанно руша планы людские», «пришёл на помощь моим слабостям, меня от меня же самого и предохранив» (en me preservant lui-même de moi) [MP. № 27]. Заметив позднее, что высшие силы «оберегали от брака» его, у кого «не было бы сил выдержать ни того, что в браке приносит удовольствие, ни того, что вызывает отвращение», Сен-Мартен ещё раз вспомнил о «той, что я зову своей Любовью». Эта «добродетельная и умная персона», несмотря ни на что, очень хотела супружества, желая таким путём добиться «семейной независимости». Однако в силу красноречивого молчания Сен-Мартена «кажется, всё осталось как и раньше» [MP. № 807].

При этом нельзя назвать Сен-Мартена противником брака – семейный союз он оценивал очень высоко, подходя к нему с «консервативных» христианских позиций:

«Нет, и не вздыхайте о том, что, как говаривают люди, нерасторжимы брачные узы. Плачьте о том, что вы-то [смысла и цены] этих [слов] не понимаете. <…> Мужчина – ум и дух жены, а жена – душа мужа. Всё становится единым целым в общем главе (Боге – М. Ф.). Там соединяется жена с чистым духом, а муж находит чистую душу. Вот настоящий брак. <.> Блаженство брака [заключается] в том, чтобы умела жена чувствовать первенство (prééminence) мужа, а муж бы обладал господствующей (dominante) силой (курсив Сен-Мартена – М. Ф.). Они станут парой в единой плоти. И то, что было сказано о низшем порядке [бытия] – грандиозное указание на то, что должно было это случиться и в порядке высшем. Это указание может помочь нам раскрыть глаза на изначальный образ нашего существования (notre maniere d'etre originelle)»» [Saint-Martin 1807: 210–212].

При анализе отношения Сен-Мартена к браку необходимо помнить не только о его отрицательном отношении к плотской, «страстной» любви, но и господствующем в то время взгляде на любовное влечение как не повод для брака (понятого как социальный договор, а не «союз двух сердец»), а скорее, как раз наоборот, помеху для него. Иначе сложно будет понять дико звучащий сейчас, но тогда вполне житейски верный афоризм: «Очень мудрым нужно быть, чтобы полюбить женщину, на которой женат. Очень безрассудным, чтобы жениться на той, которую любишь» [Saint-Martin 1807: 215].

Выросший в состоятельной семье и всю жизнь посещавший зажиточные дома своих покровителей, он мог обходиться и скромной пищей:

«Хотя и провёл я всю жизнь за богатыми столами, отменно обедаю один, ломтём хлеба с куском сыра» [MP. № 212].

Сен-Мартен даже приводит колоритный афоризм одного знакомого: «Все мы свою могилу вырываем зубами» [MP. № 1061], имея в виду, что неумеренное потребление пищи, к тому же вредной, для здоровья имеет тяжёлые последствия. Он был очень неравнодушен к молоку, которому придавал целительные свойства.

«Настоящим снадобьем телесным для меня было молоко, с его помощью я много раз в жизни излечивался от жара, тогда как прежде, чем понял я свою природу, без всякого толка дозволял себя пользовать врачам, меня совершенно не исцелявшим» [MP № 31].

С молоком связана трогательная история, приведённая в «Моём портрете», которую, по словам её главного героя, он никогда не забудет. Однажды, гостя в компании близких друзей в окрестностях Тура, Сен-Мартен совершил с ними приятную конную прогулку. Тогда юная мадемуазель де ля Мардель, ему симпатичная, предложила заехать на близлежащий крестьянский двор захватить молока.

«И хотя я молоко люблю страшно, я отказался его взять, соврал, сказал, что не люблю молока, ну совсем, потому как заметил, что у меня в кармане нет ни одного соля[30]. Я ведь думал, что платить полагается мне» [MP № 184].

Сен-Мартен, подводя итоги своей жизни, подчёркивает, что его миссия отлична от «священнической»:

«Задача моя на этом свете состояла в том, чтобы дух и ум человека привести путём естественным к вещам сверхъестественным, ему принадлежащим по праву, представление о которых он полностью утерял – в силу упадка ли своей природы (degradation) или из-за ложных поучений своих учителей. Задача эта новая, сопряжённая со множеством препятствий, и настолько медленная, что только после моей смерти она принесёт прекрасные плоды. Но она столь обширна и столь определённа, что я благодарю Провидение за то, что оно на меня её возложило. До сих пор я не знаю никого, кто бы её исполнял, ибо те, кто поучали и поучают, её осуществляя, требуют подчинения или же повествуют о чудесах[31]» [MP. № 1135].

Он полагал, отсылая к известным словам Иисуса (Ин 14:12), что смысл воплощения Христа в земном мире был в том, чтобы дать человеку продвинуться дальше по духовному пути, превзойдя в качестве ученика своего учителя, на что сам претендовал:

«Осмелюсь сказать, что в своей собственной области, то есть развитии способностей разума [людского], я пошёл дальше, чем Христос, потому как [в земной мир] Христос явился, скорее, чтобы спасти, чем чтобы наставить. Хотя и являлся он коренным источником всех знаний, которые можем мы принять и выразить, всё же в то время сам источник он не открыл, только позже[32]» (курсив наш – М. Ф.) [MP № 1123].