Полная версия
Крокодил или война между добром и злом, случившаяся в царствование Людовика XV
Луи-Клод де Сен-Мартен
Крокодил или война между добром и злом, случившаяся в царствование Людовика XV. Эпико-магическая поэма в 102-х песнях
Эпико-магическая поэма в 102 – х песнях
© ООО «Книгократия», 2019
© Матвей Фиалко, перевод, комментарии, вступительная статья, 2019
Жизнь и учение Луи-Клода де Сен-Мартена: путь к «Крокодилу»
Фиалко М. М
Помер – прей.
Unbekannt.
– Кто был сей?
– Му – зы – кант.
Марина Цветаева. Крысолов.1. Биография и личность Сен-Мартена
Луи Клод де Сен-Мартен родился 18 января 1743 г. в самом сердце Франции, древнем и живописном городе Амбуаз (здесь была написана «Джоконда» и похоронен её автор) на реке Луаре, в состоятельной дворянской семье адвоката Клода-Франсуа де Сен-Мартена (1717–1793) и Луизы Турнье (?-1746). Отец Сен-Мартена был мэром Амбуаза в 1754–1756 гг. и позднее, в 1769–1776 гг., благодаря покровительству герцога амбуазского Этьенна-Франсуа де Шуазёля (1719–1785), могущественного министра при дворе короля Людовика XV, вновь исполнял функции городского головы. Клод-Франсуа Сен-Мартен был внуком Жана де Сен-Мартена (1628-?), командира бригады королевской охраны (premier brigadier des Gardes du corps du Roi) [Girard 1976]. Традиции государственной службы в семье были сильны, и отец хотел, чтобы его младший сын Луи-Клод (старший брат Сен-Мартена скончался в восьмилетнем возрасте в 1750 г. [MP. № 454[1]], в том же году родился его сводный брат от второго брака отца с Марией-Анной Трезен) продолжил семейное дело. Этим надеждам, несмотря на все усилия отца, не суждено было сбыться:
«Я потомок в четвёртом поколении военного, служившего в гвардии, первого известного основателя рода. С рождения его отпрыска и вплоть и до меня мы были единственными сыновьями в семье. Вероятно, эти четыре поколения на мне закончатся» [MP. № 343].
Сен-Мартен никогда не был близок с отцом и почти ничего не говорит о своей матери, смерть которой прошла для сына почти незамеченной, что ему позднее ставили в упрёк друзья [MP. № 74]. Вторая жена отца, ставшая мачехой Сен-Мартена, удостаивается очень тёплых слов:
«Быть может, ей я обязан всем своим счастьем, она дала мне первые начатки того нежного, внимательного и богобоязненного воспитания, которое снискало мне любовь и Бога и людей» [MP № 111].
Более того, мачеха была Сен-Мартену ближе, чем его отец, в присутствии которого эти двое, наедине друг другу душевно открытые, чувствовали себя неуютно [MP. № 111]:
«Мысль моя, всегда вольная, когда мачеха была рядом, была бы таковой неизменно, если бы мы были с ней только вдвоём, но был и тот, от кого мы вынуждены были скрываться, так, будто бы сделали что-то нехорошее»[2].
В юношеском возрасте, во время учёбы в коллеже Понлёвуа, Сен-Мартен, рано обнаруживший любовь к чтению, знакомится с трудом протестантского теолога Жака Абади (1654–1727) «Искусство самопознания» (1692). Богословский труд Абади ставил целью найти первоначало людских грехов и несчастий, которым оказывается самолюбие (amour propre), искажение «законной» для человека любви к самому себе (amour de soi), должной управляться разумом:
«По природе мы любим сами себя: вот истина, данная в чувствах. Мы способны пользоваться разумом: вот истина фактическая» [Abadie 1710: 51].
Любовь к Богу для Абади оказывается не чужда любви человека к самому себе:
«Глубоко заблуждаются в отношении этого предмета те, кто полагают, что это оскорбление Бога – любить его каким-либо иным образом, кроме как ради его собственной любви, и что нет в сердце порыва неравнодушного к собственной выгоде, который бы не был преступен» [Abadie 1710: 62].
Любовь к самому себе, позднее ставшая извращённым самолюбием, то есть эгоистической любовью, лишённой идеи Бога, для Абади имеет божественную природу:
«Любовь, которую испытываем мы сами к себе <…> есть изначально склонность абсолютно божественная. Любим мы себя лишь потому, что возлюбил нас Бог» [Abadie 1710: 87].
Книгу Абади, доказывавшую, что Бог есть не застывший символ, «истукан», обязывающий людей слепо и рабски себе поклоняться, а источник их собственной любви к самим себе, юный Сен-Мартен читал с упоением, и она знаменовала переломный этап в его душевном развитии. По словам Сен-Мартена, этой книге он обязан «своим отречением от предметов мирских» (mon détachement des choses de ce monde) [MP. № 418]. Идея «отречения от мира» действительно занимала в труде Абади важное место:
«Если мудрец должен быть самодостаточен, то разве нет у нас оснований эту же мысль применить к человеку, уже смерти не ведающему? Последний ведь может обнаружить своё истинное положение, то есть происхождение от Бога и возвращение к Нему, лишь будучи твёрдо убеждён, что предметы мира сего, ему мешающие познать своё начало и конец, весьма далеки от того, чтобы удовлетворять его нужды. Утверждение это не должно понимать так, что при этом исключается Бог, ибо мы без Него – ничто, но так, что исключается мир, без которого мы воистину существуем, и мы счастливы» [Abadie 1710: 129–130].
Жак Абади стал одним из четырёх людей, работы которых оказали на Сен-Мартена, по его собственному признанию, наибольшее влияние [MP № 418]. Кроме Абади «духовными отцами» Сен-Мартена были видный представитель школы естественного права Жан-Жак Бурламаки (1694–1778), учитель Сен-Мартена и основатель собственной эзотерической школы Мартинес де Паскуалли (?-1774), а также немецкий мистик Якоб Бёме (1575–1624). Лично Сен-Мартену довелось узнать только Паскуалли. Работам Бурламаки Сен-Мартен был обязан интересом к «естественным основаниям разума и людского правосудия» [MP № 418]. По настоянию отца Сен-Мартен получит юридическое образование и даже начнёт государственную службу, но его интерес к праву носил чисто умозрительный характер.
Завершив обучение на юридическом факультете Парижского университета и став лиценциатом права, в октябре 1762 г. Сен-Мартен начинает службу адвокатом в суде города Тура, разбиравшем гражданские и уголовные дела второстепенной значимости. На службе он пробыл полгода, чуть не сведя предварительно счёты с жизнью.
«В то время, когда речь шла о том, чтобы меня сделать сотрудником городской управы, я был так поражён тем, как противоположна эта работа всему строю моей души (mon genre d'esprit), что от отчаяния дважды покушался на самоубийство. Быть может, удержало меня малодушие, но, без сомнения, в гораздо большей мере высшая длань, которая слишком хранила меня, чтобы позволить мне пойти этим ошибочным путём. Она, вероятно, желала, чтобы я кое-чему послужил в её планах. Итак, через шесть месяцев я изыскал способ уйти от этой страшной тоски. Никогда не забуду, что в течение полугода, пока я состоял в городской управе, сколько я ни присутствовал при судебных прениях, разборах дел, выступлениях сторон, вердикте председательствующего судьи, ни одного раза я не мог взять в толк, кто же выигрывает дело, а кто проигрывает. Исключением был тот день, когда меня приняли на службу – тогда заранее состряпали незначительный иск с заблаговременно известным результатом. Не думаю, что возможно такое – позволить сделать человеку шаг глупее того, который совершил я, начав эту службу. Богу ведомо, что рыдал так, что шляпу наполнил слезами в день этого проклятого принятия на работу, когда отец мой – а я-то и не знал – был в судебном трибунале. Если б я его увидел, то вообще бы дара речи лишился» [MP № 207].
За эти полгода Сен-Мартену-старшему так и не удалось уговорить сына, начисто лишённого карьерных амбиций, написать своему покровителю герцогу Шуазёлю письмо с просьбой о продвижении по службе. Луи-Клод, сохраняя равнодушие, признал, что это легко может дать ход его успешной чиновничьей карьере, которая завершится уходом на пенсию, добавив ошарашенному отцу:
«Я просто хотел бы приняться за чтение романа с его конца и службу свою начать с того, чтобы её покинуть» [MP. № 277].
Именно желание не огорчать отца и стало причиной того, что сын всё же позволил тому обратиться к Шуазёлю, но с просьбой уже о военной должности. 26 июля 1765 г. Сен-Мартен получает звание младшего лейтенанта в конно-гренадерском полку Фуа, расквартированном в военном гарнизоне Бордо. В решении Шуазёля Сен-Мартен видел «длань Провидения»:
«Знаменитый министр, герцог де Шуазёль, сам того не ведая, стал орудием моего счастья, когда я желал начать военную службу, не по склонности своей, а дабы скрыть от дорогого мне лица свою склонность к познанию. Шуазёль поместил меня в единственный полк, где я мог обрести предназначенное мне сокровище» [MP № 82].
В этом полку уже несколько лет действовал масонский кружок последователей учения Мартинеса де Паскуалли – его жена была племянницей отставного майора, служившего в этом полку [Papus 1895: 24–25]. После прибытия младшего лейтенанта в полк, члены кружка подполковник Грэнвилль и капитан гренадёров Шамполеон приметили своего нового сослуживца, и, оценив его наклонности и познания, через некоторое время вывели Сен-Мартена на Паскуалли, очень высоко им ценимого, хотя и без ложной скромности:
«Всю жизнь благодарю Бога, что дозволил Он мне хотя бы немного причаститься познаниям этого необыкновенного мужа, который был для меня единственным живым человеком из тех, кого я знал лично, которого я бы поставил выше самого себя[3]» [MP № 167].
Сен-Мартен выбрал военную службу, так как она была «государственной» (имея в виду отца) и в мирное время предоставляла ему досуг для самообразования, к тому же, начав военную карьеру, он продолжал семейную традицию. Оказалось, что именно здесь Сен-Мартен обретёт те знания, к которым стремился, в чём также видел перст судьбы:
«Я должен был обрести божественную науку в грязи военной службы» [MP. № 869].
Он оставался офицером менее шести лет, подав в отставку в феврале 1771 г., и никакого честолюбия не проявлял и на этом поприще:
«Никогда не стремился занять первые места. Часто говорил себе на протяжении недолгих лет своей [военной] службы, что больше хотел бы быть солдатом, нежели офицером» [MP. № 279].
Карьеру военного Сен-Мартен выбирал не по душевной склонности. Представить себе, что автором афоризма «ненавижу войну, боготворю смерть» [MP. № 952] был человек с военным прошлым, сложно, но это действительно так. Отставному офицеру принадлежат слова:
«Никогда не чувствовал в себе сил убить человека – долг чести или тот, что стал бы передо мной в боевых условиях в силу моей военной службы, я бы выполнил, только принудив себя и подавляя свою любовь к ближним. В то же время нередко чувствовал и то, что огромных усилий мне бы не стоило себя дать убить, я бы только очень хотел перед этим упросить исполнителя своего убийства его совершить, не будучи в гневе. Он бы и так забрал и мою жизнь, но вот одним грехом у него было б меньше» [MP № 893].
К счастью для Сен-Мартена, в войне он никогда не участвовал – Семилетняя война закончилась за два года до его поступления в полк, а боевые действия, к тому же морские, связанные с противостоянием Англии и Франции во время Войны за независимость США, начались только через восемь лет после его отставки. Сен-Мартен сам признавал, что если выбирать, то из всех «гражданских состояний» ему симпатичнее всего были те, что не причиняли зла другим людям, то есть жизнь врача или епископа. Епископа, а не сельского священника, так как «епископ свободнее священника в своих наставлениях» [MP. № 70]. Хотя Сен-Мартен был офицером несколько лет (не считая полугода работы в городской управе), позднее он полагал, что за этот срок отдал отчизне очень немало:
«Я очень мало времени оставался на службе отечеству, но пожертвовал для него больше, чем те, кто ему служили всю жизнь. Я пожертвовал собственным временем, своей юностью и здоровьем, которое требовало полного покоя, и самой страстной склонностью [своей, к духовному труду]. Единственным плодом, мною обретённым взамен всего этого, было то, что я не сокрушил горем своего отца, который бы меня осудил и никогда бы не смог понять. Но какие же награды взамен я получил в этом рабстве!» [MP. № 1053].
Сложно назвать военным человеком по натуре Сен-Мартена, который был раним и впечатлителен [MP. № 15] (страшная история о сослуживцах, попавших под трибунал и подвергнутых пыткам за провинность, надолго лишила его покоя [MP. № 567]) и имел слабое здоровье, что постоянно подчёркивал [MP. № 19, 42, 44] и чем едва ли не гордился, проводя параллель между своей «ясной головой» и «слабыми внутренностями» [MP. № 583]: «Тело мне дали только начерно» (On ne m'a donné de corps qu'en projet) [MP. № 5]. Это «хвастовство» понятно только в контексте «астральной теории» презрения к материи, всё более увлекавшей Сен-Мартена к концу жизни, как и подобное признание:
«Слабость тела моего, а особенно нервов была такова, что хотя я на скрипке прилично играл как любитель, пальцы никогда не могли вибрировать достаточно сильно, чтобы доиграть до конца каденцию» [MP № 69].
Занятен вопрос, можно ли найти отголоски государственной (то есть юридической и военной) службы Сен-Мартена в его работах. Реминисценцией его юридической карьеры может считаться афоризм:
«Не у слушателей, присутствующих на процессе, официально назначенные защитники получают жалованье за те дела, которые ведут. Нет, уже за пределами процесса, когда он окончен. Такова моя история, таково и моё смирение – в этом презренном мире платы не получить» [MP № 1099].
К военной карьере Сен-Мартена имеет отношение его излюбленное слово ligne [MP. № 562, 595 etc.], обозначающее, в частности, шеренгу военного построения. Говоря о единомышленниках, стоящих бок о бок (des hommes vraiment dans la ligne) [Фиалко 2018a: 190], он имеет в виду тех, кто сражается за истину плечом к плечу, до конца сохраняя строй.
Полное равнодушие к карьерным достижениям было свойственно Сен-Мартену и на его эзотерической стезе. Мартинес де Паскуалли был творцом не только самобытного философского учения, ставшего основой доктрины Сен-Мартена, но и сложной системы градусов и инициаций, практиковавшихся в его Ордене избранных масонов-коэнов [Papus 1895: 213–283], которая вызывала у Сен-Мартена непонимание. Получивший весной 1772 г. личное посвящение во все «тайны» от своего учителя, никогда в жизни ни до, ни после наставником он себя не чувствовал:
«Мне кажется, что я мог бы учиться, но не учить, мог бы быть учеником, а не учителем. Но за исключением моего первого учителя господина П. (Паскуалли – М. Ф.) и второго, Я. Б. (Якоба Бёме – М. Ф.), который мёртв вот уже 150 лет, и не видел я на Земле людей, желавших быть учителями и не пребывающих при этом в положении учеников» [MP № 73].
Некоторое время Сен-Мартену всё-таки приходится быть учителем. Будучи одним из ближайших к Мартинесу де Паскуалли людей, после его загадочной смерти на Карибах в 1774 г. [Papus 1895: 62–64] он становится видной фигурой в Ордене избранных масонов-коэнов и перебирается в Лион, где де Паскуалли ещё в 1767 г. основал мартинесистскую масонскую ложу [Papus 1895: 152–154]. Судьба организации, основанной Паскуалли, будет незавидной. После смерти Паскуалли Орден избранных масонов-коэнов возглавил Канье де Лестер (1725–1778), а следующий глава Себастьян де лас Казас осенью 1780 г. распустил его, присоединив к Ордену Филалет (греч. «любитель истины»), основанному маркизом де Савалетт де Лянжем (1745–1797) в рамках масонской ложи «Объединённые друзья» (les Amis réunis) [Rijnberk 1982: 87]. В Лионе продолжает действовать крупное ответвление Ордена избранных масонов-коэнов во главе со вторым «главным» учеником де Паскуалли, Жаном-Батистом Виллермозом (1730–1824), на основе мартинизма создавшим масонскую систему Исправленного шотландского обряда.
В этом городе, с перерывами на отъезды по личным и семейным делам, а также путешествия, Сен-Мартен остаётся в течение пятнадцати следующих лет. В Лионе за несколько месяцев, на рубеже 1773–1774 гг., написана его первая книга, «О заблуждениях и истине», опубликованная в 1775 г. там же. Она писалась в стеснённых материальных условиях, прямо на кухне у очага, так как остальные комнаты дома, где жил Сен-Мартен, не отапливались, и однажды, когда кастрюля с горячим супом опрокинулась, ему сильно обожгло ногу [MP. № 165]. Прочитав тридцать страниц рукописи, Виллермоз, соратник Сен-Мартена по руководству лионскими мартинезистами, убедил того в необходимости продолжить работу и довести её до публикации [MP. № 165]. Творчество стало для него «вторым рождением»:
«Моя духовная личность (mon homme spirituel) узнала, что начать жизнь свою сможет лишь тогда, когда станет взрослой девочкой, то есть будет в состоянии рожать»[4] (курсив Сен-Мартена – М. Ф.) [MP. № 224].
Книга приносит Сен-Мартену не только славу, но и репутацию «тёмного» писателя: эпитет «пониманию не поддающаяся» (inintelligible) будет сопровождать книгу «О заблуждениях и истине» и до и после смерти её автора. Через семь лет второй его труд, «Естественная картина отношений, которые существуют между Богом, людьми и Вселенной» (1782), написанный у покровителей в Париже и в Люксембурге, выйдет также в Лионе [Gence 1824: 18]5. Уже в первой работе появляется знаменитый псевдоним Сен-Мартена «неузнанный философ»[5][6].
Сотрудничество с Виллермозом или даже пребывание в лоне Ордена Паскуалли не означало сочувственного отношения Сен-Мартена к «внешнему пути» познания вообще, поэтому говорить о его «разочаровании» в масонстве не приходится – никогда не было и «очарования». В письме барону Кирхбергеру в июле 1792 г. он заметит:
«Не скрою от вас, что шёл когда-то этой дорогой, богатой и показной, той самой, благодаря которой открылись врата моего пути в жизни <…> Но всё равно всегда я в себе чувствовал могучую склонность к пути тайному и внутреннему (la voie intime et secrète), а этот внешний, наоборот, мне привлекательным не казался даже в пору самой ранней юности. В двадцать три года для меня уже на нём тайн не оставили, так что среди вещей, иных людей так сильно манящих, орудий, формул и приготовлений всякого рода, которым мы предавались, много раз доводилось мне говорить своему наставнику: "Как же это, учитель. всё это необходимо, чтобы молиться Богу?". Доказательством того, что всё это – лишь замещение [молитвы], был его ответ нам: "Так или иначе, нужно довольствоваться тем, что имеешь"» (курсив наш – М. Ф.) [Saint-Martin 1862: 15].
Судя по этому признанию, Сен-Мартен «порвал связи с масонством» [Лотман 1997: 462] задолго до краткого периода сотрудничества с Виллермозом. Недаром в «Крокодиле» эзотерического карьерного продвижения показательно удостаивается, притом по своей воле и на свою беду, только злонамеренный «египтянин», а идеальное духовное братство в представлении Сен-Мартена, чуждое оккультным посвящениям Общество Независимых, носит второе название Общества Одиночек. Такое равнодушие к «внешней» стороне дела объясняет, почему Сен-Мартен не хотел учреждать или организационно оформлять даже своё собственное учение, а термин «мартинизм», впервые употреблённый им самим [MP. № 226], использовал с изрядной долей иронии как сторонний наблюдатель. Его учение, чуждое «внешнему пути», в отличие от комплексных оккультных институций, созданных много позже его смерти и называвших себя «мартинистскими» [Педенко 2018: 73–74], в «зримых» формах принципиально не нуждалось. Более чем прав был Жанс, когда замечал, что «Сен-Мартен ни в малейшей мере не стремился плодить новых последователей своего собственного учения (faire des prosélytes), он желал [иметь] только друзей, которые были бы учениками, да и не его книг, а учениками самих себя» [Gence 1824: 14]. «Мы здесь (в земном мире – М. Ф.) только для того, чтобы делать выбор», заметит он в 1797 г., добавив, что целью объединений людских должен быть совместный поиск истины, а не амбиции их руководителей [MP. № 732]. В написанной незадолго до смерти последней заметке «Моего портрета», он снова скажет:
«Единство заключено не столько в объединениях [людских], сколько в нашем индивидуальном сочленении (jonction) с Богом. Только тогда, когда оно достигнуто, сами собой мы обнаруживаем: мы братья друг для друга» [MP. № 1137].
Отец Сен-Мартена не мог сочувственно отнестись к писательской карьере сына, не говоря уже о пути «свободного мыслителя». «Не будучи в силах загасить мою склонность к глубоким духовным вопросам (les objets profonds)», он пытался «образумить» сына. Когда Сен-Мартену было около тридцати лет, отец дал ему прочитать одну из проповедей иезуита, известного ортодоксальными католическими взглядами, Луи Бурдалу (1632–1704), доказывающую, что в догматах веры рассуждениям не место. После ознакомления с этим трудом Сен-Мартен сказал отцу:
«”С помощью рассуждений отец Бурдалу захотел доказать, что не нужно рассуждать”. Отец мой сохранил молчание и более к делу [моего перевоспитания] не возвращался» (курсив наш – М. Ф.) [MP. № 162].
Примечательным было путешествие Сен-Мартена в Лондон в январе 1787 г., где он пробыл полгода и общался, среди прочего, с первым русским мартинистом князем А.Б. Голицыным (1732–1792), своим учеником [Лонгинов 1867: 159–160], и послом России в Великобритании в 1784–1806 гг. графом С. Р Воронцовым (1744–1832) [MP. № 216], важными фигурами в числе тех «русских», с которыми он поддерживал тесную связь [Лотман 1997: 462–468]. Именно в контексте этого путешествия впервые упоминается, притом отстранённо самим Сен-Мартеном термин «мартинисты» и в связи с Россией, где «Екатерина посчитала нужным сочинить две комедии против мартинистов[7], которые у неё возбудили подозрения (dont elle avoit pris ombrage). Комедии только увеличили число последователей этого духовного течения (secte)[8]» [MP. № 226]. По словам Сен-Мартена, митрополит Московский Платон (1737–1812) изложил Екатерине содержание работы «О заблуждениях и истине». Насколько было возможно, Платон успокоил императрицу и представил труд в самом выгодном свете (il lui en rendit le compte le plus avantageux et le plus tranquilisant). Впрочем, несмотря на уговоры своих русских друзей, Сен-Мартен не планирует посещать Россию, по крайней мере, «пока жива эта императрица», а что до последующего времени, то: «я близок к тому возрасту, когда подобные поездки уже без основательных раздумий не совершаются – чем человек старше, тем меньше временем он распоряжается сам» [MP № 226]. Екатерина скончалась в ноябре 1796 г., а в последние годы далёких поездок Сен-Мартен не предпринимал, оценивая тягу к перемене мест вообще невысоко [MP. № 676]. Иногда всплывающее в «оккультных» трудах утверждение о том, что Сен-Мартен побывал в России – не более, чем красивая легенда (его лучшая часть, книги, были и так в России хорошо известны). Посещение Лондона Сен-Мартеном примечательно и потому, что там он познакомился с переводами на английский язык работ Якоба Бёме, выполненными английским теологом-мистиком Уильямом Ло (1686–1761)[9], собственные труды которого ему пока неизвестны [Saint-Martin 1862: 181]. Бёме, книги которого сам Сен-Мартен переведёт на французский, станет важной фигурой в его жизни. Вообще у себя на родине он был гораздо меньше известен, чем за её пределами, и обязан был ещё прижизненной славой двум странам. Уже в 1782 г. появится перевод его первой книги, «О заблуждениях и истине», на немецкий язык, осуществлённый поэтом и писателем Маттиасом Клаудиусом (1740–1815) [Saint-Martin 1782b], а вскоре – и второй [Saint-Martin 1783–1785]. Переводы его трудов получат большое влияние в Германии через посредство псевдомартинистского «Магикона» [Kleuker 1784] теолога Иоганна-Фридриха Клёйкера (1749–1827) [Faivre 1976]. «Магикон», говоривший о реально существовавшем «обществе неизвестных философов», будет вскоре переведён на русский язык [Полонская 1975: 523], став одной из «масонских книг» [Пыпин 1916: 241–243]. Работы Сен-Мартена привлекают внимание Франца фон Баадера (1765–1841), теолога, близкого романтизму и известного неприятием кантовской философии и сочувствием мистико-иррациональному пути богопознания [Benz 1968: 106–115]. Перу Баадера, оказавшего значительное влияние на своего младшего современника Шеллинга (1775–1854), принадлежат «Толкования на все сочинения Сен-Мартена» [Baader 1860], он даже пытался наладить переписку, но, как сообщает в письме Клёйкеру, почтовый адрес Сен-Мартена смог достать только незадолго до его смерти, и письмо осталось неотправленным [Benz 1968: 107]. Россия и Германия станут двумя странами, которые будут долгое время в первую очередь ассоциироваться с «мартинизмом», хотя как раз в них его «основатель» по иронии судьбы физически и не был. Не только к книге 1797 г. применимы слова Сен-Мартена: «Кажется, что работа эта более доступна уразумению иностранцев, чем французов» [MP. № 750].
