Пять недель на воздушном шаре

Вдруг француз прерывающимся голосом что-то проговорил. Фергюссон подошёл к нему. Умирающему было трудно дышать, он просил поднять края тента. Когда это было исполнено, он с наслаждением вдохнул чистейший воздух прозрачной ночи. Звёзды трепетали над ним, а луна как бы окутывала его белым саваном своих лучей.

– Друзья мои, – сказал священник слабым голосом. – Я умираю. Да поможет вам Бог завершить ваше дело. Да вернёт он вам за меня мой долг благодарности.

– Не падайте духом, – ответил ему Кеннеди. – Это лишь временный упадок сил. Вы не умрёте! Можно ли умереть в такую прекрасную летнюю ночь!

– Смерть пришла за мной, – возразил миссионер. – Я знаю. Что ж! Дайте мне встретить её лицом к лицу. Смерть – начало вечной жизни, конец земных трудов. Поставьте меня на колени, братья, прошу вас!

Кеннеди приподнял его, но бессильное тело свалилось ему на руки.

– Боже мой, Боже мой! – воскликнул умирающий проповедник. – Сжалься надо мной.

Его лицо просияло. Вдали от земли, радости которой не были им изведаны, среди ночи, посылавшей ему свой тихий свет, под небесами, к которым он устремлялся, точно в каком-то чудесном вознесении, он как будто уже начал жить другой, новой жизнью.

Собравшись с силами, он благословил людей, которые всего один день как стали его друзьями, и снова упал на руки Кеннеди, по лицу которого текли крупные слёзы.

– Умер, – сказал доктор, наклонившись над ним. – Умер.

И три друга, точно сговорившись, опустились на колени и стали молиться.

– Завтра утром, – спустя несколько минут сказал Фергюссон, – мы похороним его в земле Африки, земле, орошённой его кровью.

Всю остальную ночь над телом по очереди бодрствовали доктор, Кеннеди и Джо. Ни единым словом не нарушили они благоговейного молчания; все плакали.

На следующее утро подул южный ветер и тихо понёс «Викторию» над обширным плоскогорьем. Тут были и потухшие вулканы, и бесплодные лощины. Воды не было и следа. Нагромождённые друг на друга скалы, валуны, беловатые мергельные ямы – всё свидетельствовало о полнейшем бесплодии почвы.

Около полудня доктор решил для погребения миссионера опуститься в котловину, окружённую скалами первозданных плутонических пород. Эта гористая местность была для него подходящим приютом; вместе с тем здесь были благоприятные условия для приземления «Виктории», которая за неимением деревьев не могла быть поставлена на якорь. Но теперь, как объяснил своему другу Фергюссон, для спуска было необходимо выпустить соответственное количество газа: ведь при похищении миссионера пришлось выбросить весь балласт. Доктор открыл клапан во внешней оболочке шара, часть водорода вышла, и «Виктория» спокойно опустилась на дно котловины.

Не успела она коснуться земли, как доктор тотчас же закрыл клапан. Джо спрыгнул на землю и, держась одной рукой за борт корзины, другой стал кидать в неё камни до тех пор, пока вес их не сравнялся с его собственным. Теперь уже он мог начать действовать обеими руками. И вот когда Джо положил в корзину больше пятисот фунтов камней, доктор и Кеннеди, в свою очередь, сошли на землю. Вес «Виктории» был уравновешен, и теперь она уже не могла подняться с земли.

Фергюссон обратил внимание на то, что камней для установления равновесия потребовалось совсем не много, – они были необычайно тяжёлыми. Всюду лежали обломки кварца и порфира.

«Вот так странное открытие!» – подумал доктор.

В это время Кеннеди и Джо в нескольких шагах от него искали место для могилы. В выбранной ими лощине стояла невыносимая жара, словно в натопленной печке. Полуденное солнце почти отвесно бросало в неё свои палящие лучи.

Сначала понадобилось очистить место от валявшихся на нём обломков скал. Затем была вырыта могила, достаточно глубокая, чтобы дикие звери не смогли добраться до трупа.

В эту могилу друзья благоговейно опустили тело француза; его засыпали землёй и в виде памятника навалили несколько больших обломков скал.

Доктор стоял неподвижно, погружённый в свои мысли. Он даже не слышал, как товарищи звали его, чтобы отправиться вместе с ними на поиски какого-нибудь затенённого места.

– О чём ты так задумался, Самуэль? – спросил Кеннеди.

– Я думаю о том, что за странные контрасты встречаются в природе и как удивительны бывают случайности. Знаете, в какой земле погребён этот человек, так мало ценивший земные блага?

– Что ты хочешь сказать, Самуэль? – заинтересовался шотландец.

– Представьте себе: этот священник, давший обет бедности, покоится в золотом руднике…

– В золотом руднике?! – в один голос вскричали Кеннеди и Джо.

– В золотом руднике, – спокойно подтвердил доктор. – Камни, которые вы небрежно отшвыриваете ногами, содержат в себе золото.

– Быть этого не может! Быть не может! – повторял Джо.

– В трещинах сланца вы легко можете обнаружить золотые самородки, – продолжал доктор.

Тут Джо как сумасшедший бросился к валявшимся повсюду камням. Кеннеди был не прочь последовать его примеру.

– Да успокойся же, мой милый Джо, – обратился к нему Фергюссон.

– Нет, сэр, говорите, что вам угодно…

– Да что ты, Джо! Такой философ, как ты…

– Эх, сэр, здесь уж не до философии!

– Подумай хорошенько, милый мой, к чему нам всё это богатство? Ведь мы не можем взять его с собой, – уговаривал доктор.

– Как? Не можем взять с собой? Хорошенькое дело!

– Слишком большая тяжесть для нашей корзины, Джо. Я даже не хотел говорить об этом, чтобы у тебя не явилось напрасных сожалений.

– Как, бросить все эти сокровища? – твердил Джо. – Бросить наше богатство!.. Оно ведь действительно наше. Всё это бросить?

– Берегись, друг мой, как бы ты не заболел так называемой золотой лихорадкой, – смеясь, сказал доктор. – Неужели покойник, которого ты похоронил, не преподал тебе урока суетности всего мирского?

– Всё это хорошо! – ответил Джо. – Но ведь золото! Мистер Кеннеди, послушайте, – продолжал Джо, – вы мне поможете собрать хоть несколько этих миллионов?

– Но что же мы с ними станем делать, бедный мой Джо? – отозвался Кеннеди, который не мог удержаться от улыбки. – Мы ведь явились сюда не богатство наживать, да и вывезти его отсюда нельзя.

– Эти миллионы – вещь тяжёлая, в карман их не положишь, – добавил доктор.

– Ну, тогда нельзя ли эту самую руду взять с собой вместо песка, как балласт? – спросил Джо, прижатый к стене.

– Хорошо, на это я согласен, – ответил Фергюссон, – но с условием: не корчить гримас, когда нам придётся выбрасывать за борт тысячи фунтов стерлингов.

– Целые тысячи! – растерянно повторил Джо. – Да неужели и вправду всё это – золото, сэр?

– Да, друг мой, это место – резервуар, который природа веками набивала своими сокровищами. Этого золота хватит, чтобы обогатить целые страны. Тут, в этой пустыне, собраны сокровища Австралии и Калифорнии, вместе взятых.

– И всё это зря пропадает?! – воскликнул Джо.

– Возможно. Во всяком случае, вот что я сделаю, милый мой, тебе в утешение…

– Не так-то легко утешить меня, сэр, – уныло перебил его Джо.

– Вот послушай. Я незамедлительно определю, где находится это золотоносное место. По возвращении в Англию ты сможешь сообщить о нём своим соотечественникам, если ты так уж уверен, что золото их осчастливит.

– Конечно, сэр, я сам вижу, что вы правы. Что же, покоряюсь, раз уж никак нельзя поступить иначе. Значит, наполним корзину этой драгоценной рудой, и всё, что от неё останется к концу нашего путешествия, будет для нас чистым выигрышем.

Тут Джо с жаром принялся за работу и вскоре погрузил в корзину около тысячи фунтов драгоценного золотоносного кварца.

Доктор, улыбаясь, наблюдал за его работой. Сам он в это время был занят определением места могилы миссионера. Он высчитал, что она находится на 22° 23’ восточной долготы и 4° 55’ северной широты.

Взглянув в последний раз на камни, под которыми покоился прах француза, Фергюссон направился к «Виктории». Ему хотелось поставить хотя бы скромный крест над этой могилой, затерянной в африканской пустыне, но в окрестностях не видно было ни единого деревца.

– Бог приметит это место, – сказал он.

Доктор был серьёзно озабочен и охотно отдал бы много золота за небольшое количество воды. Ведь надо было пополнить её запас, который сильно уменьшился, оттого что пришлось выбросить ящик с водой, когда в корзину «Виктории» вцепился негр. Но в этих выжженных солнцем местах воды не было, что сильно тревожило доктора. Огонь в горелке надо было беспрестанно поддерживать, и Фергюссон уже начинал опасаться, что воды скоро не хватит даже для утоления жажды. Подойдя к корзине, доктор увидел, что она завалена камнями, но, не проронив ни слова, влез в неё. Кеннеди также занял своё обычное место, а за ними взобрался и Джо, бросив алчный взгляд на оставшиеся в котловине сокровища.

Доктор зажёг горелку, змеевик стал нагреваться, и вскоре газ расширился, но «Виктория» не сдвинулась с места. Джо молча с беспокойством посматривал на Фергюссона.

– Джо! – обратился к нему доктор.

Тот ничего не ответил.

– Разве ты меня не слышишь? – повторил доктор.

Джо знаком показал, что слышит, но не желает понимать.

– Сделай мне одолжение, Джо, сейчас же выбрось часть руды на землю, – сказал Фергюссон.

– Но, сэр, вы ведь сами мне позволили…

– Я позволил тебе этой рудой заменить балласт, вот и всё.

– Однако…

– Что ж, тебе хочется, чтобы мы навеки остались в этой пустыне?

Джо бросил отчаянный взгляд на Кеннеди, но тот сделал знак, что ничем не может ему помочь.

– Ну же, Джо?

– А разве ваша горелка не действует, сэр? – спросил упрямец.

– Ты сам прекрасно видишь, что горелка действует, но наша «Виктория» не поднимется, пока ты не сбросишь часть балласта.

Джо почесал за ухом, взял самый маленький кусок кварца, взвесил его сперва на одной руке, потом на другой, подбросил его – в нём было фунта три или четыре – и в конце концов выбросил. «Виктория» не шелохнулась.

– Ну что? – проговорил он. – Мы всё ещё не поднимаемся?

– Нет ещё, – ответил доктор. – Продолжай.

Кеннеди рассмеялся.

Джо сбросил ещё с десяток фунтов, но «Виктория» по-прежнему оставалась на месте. Джо побледнел.

– Эх ты, бедняга! – промолвил Фергюссон. – Пойми же, Дик, ты и я – вместе взятые – весим, если не ошибаюсь, немногим больше четырёхсот фунтов, и раз руда заменяла этот вес, тебе придётся выбросить по крайней мере такое же её количество.

– Целых четыреста фунтов! – жалобно воскликнул Джо.

– Да, и ещё немного, чтобы подняться. Ну, смелей!

Джо принялся выкидывать балласт, испуская тяжкие вздохи. Время от времени он приостанавливался и спрашивал:

– Что, поднимаемся?

И ему неизменно отвечали:

– Нет, стоим на месте.

– Право же, сдвинулись! – крикнул он наконец.

– Продолжай! – скомандовал Фергюссон.

– Но «Виктория» поднимается, убеждён в этом.

– Говорят тебе, бросай! – вмешался Кеннеди.

Тут Джо с отчаянием схватил целую глыбу и вышвырнул её из корзины! «Виктория» в то же мгновение поднялась футов на сто и, попав в благоприятное течение, вскоре взмыла выше окрестных гор.

– Теперь, Джо, – сказал доктор, – у тебя осталось ещё целое состояние, и, если только удастся сохранить до конца путешествия весь этот кварц, ты будешь обеспечен на всю жизнь.

Джо ничего не ответил и с довольным видом улёгся на своё каменное ложе.

– Ты только подумай, Дик, – обратился Фергюссон к своему другу, – какое могучее действие оказывает золото даже вот на такого превосходного малого. А вообще сколько страстей, сколько жадности, сколько преступлений мог бы породить такой золотой рудник! Как это печально!

За этот день «Виктория» пролетела девяносто миль по направлению к западу и была теперь на расстоянии тысячи четырёхсот миль от Занзибара.

Глава двадцать четвёртая

Ветер спадает. – Близость пустыни. – Недостаток воды. – Ночи на экваторе. – Беспокойство Самуэля Фергюссона. – Истинное положение вещей. – Решительные ответы Кеннеди и Джо. – Ещё одна ночь.

«Виктория», зацепившись якорем за одиноко растущее, почти высохшее дерево, всю ночь простояла совершенно спокойно. Это дало возможность путешественникам хоть немного выспаться, в чём они очень нуждались.

Утром небо снова стало прозрачно-ясным, а солнце жгучим. «Виктория» поднялась в воздух. После нескольких тщетных попыток доктору всё же удалось напасть на слабое воздушное течение, которое понесло их к северо-западу.

– Мы еле движемся, – заметил Фергюссон. – Если не ошибаюсь, мы сделали половину нашего пути приблизительно за десять дней, а при скорости, с которой мы летим теперь, нам, чтобы закончить его, пожалуй, потребуются целые месяцы. Это тем более досадно, что нам грозит опасность остаться без воды.

– Ну, мы найдём её, – отозвался Дик. – Невозможно, чтобы на таком огромном пространстве не встретилось какой-нибудь речонки, ручейка или пруда.

– Очень бы хотелось этого.

– А уж не груз ли Джо замедляет наш ход? – спросил Кеннеди, желая подразнить славного малого. Ему это доставляло удовольствие потому, что была минута, когда он сам поддался «золотой лихорадке». Но, ничем не выказав своего волнения, он мог выступать теперь в роли философа, впрочем, говоря всё это в добродушно-шутливом тоне.

Джо жалобно посмотрел на шотландца. Но доктор ничего не ответил на вопрос своего друга. Он думал не без тайного ужаса о необъятных просторах Сахары: там ведь, он знал, проходят порой целые месяцы, прежде чем караван набредёт на воду. И Фергюссон с особым вниманием всматривался во всякую видневшуюся лощинку.

От этой тревоги и печальных воспоминаний о происшествиях последних дней настроение у путешественников заметно изменилось. Они мало говорили. Каждый был погружён в собственные мысли.

Славный Джо, побывав на руднике, точно переродился. Он стал молчалив; он жадными глазами поглядывал на нагромождённые в корзине камни; сегодня они ровно ничего не стоят, завтра они станут бесценным кладом.

Между тем самый вид этой части Африки будил беспокойные мысли. Местность делалась всё пустыннее. Не было видно не только селений, но даже отдельных хижин. Растительность исчезала; лишь кое-где виднелись заросли каких-то низкорослых растений, напоминавших шотландские вересковые поля. Среди беловатых песков и раскалённых камней попадались чахлые мастиковые деревья и колючий кустарник. Там и сям выступали на поверхность первичные породы земной коры в виде скал с резкими и острыми контурами. Все эти предвестники безводной пустыни заставляли ещё больше призадуматься доктора Фергюссона.

Казалось, ни один караван ни разу не осмелился пройти по этим пустынным местам. Иначе были бы видны следы стоянок, белели бы кости людей и животных, а здесь не было ничего. Чувствовалось, что вот-вот и безбрежные пески одни воцарятся в этом унылом крае.

Однако отступать невозможно. Надо двигаться вперёд во что бы то ни стало. Доктор только об этом и думал. Он жаждал бури, которая промчала бы их над этой пустыней, но, увы, на небе не было ни единого облачка. За этот день «Виктория» не пролетела и тридцати миль.

Если бы хоть воды было достаточно, но её оставалось всего-навсего три галлона. Фергюссон выделил один из этих галлонов для утоления невыносимой жажды, вызываемой палящим зноем – было уже девяносто градусов[25], – а два оставил для питания горелки. Они могли дать только четыреста восемьдесят кубических футов газа, а горелка расходовала около девяти кубических футов в час. Значит, воды может хватить только на пятьдесят четыре часа полёта. Это было точное и непререкаемое математическое вычисление.

– Всего пятьдесят четыре часа! – заявил доктор своим товарищам. – Но из боязни пропустить какой-нибудь ручеёк, источник или хотя бы лужу я твёрдо решил не лететь ночью, поэтому в нашем распоряжении есть ещё три с половиной дня, и за это время нам совершенно необходимо раздобыть воду. Считаю своим долгом предупредить вас об этом. Я оставил для питья лишь один галлон воды, и нам надо очень скупо её расходовать.

– Что ж, сам выдавай нам воду, – отозвался охотник. – А отчаиваться ещё рано: ведь, по твоим словам, у нас в запасе три с половиной дня, не так ли?

– Совершенно верно, дорогой Дик.

– Тогда не стоит вздыхать и жаловаться: это нам не поможет, а за три дня мы что-нибудь придумаем. Теперь же будем смотреть в оба.

За ужином воды было отмерено каждому очень немного, зато в грог пришлось влить побольше водки: но её надо было остерегаться, она не столько освежала, сколько вызывала жажду.

«Виктория» провела ночь в огромной котловине, находящейся всего в восьмистах футах над уровнем моря. Это обстоятельство пробудило в докторе надежду, ибо ему вспомнились гипотезы географов о том, что в центре Африки имеется огромное водное пространство. Но даже если такое озеро действительно существует, до него нужно добраться, а в воздухе, увы, не было ни малейшего движения.

После тихой ночи с её звёздной россыпью наступил такой же тихий, безветренный день. С раннего утра солнце уже палило нестерпимо. В пять часов доктор дал сигнал к отправлению, но в тяжёлом, как свинец, воздухе «Виктория» долго оставалась неподвижной. Фергюссон мог бы избежать этой палящей жары, поднявшись в верхние слои атмосферы, но для этого пришлось бы израсходовать много воды, что теперь было немыслимо. Доктор ограничился тем, что держался на высоте ста футов, и лёгкий, едва заметный ветерок потихоньку нёс аэронавтов к западу.

Завтрак состоял из небольшого количества мясных консервов и пеммикана. До полудня «Виктория» едва пролетела несколько миль.

– Что же делать? Мы не можем двигаться быстрее, – заметил доктор, – ведь не мы командуем ветром, а он нами.

– Да, дорогой Самуэль, как бы теперь нам пригодился какой-нибудь двигатель!

– Без сомнения, Дик, если бы только для него не требовалось воды, а так как без воды он не обойдётся, наше положение было бы нисколько не лучше. Да, к сожалению, ещё не изобретён двигатель для воздушного шара. Воздухоплавание находится в том самом положении, в каком пребывало судоходство до изобретения парового двигателя. Ведь потребовалось целых шесть тысяч лет для изобретения пароходных колёс с лопастями и архимедовым винтом. Так что и нам, аэронавтам, ждать, видно, придётся немало.

– Проклятая жара! – воскликнул Джо, утирая пот со лба.

– Будь только у нас вода, эта жара оказала бы нам услугу, – заметил Фергюссон. – Она ведь расширяет водород, и потому горелка не нуждалась бы в таком сильном пламени. Но, правда, будь у нас достаточное количество воды, нам не надо было бы так дрожать над нею. Ах, проклятый дикарь, из-за него мы лишились целого ящика драгоценной жидкости!

– Разве ты жалеешь о том, что сделал, Самуэль?

– Нет, Дик. Как можно жалеть о том, что мы избавили этого несчастного от ужасной смерти. Но, что говорить, те сто фунтов воды, которые нам пришлось выбросить, были бы нам теперь очень кстати. Это верных двенадцать, тринадцать дней пути, а за такое время мы, конечно, перебрались бы через Сахару.

– Но сделали ли мы хотя бы полпути? – спросил Джо.

– По расстоянию – да, но по времени – нет, если только ветер не усилится. Ветер же, к несчастью, всё слабеет.

– И всё же, сэр, нам нельзя жаловаться, – вмешался Джо, – до сих пор мы удачно выходили из затруднений, и как бы то ни было, а отчаиваться я не могу. Воду мы непременно найдём, поверьте моему слову.

Между тем местность с каждой милей всё понижалась и понижалась. Отроги золотоносных гор понемногу переходили в равнину; это были как бы последние судороги истощившей свои силы земли. Вместо мощных деревьев, росших на востоке, здесь попадалась, да и то кое-где, жалкая трава; несколько полосок чахлой зелени с трудом боролись против надвигавшихся песков. Громадные скалы, скатившиеся с отдалённых вершин, превращались при падении сначала в остроугольные осколки, потом в песок и, наконец, в мельчайшую пыль.

– Вот это именно та Африка, Джо, какую ты представлял себе, – начал доктор, – и я был прав, когда говорил тебе: «Подожди!»

– Да, сэр, – отозвался Джо, – оно и понятно: жара и песок. Было бы глупо ждать чего-нибудь другого от такой страны. Я, по правде сказать, не особенно доверял вашим африканским лесам и полям, – смеясь, добавил он. – Действительно, это была бы бессмыслица: стоило ли в самом деле забираться в такую даль, чтобы снова увидеть английскую деревню. Признаться, я только теперь чувствую, что нахожусь в Африке, и ничего не имею против того, чтобы немного испробовать её на себе.

Под вечер Фергюссон убедился, что в этот знойный день они едва пролетели двадцать миль. Когда солнце скрылось за резко очерченным горизонтом, над нашими путниками нависла душная тьма…

Следующий день был четверг, 1 мая. Дни чередовались с удручающей монотонностью. Каждое утро походило на предыдущее; в полдень, так же как и накануне, падали на землю отвесные палящие лучи. Так же спускалась на землю ночь, хранившая в своём тёмном лоне запас жары, наследие прошедшего дня. Едва заметный ветерок напоминал дыхание умирающего и, казалось, каждую минуту был готов замереть.

В этом тяжёлом положении Фергюссон не падал духом. Как человек закалённый, он сохранял спокойствие и хладнокровие. С подзорной трубой в руках он пытливо всматривался в горизонт. Уходили последние холмы, исчезали всякие следы растительности. Пред ним простиралась необъятная пустыня Сахара…

Хотя он и не показывал этого, но взятая им на себя ответственность не могла не угнетать его. Ведь это он увлёк сюда – пользуясь их дружбой или чувством долга – своих друзей, Дика и Джо. Хорошо ли поступил он? Надо ли было искушать судьбу? Пытаться переступить границы возможного? Может быть, Бог оставил за более отдалённым будущим право исследовать этот неблагодарный континент.

Все эти мысли, как бывает в часы уныния, мелькали, обгоняя одна другую, в голове доктора, и невольная ассоциация идей увлекала его по ту сторону логики и разума. Размышляя о том, чего не надо было делать, он задал себе вопрос, а что же делать сейчас? Может быть, вернуться обратно? Нет ли в верхних слоях атмосферы течений, которые понесли бы их в места менее пустынные? Ведь пройденный путь он знает, а о том, что ждёт их впереди, не имеет никакого представления. И вот, мучимый угрызениями совести, Фергюссон решил откровенно поговорить со своими товарищами. Он ясно обрисовал им положение вещей, указал, что сделано и что ещё осталось сделать. В крайнем случае можно вернуться или хотя бы предпринять такую попытку. И попросил друзей высказаться в свою очередь.

– У меня нет другого мнения, кроме мнения моего доктора, – ответил Джо. – То, что он может вытерпеть, могу и я, и даже больше. Куда он направится, туда и я.

– А ты что скажешь, Кеннеди?

– Я, дорогой мой Самуэль, не из тех, которые приходят в отчаяние. Никто лучше меня не знал, каковы могут быть опасности подобного путешествия, но раз ты шёл на эти опасности, я перестал думать о них. Душой и телом я в твоём распоряжении. По-моему, при данном положении вещей мы твёрдо должны идти до конца. И ведь, кстати говоря, опасностей при отступлении будет не меньше. Итак, вперёд! Смело можешь положиться на нас обоих!

– Благодарю вас, дорогие друзья, – ответил глубоко тронутый Фергюссон. – Я знал, что вы оба мне преданы, но мне нужны были вот эти ваши ободряющие слова. Ещё раз великое вам спасибо!

И все трое горячо пожали друг другу руки.

– Теперь выслушайте меня, – сказал Фергюссон. – По моим вычислениям, мы находимся не дальше трёхсот миль от Гвинейского залива. Пустыня, стало быть, не может тянуться бесконечно, тем более что побережье населено и обследовано довольно далеко в глубь страны. Если понадобится, мы направимся туда, и маловероятно, чтобы мы по пути не встретили какого-нибудь оазиса или колодца, где смогли бы возобновить наш запас воды. Но вот чего нам не хватает, так это ветра, а без него наша «Виктория» будет неподвижно висеть в воздухе.

– Покоримся же своей участи и будем выжидать, – сказал охотник.

В продолжение всего этого бесконечного дня каждый из трёх воздухоплавателей тщетно всматривался в даль, но там, увы, не было ничего, что могло бы пробудить в них хоть каплю надежды. При заходе солнца земля совсем перестала двигаться под ними. Горизонтальные солнечные лучи огненными полосами протянулись по необъятной равнине. Это была настоящая пустыня…

Путники за этот день не пролетели и пятнадцати миль, потратив при этом, как и накануне, сто тридцать пять кубических футов газа на питание горелки и две пинты воды (из имеющихся восьми) для утоления страшной жажды. Ночь прошла спокойно, слишком спокойно. Доктор ни на минуту не сомкнул глаз…

Глава двадцать пятая

Немного философии. – Туча на горизонте. – В тумане. – Неожиданный воздушный шар. – Сигналы. – Вид «Виктории». – Пальмы. – Следы каравана. – Колодец в пустыне.