Малокрюковские бастионы

Пётр Африкантов

Малокрюковские бастионы

Предисловие к повести

Ребята! Эту повесть я написал для вас почти 40 лет назад. Так уж получилось, что она потерялась и не была опубликована. Это произведение о моём детстве. Жил я тогда в огромной стране под названием СССР. В СССР собственных заводов, фабрик и кафе ни у кого не было. Всё было общенародное.

Я жил в деревне Малая Крюковка Татищевского района Саратовской области. У нас в колхозе были общие трактора и машины, общий скотный двор, общие посевы на полях и так далее. В деревне имелась школа и в ней учились такие же, как и вы, мальчишки и девчонки. У них не было компьютеров, мобильных телефонов, не говоря про смартфоны. Вы подумали о том, что детям в то время в деревне жилось скучно? Это не так. У нас были свои развлечения, заботы и свои тайны. Вот об одной из этих тайн, связанной с тимуровским движением в нашей деревне я и расскажу в этой книжке, а ты рассудишь – скучно нам было тогда или нет?

Тимуровское движение в стране возникло после выхода повести Аркадия Гайдара «Тимур и его команда». В повести рассказывается, как подростки помогают пожилым людям по хозяйству и борются с хулиганами. Эту книгу зачитывали до дыр разные поколения детей. Разумеется, прочитав книгу, мы, школьники, стали подрожать гайдаровским героям: носили старикам воду, кололи дрова, чистили дорожки и так далее. Главный недостаток спонтанного тимуровского движения в нашей деревне заключался в том, что оно не было застраховано от наших неправильных действий, которые, иногда, выходили за рамки дозволенного. Об этом мы тогда много спорили, иногда до хрипоты, доказывая правомерность тех или иных, своих же, поступков. У ребят для принятия правильных решений просто не хватало знаний и жизненного опыта, зато энтузиазма было – хоть отбавляй. На этом, нашем энтузиазме, выдумке и бьющей через край энергии всё и держалось.

А ещё, мы умели мечтать. Красивая мечта о будущем была главной созидающей силой в наших юных сердцах. Мы мечтали о коммунизме и верили в то, что он скоро в нашей стране наступит, ведь об этом было заявлено высшим руководством СССР и мы хотели новой общности соответствовать. Наша тайная организация подростков «Снежная крепость» была нацелена на то, чтобы приблизить светлое будущее, то есть сделать себя и жителей своей деревни лучше. Согласитесь, у вас, современных подростков, таких возвышенных, стратегических идей пока нет.

Почти все, описанные в повести эпизоды, взяты из нашей ребячьей деятельности. Скажу по секрету. После того, как рукопись нашлась, я сам с большим интересом и волнением прочитывал пожелтевший от времени текст. Белой бумаги в то время у меня не было, и я печатал повесть на листах из ученической тетради в клеточку. Читать и перелистывать страницы повести о своём детстве было так трогательно.

Деревенский колорит

Это событие произошло в деревне Малая Крюковка в январе 1965 года. Не было никаких случаев и на тебе. Проишествие это было столь необычное, что большенство жителей деревни только качали головами, скребли затылки и пожимали плечами, не зная, что на сей счёт сказать. А дело происходило вот как. Пошла Люба Свирина за водой в колодец. Всё было как обычно, взяла коромысло, два ведра, одела подшитые валенки и к колодцу. У колодца за водой образовалась очередь. Кто разговаривает, кто воду наливает, кто налил воду, но всё равно не уходит. Где поговоришь зимой, как ни у колодца. Говорили, говорили всё-ничего, только бац – у Любы Свириной валенки к наледи у колодца примёрзли. Любе надо уже домой идти, а ноги с места никак не сдвинет. Смех, шутки, советы. Побежали за Василь Васильичем, что рядом живёт, чтоб Любины валенки топором вырубил, а его дома нет. Одним словом, принесли Любе другие валенки, она ушла домой, а валенки примороженные у колодца остались. Им следовало дожидаться Василь Василича с топором. Только это событие назвать неординарным никак нельзя. Валенки примёрзли – так они и раньше примерзали у говорливых баб. А вот дальше, что было – это уже событие.

Вечером того же дня бабка Агафья утверждала, что она видела, как Василь Василичев топор, сам, без хозяина, перепрыгнул через калитку и по тропинке среди сугробов пошёл к колодцу. Как топор рубил лёд около валенок бабка Агафья не видела, а звуки ударов топором, слышала. А через некоторое время она увидела, как от колодца в сторону дома Любы Свиреной побежали самостоятельно валенки, а к дому Василь Василича проковылял железноголовый топор.

В это сложно поверить, однако, наутро Любины валенки, как ни в чём не бывало, стояли у неё на крыльце, а Василь Василичев топор, торчал как обычно в чурбаке для колки поленьев. Возможно, бабка Агафья что-то недосмотрела, недопоняла, только это уже мало кого интересовало. По деревне поползли слухи. Ну, а вы сами знаете, если по деревне пополз слух, то, значит, так оно и было и по-другому быть никак и не могло.

Вот с этого места, мой юный читатель, я и начну мою повесть. А то, что ты только что прочитал, так это присказка, без которой можно спокойно обойтись, хотя, рассказанная история, в повести имеет своё продолжение.

* * *

Сегодня второй день зимних каникул. Всего-навсего только второй и сколько ещё можно, не думая об уроках, отдыхать. Просто уйму времени. Эти каникулы у Кости особенные. Во-первых, он едет в деревню к бабушке. Костя никогда не был в деревне зимой и ждал этого дня с большим нетерпением. Конечно, он видел по телевизору зимнее село, видел сугробы на полях, видел тракторы, проводящие снегозадержание, и многое другое. Но, это по телевизору и в кинохрониках, а вот чтобы по-настоящему, своими глазами…

Наконец-то он наступил, этот прекрасный волнующий январский денёк. Утром отец Кости купил билеты на поезд с названием «Стрела» и они поехали. «До свидания, город! До свидания, мама! До свидания, друзья!» – выстукивало Костино сердце и в такт ему стучали на стыках рельс вагонные колёса.

После поезда пришлось ехать на санях. Но, как ехали на санях, мальчик помнил уже плохо. Был вечер, мороз щипал нос и его приходилось всё время прятать поглубже, в воротник полушубка, в который его укутали. Тут уж было не до любопытства. Так, вслушиваясь в скрип полозьев, он и уснул с надеждой на что-то необыкновенное и загадочное.

Его разбудили, когда сани подъехали к бабушкиному дому. Здесь Костя мало чего помнит, видно, заспал. Мальчик проснулся оттого, что кто-то уронил на пол тарелку. Упав на дощатый пол, она противно задребезжала. И тут Костя услышал голос отца:

– Мам! Ну, какие привидения и лешие живут в вашей деревне?! О чём ты говоришь!? Это сказки. Да-да, самые настоящие сказки! Ты смотри, внуку всю эту дребедень не рассказывай. Скажет чего в школе, засмеют.

– Я тебе правду говорю, а ты не веришь, – начала говорить бабушка. – Вот слушай, Фома неверующий. Неделю назад, пошли бабы за водой в колодец, что среди деревни. Пришли, кто налил воды в вёдра, кто нет, стоят, разговаривают, очереди ждут. Тут и случилась с ними история. Люба Свирина налила воды в вёдра, но не уходит. Она поговорить любит. У колодца же всегда льдисто и сыро – воду берут, с вёдер сплёскивается, без этого не обойтись, как не осторожничай. Так вот Люба с одним поговорила, с другим, а когда решила домой идти, то валенки с места сдвинуть не может – примёрзли. Василь Василича, что рядом живёт, дома не было.

Ей сноха другие валенки принесла. Та их одела и домой. Пришла, а мужа дома тоже нет. «Ну, – думает,– придёт Пётр домой, я его пошлю валенки вырубать». А Пётр пришёл поздно, да и она уж про то, что, у неё валенки у колодца примороженные стоят, забыла. Хватилась, кгда уже темнеть стало. Пошла к колодцу проверить, а валенок то и нет. Расстроилась. Приходит домой, а валенки на крылечке стоят, её дожидаются. Вот Люба и говорит, что когда выходила из дому, на крыльце валенок не было. Так, спрашивается, кто их вырубил из льда, отнёс и на крылечко поставил? – вот так вот…

– А ты сама как думаешь? – спросил отец.

– Тут и думать нечего, домовой это был…, больше некому. Он за хозяйственной утварью в доме присматривает.

– Мама, ну что ты говоришь… – начал увещевать её снова отец,– какие домовые, лешие? Что вы во всё верите?.. так же нельзя…

– А как же не верить, если объяснить этого по-житейски невозможно.

– Чего же ещё нельзя по-житейски объяснить в вашей деревне?

– Были и ещё случаи. Вот на прошлой неделе ветер сильный был, так у Евдокии Орешкиной всё бельё с верёвки сорвало и по деревне разнесло. Сама она не может по сугробам лазить, простыни собирать, пожилая уже – пошла звать на помощь тех, кто помоложе. А когда назад пришла с помошницами, то увидела, что бельё её, промороженное, на веранде аккуратно сложено… и никого. А ты говоришь… У нас в деревне такие случаи всё чаще стали происходить.

Дальше о чём говорили отец с бабушкой Костя не слышал, он опять задремал и в дремотном состоянии ему виделось, как бежит к колодцу топор Василь Василича, быстренько вырубает примороженные валенки и уже, вместе с валенками они бегут домой, но не по дороге, а напрямую, по сугробам. Топор при этом скачет на ножках, которые торчат из топорища, а валенки бегут как обычно. А вот новая картинка. Мальчик видит, как привидения с хохотом и улюлюканьем подхватывают разнесённые ветром простыни и рубашки, и последние, словно живые существа, летят над сугробами к дому Евдокии, задевая о снег рукавами и углами.

Проснулся Костя только утром. Под стёганым ватным одеялом было тепло, и вылезать из-под него не хотелось. Мальчик не помнил почему-то, сам приезд к бабушке, наверное заспал, и сейчас не терпелось ему выскочить на улицу и посмотреть, что там делается? Костя сбросил одеяло, спрыгнул с кровати, сделал физзарядку и, наспех поев бабушкиных блинчиков, выбежал на улицу.

Переливающиеся на солнце сугробы чистого нетронутого снега ослепили мальчика. Вокруг всё было так необычно. Во-первых, на улице почти нет людей. А из транспорта – одна лишь, запряжённая в розвальни пегая лошадь, то и дело фыркая, трусцой бежит по заснеженной улице, да где-то далеко тарахтит двигатель. Нигде не видно дворников. Центральная дорога по селу прочищена бульдозером, а вот по второстепенным улицам люди на санях ездят прямо по сугробам, как по волнам. Снега вокруг видимо-невидимо. В некоторых местах он доходит до крыш сараев и можно без особого труда по сугробу взойти на крышу.

Побродив немного около дома, Костя вспомнил про лыжи, которые привёз с собой. «Вот чудак,– подумал он,– как же я раньше-то о них не вспомнил».

– Кост-я-я-я! – послышался голос бабушки. – Далеко не ходи-и-и. Отец тебя пущать одного не веле-е-л.

Костя сделал вид, что не слышит этих наставлений и чтобы бабушка его не увидела, зашёл за сарай и стал прилаживать лыжи.

– Костя-я-я! – опять раздался голос бабушки. «Вот привязалась», – подумал мальчик и затаил дыхание, чтобы не обнаружить своего присутствия.

– А ты чё не откликаешься? – раздался вдруг рядом тонкий простуженный голос.

Костя вздрогнул и поднял глаза. На него из-под мальчишеской шапки с нанесённого сугроба смотрит девочка лет десяти в сиреневом пальто с опушками на рукавах и с повязанной под шапкой косынкой. У неё впереди нет двух зубов и она поэтому немного шепелявит. Лицо её, со вздёрнутым курносым носиком в веснушках, выглядит смешливо.

– Ты Мазавиной тёти Паши внук? – спросила девчушка.

– А тебе что? – сказал, испытывая некоторую неловкость, Костя.

– Мне ничё… я так. Я знаю, ты – Костя, а меня Нюшкой зовут.

– Нюшка, это как?

– А никак, Нюшка и Нюшка…– заключила девочка и, присев, съехала с сугроба прямо к Костиным ногам. – Я ваша соседка, – и она кивнула головой влево.

– Как это соседка? – удивился мальчшка, увидев, в той стороне, куда кивнула Нюшка, метров за сто, одиноко стоящий дом.

– Соседка… соседка… – протараторила она.

– Вот это соседка?! – Присвистнул Костя. – Чего это вы так дома редко понавтыкали. Тут один, там другой, на задах третий. Только дальше вижу улица образоввывается. Дома здесь стоят, вроде как у тебя зубы во рту.

– Так зубы все были на месте и дома тоже, – сказала Нюшка нисколько не обидившись.– Тут ещё два дома стояло. Дома сломали, так и стала соседка. Только вот зубы вырастут, а дома уже вряд ли построят.

– Почему так?

– В город уезжают. Там вольготнее, а дома продают… – по-взрослому ответила девочка.

– А мальчишки у вас в деревне есть?

– Мальчишки есть, а вот девчонок совсем мало. – И тут же пояснила. – Одни совсем большие, уже невестятся, под ручку по улице ходят и смеются, другие ещё в школу не ходят, а третьи, как я.

– А третьих-то сколько?

Нюшка стала загибать на руке пальцы и сказала:

– Трое всего. В общем, пять наберётся.

– Как это у тебя получается. – Трое всего, а откуда же пять наберётся?

– У меня свои подсчёты.

– А подруги у тебя есть?

– Есть, но мало.

– Как же ты живёшь здесь? Скука заест.

– Друзья у меня есть… – девочка загадочно улыбнулась.

– Понятно, кто твои друзья – телята, ягнята… – сыронизировал Костя.

Нюшка на его иронию не ответила, а только улыбнулась.

– И что ты в своей деревне делаешь?

– Работы хватает, маме в сельском совете и в правлении колхоза убираться помогаю, полы мою, пыль протираю…

– Ясно… можешь не продолжать.

Мимо них в сторону, стоявших в отдолении длинных приземистых строений, торопясь, прошёл в полушубке и высокой лисьей шапке мужчина в очках и с портфелем в руке. Проходя мимо, он поприветствовал ребят:

– Здравствуйте, молодые люди. Проблемы решаете?

– Какие у нас проблемы? – ответила Нюшка,– это у вас, Степан Евдокимович, бывают проблемы, а у нас, так…

– Ну, раз «так», то это хорошо,– и пошёл дальше.

– Парторг наш – Степан Евдокимович Громов, на ферму пошёл,– прокомментировала Нюшка. – А во-о-н от правления санки в нашу сторону едут. В них председатель колхоза и зоотехник тоже на ферму собрались.

– А чего это они на ферму все направляются?

– Собрание у животноводов будет… А ты куда собрался?

– На гору схожу. Покатаюсь. Посмотрю, как вы развлекаетесь. Где здесь приличная горка находится?

– Чтоб на лыжах покататься или на салазках, то у нас гор хватает. Сторонские, что за речкой живут, на эту сторону не ходят, у них своя гора и свой пруд есть. Им там близко. Мы катаемся с Васёниной горы. Рядом с горой жила бабушка Васёна, вот гору так и прозвали. Васёна давно умерла, а название осталось. Это вон туда, за дома надо идти, – и Нюшка показала рукой в какую сторону надо идти.

– Мне бабушка сказала, что у вас здесь гора есть, с каким-то странным названием… я не запомнил. Она мне сказала, что ребятишки с этой горы на лыжах не катаются.

– «Верблюжиха», – напомнила девочка.

– Вот-вот, Верблюжиха… точно.

– Ну-ну! – произнесла Нюшка и шмыгнула носиком. – Она вон там, – и Нюшка кивнула головой в ту сторону, где находилась гора Верблюжиха. – С неё кататься – только ноги ломать. Зато она самая высокая. Около этой горы пруд есть, там мальчишки на коньках бегают и то не все, ходить далековато. У нас за старой школой запрудок есть, там на коньках катаемся.– И тут же пожалилась. – Мне нельзя на гору. Видишь! – и она показала на платок. – Уши простудила. Родители долго на улице быть не велят, – и Нюшка, показав мальчику кончик языка, быстро, на карачках, взобралась на сугроб, с которого только что скатилась.

На дороге показалась лошадь, запряжённая в сани. Она трусцой бежит, помахивая хвостом и роняя с губ пену. В санях, положив под себя охапку соломы, сидит, обвязанная крест-накрест шалью баба и помахивает прутом. Рыжая лошадь косится на прут, но бежит лениво. Нюшка, ни с того, ни с сего, срывается с места, мчится за санями, догоняет их, ловко сзади на них запрыгивает и машет Косте рукой.

«Чудная какая-то? – подумал Костя. – На гору ей ходить нельзя, а на дровнях кататься можно… вон как прыснула».

Мальчишка не стал много раздумывать. Он тотчас надел лыжи, походил на них за двором по бабушкиному огороду, проложил хорошую лыжню, но вскоре ему по лыжне бегать надоело и он выехал на деревенскую улицу.

В это время на улице показались два подростка. Они важно идут смеясь и толкаясь по средине дороги. Один маленький и круглый, это Сыров Владимир, по прозвищу – «Шкворень». Он всё время ухмыляется и поглядывает на высокого и тощего. Высокий и тощий, это Клёков Григорий, по прозвищу «Клёк». Клёк имеет превосходство над Шкворнем. Сыров же, своим подчинённым положением нисколько не тяготится. «Два сапога – пара,– говорят про них в деревне». Это означает, что оба дружана отличаются от других ребятишек неблаговидным поведением.

– А что, Шкворя,– цедит сквозь зубы Клёк, – хило Касьяна «слабо» взять?– и кивает на приближающуюся пару лошадей, впряжённых в раскидистые дровни и управляемые тем самым Касьяном о котором говорят дружаны. Касьян сидит на куче соломы, подложив под себя ногу в валенке, и курит.

– Не охота-а-а…– тянет Шкворень.

– А в долг брать охота!?– парирует Клёк.

Шкворень нахмурился.

– Чё, ты, Клёк…, сразу долг… долг, прожить без напоминания не можешь…

– Не могу… Карточный долг – закон. Ему во всём мире уважуха. Давай, блесни смекалкой и выдумкой – и он кивнул в сторону, проезжающего на дровнях мужичка, – а я посмотрю зачёт или не зачёт. Будет хохма – будет зачёт.

– Зачёт… незачёт, – пробубнил, сердясь, Шкворень, и по его лицу пробежала размазанная улыбка. Она всегда у него появляется, когда он придумает нечто смелое и скверное. Он сунул руку в карман, нащупал зажигалку и, когда с ним поравнялись дровни, вроде невзначай упал на них, щёлкнул, вынутой из кармана зажигалкой, поднёс огонёк к соломе и сразу же вывалился из дровней прямо на дорогу.

Всё это было проделано так виртуозно, что любой человек, видевший это, непременно бы подумал о том, что дровни задели паренька, сбили его с ног, отчего тот упал на эти самые дровни и скатился на дорогу.

Зажжённая солома при этом загорелась пылом не сразу. Она с полминуты тлела, а затем быстро разгорелась. Возница, заметив пожар, ругаясь, начал сталкивать горящую солому с дровней, не переставая грозить подросткам кнутом и матюкаться.

– Вот кошкоеды! Вот кошкоеды! Ничего святого нет! Как таких земля носит?.. В милицию заявлю…

«Конечно, заяви!!!» – прокричали подростки вслед в один голос. А Клёк добавил:

– Курить надо меньше, тогда и загораться ничего не будет.

«Зря я вышел на дорогу, – подумал Костя, став свидетелем инциндента. – Эти два типа обязательно привяжутся». Его отец учил никогда без особой причины не драться.

Не дойдя до Кости несколько шагов подростки начали ломать комедию.

– А это что за шмыгало-шмарыгало? – спросил Клёк маленького и кивнул на Костю.

– Протестую!!! – ответил тот. – Маэстро! Ты не должен оскорблять гомо сапиенс. Этот гомо топает по улице и тебе не мешает.

– А я и не оскорбляю… Я просто своему другу задаю вслух вопрос. У нас, надеюсь, право голоса никто не отменял…

– Принимается! – ответил Шкворень и хохотнул.– Согласен, права человека никто нарушать не имеет права.

– А я и не нарушаю…, – Клёк ругнулся. – Я просто, и очень даже любезно, спрашиваю этого шмыгалу, кто он есть? – и Клёк, поровнявшись с Костей, ткнул в его сторону указательным пальцем.

– Ты не любезен. – Заметил ему Шкворень и деланно поморщился. – Где тонкость? Где грация? Где высокомыслие? Где, наконец, манеры? Ты этим оскорбляешь пивонера…

– Мальчик, ты пивонер? – Спросил развязно Клёк Костю. И не дожидаясь, что ему тот ответит, сделал заключение сам, – значит пивонер.

– Эй, Клёк! Ты чего дурака валяешь!? – Раздался рядом голос Нюшки.

– Маэстро! Эта пигалица меня оскорбила, – притворно проговорил Клёк, – и указал на Нюшку.

– Кто, Гриша?– спросил не менее притворно Шкворень.

– Вот эта яичная скорлупа… – И он хотел толкнуть Нюшку, но Костя загородил её собой.

– Што такое, Гриша! Этот шмыгало-шмарыгало, которого ты так великодушно простил за то, что он живой и небитый, оказался неслушником? Такого нельзя терпеть, – и Шкворень попытался с силой толкнуть Костю. Мальчик ловко уклонился и Шкворень, пролетев мимо, ткнулся лицом в сугроб.

– Между прочим, я тебе разрешение на нападение не давал… – Сказал Клек, глядя на полёт друга, и сплюнул.

– Нет, Гриша! Ты видел, как этот гомо закопал меня в сугроб… – проговорил Шкворень, вылезая из снега.

– Оставь его! – приказным тоном прогнусавил Клёк. – Никто тебя в снег головой не всаживал, сам сунулся.

– Как скажешь. Мне что… не мой авторитет подрубают… – пробубнил Шкворень, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.

– Мой авторитет так не подрубишь, – осклабился Клёк. – Просто у меня сегодня хорошее настроение…

– Значит, пусть живёт? – уточнил Шкворень. Клёк кивнул. Шкворень, раскланявшись перед Костей, вкрадчиво произнёс, сменив голос.

– Живи пока… Но учти, настроение у Гриши может меняться… – правда, Гриша? – и он заискивающе заглянул Клёку в глаза.

– Может и поменяться, – проговорил тот в тон сказанному.

– А что в этом хорошего, Гриша?..

– А ничего в этом хорошего и нет… одна, друг, дрянь, – ответил ему Клёк.

– Правильно, Гриша! – и маленький поднял указательный палец вверх.

Дружаны, после этих слов, пошли дальше, дразня деревенских собак, а те с остервенением лаяли и прыгали в глубоком снегу не в силах сорваться с цепей.

– Ты чё, Клёк, мне не помог? – спросил обиженно дружка Шкворень, когда они отошли от Кости и Нюшки, – авторитет ведь не купишь!

– Не лезь на рожон. Я видел, как он ловко уклонился при твоём нападении и тем самым помог тебе оказатся физикой в сугробе, реакция хорошая. Думаю, что он спортом занимается, а вот каким – не знаю. Не кипишись… в другой раз встретимся, без свидетелей, никуда он от нас не денется.

– А ты ничего, смелый, – заметила Нюшка.– Это Клёк и Шкворень. Они всегда так выпендриваются и комедии разыгрывают. У Клёка отца нет, а мать выпивает, вот он и такой. Его дружок – Шкворень из очень даже здоровой семьи. Отец у него – заведующий фермы, не пьёт, степенный, на доске почёта, а сынок непутёвый.

– Значит, семья не совсем благополучная, раз сынок такой.

Нюшка задумалась над Костиной фразой, и больше не сказала ни слова, а Костя, оттолкнувшись обеими палками, быстро пошёл в сторону горы Верблюжихи. Ему хотелось осмотреть окрестность с её вершины. «С неё должен быть хороший обзор, раз она здесь самая высокая», – думал он всё быстрее и быстрее шевеля ногами.

Снежная дыра

Костя шёл напрямую, по сугробам и прошлогоднему бустылятнику, стараясь, как можно скорее подойти и взобраться на эту лобастую гору. Подниматься было совсем не просто, хотя издали казалось, что южный склон горы не так уж и крут. Ледяные торосы прорезают склон как стеклянные клинки. Лыжи скользят, шурша льдинками, то и дело, обрываясь, заставляя приседать и опираться руками о склон. То и дело встречаются какие-то овражки, обрывчики. Издали этого было не видно, а тут идти и то плохо, не то чтобы кататься… По ту сторону горы слышатся ребячьи голоса.

Пока мальчик поднимался на вершину горы, голоса почему-то смолкли, не стало слышно и лязга коньков. Но вот, наконец, и хребет. Костя остановился у подошвы одного из горбов и осмотрелся. Ребят на льду деревенского пруда у подножия горы не было. Лёд был хорошо очищен от снега. Рядом с горой он зеленел, а дальше голубел длинным овалом.

«Куда это они подевались? – стал думать Костя о мальчишках.– Может быть, пока он поднимался, они ушли?, или у самой горы байки рассказывают? Увидеть их отсюда нельзя, мёртвая зона, а подойти ближе опасно обледенелый обрыв со снежным наплывом. Насмерть не разобьёшься, а вот покалечится – запросто. Вот поэтому с неё и не катаются. Правильно мне Нюшка говорила… теперь надо обойти горб и там найти место, где можно спуститься».

Слева горб было обойти нельзя – мешал овраг, справа была видна, довольно узкая терасса из снега. «А, что, можно спуститься по ней на полгоры, а там посмотрим» – решил Костя и осторожно направил лыжи на террасу. Подтормаживая левой лыжей, Костя скатился по террасе почти на треть горы, но дальше было ехать на лыжах совершенно невозможно. Нанесённый снег, по которому до этого катился мальчишка, совсем исчез. Его заменил голубоватый с серыми размывами лёд. Лёд был ноздрястый и скользил не сильно. У Кости появилась возможность спуститься ещё ниже, но уже не на лыжах, а пешком.

Он быстро снял лыжи и, держа их на плече, стал спускаться по террасе. Та, в свою очередь, становилась всё уже, валенки скользили, и приходилось быть начеку. С каждым шагом опасность сорваться возрастала.

Мальчик заметил, что ни при подъёме по отлогой стороне горы, ни здесь, на террасе, нет даже признаков следов лыж или обуви. «По-видимому, сюда сельские мальчишки, после снегопада, или метели, ещё не забирались. Так, где же они?» – думал он.