Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков

– Вы?! Ну, и что же вы, что-нибудь предпринимали в организации работ?

– Я поставлен рядовым членом в первую бригаду и, конечно же, не могу быть в курсе всеотрядных дел.

– Кем поставлены?

– Гайсановым.

– Хорошо. Надо срочно разобраться, – обращаясь к Розовскому Брониславу, сказал Паромов.

– Мы разберёмся и примем меры, – деловито и обнадёживающе заключил командир районного штаба, направляясь в столовую.

Командир и комиссар райштаба, плотно пообедав в эфиопской столовой, спешно уехали, больше ни с кем не разговаривая и ничего не осматривая в этом отряде.

Евгений Пройдоха и Анатолий Кротич, настороженно выждав три дня, после очередного разговора со всей группой, самоуглублённо отдалявшейся от всех общей только для них заботой, стали исчезать поочерёдно с объекта: с утра до обеда один, с обеда до вечера другой. Порой их обоих не было на водоканале до самого ужина. Виталия Сергеевича Игнатова перебросили в группу дорожников, и Батурин оказался по существу даже не в вакууме образованного вокруг него неприятия, а в эпицентре психофизического поля, создаваемого юристами то взглядами, то ухмылками, то просто неприязненным окриком или злонамеренным игнорированием.

Олегу не с кем было не то, чтобы посоветоваться, обсудить происходящее, а иногда в течение целого дня переброситься словом. И он, когда была работа, замыкался в самом себе и без подсобника Виталия Игнатова стремился выложить в стену все блоки, какие поднимал сам для себя, стремясь сделать кладки больше чем Щчук и Пройдоха. Но, несмотря на то, что его стена росла явно быстрей и была выше, чем у конкурентов, каждый раз при подведении итогов Александром Суховым, оказывалось, что он на последнем, хотя и, как смеялись ребята, на почётном призовом месте.

Только потом, много лет спустя, Батурин поймёт, что в трудной отрядной жизни чаще всего действует закон стада или стаи, когда, для того чтобы объединить и накрепко привязать бойцов к себе, вожак подыскивает среди них «козла отпущения». Затем, заряжая всех своей идеей, все неудачи и промахи, а самое главное – обман и надувательство всех, растущее недовольство, усталость и инстинктивное чувство страха быть обделённым или отброшенным в сторону при дележе добычи, разряжает напряжение на человеке-козле, как на громоотводе.

Но сейчас Олег этого ещё не понимал и всячески искал пути сближения с юристами, с самим Кротичем, Пройдохой, страдал от того, что не может завоевать их доверие, сбросить, кажущуюся скрытной, явную подозрительность к нему как к шпиону, как к врагу. Ему так хотелось дружбы этих сильных, бывалых парней, но те продолжали с ещё большим рвением создавать зыбкую почву виновности, на которой так хорошо росла незаслуженная репутация отстающего, чуть ли не бездельника и разгильдяя.

– Слушайте! – не выдержал однажды Батурин. – Я предлагаю соцсоревнование. Пусть с завтрашнего дня штаб отряда замеряет работу каждого звена, вписывает цифры в график соревнования, и мы посмотрим, кто из нас делает больше.

– Нет, нет! Нам и так ясно кто делает больше. Уж не думаешь ли ты, что оказавшись, первый раз в отряде, сможешь выкладывать больше Щчука?! Гм! Мало каши ел, – отрезал Евгений Пройдоха, громко шмыгнув своим хрящеватым носом, на котором ярко проступила белая полоска кости. – И без этого дармоеды твои в штабе бездельничают. Пора разгонять.

Это предложение подлило масла в огонь и однажды Анатолий Кротич, долго ловивший момент, наконец-то, поймал и дал понять Олегу Батурину, что он у него на крючке.

В тот день Олег сбегал после обеда на дамбу. Был очень жаркий день. Он долго плавал, наслаждаясь холодной, живительно-жгучей водой протоки. Когда он вернулся в физзал, все крепко спали. Олег прилёг, думая лишь расслабиться после купания и бега. Под смачное сладкое сопенье бойцов он прикрыл на минутку глаза, а когда открыл их, в зале стояла такая жуткая тишина, что Батурину стало жарко, затем – холодно, а потом снова жарко и снова холодно. Он резко вскочил и бросился вон.

Юристы были на объекте уже не менее часа и злорадно смотрели на приближающегося Олега.

– Ты что приехал сюда хомяка давить?! – с ядовитой гримасой в улыбке бросил Батурину комиссар.

– Всыпь ему по самое не балуйся, – подзадоривали бойцы. – А то, вишь, курорт себе устроил. Работничек. Скажи. Мы подыщем тебе другую работу, полегче.

Выждав минуту и не получив ответа, Кротич сказал, что сообщит об этом ЧП бригадиру и в штаб.

– Иди ты, знаешь куда? – зло огрызнулся Батурин, расстроенный своей слабостью и, понимавший, что его умышленно, оставили спящим юристы, чтобы в любой момент рассчитаться с ним за то, что он знает об их заговоре.

На следующее утро Анатолий Кротич, выступая на линейке при распределении работ и бойцов по объектам, громко, чтобы слышали все с присущей ему демоновской силой в голосе, сказал:

– Батурина на наш объект мы просим не посылать. Он плохо работает, да к тому же спит после обеда до трёх часов.

– А мы за него пашем! – выкрикнул Александр Сухов.

– Да, да, нам он не нужен. Не должны же мы его обрабатывать. Может быть, найдутся желающие, а мы не хотим, – зашумели дружно остальные члены бригады.

Зло и бессилье, вызванные очевиднейшей подлостью, которой никак не предполагал Батурин от студентов МГУ, свинцовым расплавом налили голову, жилы онемевшего тела.

Юноше тут же хотелось возразить, изобличить комиссара и его окруженье, но горькое понимание того, что он ничем не сможет доказать истинную причину этой лжи и тем более на линейке, где любой его лепет, даже с обвинением в заговоре, был бы жалким воплем слабого, оскорблённого стремящегося свести счёты. Да ещё с кем?! С комиссаром, с коллективом! С коллективом, в котором ни один человек не мог бы выступить в его поддержку. Стиснув зубы, Батурин ждал, что командир перебросит его в другую бригаду. «Эх, к дорожникам бы!» – мечтал посрамлённый боец. Но к его удивлению Гайсанов ни словом не обмолвился о нём, и Олег решил сам попроситься в бригаду дорожников.

После линейки он подошёл к Кариму и, стараясь сохранить достоинство, которое было призвано, по его мнению, служить доказательством существования другой причины враждебности юристов к нему, предложил командиру перевести его в другую бригаду:

– Карим, очень прошу тебя, перебрось меня к Грайчихину на дорогу или к Бражных на ЖБИ. Я тебе всё объясню…

– Какие могут быть объяснения?! – изумлённо и изумляюще отмахнулся Гайсанов. – Никуда я тебя не переведу! У нас нет каменщиков, а работы только начинаются. Так что позволь уж мне себе позволить тебе не позволить. Докажи им, чёрт возьми, что ты можешь работать. Извини, я тороплюсь.

Командир, как показалось Олегу, одинаково безучастно принял и наговор комиссара, и просьбу бойца. Раскрыть глаза Кариму на юристов, думалось Олегу, будет не только спасением его самого, но и в какой-то мере командира. Но Олег видел, что он вынужден остаться с досадным чувством двойного провала. С одной стороны было злорадство и хищническое наслаждение победой, напряжённо наблюдавших за ним заговорщиков, с другой стороны, Гайсановская высокомерность, подчёркивавшая как недосягаемо высоко царствует над всеми командир, и как для него безразлична, если не смешна и истинная причина конфликта.

Тем более, что этой причиной был он сам, казавшийся Батурину опытным, боевым командиром. Командиром, по-орлиному видящим из поднебесья мышиную возню на том месте, где пронеслась всего мгновенье назад, возбудившая страхи и писки, его могущественная тень, молчаливо, но убедительно говорившая, что он – Карим Гайсанов – командир эфиопов, непогрешим и недоступен никому ни на какой высоте.

Однако оказавшись опять среди молчаливо отстранявшихся от него, как впрочем, теперь и он от них, бойцов бригады, Батурин решил всё-таки улучить момент и поговорить с командиром о готовом уже заговоре.

Глава шестая

Ультиматум

Необыкновенно ласковое северное солнце расплавляло густой настой утренней прохлады, согревая парящие после ночного дождя бетонные блоки, стены, песчаные кучи у свай и сонно, в блаженной полудрёме, копошившихся у них бойцов.

В пьянящей неге светила просыпалась томительная тяжесть работы, и невесомое счастье гармонии наполняло сердца и руки студентов.

Щедрое утреннее тепло обещало первобытный уют и вечность оказавшейся в тот момент здесь полной дрёмы и сил юности.

Даже Батурин и Сухов, обнажённые по пояс, таскали вместе одни носилки, каждый стремясь ухватиться как можно ближе к днищу.

Чудное утро стояло над водоканалом, когда на стройплощадку неожиданно прибыл, ещё ни разу не посетивший один из основных своих объектов, главный инженер СМУ-21 «Якутсктяжстроя» Кононов Иван Петрович. Широколобый, скуластый, с узкими тяжёловекими глазами якут выглядел хорошо задуманным и крепко сбитым представителем сурового Севера, дополнявшим студентам в то утро сказочное очарование картиной настоящего летнего приполярья.

Дёргая кверху носом очки, Кононов молча попрыгал по объекту, потом кое-кому высказал мягко и тактично незначительные замечания, вызвав гордость и радость за сделанную, как подумалось всем, отлично работу: Только люче заполняйте швы раствором, – мягко и тактично сказал он наполедок.

И так же тихо, как приехал, уехал.

А через пару часов рабочий управления привёз письмо главного инженера СМУ-21 на имя бригадира Долгополова Сергея. Его не оказалось уже на объекте. Как и раньше, он умчался выбивать материалы и механизмы.

Евгений Пройдоха вскрыл конверт и, читая письмо, неожиданно бросил молоток и мастерок в стену:

– Всё! Шабаш! Бросай бракодельничать!

– Что такое?! – изумился маленький с упитанным рыхлым телом сотрудник НИИЯФа (Научно – Исследовательского института ядерной физики, что базируется под землёй, рядом с Главным зданием МГУ), Миша Станиславович, прерываясь на очередном анекдоте. Роль великолепного рассказчика игралась им с самого приезда, и уже воспринималась всеми, как само собой разумеющееся. Анекдоты он мог рассказывать, и рассказывал с утра до вечера, лишь изредка прерываясь для выполнения какой-нибудь работы: поднести кому-нибудь попить водички, компотику, или сбегать в магазин за сигаретами.

– Заработали! Ультиматум прислал хрыч узкоглазый! В рот е… выругался семиэтажным матом Пройдоха. – Надо бросать здесь яйца мять! Говорил я: не удалось – на Камчатку, на БАМ поехали. Так нет же, Якутии захотелось… Город будущего строить!

– Бойцы, бо-ля, баста! Кончай работу! Бастовать будем! – закончив читать письмо, приказал комиссар.

Студенты оставляли свою только что так услаждавшую их работу и шли под навес столовой.

Вытянувшиеся и осунувшиеся за три недели, но заметно почерневшие от якутского жаркого солнца, они зло сверкали глазами и зубами, напоминая стаю остановленных в неудачной погоне волков.

Встречаясь взглядами, ребята искали друг у друга ответ, помощь или хотя бы сочувствие.

– Командира сюда надо срочно…

– Его днём с огнём не найдёшь.

– Нужно провести общеотрядное собрание.

– Нет! Надо объявить забастовку!

– Даёшь забастовку!

– Забастовку!

– Забастовку!

– Не бастовать, а рвать договор с этими СМУдаками надо, – перекрывая всех своим басовитым голосом, предложил Евгений Пройдоха. – Рвать и давать отсюда тягу!

– Но куда?

– Можно найти объекты и здесь, в Якутии, можно рвануть на БАМ или даже в Казахстан, а в этой шарашке нам делать нечего, – с располагающей уверенностью отвечал всем Пройдоха.

Ожесточённые и обессиленные не работой, а отсутствием её, бойцы зажигались друг от друга злобой и ненавистью к организации – заказчику СМУ-21. Они были готовы пойти и разнести в щепки её контору. Но никто не знал, где она находится, где затаилось это неопределённое, медленно, но неизменно пожирающее их силы чудовище.

– Бойцы, бо-оля, успокойтесь, успокойтесь, – растягивая слова, словно гипнотизёр, говорил комиссар. – Надо выяснить всё по порядку…

– Сколько можно выяснять!

– И так всё ясно!

– Ясней не бывает! – кричали со всех сторон.

– Неужели непонятно, что эти гады просто не могут обеспечить материалами фронт работ и пытаются нас остановить, а чтобы не оплачивать простои, хотят заставить делать пустую работу? – размахивая руками, спрашивал-разъяснял Щчук Владимир. – Поэтому и состряпали эту филькину грамоту.

– А что там написано? – спрашивали другие.

– Это Акт, в котором предлагается единственное: разобрать стены АБК и переложить их с полным, а не с частичным заполнением швов раствором.

– Но у нас так и есть! – возмущённо прорычал кто-то.

– Да у нас кладка под расшивку, так что все швы вылизаны, – пояснил Владимир Щчук. – Ему надо было глаза разуть, видимо, чтобы увидеть это.

– Это провокация! – кричали бойцы.

– Точно. Эти СМУтьяны не могут дать всему отряду работу и сеют СМУту, – неологизируя с абривиатурой СМУ, подтверждал Пройдоха.

– Нет блоков, цемент по чайной ложке… Бригада на ЖБИ стоит – не работают бетономешалки, – выкрикивал Александр Сухов.

– Одни печники с командиром греют руки – у них и работа и аккорд на все сто процентов. Командир знает, что надо плясать от печки, а все остальные пусть только рты раскрывают, да ждут, когда командир на той печке раком свистнет. Этаким Емелей дурачом на своей печке в царство въедет, – рекламировали юристы свою прекрасную осведомленность, полученную в часы отлучек с водоканала.

– Да он давно в него въехал. Пора и ему въехать! – возмущались бойцы.

Вернувшиеся в отряд бригады, солидаризируясь, влились в возбуждающий хаотичный беспорядок спонтанной забастовки.

Почти всю белую ночь не стихали громкие, доходящие чуть ли не до белого каления голоса бойцов. Многие были подогреты не только происходящим, но и 95-градусным спиртом.

– Бастовать, так бастовать!

– Всё, ребята, баста! Заработали мы в этом году!

– Не поработаем, так хотя бы побастуем!

– Никогда в жизни не бастовал! За это можно и тяпнуть!

– Наливай ещё! За забастовку!

– За забастовку! – поднимали стаканы, вовремя сообразившие бойцы.

Командир появился поздно ночью. Он быстро вошёл в спортзал, где продолжали «бастовать» бойцы, и молча погасил свет.

– А ну, кто это там нас и белого света лишает? – крикнул кто-то из лежащих.

– Надо спать! – властно отрезал Гайсанов. Он был зол и, видимо, уже всё знал, поэтому готов был сорвать свою злость на ком угодно и когда угодно.

– Что, думаешь, утро будет мудренее вечера? – бросил ему кто-то из нежелавших спать.

– Для тебя, может быть и нет, а для меня, да, – ответил уничижительно в серую пустоту зала Карим.

– Глаза хочешь закрыть бойцам? – ядовито подрезал его Сухов.

– Мы сами, родимый, закроем орлиные очи твои… – затянул Щчук тоскливым голосом.

– Что мы приехали сюда спать?! Тоже мне, главнокомандующий.

Волк на псарне! – выкрикнул Валерий Антипов и, переходя на фальцет, закончил: – «Бойцы! Командиры обманывают вас!»

– Кто это воет здесь? – спросил Гайсанов, зажигая свет.

– Я спрашиваю, кто тут про командиров что-то сказал сейчас? – процедил сквозь несмыкающиеся зубы Гайсанов. – Что, трус? Нагадил и в кусты?!

– Я сказал, – поднялся Антипов. – Ну, и что?!

– А то, что завтра подойдёшь ко мне за билетом в Москву. Некоторые уже завтра полетят домой. Отряд имеет деньги на их путешествие… – угрожающе выпалил командир.

– Я готов. Давай билет, – смело и гордо ответил ему Валерий.

– Я сказал «завтра», – подчеркнул Карим.

– А завтра уже сегодня, – спокойно и миролюбиво шёл к нему Антипов.

– Значит сегодня и полетишь, – расстреливая его в упор чёрными дулами глаз, заключил Гайсанов.

– Это называется «умри ты сегодня, а я завтра», – продолжал отстреливаться и Валерий.

– Да, это так и называется! – оставил за собой последнее слово Карим Гайсанов и, по-бычьи наклонив голову, словно только что срезал тореадора, вышел из зала, щёлкнув выключателем.

Глава седьмая

Дамба

Высокое полярное солнце уже в семь часов утра разогрело воздух до двадцати пяти градусов.

Раскалённая атмосфера якутского неба оглушала сонно плескавшихся у рукомойников, пытавшихся шутить и злословить бойцов.

Утренняя линейка была короткой и неприятной.

Командир отряда Карим Гайсанов объявил Приказ №1 вечернего заседания штаба об отправке трёх бойцов в Москву:

«За нарушение сухого закона, за самовольный уход с работы и нарушение норм поведения бойца Всесоюзного студенческого строительного отряда имени Ленинского комсомола приказываю бойцам линейного отряда МГУ «Эфиоп»: Антипову Валерию, Подкладину Юрию и Башееву Игорю в двадцать четыре часа покинуть место дислокации линейного студенческого строительного отряда МГУ имени М. В. Ломоносова и город Якутск.

Приказ №1 штаба ССО «Эфиоп» довести до сведения центрального штаба ВССО МГУ с последующей передачей дел на факультеты.

Командир отряда Карим Гайсанов.

Начальник штаба Мартынов Георгий.

Комиссар отряда Кротич Анатолий».

– Но я, бо-ля, не подписывал никакого приказа. – возмутился комиссар.

– Меньше спать надо, – процедил сквозь зубы начальник штаба Мартынов.

Объявив этот ошеломительный документ, командир предупредил, что всем, кто нарушит устав бойца ВССО, будет незамедлительно вручён билет на самолёт в Москву.

Несмотря на то, что было воскресенье, Гайсанов, объявив отдых, сам им не воспользовался. Командир спешил, ему нужно было выигрывать время для того, чтобы найти дополнительные варианты или хотя бы один достойный выход из сложившегося положения. И он для всех шёл на встречу с руководящим составом СМУ-21, а на самом деле улетал на полтысячи вёрст от Якутска, где надеялся заключить выгодный договор на горящий подряд.

После завтрака почти весь отряд потянулся на дамбу. Виталий Игнатов и Володя Грайчихин пригласили Олега Батурина составить им компанию на сегодняшний день. Олег чуть ли не со щенячьей радостью и благодарностью бросился обниматься-бороться с обоими, словно хотел показать, что он полностью принадлежит им и готов с ними хоть куда.

Играя волейбольным мячом, они направились, как и все, в сторону Лены. Дамба походила на дорожку огромного муравейника, протоптанную из беспорядочно нагромождённых тяжёлых каменных и лёгких с покривившимися стенами деревянных домов в заросли молоденьких берёзок и кустившегося среди них орешника. Маленький кусочек земли, отвоевавший у могучей реки манёвр и пространство на случай сдержать или хотя бы ослабить натиск её порой неусмиримой стихии, стал и дорогой жизни отдыхающих.

– Грачик, а что произошло с бойцами, что их так? – спросил Виталий Грайчихина, бывшего членом штаба отряда.

– Двое вчера нализались и пьяные отправились к кадрам, прихватив для пущей храбрости ещё бутылочку «Портвейна». Батя одной выпер их вон.

– И что ж?

– А те осушили бутылку, и пустую – в окно. Для убедительности бросили ещё и кирпич.

– Хороши Дон – Жуаны, гм… – хмыкнул Виталий Сергеевич. – А третий?

– Антипов? На штабе Гайсанов говорил, был тоже пьян, не давал спать бойцам, сквернословил и даже оскорбил самого командира, когда он пытался его успокоить, – объяснил Володя Грайчихин.

– Жалко парня. Отличный работник, – заметил Виталий Сергеевич.

– Ничего он не сделал такого, чтобы выгонять его тут же, – в свою очередь вступил в разговор Олег Батурин. – Вчера поговорил с командиром на равных, сказал в-открытую то, что уже давно все за глаза говорят. И вот получил…

– Да, «жираф большой, ему видней», – иронично проговорил Игнатов. Его тонкое миниатюрное лицо и большие светлые глаза лучились вводящей в заблуждение многих будто бы искренней детской простотой.

Батурин испытывал сыновнюю симпатию к нему с первых же дней знакомства. И день за днём она перерастала в дружбу, которая завязалась явно тогда, когда однажды, работая на кладке один, без помощника, Олег вдруг обнаружил, что раствор и блоки, которые он приготовил сам себе, не кончались, хотя он, не отрываясь от стены, интуитивно считал один за другим. Батурин разогнул затёкшую спину и увидел Игнатова, колдовавшего над бадьёй. Приготовив раствор, Виталий Сергеевич расстилал его по стене таким слоем, каким бы его стлал и сам Олег: оптимальным для каждого места стены и блоков, и именно той консистенции, которая требовалась для хорошей кладки. Олег перевёл взгляд на шеренги тридцатикилограммовок, поднесённых Виталием Сергеевичем, и удобно ожидавших теперь своего часа в полуметре от стены. Протяни только руку и… С того дня они работали в паре и их симпатии крепли. Но последнюю неделю Виталий работал на прорыве с дорожниками, и они виделись только утром или вечером, да и то – мельком. Игнатов, несмотря на свои сорок два года, был строен, сух, спортивно подтянут. По утрам, а иногда и по вечерам, он с удовольствием стоял подолгу на руках вверх ногами на специально изготовленных для этой цели миниатюрных брусьях. В его хорошо развитой интеллигентно-спортивной фигуре скрывалась цепкая даже не дву‒, а многожильность, вплетённая в сгусток высокого ума и сильной воли.

Пример Виталия был притягателен, и Олег, как и в университете, стал по утрам просыпаться раньше других на полчаса и до общего подъёма успевал пробежаться, и сделать физзарядку на школьном дворе.

С Грайчихиным Игнатова связывали давние спортивные встречи между студентами МАИ и института физкультуры, где до экономфака учился Владимир. Именно тогда на межвузовских состязаниях сблизились и стали друзьями соперники на дистанциях Виталий и Владимир.

Почти до обеда бойцы студенческих строительных отрядов провели на дамбе, купаясь, загорая и играя в волейбол.

После обеда многие снова вернулись на дамбу.

Неунывающие, если даже не беззаботные юноши и мужчины, жизнерадостно как дети, резвились, прыгали с берега в воду, плескались, гонялись друг за другом. И в воде, и на песчаных отрогах дамбы, студенты заигрывали и знакомились с девчонками и женщинами, умело и явно демонстрировавшими свою сексуальную красоту и интерес к последним.

Демоническая способность Грайчихина располагающе-властно, гипнотизирующе воздействовать на окружающих позволяла ему легко заводить разговоры с незнакомыми девушками и превращала для Олега, Виталия и бывших с ними бойцов эти разгульные часы на дамбе в сплошной праздник. Смех и шутки были музыкальным ореолом этого сильного, жизнерадостного и дарующего радость весельчака – магнитофона, любителя и любимца женщин.

Острые глаза Володи выискивали эталончики женской красоты всюду. Быстрый, ласковый, а порою вопрошающе-растерянный взгляд, завораживающая речь, как чудо-магнит, захватывали чуть ли не каждую представительницу слабого пола в образуемое им поле очарования и уже не отпускали её ни на минуту. Дивом были неистощимость его слов и сила обаяния. Голосом, переходящим на фальцет, он вызывал неудержимый смех девушек и притягивал их мгновенно в своё поле очарования.

Батурин и сам, находясь в этом чарующем поле очаровательного Грайчихина, едва успевая открывать и закрывать рот в изумлении от ловеласского мастерства Владимира, жадно вбирал в свой арсенал шик и лоск обращения Грайчихина с женщинами, чтобы в нужный час не упустить и свою жар-птицу. Но одно только тяжёлое чувство, что он слишком серьёзно, даже богобоязненно смотрел на женщин, пугало и расстраивало Батурина. Олегу трудно давался выбор. Случалось, сделав его, он терял смелость шагнуть навстречу избраннице, а обретя, вдруг видел, как её уже увели.

Но сегодня Олег упоённо горел в ожидании ЕЁ… Журналисточки!

И когда на дамбе появилась стройная пышноволосая та самая знакомая незнакомка, Олег почувствовал как встрепенулось птицей в груди его сердце. Втягивая в себя воздух, он задохнулся, словно не ему, а проснувшейся в груди птице стало тяжко дышать, Батурин испугался, что не достанет сил и удали перехватить эту красавицу до того, как она окажется в демонических чарах Грайчихина.

Девушка шла по дамбе одна. Её ищущие кого-то взгляды метались по сторонам, как быстрокрылые чайки. Всё в ней, в её манере держаться легко, достойно, свободно, говорило о той золотой поре, когда хмелем кипящие дрожжи девичества слились с плотью изумительных форм пробудивщейся женственности.

Шедшая будто бы стремилась спрятать свою красоту некоторой отстранённостью от всего происходящего вокруг, но и в то же время не могла скрыть тайное желание показать её власть, её силу.

Она шла по дамбе, едва прикасаясь к тяжёлым бетонным плитам. Тысячи солнечных лучей, скользя и по волнам Лены, и по телам отдыхающих, сфокусировали солнце на её будто с Венеры отлитой фигурке и обожгли глаза Олега. Чёрная кофточка, туго обхватившая гибкое, дышащее магнетической силой тело, спортивно отчёркивала головокружительными изломами талии свою владелицу от всего остального мира. Под золотистым загорелым сердечком открытой части груди девушки, сладко вздрагивали бросавшиеся друг от друга или друг на друга груди. Клубками змей изгибалась над её головой чёрная лава волос, в дрожи сползая по спине и бросая в дрожь горгонной магией пытавшихся бросить на неё, хотя бы один, взгляд. Кожаный пояс небрежно и властно, по-мужски ухватившись за крутые бедра, рельефно выделял их женственность, будто неумело скрываемую хозяйкой. Руки девушки с трудом удерживали полупрозрачный шатёр юбки, настойчиво срываемый ветром.