Полная версия
Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков
Напротив школы расположились дизентерийная больница, роддом, детсад, интернат, клуб, городской базар, примыкавший к бане, магазины, окружённые бесчисленными кривыми деревянными домами барачного типа. Старый рабочий район Якутска доживал свой век. Вокруг выросли и готовились вырасти новые уже каменные и панельные дома. Полуразвалившаяся станция водоканала, жалко скособочившаяся на краю болота, подпитывавшегося оттаивающей мерзлотой, всем своим видом говорила, что она уже не в силах обеспечить эту часть города нужным количеством доброкачественной воды. Поэтому рядом с ней должна была встать новая, уже ощетинившаяся сотнями железобетонных свай. Первые бойцы МГУшного ССО начали нивелировать их под опорную рамбалку нуля. Работа с бетоном отнимала силы, и поэтому для пополнения их тут же рядом была сколочена из необрезных досок кухня – столовая.
Перед входом, на семиметровом брусе, развевался красный флаг с чёрной надписью «Эфиоп» над чёрной же толстощёкой, можно было думать, африканской развесёлой рожицей. Проходы к ней украшал частокол таблиц, плакатов и призывов, типа:
Знай, где стать, а где усесться!
Чтобы не было ЧП,
Ты храни под самым сердцем
Свой талончик по ТБ!
Сделано всё было на славу: из стальных уголков, бронзовых листов, сверкающих рельефами чеканки. Было видно, что первая партия студентов потратила свои двадцать дней не напрасно. И штаб оценил её потом в полторы тысячи рублей. Кто всерьёз, а кто в шутку называл её «Кормилицей». Однако в бухгалтерии СМУ-21 на неё смотрели другими глазами и поэтому положили ей красную цену в двести рублей.
Но это случилось потом, когда она была покинута, когда горячие обеды, жаркие споры – раздоры, забастовки (чуть ли не первые в Союзе), кипевшие в ней, уплыли в прошлое, а тяжёлый нож бульдозера сдвинул этот развалившийся корабль в болото.
Но это было потом.
А теперь…
– Ладно, идите, гнездитесь, – брызгая апельсиновым соком, милостиво разрешил Долгополов. – Птички залётные… Вон там, на третьем этаже, в спортзале… Потренируйтесь малость…
– Скажи-ка, дядя, где нам устроиться на ночлег? – нетерпеливо заскулил пропустивший эту фразу мимо своих ушей Владимир Щчук.
– Ишь ты «На ночлег». Ты что спать прилетел? День только начинается. А я и сказал, там, в спортзале оставляете вещи и быстро на работу, – ещё раз показал рукой в сторону школы Долгополов.
– Где это, где? – продолжил издеваться и Щчук.
– На третьем… Ну, что в третий раз молебень отслужить? – присылают сосунков, – отрезюмировал и Сергей Долгополов.
Вновь прибывшие, не искушая больше терпение бригадира, зашагали по хлипкому деревянному настилу, петлявшему между свай и болотц. Благополучно миновав то ли бескронную рощу железобетонных стволов, то ли зыбкую спину, ощетинившегося армированными иглами, гигантского дикобраза, студенты прошли в школьный двор. На квадратном бутобетонном столбе сиротливо поскрипывала перекошенная половинка ворот. Вторая же валялась в стороне, искорёженная, вырванная вместе с петлями из второго столба, напоминая всякому входящему в школу, что здесь подрастает и пробует свои силы новое поколение, ищет и смело открывает свои ворота в мир.
За южным крылом П-образного здания они вошли в восточном торце в тамбур с потрёпанными не менее ворот дверями, поднялись на третий этаж также по разбитой и заваленной партами, книгами и картами лестнице.
Физзал (так обозначала надпись над дверью это спортивное помещение баскетбольных размеров), помещался, действительно, на третьем этаже. С трёх сторон его освещали трёхрамные окна. Отныне ему суждено было на целое лето приютить тридцать три молодца ССО «Эфиоп».
Выбрав себе места из тридцати трёх аккуратно заправленных раскладушек (всё-таки ждали приезда и последней группы), ребята привели себя в порядок и поспешили в столовую.
Там уже вовсю работали челюстями первопроходцы.
Вновь прибывшие, мягко говоря, тоже хотели есть. На первое им дали в железных чашках нечто горячее и дурно пахнущее, вроде собачьей похлёбки. На второе в ту же чашку был брошен комочек каши, именовавшейся почему-то пловом.
Олег Батурин, глотая его с трудом, высказался:
– Говорят первый блин комом, а тут пловом давимся, значит не так уж и плохи наши дела.
– Лучше фунт каши, чем фунт лиха, – успокоил его Володя Чирикин, остролицый, кареглазый, подвижный, как юла, боец из бригады дорожников.
– У бойцов в желудках смеха больше чем каши, – проиронизировал Олег у окна раздачи.
– А ты что приехал сюда есть или работать? – зло отрезала в ответ щуплая девушка-повар Зульфия, черноглазая горянка далёкого Дагестана, подавая компот, который был такой же, что и болотная вода, в обилии разлившаяся вокруг. И, как минуту спустя, выяснил Батурин, он мало чем отличался от неё и по вкусу.
– Пища богов, – заметил кто-то.
– Якутских? – бросил Олег.
– Что ты, им она не по зубам, зубы обломают, – хрипло вклинился в разговор Боря Радько. – Им жир тюлений – олений подавай.
– Во, боля, как говорит наш комиссар, зубастики приехали. Смотрите, зубки-то, зубки-то беречь надо, – подчёркнуто важно с подщуром левого обесцвеченного, видимо, голубого раньше глаза, смотревшего на ребят по – орлиному хищно, заключил Сергей Долгополов.
– Такой пищей и такими советами-молитвами сбережём, сбережём, – скрестившись с насмешливым глазом Сергея ещё голодными и оттого блестевшими сталью глазами, парировал Олег.
– Совет да любовь – никому не мешают. А вот насчёт молитвы ты это нехорошо сказал. Неплохо бы и маленькое обрезание сделать…
– Чего, чего? – бросил Олег.
– Известно чего – языка. Отрастил уж очень, – процедил, прозванный позднее «Сэр Гейем», Долгополов, выходя из-за стола.
– Гм, у вас и десерт сносный, – улыбнулся молчаливым бойцам Батурин.
– Каков поп, таков и приход, – осуждающе проговорил Боря, когда они вышли из-за стола, недовольные молчаливой затаенностью бойцов.
После ужина, как и многие другие, они пошли бродить по городу. Заходили в магазины, желая убедиться в страшных картинах, рисуемых рассказами о Крайнем Севере, как о крае крайней нищеты и голода. Тем более, что сегодняшний ужин дал пищу для подтверждения этих картин. Но на прилавках магазинов под стёклами холодильников красовались куски мяса, круги масла и сыра. А для особо жаждущих среди барматушно-коньячных этикеток красовались и скромные бутылочные фартучки с надписью «Питьевой спирт».
– Жить можно. Даже есть что пить! – заключили студенты и зашагали дальше, уверенные в завтрашнем дне. Ведь жизнь студента, как показывала уже не раз их студенческая жизнь, прекрасна и удивительна особенно тогда, когда есть хотя бы маленькая надежда позавтракать на следующий день. А уверившись в том, что смерть от голода им не грозит, Батурин и Радько, ещё не принимавшие близко к сердцу тёмные картины, нарисованные как командиром, так и бригадиром, устремились к стадиону, где, согласно афишам сражались местные асы футбола из клуба «Авиапорт» и химики из иркутского «Химика».
Конечно же, у лётчиков и ноги и мяч летали во много раз быстрее и лучше, чем у химиков. И как не химичили химики из «Химика», три безответных мяча трепыхались в сетке их ворот. Трибуны стадиона зеленели студенческими куртками с эмблемами вузовских отрядов чуть ли не из всех городов Союза. Олег и Борис встретили бойцов и из своего «Эфиопа», уже патриотично болевших за «якутят» и потешавшихся с удовольствием над неудачами приезжих мастеров – «иркутят».
Матч закончился, и чёрное без единой травинки поле стадиона опустело.
Солнце скрылось за горизонтом пару часов тому назад, а закат только продвинулся к северу, но не потух.
Потерявшие ощущение времени студенты отправились на дамбу знакомиться с красавицей Леной. Каждый из них волновался как впервые идущий на свидание, когда собственной смелости ещё не хватает, чтобы справиться с охватившей сердце робостью, и когда мальчишеское самоутверждение ищет опору в друзьях или в друге. Веселясь и развлекаясь собственными силами, играя каждой мышцей и остротой ума, они пытались отыскать в каждом жесте, слове, взгляде неожиданный поворот мысли, способный взорвать смехом любую ситуацию их жизни. Такова юность. Всё в ней в это время остро и революционно. В её прекрасные моменты достаточно одного меткого слова, анекдота, ловко и к месту ввёрнутого каким-нибудь юмористом, как всё сущее переворачивается, свергаются авторитеты, и водопадом гремит гимн молодости – смех. Так было и теперь. Пока. Пока вдруг за поворотом дороги не показалось безбрежное море. Безбрежное море Лены.
Но лишь на одно мгновение спокойно и холодно встретила весельчаков неоглядная, вкручивающая волны и зыбь в могучую мощь потока воды великая Лена. Словно подслушав колкости и остроты студентов, подшутила над ними и Лена. Тысячи комаров рой за роем ринулись навстречу молодым юмористам и с удовольствием стали с ними знакомиться.
– Ай! – дёрнулся Боря Радько, врезав себе по длинной тонкой шее, змеёй выползшей из-под его пшеничных снопов – волос. Все обернулись к нему, не поняв его визгливого юмора.
– Что вытаращились!? – обиделся Борька, с брезгливостью рассматривая свою окровавленную ладонь.
– Ты чего дерёшься, Боря? – спросил его сосед и тут же влепил себе громкую пощёчину. – Ах ты, гад!
– Братцы! – испуганно заорал Радько. – Вамп… – и уже после очередного шлепка закончил, – иры!
– Какие ещё «Иры»? И почему нам? – попытался перекричать его кто-то, но тут же и сам, замахав беспорядочно руками, подтвердил. – Точно. Вам, вам. Вампиры! Вампиры!
Дружный хохот, переросший в подобие «Ура!», через секунду потонул в громких шлепках и оплеухах, посыпавшихся со всех сторон.
Студенты бились так безжалостно, что, казалось, каждый поставил цель: уничтожить самого себя до наступления темноты. А так как ночь в это время приходила в Якутск только во втором часу, наши герои надолго стали невольными донорами несметных полчищ комариного племени. И в следующие вечера остерегались ходить на свидание не с Еленой прекрасной троянской, а с «кровавицей», вместо красавицей (как прозвали её в тот вечер искушённые искусанные), Еленой якутской.
Утро нового дня началось сумбурно. Все куда-то спешили, толкались, с удивлением разглядывая друг друга, оценивая и молча осуждая. После туалета, умываний и обливаний холодной водой из рукомойников, подвешенных над длинными железными оцинкованными корытами, бойцы поспешили в столовую на завтрак. Новички садились на лучшие места, с которых их тут же сгоняли старожилы: «Это моё место!» или «Я здесь уже месяц сижу!» Лучшими местам считались ближние к раздаточному окну, то есть, края трёх длинных деревянных столов, по обеим сторонам которых тянулись лавки, сколоченные из неостроганных досок.
Уже к концу пустого безвкусного завтрака, закончившегося помоями под названием в меню: «Кофе», и словами просивших добавки: «Кофейкю, ещё маненько», – у Олега Батурина заныло, зажгло под ложечкой. Ему вспомнились московские университетские, а ещё лучше домашние завтраки во всём их разнообразии, когда на стол подавались пышущие жаром и паром утренние супы из куриных желудочков, свежей печёнки свинины или телятины, овощные салаты, булочки или сочники к чаю и кофе со сливками. Где теперь всё это? На целое лето одни только воспоминания.
Быстро расправившись с завтраком, Олег стал наблюдать за остальными студентами. Его внимание привлекли два лица. Одно принадлежало Дастану Давранову, толстому невысокому крепышу – узбеку, виртуозно уплетавшему подгоревшую и только потому не пахнущую дурно кашу. Второе – выделявшемуся и ростом и мощью богатырю отряда (чуть ли ни брату былинного Святогора!) – могучему бойцу «Эфиопа» – Анатолию Власу.
«Вот это бойцы! – подумал Олег, следя за их смеховушно колышущимися толстыми щекам и ушами. – Сколько же им нужно съесть, чтобы насытиться? Великану его чашки хватит только на два глотка, Санчо Пансо – на три». И, действительно, уже через мгновение Дастан стоял у окошка и просил добавки, сияя всем своим необычайно живым, по-среднеазиатски ослепительно лоснящимся жиром и энергией лицом, похожим на засаленный от частого употребления на обжорных пирушках бубен:
– Зьюльфьюлинька, дэпэ, пожайлюста! Не разобрайль! – Чашка исчезла в окошке и тут же вернулась, дымясь горой каши.
– Не разобрало б тебя, Дастанчик, – подковыристо заметил Володя Чирикин.
– Нисиво. Я пливысьний. Ты сам говорийл: «Луссе фунт каши, чем фунт лиха!» – засиял Давранов так, что, казалось, его круглое раздутое в щеках как шарик лицо вот-вот взорвётся. – Я пливысьний. В Бухарье на спор козьёл плова сьедал…
– Фьюв! Так котёл или козёл? – свистнул Олег и перевёл взгляд с резво заработавшего ложкой коротыша на Власа. Тот же медленно и лениво поглощал свою порцию. Его огромные челюсти (но вовсе не акромегальные), двигались не только сверху вниз, но сбоку набок.
«Каков богатырь, – подумал Олег. – Ему одному по силам работа половины отряда».
– Кончай кормёжку! На линейку становись! – кривясь обмасленными губами, никак не гармонировавшими с выгоревшими голубыми глазами, выкрикивал команды Сергей Долгополов.
– Командир говорить будет! – съязвил кто-то в глубине столовой.
– Разговорами сыт не будешь, – поддержал неизвестного кто-то ещё.
– Ни поесть, как следует, ни поработать не дают, – заворчалось над столами.
– Работу давай!
Глава четвёртая
Начало
Наступило жаркое лето. Рабочее лето Сибири.
Трудно было уследить как, откуда и каким образом надвинулось оно на неисчислимые котлованы, траншеи, взрезавшие пространство изорванными, бесформенными зачатками фундаментов, стен, монтажных лесов, шахт, железобетонных сборных и литых конструкций, ферм, каркасов и прочих атрибутов студенческих строек.
Необъяснимо перепутанные паутины-сети фронтов строек ненасытной губкой вбирали в себя несущиеся поездами, самолётами, кораблями студенческие стройотряды.
Отборные будущие властелины неизмеримых, дремлющих земель величайшей в мире страны становились новыми героями новых сказок, новых сказаний. И там, где на сотнях вёрст безлюдной, унылой, дышащей раскалённым зноем степи тысячелетиями монотонно текла полуявь, полужизнь… Где на вздыбленных в небо вековечной тайгой сопках, просевших в отутюженные ледником болота, со времён погибели мамонтов безраздельно царила одна комариная рать…
Вдруг…
…пустыни без единого деревца, без капли воды, без спасительной тени, в зное, в безветрии зашевелились телами в загаре, в поту…
…зелёные океаны кедров, лиственниц, мхов, лишайников мёртвенно-зыбких болот наполнились отчаянными парнями, способными без устали и ропота шагать и шагать по колено, по пояс в грязи…
…долины и ущелья дрогнули вдруг, задышали теплом человеческих тел, костров, надежд, мечтаний…
На юге и севере, на западе и востоке – от пустынь Каракумских до океанских изрезов Таймыра, от древнейших стен храма Покрова-на-Нерли до только что выброшенных вулканических лав Курильских островов развернулось готовое к вечному бою богатырское племя богатырской земли. Племя всего несколько часов или дней тому назад корпевшее над мучительно ускользавшим ответом экзамена, отвечало теперь на вопросы своего главного экзаменатора – бытия.
И так каждый год, точнее каждое лето на спиральной цепи освоения новых земель, пустынь, Сибири, бесконечных горных взломов, невзорвавшихся мириад полувулканов – сопок уже не один десяток лет вставал Святогором – студенческий богатырь – ВССО…
И это не тот дикий запад Америки – это этот восточный российский.
Огромный отряд МГУ всё ещё не мог развернуться в полную силу.
Районный штаб во главе с командиром Брониславом Розовским и комиссаром Паромовым Вячеславом утрясали вопросы связи областного штаба ВССО с местными органами управления строительными и партийными организациями.
До выяснения положения на местах дислокации и начала работ четырёх линейных отрядов они ещё не добрались.
В двух отрядах: «Эфиопе» и «Дамокловом мече», – командир считал, что контроль, а тем более опёка, не нужны. Поэтому в Плане работы с отрядами предполагалась работа с двумя отрядами: «Мезоном» и «Марсом», в которых основная масса бойцов были перво – и второкурсники физического и исторического факультетов.
Отряды экономистов и философов, составленные из студентов четвёртого и пятого курсов, управляемые опытными чуть ли ни кадровыми командирами, не вызывали даже тени беспокойства у районного штаба.
Они жили и действовали здесь уже более двадцати дней и по отчётам командиров, кроме затянувшейся раскачки заказчиков, никаких проблем не имели.
Утро первого дня в отряде для Батурина началось сразу после того, как он, едва сомкнув веки, был пробуждён скрипучим голосом комиссара Кротича: «Бо-ойцы, бо-оля, подъём, бо-оля!» Взорвавшее Олега возбуждение не проходило и теперь, когда он стоял на линейке.
Распределение бригад по объектам производил сам командир Карим Гайсанов:
– Первая бригада – на водоканале, вторая – на строительстве дороги, третья – на ЖБИ, четвёртая, арматурщики – там же.
– «Халтурщики», – хихикнул Щчук, в то время как Олег думал и говорил себе сам: «Деловой! Без лишних слов».
Батурин оказался в первой бригаде и начал первые шаги в ССО с откручивания гаек на опорных сваях под опалубкой первого этажа будущего административно-бытового корпуса, получившего аббревиатуру: АБК. Уже к десяти часам стало жарко и душно. Температура, как сообщил лениво прохаживающийся по объекту Мишель Станиславович, прозванный «Станиславский», достигла 34 градусов в тени.
Суетливая возня под рамбалками фундаментов измотала Олега. Долгополов же, как щенка, бросал его то откручивать гайки, то перетаскивать падавшие на песок и в воду опалубочные доски, то снова откручивать гайки на стягивающих опалубку хомутах. В этой изматывающей чехарде в течение всего дня и прошло крещение молодого бойца. К концу дня Олег уже еле волочил ноги, вслушиваясь теперь только в то, что происходило у него внутри. А внутри, за грудной клеткой, всё сильнее и сильнее билась какая – то погибающая птица. А ведь это было то самое, как думал раньше Олег, тренированное сердце. Залезая под рамбалку на полусогнутых ногах с удушающим вдыханием в зажатые неестественными позами лёгкие маслянисто – гнилого воздуха, он ощущал сдавленное тяжёлое сердце, бессильно метавшееся во всё больше и больше увеличивавшейся пустоте груди.
Батурин в страхе ждал очередного приказа Долгополова. «Если это будет: „Перетащи вон те доски вон туда“… – Это будет всё! Конец!» – думал задыхающийся Олег, вылезая в тысячный раз из-под рамбалки. Сил не было даже затолкнуть спасительную порцию воздуха в схлопнувшиеся мешки лёгких.
«Неужели Соболевская была права?» – хватая жадно обессиленными губами маслянистый воздух, думал Олег.
Но… Опытный бригадир прекрасно понимал, что он уже досмаковал свою последнюю каплю мести, но… Ещё не бросив игры в услаждение своего себялюбия, подозвал Батурина к себе и, как показалось Олегу, начал с издёвки:
– Ну, что, орёл, ты, я вижу, не заработался. Давай – ка, махни на хозобъект, – это был, Олег уже знал, фундамент под будущий машинный зал водостанции.
«Доски!» – мучительно – медленно начало падать сердце Олега в ватную удушающую пустоту. Но Долгополов кончил так, что у бойца выросли крылья.
– Там надо из опалубки вымести щепки…
Неопытный боец, носившийся с радостной лёгкостью вначале, с озлобленным злорадством на своё бессилие потом, бросился снова бегом выполнять приказ, приняв его как награду.
После ужина, когда собрался весь отряд в здании школы, и вновь прибывшие и старожилы с пристрастным вниманием рассматривали друг друга, стараясь не упустить нечто такое в чертах, в повадках изучаемых, что, как в зеркале, могло отразиться и в самих изучающих.
Батурину, снова обретшему силы, хотелось по – щенячьи излить неизвестно откуда нахлынувшие чувства дружбы и преданности. Хотелось кого-то согреть тем теплом, которым задышало его обессилевшее за день сердце. Он смотрел на полных жизнерадостной силы знакомых уже и ещё незнакомых ребят, и они казались ему красивыми и родными.
Неожиданно выплыл из ниоткуда Боря Радько. Батурин поразился его посеревшему осунувшемуся лицу. Даже тогда, когда они тренировались у экспрессивного с металлическим голосом тренера сборной университета по футболу Жаркова Виктора Ивановича, Олег не видел таким обескровленным Бориса. Ему стало жаль его, как брата.
– Боря!
– Олежек!
– Ну, как ты?
А ты? – Радько оказался в бригаде арматурщиков и за день и наглотался едкого дыма сварки, и натаскался девятиметровых стальных арматурин.
– Здорово!
– Здорово! – как эхо несколько раз они прохрипели друг другу единственное, что они ещё могли позволить себе признать из того хаоса изматывающих дел и отупляющей усталости дня. Но им казалось, что это «Здорово!» так мало и ничтожно в охватившей их эйфории, что они решили найти ещё нечто такое, что могло бы связать их, как клятвой. И оно нашлось. Через полтора часа они, брюнет и блондин, вышли бритоголовыми красавцами из местной парикмахерской, сопровождаемые злыми шутками выходивших из бани бойцов.
– Смотри-ка: салаги зелёные, как огурчики…
– А пупырышки, пупырышки тоже сбрили?
– Это мы гигиены ради, – отшучивались Олег с Борисом.
– Ради гиены надо б все головки сбрить…
– И те и другие, – каверзничали бойцы, поочерёдно показывая на головы и промежности.
– Нет! Что-то надо оставить и для гиен, чтобы посылать знать куда и кого, – огрызнулся Боря Радько, как и в игре на футбольном поле, когда не прощал подковырок соперников.
Солнце ещё светило, и многие слонялись по двору школы, не зная, куда себя деть.
– Слушай! Ты десятиборьем не занимался? – раздалось у самого уха Олега. Чьи-то тяжёлые сильные руки легли на его плечи.
– Приходилось, – ответил удивлённый Батурин.
– То-то я и смотрю что-то знакомое. С Николай Николаевичем Шукленковым?
– Да!
– Да, постой, постой, это же о тебе мне говорил Игорь Платов. Не дал ты ему спокойно дожить пятый курс.
– Был грех. Но Игорёк – это же настоящий Геракл! По всем статьям его не одолеть!
– Ты тоже хорош! Гладиатор, настоящий гладиатор! – осматривал Олега, как патриций, покупающий раба, обратившийся. Его длинное костистое лицо, двойника Кирка Дугласа, сыгравшего роль Спартака, перечёркивал кривой, по всей вероятности, сломанный, нос. Ежесекундно меняющиеся тонкие линии губ, словно спицы, плели завораживающую сеть гипнотизирующих слов. И это, как показывал опыт его жизни, особенно безотказно действовало на женщин.
– Ты что, только что прилетел?
– Да, вчера.
– Здорово! Виталий Сергеевич, иди скорее сюда! – обратился он к подходившему к ним уже далеко не студенческого возраста мужчине.
– Je vous ames внимательно, – наигранно смешивая русский и французский, ответил Виталий. Его искрившиеся голубоватыми огоньками глаза порхали под несколько бесформенным большим костистым лбом, словно две бабочки под сочком. Вдобавок к охотничьему оценивающему инстинкту добытчика он повёл остреньким носом в сторону Олега и лукаво спросил: – Что найден объект?
– Йес, сэр! Ты только посмотри! – продолжал восхищаться Олегом первый. – Это же таран! Тореадор! Первый этап обеспечен!
– А он занимался лёгкой?
Олег уже понимал о чём идёт речь и чувствовал, как к горлу приливает радость от того, что он только одним видом доставляет какое – то удовольствие этим двум незнакомцам.
– Это Виталий Игнатов, зав. лабораторией МАИ, – представил Виталия первый.
– А это – Грач. В кавычках Грачик…
– Иди ты. Володя Грайчихин, – толкая в плечо Игнатова, представился Олегу «Грач».
– Олег Батурин, – выдохнул и Олег.
– Завтра спартакиада народов Якутии. Мы хотим выставить команду на эстафету. Первый этап твой! Придёшь первым в награду получишь сахалярочку. Здесь есть такие! Пальчики оближешь. Весь день всю ночь будет гудёж. Праздник всречи солнца: Ысыах Хайалар. Якуты встречают первые лучи солнца самого длинного дня года, – заливался соловьём Грач, показывая большого знатока традиций народов Якутии и успешного любителя женщин.
Олег, не говоря уже ни слова, радостно кивал головой, всецело предоставляя себя чуть ли не в полное распоряжение этим сказочным отрядным спортсменам – богатырям.
– Гладиатор! Витальеро, теперь у нас свой гладиатор! – лаская и руками, и озарёнными ещё голубым небом Якутска глазами, восхищался бритоголовым Батуриным Грайчихин. Его некрасивое длинное с вытянутым курносящимся кончиком носа лицо играло нескрываемым восхищением. Так восхищаются знатоки и ценители чистокровных скакунов, неожиданно обнаруженных ими на аукционе.
Но для Олега в эти минуты, ни один жест окружающих, ни одно слово не могли вызвать никакого другого чувства, как только чувства любви, при котором казалось, что его не могут не любить, не могут им не восхищаться так же, как и он не мог не восхищаться другими. Он уже был среди них и любил их так же сильно, как когда – то, в Актовом зале МГУ, ненавидел.