Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков

Передавалось ли это чувство новым знакомым или ему это только казалось, но ему так хотелось, чтобы этот огонь единения кипел и в их сердцах.

На следующий день было продолжение вживания в это единение.

Утреннее высокое солнце заливало шумный стадион и сосновый бор на окрестных холмах. Толпы празднично одетых людей шли и шли к стадиону, превратившемуся в гигантский динамик, излучавший в разверзнувшееся голубой бездной небо нескончаемый поток музыки, команд и сообщений. Голоса дикторов вибрировали упоительной торжественностью, захлёстывали трибуну за трибуной, переливаясь через края каменной чащи, растекались по улочкам и проспектам, домам и квартирам, не оставляя ни одного человека непробуждённым.

Спортивная окрыляющая праздничность царила над всем и во всех. Любому желающему было под силу заглянуть в сказочный калейдоскоп гигантской арены. На матовом, хотя и с чёрными проплешинами, зелёном поле – экране сменялись картины за картиной: то быстрые и стройные бегуны проносились к финишной ленточке в едином порыве, то тяжёлые и медлительные батыры подолгу успокаивали друг друга в магических шаманских танцах. В танцах, заканчивавшихся вдруг неожиданными взрывами сплетшихся тел. Неудержимость этих взрывов силы и страсти эхом проносилась по трибунам, как зеркало, разбиваясь вдребезги на тысячи осколков буйства побед и мук поражений.

Среди сотен спортсменов затерялись готовящиеся к эстафете 4 по 100 и бегуны «Эфиопа».

Олег Батурин пробежался по сосновому бору, сделал привычную для себя разминку, но так и не разогревшись, не почувствовал обычной силы и свежести в теле.

– Не адаптировался, – заключил Виталий Игнатов, выполнявший роль тренера команды эстафетчиков, и предложил какие-то таблетки.

– «Допинг?» – хотел отказаться Олег.

Но, взглянув на Виталия, понял, что не может сделать этого. Глаза Игнатова смотрели требовательно и просительно, будто от того возьмёт или не возьмёт Олег таблетку зависела жизнь самого Виталия. А Олегу так хотелось ничем не обидеть нового друга.

Старт первому этапу эстафеты был дан тут же.

Батурин понёсся по угольно-гариевой дорожке с лёгкостью возможной для живущих на Земле только во сне.

В этой стометровке Батуриным ощутилась вдруг невесомость его бега-паренья.

Ему земному, пробегающему метр за метром отведённую часть на его долю круга, невозможно было лететь с быстротой того Батурина – вселенского – ничем не задерживаемого бога, пронзающего многомерье пространств. А он летел! Что это было? Неадаптированность или допинг? Ощущение полёта показывало Олегу его самого со стороны: блестевшие потом обнажённые мускулистые плечи с втянувшейся в них бритой головой делали его трёхголовой биомашиной, взвихряющей воздух в себе и вокруг себя.

Батурин первым из бегущих передал эстафетную палочку второсотенщику Васе Ромасе (так называл Виталий Игнатов Ромашёва, стеснительного преподавателя экономфака).

Несколько выигранных Олегом метров дистанции были растеряны Васей (тут же, в сердцах, переименованным Виталием в Васю ‒Растерясю).

Бежавший на третьем этапе Володя Грайчихин начал бег серьёзным, даже немного растерянным, а заканчивал его парящим, сияющим и восторженным, как ребёнок.

Ему почти удалось отыграть у своих соперников по забегу образовавшееся после второй стометровки отставание.

На заключительной уже сжигал сверкающими взглядами финиш, злой и неудержимый на короткой дистанции, Валя Луцков. Его сухое, корявое от выпиравших локтей и коленок тело проламывало пространство и уходило и уходило сантиметр за сантиметром от вполне достойных выиграть эту эстафету бегунов.

Очередной забег был тоже в золотой копилке эфиопов, но в финал Райчихинскую четвёрку не включили. Время их было лучшим, и устроители аргументировали свой отказ внеконкурсным выступлением команды «Эфиоп», а потому и не претендующей на финальную часть.

Но радостное настроение победителей не изменилось.

Повсюду гремела праздничная музыка, была свобода, был настоящий праздник молодости, романтики далёких неведомых ещё несколько дней назад краёв, а теперь ставших близкими, родными.

Были ещё матчи на баскетбольных и волейбольных площадках и изнурительный турнир по футболу, в финале которого был победный гол Володи Чирикина с угловой подачи Олега. Так что под занавес соревнований эта победа увенчала усилия эфиопов и как бы расставила точки над «кто есть кто».

Спартакиада Народов Севера заканчивалась, но столы и знамёна, палатки и шатры с разгорающимися возле кострами украшали огромную территорию – долину Туймааду, отведённую под торжество Ысыах Хайалара. Не покидали трибун, пришатровых площадок зрители и болельщики, бойцы и спортсмены, горячо жестикулируя, доказывая друг другу кто сильнее, быстрее. Лучшим из лучших предстояло готовиться к Международным Ёрдынским играм, вернувшим великие традиции силы и духа народов Азии у горы Ёрд на Байкале.

Сотни бойцов ВССО – и участвовавшие в состязаниях, и болевшие на трибунах – ринулись со стадиона к кипевшим праздничным торжеством этническим представлениям. С особым чувством исполненного долга чуть ли не в первых рядах шествовал и Батурин.

Жажда и голод стали пробуждаться с запахами оладий из молока оленей с зазвучавшими словами: «Пиво! Пиво! Пиво! Бархатное!»

– Бархатное?! – читали на этикетке бойцы, окружавшие продавцов передвижных пивных точек, подпиравших стенданы – столбы небожителей.

– Спасибо, земляк, удружил.

– А ну давай наливай!

– Попробуем.

– Пиво как пиво, водой не разбавлено, – отвечал продавец.

Бойцы покупали, и тут же прикладываясь к пенному напитку, морщась, сплёвывали терпковатую коричневую жидкость, лишь отдалённо напоминающую то, что должно было называться: «Пиво!»

– Да Барахытный, Барахытный, ядовито «ыкая», подтрунивал над ребятами коренастый якут, – А какым жы ыму быт, кагды полгода в чану барахтался утопший рабочий.

Слова якута, залпом осушившего пятую бутылку, были восприняты как розыгрыш.

Посыпались шутки со всех сторон:

– К такому пиву ни воблы, ни чебака не надо.

– За такой сервис надо втридорога брать.

От стадиона потоки зелёных курток потекли к Лене, на широкую дамбу, отрезавшую город от могучей реки.

Хмель молодости и силы одурманили город. Здесь и зажжение священного огня и аоусоохай – танец, как говорили местные на три дня три ночи, и консохай – борьба местных и приезжих бытыров.

Везде: на улицах, на дамбе, на берегах реки, где шли, бежали, лежали, плавали тысячи праздно-свободных людей, – в упоительно-ласковых лучах долгого северного солнца бурлила жизнь.

Студенты из самых разных отрядов рассматривали друг друга, с нескрываемым любопытством читая названия отрядов и вузов на куртках и эмблемах, удивляясь не только географии, но и уже заметной могучести многих как юных, так и уже входящих в зрелый возраст мужчин.

Представительницы же прекрасной половины сиреноподобно улавливали, заманивали в свои магические сети глаза и сердца первых, словно парки плетя неразрывную цепь поколений, соединяя звено за звеном любопытство, силу и страсть в животворные капканы любви.

Местные молоденькие русские и якутские девушки жаркими глазами и улыбками пожирали гордых своим положением и вниманием бойцов.

Опытные же женщины фуриями притягивали готовых к любовным утехам не менее опытных или изнывающих зовом плоти, желанием трепетной близости студентов.

И уж кому, кому, а эмгэушникам везло в женском внимании особенно. Понимая это, бойцы ССО МГУ им. Ломоносова играли на фирменных регалиях, выставляли красовавшиеся на рукавах эмблемы, чтобы как можно быстрей и с полным успехом воспользоваться плодами рекламы и, несмотря на запреты и запугивания блюстителей нравственности командиров, комиссаров, штабистов, исчезать вечерами из отрядов.

– Грачик, взгляни, твоя лебёдушка плывёт, – заговорщицки обратился к Володе Грайчихину Виталий, засверкавшими голубыми глазами и бровями порхая вперёд, показывая кивком головы направление.

– Виталя, ну какой я тебе «Грачик»? – наиграно кривя губы, незлобиво отворковал Грайчихин.

– А кто же ты? Гусь лапчатый что ли?

– А ещё товарищ, – укоризненно оттолкнул Виталия Владимир.

– Ах ты, свинья! – продолжая игру, бросился на Грайчихина Виталий. – Недаром говорят: гусь свинье не товарищ!

– Тогда я того… – просиял Владимир, взмахивая руками, словно изображая гуся и довольно смеясь, что сейчас срежет друга своим беспощадным ответом, запрыгал, загоготал.

– Га-га-га! Спасибо за компанию. С твоего позволения я полетел, – Грайчихин, лёгким стелящимся шагом опытного, почувствовавшего добычу хищника, унёсся навстречу полногрудой и пышноволосой женщине, широкой, радостной улыбкой сиявшей своему новому герою.

– Эллочка…, – подмигнул Виталий Олегу, с нескрываемым интересом следившему за сценой встречи Грайчихина с очередной подружкой. – Не боись. Найдём и тебе.

– Хочешь и из меня гуся сделать? – наигрывая смущение, улыбался Олег.

– Не петухами ж нам быть, не в гастроном же ходить французских голых баб смотреть, – процедил сквозь зубы Виталий, отечески похлопав Олега по плечу. Батурин же в этот момент увидел чуть ли не Венеру, выходящую из красочных волн празднующих горожан. Небыкновенно красивая девушка, закончив интервью с молодыми, обвешанными аппаратами и камерами приезжими акулами СМИ, садилась в чёрную «Волгу», грациозно вздёргивая длинные полы национального наряда. Кто-то из местных проконсультировал: «Журналисточка Алкина из газеты «Якутия».

– Да, да, Кабальеро, – это и есть тот луч солнца, ради которого можно протанцевать здесь и не три, а тридцать три ночи, – заметил Виталий Игнатов Олегу. Но ни в эту, ни в следующие ночи, если можно назвать два часа без солнца над горизонтом якутскую ночь ночью, ни Олегу, и никому из бойцов, обомлевших от суперкрасавицы, так и не повезло её снова увидеть.

Глава пятая

Заговор

Тридцать юристов, прибывшие в конце июня, были распределены в первую и третью бригады, работавшие на водоканале и на заводе железобетонных изделий.

Руководители СМУ-21 поставили отряд перед дилеммой: или сидеть без работы, или заняться самообслуживанием. ЖБИ был не в состоянии выполнить заказы строительных организаций города своими силами.

Отсутствие полноценного снабжения материалами лихорадило, дезорганизовывало и без того плохо организованные бригады. В отдельных группках поползли склочные, задиристые разговоры. То какие-то ребята видели, что несколько человек из отряда работает на стороне. То шеф-повар «Эфиопа», Гарбуз Савелий, сорокапятилетний седовласый мужик, земляк командира, также как и Карим – родом из Усть-Каменогорска, был пойман ответственными работниками областного штаба на базаре при распродаже отрядных запасов лука, чеснока и томатной пасты, привезённых из Москвы. То будто бы двадцать бутылок коньяку из двадцати четырёх, привезённых тоже из Москвы на так называемое «подмазывание», утекли на командирских обмывах заседаний и штабприёмов нужных гостей.

Сам Карим Гайсанов выплывал, как солнышко, утром перед линейкой отряда и тут же исчезал, иногда даже не завтракая, на весь день в неизвестном направлении.

Для большей организованности линейка стала проводиться в семь часов пятнадцать минут, до завтрака, а не после него, как было раньше. Бодрый голос командира звучно и хлёстко бил по ушам ещё сонных бойцов то угрозой отправки в Москву, то выставлением коэффициента. Но за завтраком эта обжигающая речь закусывалась холодной вчерашней кашей, заедалась супами из концентратов и запивалась компотами из сухофруктов в обед. В послеобеденное надоевшее уже безделье бойцы хлестали самого командира, хотя и за глаза, но зло и больно:

– Коэффициент ему самому ноль целых х… десятых…

– Не коэффициент ему, а билет на самолёт! – яростно выкрикивали вновь прибывшие юристы.

– Где командир, сэр Гей? – спрашивали они Сергея Долгополова.

– Ищет новые объекты, – успокаивал тот.

– Знаем, какие объекты и для кого. Кому объекты, а кому объедки, – злились в бессилии студенты юрфака.

– Здесь нужно организовывать, а не линять с главного объекта, – ворчали одни, уставшие ждать, когда подвезут доски, гвозди, арматуру, бетон.

– Пора кончать с этим бездельем, – призывали другие.

– Пока не кончим с бездельником, с бездельем не кончишь, – требовали третьи.

– Кротич, давай-ка иди сюда, поговорим, – услышал как-то Олег Батурин, укладывая блоки в штабель. Чьи это были слова, обращённые к комиссару, пятикурснику юридического, Олег не определил. Однако увидел, как нехотя прошёл в угол одной из комнат АБК щуплый студент, по утрам впалым шамкающим ртом издававший громоподобные команды: «Бойцы, боля, подъём!»

– Слушай, дело серьёзное. Экономисты пятого курса с Гайсановым темнят, что-то затевают, если не шабашат уже на левой…

– Ну да-а… – неверяще протянул Анатолий Кротич

– Что, «ну да»? Что, это значит: «ну нет!»? Ты же видишь, что этот кочевник, татаро-монгол косоглазый, ни дня не бывает на месте. Женька Пройдоха разговаривал с арматурщиками. Половина их бригады уже работает на стороне – кладут какую-то печь. Не напрасно же Гайсанов Емелю-дурачка играет.

– Вся власть у экономистов, – раздался голос Щчука. – Оставят они юристов на бобах. Надо брать власть в свои руки.

– А зачем вы говорите это мне? – ответил на это Кротич. – Об этом надо на собрании говорить.

– Но ты же – комиссар! – сверкнув сталистыми, острыми, словно лезвия, глазами чуть ли ни крикнул Евгений Пройдоха.

– Ну, и что? – так же невозмутимо и спокойно, как и раньше, ответил вопросом комиссар.

– А то, что ты должен об этом сказать не на собрании, а до собрания, на штабе! – со знанием и уверенностью в своих знаниях отрядных процедур отрезал Евгений Пройдоха.

– А я не бываю на штабе, – скривил свои жёсткие губы Анатолий.

– Как так! Ты же комиссар. Ты обязан быть в штабе! Ты второе лицо в отряде! – продолжал чеканить Пройдоха.

– Меня туда никто не вводил, – отвечал на это ещё нисколько не сомневающийся в себе Кротич. – Штаб работал уже целый месяц до нашего приезда, а мы только приехали.

– И тебя до сих пор не ввели в штаб отряда? – зло, стиснув зубы и повернув острые края лезвий глаз так, что невозмутимому Анатолию, даже ему, стало резать в глазах за очками. Он снял очки и, протирая и без того чистые стёкла, выждал, когда резь в глазах прошла, а затем умышленно растягивая слова и кривя тонкие длинные губы, хладнокровно сказал:

– Мне нечего там делать. Да, я и не хочу там быть!

Он медленно надел очки, расползаясь в какой-то загадочной улыбке, явно играя на стресс в собеседниках видимым и известным ему хладнокровием всесильного демона. Насмешливый блеск его мышиного цвета зрачков пробился из-под роговой оправы огромных очков, на какое-то мгновение осветил неподвижные глубокие морщины под ними и потух в тени нависавшего над всем этим высокого, рахитически костистого лба.

Всегда спокойное и тяжелое для глаз собеседника лицо Анатолия Кротича, несмотря на его скользкое и брезгливое выражение, как бы говорило окружающим о внутренней действительно демонической силе и мощи его владельца. Им уже сейчас игралась могущественная роль будущего прокурора. В самом деле, Анатолий мог умело вести игру, не переигрывая, не опережая время, но держа, как он думал, противника на самом острие лезвия.

– Толик, слушай, мы уже говорили со многими своими ребятами. Экономисты трафят. Ты посмотри, кого оставляет Карим на основном объекте? Нас – юристов да шпиков: бритоголового да старого хрыча – завлаба. А кто руководит нами? Бугор кто? Я тебя спрашиваю? – сжимая тяжёлые кулаки, гирями свисавшие на оголённых, узловато-мускулистых плетях рук, вздёргивая хрящеватым выдающимся по-носорожьи носом, обращался к Кротичу Пройдоха.

– Это же земляк командира, а, может быть, и какой-нибудь родственничек. Проснись. Он ни шиша не смыслит в стройке. Как свинья в апельсинах. А с нас глаз не сводит. Коэффициент выставляет каждый день.

– Этот бугор нам станет помойной ямой, – дополнил Сухов. Его худощавая фигура резко дёрнулась, словно проваливаясь в ту самую яму.

– Я куратор, диспетчер бригады каменщиков, а он меня заставляет как салагу таскать то раствор, то блоки складировать. А это не в моей функции. Я должен по штату управлять…

Хотя слушавшие и имели своё мнение на счёт его никому не нужных функций, возражать не могли, понимая, что речь сейчас идёт о другом, и что любая, даже суховская капля может переполнить чашу. А уж кому как не им был известен характер Александра Сухова, безжалостный, нетерпящий по отношению к нему никаких возражений. Олег Батурин уже познакомился с его необъективностью и злопамятством.

С первых же часов, когда Олега и Виталия Сергеевича направили в эту бригаду, Сухов стремился не замечать их хорошей старательной работы и каждый день искал возможности придраться к чему угодно, только бы поставить и того и другого в позу провинившихся, чтобы оценивать их работу каждый день ниже удовлетворительной. Что они не делали, как не выкладывались, Сухов создавал пиковые ситуации. Они должны были сами себе укладывать блоки на поддоны, а затем и подавать их, как и раствор, наверх для кладки стен. Иной же раз не только себе, но и звеньям Щчука и Пройдохи, работу которых Сухов и Кротич выдавали за образец.

– Вот что, комиссар, мы сделаем так: с сегодняшнего дня кто-то из нас, я, ты или Саша будет каждый день незаметно исчезать на пару, другую часиков. Мы проверим все бригады и объекты. Выясним, под каким соусом они проходят у нас и там и тут. Чувствую я, пахнет здесь 137, да и не только 137 уголовки. Потом мы создадим ревкомиссию, которая опрокинет доморощенный штаб Чингизхана-Гайсанхана. Это развяжет нам руки, а всё остальное дело техники. Власть в отряде будет наша…

– И ты будешь командир… – протянул сквозь кривые, так и остававшиеся неподвижными, сухие губы Кротич.

– Ну, ты-то так и будешь комиссарить, если не будешь комиссрать! – твёрдо, обрубающе всякие возражения и кривотолки, отрезал Евгений Пройдоха.

– Я в любом случае буду комиссарить, – прессуя слова жёсткими губами в брезгливое отвращение ко всему и ко всем, сакраментально выдавил Анатолий. – Но, тем не менее, я согласен. Будем делать, как договори…

В этот момент Олег Батурин шагнул из-за кучи блоков, и все стоявшие увидели его и поняли, что он всё слышал.

– И-или… с-с-с… – зашипевши, закончил, поперхнувшийся на последних слогах, но сохранивший внешне присущее ему спокойствие Кротич.

– Или, или, – Щчук резко выругался и, отбросив в сторону флажок с лозунгом: «Даёшь лучшему бойцу 1000!», сказал: – Что нам продолжать?! Или мы будем ритмично работать или, если командир не вытрясет самосвалы сегодня, как обещал, то будем сидеть и в субботу и в… Суббота – завтра. В воскресенье отдыхаем. А это значит, что и в понедельник не будет работы.

– Пусть платят за простой! – решительно потребовал комиссар, продолжая создавать игнорирующую двусмысленность атмосферу делового разговора.

– Ага, держи карман шире, – зло и хватко придушил на корню мысль об оплачиваемых простоях опытный Пройдоха.

– А договор? Как будто договор существует только для нас. Вместо трёх самосвалов в день ни одного за целую неделю, вместо двух кранов, даже носилки приходится самим делать, – раскладывал по полочкам договорные провалы Сухов.

Олег Батурин понял, что юристы не хотят пускать его в свой круг и, не настаивая на том, что ему всё известно, спокойно и немного насмешливо наблюдал неумелое ретирование заговорщиков.

– Эх, звали нас на Камчатку, на Сахалин, на БАМ, а мы сюда… на передовую… Железке шпалы мазать… – заскулил уже не по-бойцовски Щчук.

– Ладно, давай кончать с этой кучей. Олег, где твой напарник? Опять опаздываете. Быстро берите носилки, и давай загружать Щчука и Женьку, не видишь, простаивают?! – зачастил куратор-распорядитель Александр Сухов.

– Вижу, вижу! – процедил сквозь зубы теперь уже взорвавшийся весь внутри Батурин.

– Видишь, так чего же стоишь?! Давай вкалывай! – обрубил разговор Сухов.

Через пару часов Батурин и Игнатов ничего не оставили от последней кучи блоков – тридцатикиллограмовых бетонных камней, подняв их все к участкам соседних звеньев, а оставшийся бой и разбросанные по периметру здания бетонные болванки перетаскали на носилках к своему участку, старательно укладывая их возле стены. Ещё через час от всего этого не осталось камня на камне, но на здании АБК будто бы ничего и не прибавилось в размерах. И снова простой…

– О, смотрите! Районный штаб пожаловал, – лениво приподнимаясь на локтях, процедил сквозь зубы лежавший на поддонах Владимир Щчук.

– Сюда, сюда, гостёчки дорогие, – делая акцент на слове «дорогие», пригласил он появившихся из-за угла столовой и остановившихся в нерешительности двух молодых людей в зелёных чистеньких костюмах бойцов ССО, будто бы только что одетых и резко отличавшихся от уже запылёных, просолёных и выгоревших на солнце костюмов рядовых бойцов.

Секундная нерешительность испуганной птицей слетела с лиц командира Бронислава Розовского. Паромов начальственно бодро, как делает молодой ещё не имеющий авторитета, назначенный избранник, заговорил, думая, что берёт быка за рога:

– Что делаете, товарищи?

– Сами видите, лежим, – ответил ему в тон Щчук.

– Как это «лежим?!» – удивлённо возмутился Вячеслав.

– А вот так, лежим и лежим, – продолжал издеваться Владимир Щчук. – Как черепаха: «Я на солнышке лежу, всё лежу!»

– Сейчас лежите, а потом возмущаетесь, что вам мало платят, – резонировал комиссар. – Где это видано, чтобы за лежание платили? А?

– Не будут платить, и лежать не будем… – с издёвкой, вызвавшей неожиданный взрыв смеха, подлил масла в огонь Олег Батурин.

– Смех сквозь слёзы, – вступил в разговор Анатолий Кротич, поднимаясь с поддона. – А лежим, потому что ни в одной инструкции не указано, что во время простоя нужно стоять, а не лежать.

– Мудрёно закрутил. Ближе к делу, товарищи, – пытаясь сбить шутливый тон, сказал Бронислав Розовский. – Объясните, что происходит у вас на объекте, в отряде. Мы, как раз, для этого и прибыли.

– В отряде никаких происшествий, на объекте тоже тишь да благодать. Сорок человек уже три недели сидят без дела. И ни у кого нигде не чешется. До сих пор нет ни нарядов на выполняемые работы, ни стройматериалов, ни техники, ни даже носилок. Положение аховое. С армянами-шабашниками торгуемся. Вчера на носилки и поддоны двадцать досок у них выпросили. Полтора часа клянчили. Благо времени невпроворот. Под залог отпустили полтора десятка необрезухи. Фотоаппарат Canon Пройдохин с алярмом зазвенит уж точно, бо-о-ля, – небрежно твердил Кротич, то ли забавляясь, то ли издеваясь неизвестно над кем.

– Командиру говорили об этом? – деловито справился Бронислав.

– Гм, думаете, он у нас есть? – сощурив злые глаза, парировал Пройдоха.

– Не думаем, а знаем, – ответил ему Розовский, уничижительным взглядом показывая несостоятельность заявления Евгения.

– Вот и он то же самое говорит, что не думает, а знает. Поэтому мы и лежим, а не работаем, – ядовито срезал Сухов.

– Но всё же? – пошёл на умиротворение Бронислав. – Где командир?

– Ищет новые объекты, да на стороне шабашит, – твёрдо заявил Щчук.

– Такие заявления надо обосновывать, товарищи, а не бросаться ими налево и направо, – трибунно продекларировал Паромов.

– Ах, извините. Ошибочка получилась. Вон наш командир, впереди отряда на лихом белом коне скачет, – расшаркиваясь картинно-жеманно затараторил Сухов Александр. – Или вам мало того, что мы бездельничаем бесплатно, так ещё хотите, чтобы и следствие бесплатно вели. На это есть другие товарищи. Например, штабисты наши родные на – а – нахлебники.

– А куда ваш штаб смотрит? – снова взял слово комиссар.

– Туда же, – попытался раскрыть глаза штабистам Кротич, как никто другой, понимая, что такого удобного случая выхода на районный штаб ему ещё долго не представиться.

– Есть несколько человек, приближённых дружков Гайсанова, из которых формально создан штаб отряда. А на самом деле…

– А на самом деле? – повернул к нему своё широкое в обрамлении огненно-рыжих волос веснушчатое лицо Розовский.

– А на самом деле они собираются вечерами и за коньяком, купленным на отрядные деньги в Москве, травят анекдоты, да режутся в карты… И не в дурака даже, а в дураков, которым ни лежать, ни работать не дают, – добавил зло и надменно Евгений Пройдоха.

– Не может этого быть! – деланно возмутился комиссар райштаба Вячеслав Паромов.

– Может, не может, может, не может, давайте погадаем… – затрещал Сухов.

– А что ж ваш комиссар? – снова спросил Вячеслав.

Наступило тягостное молчанье.

– Кто у вас комиссар? – повторил вопросительно и настойчиво Паромов.

– Я… – уныло, но с достоинством ответил, наконец, Кротич.