Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков

Делайте, что хотите, а мне их некуда девать. Ни жить, ни работать негде.

– Это распоряжение центрального штаба, Керим Султанович, – акцентируя на имени «Керим», грассировал комрайштаба. – А твой отряд выбран не случайно. Ты единственный из наших командиров способный вытянуть это дело, – убеждал Гайсанова Розовский.

– Вот именно вытянуть. Нет! Отдайте их философам, Метёлкину. Пусть они своими мудрыми головами обмозгуют, чем их занять. А меня увольте! – отказывался Карим от юристов.

Он впервые после своего приезда сюда почувствовал, что под ним зашаталась вечномёрзлая земля, что его отлаженная и уже пущенная в ход система начинает рушиться под этой неожиданной тяжестью непредвиденности, свалившейся именно с той стороны, с которой он меньше всего её ожидал.

– Ты коммунист, товарищ Гайсанов! И тебе как коммунисту поручает это ответственное дело Центральны штаб, а не мы! – вступил в разговор комиссар районного штаба Паромов Вячеслав. – Ни мы не можем уволить тебя, ни ты сам не освободишь себя от возложенных на тебя обязанностей. Если тебя не убеждает это, то мы можем провести решение Центрального штаба ещё и через наш районный штаб. Но мы думаем с командиром, что этого делать не стоит. Да, я думаю, так думаешь и ты сам. Принимай ребят. Мы поможем во всём.

– Войди в наше положение, Керим, – продолжал настаивать на своём Бронислав Розовский. – Нам легче иметь дело с меньшими, мобильными единицами, нежели с такими махинам как наши «Эфиоп», «Домоклов меч», «Мезон» да ещё этот то ли бог войны, то ли бесплодный, видимо, во всем «Марс». Но надо устроить, дать работу и этим несчастным, получившим от ворот поворот на Камчатке.

– И тем труднее будет нам, чем больше срослись юрфаковцы с мыслью о Долине гейзеров. Поэтому-то ты должен создать для них условия не хуже, а лучше чем для своих.

– Ха-ха-ха! Может быть, мне ещё и Долину гейзеров им сюда притащить?! – зло и ядовито словами и глазами сверлил членов Центрального штаба, командира и комиссара районного Карим Гайсанов.

– Долину не долину, а маленький пусть не Ташкент, а Усть- Каменогорский гейзерок сделать все-таки придётся, – улыбнулся довольный своей шуткой – поддёвкой Паромов.

– Поможем, поможем! По крайней мере, договорные письма за моей подписью я тебе обещаю, – сглаживая неловкость, возникшую вдруг от слов комиссара, заканчивал разговор Розовский.

И те и другие, и третьи фразы были понятными и ясными и тому и другому, и третьему, ибо они, хотя и скрывали от непосвящённых истину, тем не менее, говорили о ней участникам спора-торга.

Гайсанов понимал, что имеет дело не с новичками, а с хорошо или достаточно хорошо разбирающимися головами в отрядных делах, и, наверное, и в его лично осуществляемых или готовящихся стать фактом мероприятиях. Поэтому-то последнее обещание он оставил без ответа.

– Будем считать, что мы договорились. Встречай юристов и дерзай!

– Дерзайте, граф. Вас ждут великие дела! – подвёл итог разговору Бронислав Розовский.

От этой неожиданной и совсем нежелательной обузы Гайсанов долго не мог прийти в себя. Его коротко остриженная, набычившаяся тугой короткой шеей голова налилась свинцом загадок-ребусов, метавшихся в поисках своих половин – ответов на бесчисленные вопросы.

«Как быть? Как поступить? – спрашивал себя Гайсанов. – Большинство моего отряда с пониманием относилось к тем вариантам, которые я разработал и осуществлял. Если кто-то из непосвящённых и догадывался об истинной подоплёке их, то мог бы помалкивать до самого конца в тщетной надежде на премию или хотя бы в страхе доработать до конца и хоть что-то получить. А что же теперь?

Юристов на мякине не проведёшь. Рано или поздно «Это» может выплыть. Среди них я не найду за тот короткий срок ни согласных, ни понимающих, ни даже сочувствующих. Что же делать? Что же делать?

Не взять их в отряд я уже не могу. Это решено без меня. Ну, хорошо! Вы решили без меня. Я исполняю без вас. И как я буду исполнять – это уже моё личное, кровное, моё дело. Юристы во всём доки.

Следовательно, я должен в начале их устранить от руководства и как можно дольше не подпускать к кухне отрядных дел. А потом посмотреть. Железной дисциплиной задавить волю и желания совать нос куда не надо. Безжалостно и оперативно осуществлять наказания вплоть до отправки за нарушение устава ССО. Ну, а если? Ну, а если…

То на всякий случай нужен ещё и дополнительный вариант. Да!

Но какой? Но какой?»

Какой?

Командир тогда его ещё не знал.

Глава третья

Эфиопы

Стремительный лайнер уже много часов мчался навстречу утру.

И вот, наконец, ослепительно – белый диск, минуту назад кроваво-красным тазом мывшийся в утренних туманах, засиял над горизонтом, поджигая редкие паруса облаков.

Полушар атмосферы, какой-то аморфный изорванный сгусток зацепившегося за Землю вселенского пространства вздрагивал и напрягался под тяжестью монотонного гула моторов ИЛа.

На севере и юге горизонта оплавленные края этого грузного холодного сгустка отрывались от Земли и, срезаемые раскалёнными космическими ножницами зари, отделявшими землю от неба, бесследно исчезали в выси. На западе же, в сумрачной тьме, его рыхлые обрывы серым пеплом ещё напряжённо дрожали на мерцавших искрах селений, дорог, городов – гигантского догорающего кострища ночи, цепляясь за каждый холм, за каждую расщелину, не желая расстаться с тёплым приютом песчинки – Земли, несущейся в бездну враждебных и чуждых ей стихий.

Только на востоке, словно проявляясь на огромном фотоформате, земля и небо отделялись друг от друга горизонтом.

И именно туда, в образуемый рассветом простор, под раздувающийся прозрачный купол света, вырываясь из пепла ночи мерцающей тенью и превращаясь в сказочную птицу-феникса, тянул самолёт, оставляя за собой шлейф белого дыма.

Казалось, он вот – вот сгорит и исчезнет, как бабочка, над костром. Но проходил миг за мигом, а он всё держался и держался на границе света и тьмы, как на границе жизни и смерти. Серебряннокрылый отшельник хрупкой беспомощной искоркой дрожал в готовом поглотить его океане безмолвия…

Дрожал и содрогался.

Проходило мгновение за мгновением, и готовый погаснуть призрак – огонёк пронзал и пронзал устремленное на него пространство, оставляя на нём царапины дыма, которые тут же под гул и натужные рёвы двигателей затягивались и исчезали на проясняющемся лице небосвода.

В заднем салоне стального Феникса сидели юноши в зелёных костюмах ВССО. Несколько часов полёта, укоротивших на шесть часов бессонную ночь, не сломили радостного, возбуждённого настроения студентов, и они весело болтали друг с другом.

Пять минут назад был съеден воздушный завтрак, состоявший из кусочка цыплёнка с рисом, лёгкого чая, хлеба, сыра, соли и перца, поданных в серебристых, хрустких пакетах спецзаказа Аэрофлота. Слева от Олега Батурина и Бориса Радько сидела чета пожилых якутов. А впереди заполняли кресла две дюжие русские дамы, весь полёт проклинавшие Якутск. Студенты уже успели о многом расспросить мужчину якута, и сложившееся представление о столице Саха и его населении, как о цивилизованных, преломлялось теперь разговором магаданских мадон.

– Чёртова дыра! – говорила одна другой. – Нам и через два дня не выбраться из неё в Магадан.

Вторая – копия первой пышнотелой и густоволосой дамы, отличавшаяся лишь только огромной бесформенной радугой носа всецело разделяла опасения подруги:

– Я бы вообще запретила летать самолётам в Якутск. Экая невидаль – вонючее болото. Ни одного дерева, ни травинки. Кругом вечная мерзлота и ещё больше чем вечная мерзость.

– А народ-то, народ-то, сахаляры замшевелые, каждый себе на уме. У них и порядки, не тебе мне говорить… Я и года не смогла здесь проработать. За копейку удушат.

– Ох, боюсь я, не улететь нам сегодня в Магадан. А там Петрович извелся, поди… Вчерашнего числа, говорил, ещё надо-ть магазин открывать…

– А мы если и улетим – то, может быть, аж завтра.

– Вот я и говорю, чёртова дыра. То-то наш Магадан. не хуже Сочей. Зелени, сколько хочешь. А продуктов? И красной, и чёрной икорочки завались, – расхваливали свой родной Магадан, где, видимо, жилось этим жирным акулам, как в собственном полном рыбы аквариуме.

– Что верно, то верно. Один рассказывал, что у них нередко с обрезами транзитных пассажиров встречают, – подлил масла в огонь Олег.

– Избавь нас, господи, от этого кошмара. Какая была бы благодать, если бы самолёты прямёхонько на Магадан летали. Мы бы и не знали этих вонючих скотоводов.

– Меня чуть проклятые не кокнули. Страсть была.

По салону прошли стюардессы и, усевшись на задних креслах отдохнуть перед посадкой, протяжно и влажно смотрели на студентов.

– Устали, девушки? – обернулся к ним Олег. – Хорошо бы сейчас прогуляться, где-нибудь на лужайке в тайге. Не хотите ли?

– Как-нибудь в другой раз, – ответила стюардесса с ярко обрисованными линиями губ.

– Почему же? – вступила в разговор её подруга. – Если романтики горят желанием, пусть погуляют. Только с медведями.

– А разве у вас это принято? – улыбнулся Олег.

– Конечно, все, кто приезжает сюда, непременно стараются завести знакомство с хозяином тайги. Это обоюдное хобби.

– Как так? – удивился Борис Радько, взмахнув головой так, что его пшеничного цвета волосы рассыпались по плечам.

– А так, – продолжала стюардесса с резными губами, – медведь перед спячкой запасается интеллектуальными мозгами, а студенты, правда, те, кому повезёт остаться в живых, романтикой медвежьих углов. А то и медвежьей болезнью.

– Так было раньше. На этот раз медведи, кажется, останутся с носом, – уколола друзей её подруга.

– Это почему же? – воскликнули Олег и Борис разом.

– Мозгов маловато, – улыбнулась сладкими губами первая. – А медведи такими брезгуют. Разборчивые стали.

– Девушки, – вытянулся к ним всем телом Батурин. – Зато какие у нас сердца.

– Вы только посмотрите, что написано у нас на эмблемах, – начал оправдываться, неискушённый в общении с женским полом, Боря.

– ССО МГУ. Видите? Видите? Студенческий строительный отряд… Можно сказать, летим строить прекрасное завтра.

– А вы нас к медведям, – пришёл на помощь коллеге Олег.

– Ну, уж извините, строители коммунизма. Хорошо, что этого у вас на лбу не написано, а то бы и лбы расшибли б, – хохотнула стюардесса с резными губами, ослепительно сверкнув белыми зубами, и тут же исчезла в рабочем отсеке.

– А вам сюда нельзя, – остановила Батурина девушка, пытающегося войти за нею следом.

– Я на минуту. Хочу всё-таки узнать, почему вы нас хотите отправить к медведям.

– Много будешь знать, быстро состаришься.

– А всё же? – настаивал Олег, жадно вдыхая аромат волос девушки.

Стюардесса пронзительно посмотрела в его глаза, словно угадав, что хочет сделать осмелевший студент. У Олега же, действительно, появилось головокружительное желание поцеловать её.

– Так смотрят только голодные затравленные волки, – снова издевалась хозяйка салона. – С такими глазами ходят не на охоту. Олег же схватил пышноволосую голову девушки обеим руками, повернул её лицо с ещё смеющимися, но уже расширяющимися удивлённо глазами и поцеловал её красивые губы.

– Дикарь! – едва слышно прошипела девушка в тот самый момент, когда её рука врезалась в щёку юноши.

В ту же минуту самолёт резко качнуло, и стюардесса повисла на руках Батурина. Жаркий поцелуй снова ожёг её губы.

– Пусти! Мы идём на посадку! – вырывалась из его рук воздушная фея. – Медведь.

– Лучше бы на лежанку, – сострил Олег.

– Уходи отсюда немедленно, – становясь строгой и неприступной, приказала ему оскорблённая, но довольная собой красавица.

– Хорошо. Сейчас я уйду. Но буду возвращаться, обязательно заберу твои глаза-алмазы.

– Побереги лучше там свои, когда увидишь настоящие алмазы, – улыбнулась оправившаяся от ошеломившего её напора воздушного пирата девушка. – Искатель приключений.

Самолёт действительно начал снижаться, и Олегу ничего не оставалось делать, как сесть на своё место, не без удовольствия прошипев себе под нос: Приключения начинаются в воздухе. То-то ещё будет…

На табло требовали: «Не курить! Застегнуть ремни!» – на русском и английском языках.

Надо бы добавить:

– «Не любить! Не целовать стюардесс», – иронизировал довольный собой Олег. Через минуту он приник к иллюминатору и забылся в невиданном никогда ранее в жизни потрясающем зрелище.

Внизу, в зелёной подкове гористой тайги, на берегах распадающейся на извилистые протоки океана-реки, лежал залитый солнцем город.

Переливаясь, перетекая из рукава в рукава бесчисленных проток, расплавленное в воде солнце слепило глаза.

– «Великая Лена! – мелькнуло в голове Олега. – Здравствуй! Какая же ты огромная! Красивая!»

Воды реки, ниспадая на юго-востоке с неба, разливались под самолётом необозримым морем и уносились неведомой силой далеко-далеко на северо-запад, в бесконечный океан причудливых облаков.

Интригующей загадкой приближалась земля вечной мерзлоты, земля континентального полюса холода, древняя, загадочная земля мамонтов.

– Внимание, граждане пассажиры! Наш самолёт прибывает в аэропорт города Якутска в семь часов десять минут. Температура воздуха десять градусов. Просим всех пристегнуть привязные ремни и воздержаться от курения. Всем пассажирам оставаться на своих местах до полной остановки двигателей. К выходу мы вас пригласим. Благодарим за внимание. Командир корабля – Разрубайло Александр Петрович. Экипаж прощается с вами и желает вам всего доброго на земле Якутии, – прощально и необычно трогательно звучал голос стюардессы, всё ещё ощущавшей крепкие жаркие губы одного из сегодняшних пассажиров.

– Эге, надо пристегнуться. То соберут хотя бы чертежи, – заметил ветеран трудовых семестров Владимир Щчук, всем видом показывая, что разыгрывает бывалого бойца, отечески поглядывающего, по его армейскому опыту, на «салаг» ССО.

– Холодно, – сказал Боря Радько. – А обещали Эфиопию.

– Будет тебе и Эфиопия, – ответил желторотику Владимир.

Самолет дал гигантский полукруг, несколько раз провалился вниз, обрывая всё внутри у пассажиров и вызывая сладкую истому эйфории невесомости. Наконец, ударившись о бетонную взлётно-посадочную полосу, подрулил к зданию аэропорта, над которым красовалось название: «Авиапорт Якутск».

Через несколько минут на площадку подкатившей платформы стали выходить пассажиры: русские, якуты, грузины, армяне… Показались и магаданские мадонны – транзитницы, злобно и неприязненно осматривавшие место приземления самолёта. За ними следом вырвались из плена самолёта и бойцы ССО «Эфиоп».

Странное дело, но необъятная якутская земля встречала их небом. Высокое для семи часов утра ослепительное солнце севера с ног до головы обливало студентов лавиной тепла и света. Лёгкий, шаловливый ветерок бегал по аэродрому, толкаясь о раскатистые рёвы и вихри, поднимаемые моторами самолётов, разнося терпкий, сладковато-горький запах и привкус смеси паров и выхлопных газов авиационного бензина.

В просыпающемся от гула небе по-весеннему торопливо и жадно пели жаворонки. И это многим показалось странным: аэродром и птицы.

Кутаясь в вернувшуюся тёплую свежесть уже кончившейся в Москве весны, Батурин шёл к зданию Авиапорта, держа в руках сетку-авоську, в которой среди чесночных головок золотились необычные для этой земли фрукты – апельсины. Местные жители, коренные северяне то, закрывая, то открывая узенькие щелки глаз, лучились аппетитным любопытством.

Прибывшие прошли в старое грязное здание с тройными рамами окон и тройными дверями, обитыми изодранным тряпьём. В овчинных тулупах, потёртых не об один пол северных вокзалов, в непривлекательных грязных ушанках мужчины, в серых, выцветших шерстяных шалях женщины, уставшие от нескончаемых скитаний и поисков лучшей жизни, устроились, как придётся, на межполётное время в этом душном, давно не ремонтированном здании аэровокзала. Они ждали свой самолёт, свою птицу счастья и поэтому мало заботились о своём положении на грязном полу временного пристанища. Чувствовалось, что они здесь приютились случайно, мимоходом, мимолётом. В их поведении угадывалась отличительная черта не искателей счастья, а случайных, временных посетителей Земли, брошенных в мир и гонимых по миру слепой и нелепой игрой фортуны. Но мало кто думал, что они, они – то были и есть прямые участники великих порой переходящих из одного времени в другое свершений далеко не случайной и уже не слепой земной жизни.

Багаж пришлось ждать долго, и студенты снова вышли к аэродрому.

Слева от дверей на площадке крутой с металическии ступеньками лестницы стоял худой мужчина. Его красные, то ли от постоянного пьянства, то ли от бессонных ночей, глаза были устремлены на далёкие, туманные отроги правого берега Лены, протянувшиеся с юга на север через весь горизонт. Поросшие тайгой, они казались таинственными и суровыми для Батурина, невольно проследившего за взглядом незнакомца. «Что он видит там? И куда смотрит? Кто он?» – заинтригованно спрашивал себя Олег, рисуя самые невероятные картины наполненной опасностями и приключениями жизни этого человека, как, впрочем, и любого другого, которого бы ему пришлось встретить в первые минуты прибытия в таинственный мир северных земель. Дань романтики, дань фантазии. Пылкое воображение юноши требовало, как можно, быстрее узнать о невероятных приключениях северянина.

Проникшись заранее чувством признательности за ту романтику, которой веяло от незнакомца, Олег подошёл к нему и спросил:

– Простите, вы здешний?

– Кому как. Здешним – нет. Нездешним – да.

– Вы куда-то летите? – спонтанно бросил пустой вопрос Олег.

– Лечу, лечу.

– Куда, если не секрет?

– Туда, где ничего не видят, – неопределенно и неохотно ответил мужчина. За этой неопределённостью Батурин уловил не игру в загадочность, а необходимость скрытности, свойственную людям, повидавшим много и знающим нечто такое, о чём не сразу и ни с каждым поговоришь. Несмотря на то, что Олег почувствовал это, он, будучи в игривом любопытстве новоявленного пришельца, не хотел упустить возможность узнать из первых уст что-нибудь такое – этакое о земле, на которую он только что ступил, чего, быть может, и не узнать никогда, хоть проживи здесь сто лет:

– Но, я думаю, вам удаётся видеть?

– Это ж надо: он думает… – съязвил почему – то незнакомец.

– Иначе вы попросту теряете время и напрасно тратите зрение.

– Тоже мне, Пушкин нашёлся, – улыбнулся несгибаемый Паганель. – У каждого своё время. И своё мировозрение!

Он поправил чёрный, суконный бушлат, какие нередко носят речники и перевёл разговор.

– Студенты? МГУ? Далеко забрались. Строить прилетели? Ну, что ж потрудитесь, потрудитесь, пока здесь благодатствует солнце.

– Вы, видимо, трудитесь и тогда, когда оно не благодатствует? – не отступал Олег.

– Приходилось. Были труды, – словно раздумывая продолжать или не продолжать разговор, стопорил мужчина. – Прилетели за большим рублём. А благо жизни не в длинных рублях…

– А вы знаете в чём?

– Вон в той бездне. Я прожил на севере ни один день. Знаю, что такое благо. Знаю холод этого низкого неба, адские труды на этой земле. Но есть одна вещь, есть одна радость, это… Это…

– Это что? – поспешил Олег.

– А вот теперь ты здесь и попробуй сам понять. Когда-нибудь, может быть, и поймёшь. Вы, ведь, счастливцы. Прилетели и улетели, как птицы, не задумываясь. Вся ваша жизнь здесь, как сон, все ваши мысли далеко отсюда, они там, где и мы были и куда уйдём. А здесь?! Здесь тоже живут люди, хотят пить, есть, жить, выживать, в конце концов. Но как здесь выжить? Кто им сейчас скажет как? Кто скажет им какая жизнь лучше? Никто. Они один на один с нею. Как мальчишки, – незнакомец вдруг неожиданно заглянул прямо в глаза Олега, медленно погасил вырвавшийся из фокусов его глаз двумя красновато – пурпурными лучами колючий огонь, отвернулся и запрыгал по лестнице, не касаясь ступеней ногами, к дверям, оставляя в юноше смятение гипнотической загадочности человека – нечеловека.

«Вот уже и разгадал. Нарвался на чудака. Какую – то чушь мне в уши вдул, – думал Батурин, смотря вслед уходящему. – Мне бы заработать на пару, тройку костюмов, чтобы после возвращения из отряда не быть серой мышкой, а он мне «ересь преподал»: «благо в бездне!»

Олег уже видел себя в сером костюме в библиотеке, – в чёрном, вечернем – в театре или кино, ну, а – в белом – в парках, кафе, ресторанах. В часы же отдыха, после тренировок, когда вымытый и разомлевший под душем, он ещё не ложится в постель, а одевает бардовый в полосочку халат, в котором можно будет и кого-то встретить у себя в блоке или пойти посмотреть телевизор на этаже. Ну, а если повезёт с профилакторием, то лучшей визиткой студента, укрепляющего здоровье студенточкам в персональной комнате, опять-таки будет роскошный халат.

– Олежек! – окликнул его Радько. – Идём. Привезли багаж.

– Отлично! – обрадовался Олег, что, наконец-то, появилось дело, встряхнулся как от оцепенения и побежал в шумящую, таскающую баулы, сумки одержимую толпу. Через минуту он перестал уже думать о незнакомце, а вскоре и вовсе забыл эту встречу.

Взяв сумку, где лежало несколько необходимых для походной жизни вещей, Батурин подошёл к окну. Золотисто – жёлтые апельсины, шарами перекатывающиеся в сетке, вызывали гипнотическое оцепенение глаз окружающих. На них скрестилось не менее сотни взглядов, готовых испепелить даже шкурки африканских чародеев. Боясь как бы ему не пришлось распроститься с содержимым своей авоськи, Олег злился на всё ещё вылавливающих свой багаж товарищей.

– Молодой человек, – услышал он как выстрел сбоку. – Посмотрите на эту малютку и не откажите в её просьбе. Она никогда в жизни не пробовала этого.

Обернувшись, Батурин увидел женщину, которая подталкивала вперёд маленькую грязную девчушку. Его страхи оправдывались. Сделав доброе, отзывчивое лицо, он развязал тугой узел на сетке, достал круглый, расточающий острый аромат апельсин, на кожуре которого вырисовывались три черных ромбовых наклейки «Morocco», и положил его в грязную руку цыганки – якутки.

Несколько просящих рук тут же потянулись к студенту.

«А, чёрт, как трудно быть щедрым!» – подумал Олег, рискующий уже через мгновенье остаться нищим. Он с трудом собрал в себе силы, чтобы подавить чувство неловкости от того, что все окружающие сочтут его жадным и, улыбаясь, бросил:

– Всё, граждане – северяне, только по справке.

– По какой-такой справке? – недоверчиво проворчала брюзглолицая с сальными губами женщина.

– От зубного врача. Видите написано мороз, – указал на апельсине на круглую голубую этикетку «Мoгосco». – А это может значить, что не каждому они будут по зубам. Зубы простудить можно.

– Ты нам голову не морочь. Жалко? Вот молодёжь пошла. Среди зимы снега не выпросишь. Ишь, морозом запугал. Да ты поживи здесь с наше…

– Нет, уж лучше вы приезжайте в Москву. Я вам сколько угодно отпущу этих штучек.

– Может, ты нас ещё в Африку пригласишь?

– Раньше те, кто хотел революцию совершать, должны были приезжать в Якутск, а теперь те, кто хочет приехать в Якутск революцию должны совершить. Да ещё и цитрусовыми некоторых накормить. В Африке таких штучек по дорогам горы, – радуясь, что балагурством сумел сохранить свой НЗ, быстрее, быстрее ретировался Батурин к автобусу.

Потрёпанный суровыми зимами и такими же пассажирами старенький ЛИАЗ катил к городу. На остановках входили и выходили якуты, русские, армяне. Якуты, в большинстве низкорослые черноволосые крепыши, гортанно шумели, не обращая никакого внимания ни на Олега, ни на Бориса, ни на его соотрядников. Но вот на одной остановке, уже в городе, в салон впорхнули лёгкие крепкощёкие девчушки.

– А обещали никаких невест, никакой любви! – улыбался Батурин, смотря в черносливовые глаза сахалярочек.

– Так дико смеяться над бедными сердцами рыцарей. Вот тебе и Якутия. Не золото и не алмазы, а красавицы – россыпью.

Девушки лукаво переглядывались и весело прыскали сочными вишнями толстых губ, надувая, как розовые шары, готовые лопнуть щёки.

За окнами мелькали деревянные домики, грязные болотистые канавы, через которые были переброшены дощатые настилы для пешеходов. Улица петляла среди этого удручающего разнообразия покосившихся строений и бесчисленных болот. Настроение ребят падало и падало после каждого поворота и вопроса: «Не знает ли кто, где находится отряд «Эфиоп» МГУ? Ответом на этот вопрос было одно только плечевое неведение окружавших их пассажиров.

Никто не знал, где находятся разыскиваемые ими студенты.

Многие говорили, что в городе в разных районах уже живут строители – студенты в палатках или бараках, но никто не мог сказать были ли это те самые, которых искали только что прибывшие. Любезно вникшая в разговор женщина посоветовала выйти на площади Орджоникидзе.