Битум

и монашкой с утра,

не искать ста причин,

чтоб отсюда удрать.

И пускай я не царь,

для тебя я – король,

не богат ум и ларь.

Твоё счастье, не боль.

И пусть сед и пузат,

весели и балуй,

и хвали даже зад,

и не спорь, не лютуй,

не стони, не реви,

и мой орган лишь знай,

и за замок прими

сей старинный сарай.

Вот такой вот устой!

Будь готова в Тартар.

Ты навеки со мной,

как имущество, дар!

Блуждания

В тропических дебрях плутаю,

в постройках, забытых лесах,

и сразу же будто бы таю,

но вновь появляюсь в кустах,

и снова шагаю в пролески

по щёткам опушек, лугов,

с собою, округою честен,

пространен в широтах снегов

и тихих, песочных нагорьях,

и в зарослях ив, камышей,

за панцирем древных подкорок,

в оврагах и в норах мышей.

Гуляю забывши, забыто

порогами горок бреду

и вижу оврагов корыта

и листья, и стебли в цвету,

и слышу все звуки, беззвучья,

брожу меж косматой среды,

как рисина в лохмах кусучих

чужой и сырой бороды…

Население таверны

Тут лязгают хамски майоры

икрою без хлебных краюх,

бандиты похабною сворой

и дети потомственных шл*х,

неледи, былые принцессы

и геи с намёком "минет",

гнилые бродяги, повесы,

пьянчуги в опившести лет,

хабалки с сырым подбородком,

голодники с дюжиной чаш,

порою писатель так кротко

углы подпирает, как страж,

и зелень дурных солдафонов,

пучки малолетних дельцов,

юнцы, зря галдящие хором,

трудяги с чинами отцов,

зовущие рты куртизанок,

и стайки задиристых нимф,

цыган и цыганок вязанки,

святые, пропившие нимб,

и инок, не встретивший Бога,

торговцы, скопившие жир,

вино, несмолкаемый гогот…

Плебейское зрелище, пир…

Факторы жизни

Прошедшие мимо собаки

и сытая стая волков,

отсутствие нрава рубаки,

невзятие в войско полков,

сонливость, смирившая тягу

отправиться в тур, на парад,

где давка и вирусы, крахи

иль бешеный взрывчатый гад,

и печень, прогнавшая яды,

таблетка, унявшая боль,

и гонщик, промчавшийся рядом,

и вышедший ртом алкоголь,

отрезанный вовремя палец,

несказанный вовремя спич,

от пули закрывший вмиг старец

и мимо упавший кирпич,

врагов победившие предки,

факт, что не шахтёрим слюду,

совсем неглубокие реки

и стойкий настил на пруду,

невсходы на древние горы,

на трапы, на кран, этажи…

Мы – взрослые дети, которым

позволило что-то тут жить…

Нутро городов

Чадящие дымки заводов,

трухлявые шпалы, басы,

цементами сыплются своды,

как будто песочны часы,

каблучные гильзы, оладьи,

заразы бараков смердят,

зеркалья белёсых окладов,

органами трубы гудят,

из сблёва цветные лепёшки

особых (двуногих) зверей,

над кучей барачною мошки,

тождественность туш и дверей,

машины туманят горчицей,

текущие язвы дерев,

и в рытвинах блинные лица,

и птичий охрипший распев,

и запахи плесени с луком,

гнилых перегаров, сырых,

монеты заржавленных люков

и крышек златисто-пивных,

томительный бег наклоняет,

оплётки-жгуты, провода

века городок заполняют,

где платная пища, вода.

Столбы – Вавилона опоры.

Бетонно-стекольчатый лес

с двуногою фауной, флорой…

Всем правит, наверное, бес…

Движение

К работе неёмкой и скучной

бегучесть толпы в пустоту,

из коей (набитой и душной)

несутся в домов простоту.

К заботам, весельям, покою

стремится рождённый с основ.

И роль от царя до изгоя

играется цепью часов.

И стен наполняя сосуды

своим переливом из них,

всё множат обид и дел груды,

и меньшат дыхательный миг.

Движенья – приливы, отливы

для творчества, дел, новостей -

стремлённо, забвенно, пугливо

вперёд и назад до смертей…

Вращается кровь, помогая,

решая игры новый кон,

и в поисках очи моргают,

пока не отыщут свой сон…

Закатывание монеты

Златистый диск монеты

магнитит пласт лесов,

сводя к закату лето,

пруты и пух кустов.

Клубясь, рыжеет небо

на розовом холсте.

Чуть синь над низким хлебом.

Сникает мазь кистей.

Смолкают щебет, шорох -

сонлив любой вокруг.

И вечер так недолог.

Ржавеет сочный круг

и тучится окружье,

хмуреет полотно.

Легко так иль натужно

закрыл Господь окно?

На водной глади кольца.

Луна – глазок иль лаз?

Вмиг дешевеет солнце,

прохладно серебрясь.

Его богатство тает,

темнея по кайме,

и вижу вдруг хрусталик

в чернисто-хвойной тьме.

Fighter

Не просолиться, век плавая в море -

значит иметь лучше ум, чешую,

что, как бронёй, ограждают от горя

юркую рыбу в привыкшем строю.

И не попасться ловцам и акуле -

значит быть лучшею в битве, волне,

мехом гармони распахивать скулы,

мчаться, иль прятать себя в глубине.

Свежая, жильная рыбка вкуснее,

чем горьковато-аморфная суть.

Я говорю, пузырясь, всё яснее:

"В водах и стаях отчаянным будь!"

Силы с годами намерены таять

средь одиночества, глаз и борьбы,

но пусть моя трёхсекундная память

не соизволит сей слоган забыть!

Positions

Место пустому – на свалке

(– это ж скажу про людей),

пламя – для высохших палок,

веток без пышных теней.

Место девицам – в борделях,

низколетящим – в сачке,

слабым и мёртвым – на мелях,

глупым – на голом крючке.

Хоть дик, порочен, прожорлив,

в ад человеку нельзя.

Жариться диким обжорой -

это животных стезя.

В зимах не водятся грозы.

Каждому – время и час.

Хоть и цветок жив в навозе,

пчёлы к нему не летят.

Сделаны планы и схемы.

Лодки для рек, не небес.

Всё для работы системы.

Каждому – мера и взвес.

Выверен образ, зазоры,

розданы роли и срок.

Фауне, камню и флоре

нужен полезнейший прок.

Служат детали удобству.

Старым не место в строю.

В той ли позиции, свойстве

я в этом мире стою?!

Частицы песен

Твори рыжей щепкой звучанья,

все души пронзающий звук,

и с чёлки стряхнувши скучанья,

гони хладь от ищущих рук.

Пусть рифмокруженье завьётся

пуховою вьюгой, дождём,

и каждая нить изойдётся

мелодией ночью и днём.

Пусть падают буквы на крыши,

как градинки, искры огней.

Пусть замерший город услышит

творенье живое во тьме!

Пусть каждо-упавшие ноты

весною ростками взойдут,

а улицы, люди, высоты

всепышно, цветно расцветут.

Услышавших выдохнут лица,

взметелит пыльцою мотив,

что будет извечно плодиться

сезонам, беде супротив…

Кире Покровской

Обрушения

Однажды всё падёт:

империи и семьи,

и полюсный весь лёд,

берёзовые серьги,

приверженцы добра

и бусины в колосьях,

со стен дырявых бра

и гроб с сырых полозьев,

все связи и мосты,

дома, хребты в поклонах,

ведь рухнули, застыв,

столбищи Вавилона;

и канет дружба вниз,

все свадебные клятвы,

царей, деревьев жизнь,

что были ненаглядны;

и память, боль, мечты,

все идолы, лавины

и звёзды, я и ты,

герой, мулла, раввины,

терпение вдовы…

Голодным, алчным мало.

Зам. Бога по любви

однажды так распяли…

Похожесть

И вектором мечтаний,

раздачей чувств, тепла

без алчности, метаний,

желаньем чуда, благ,

чтоб ярче труд вершился,

чтоб грусть была мертва,

чтоб саван нам не шился,

и им была листва,

чтоб не было тут в рясах,

коронах, латах всех,

чтоб кости, дух и мясо

без боли жили век,

чтоб был покой Эдема

и дружба фаун, флор,

объятья душ и дермы,

рост трав, умов и гор,

чтоб в водах жили рыбы,

чтоб конь был сыт овсом,

и чтоб пустели дыбы,

и грёзой про всё-всё,

отметками на коже,

что в нас любовь и лень

с тобою мы похожи,

как гиацинт, сирень.

Почва

Привалена тяжестью зданий.

Не дали ей вволю рожать

и чувствовать деток касанья.

Под пашней закатанной мать.

Не может погреться на солнце.

Потливо в каракуле спит,

как старо-морщинные горцы,

что в чёрное небо глядит,

в котором не птицы, а черви,

и корни, совсем не лучи,

и рядом гудящие нервы

железных туннелей, мячи,

как будто её схоронили

с игрушками, выстроив речь,

святым фараоном средь пыли,

от зла чтоб, копаний сберечь.

Порою она ль громыхает,

вздуваясь, взрываясь водой,

провалами вниз опадает

распад её трупа, с бедой?

Не стала не лугом, не лесом,

не ест её деточек тля.

Накрыта асфальтовым прессом

погибшая год уж земля…

Ночник

Светильник – радуга ночная,

луна, фонарик на стене,

где штамп лианы, не качаясь,

мечтает снова о весне,

визитах бабочек и змейках

и о прилётах певчих птах,

но накормить их не сумеет

рисунком зёрен днём, впотьмах.

Застывший образ всё бледнеет,

не вянет, как и не растёт,

и хоть зимой чуть леденеет,

но жив, всегда в тиши цветёт.

Он выгорает чуть от солнца,

и полоса блестит от рук,

что трут в опоре об суконце,

запечатлев клоненье мук.

Стена – обман природы гадкий.

Коль гладь задвижет стебельком,

то разойдутся швы и кладка,

то человечий рухнет дом.

И оттого всё здесь смиренно,

без ароматных веток, чар.

Среди эдемских кущ извенно

однажды выйдет в холод пар…

Овуляция

Сомкнусь с тобой в касанье,

ведь ты меня ждала…

Двух жаждущих свиданье,

слиянье, вар тепла.

Вершится акт творенья

среди вселенских тем -

мельчайший миг внедренья,

труда, любви двух дерм,

двух душ пришедших к чуду,

нашедших счастье, жар

и лоно как посуду

для спайки генных чар.

Мы будем в вязком поле

ваять наш дом, узлы.

Мы выделим любови,

чтоб к нам не заползли

хвосты, что также пели,

как я. Сторонних бель.

Не давши повод, щели

для вражьих сплетен, дел,

срастёмся общей ношей,

родимся, свет даря,

создав из влаги, крошек

героя, мать, царя…

Лица зверей

Мы все – животных лица

с повадкой кур и птиц,

свиней, макак, лисицы,

удавов, львов, куниц,

собак, лишённых леса,

свободных, злых волков,

и козье-рьяных бесов,

с именьем лап, клыков,

подковами иль клювом,

с природнейшим нутром.

Живём чутьём, по буквам

одни, вдвоём, гуртом.

Средь пастбищ, нор гуляем

меж гнёзд и старым пнём,

и тех, кто дробь пуляет

и точит нож, копьё,

капкан и сеть готовит

чешуйным, шерстяным.

Для клеток, кухонь ловят.

Всё то – удел земных.

Машонце

Светлистая, ясный подарок,

воздушнее плавных лучей,

спелейшее диво нектара,

что рушит смолистость ночей.

Дарящее тёплость живую.

Порою, нагревшись, лучусь.

Мечтаю под ним и бытую,

и ночи совсем не боюсь.

Искомый союз, единение

в потоках хрустящей зимы.

Теряюсь, творя омовенье

под светом святой бахромы.

А лучики – сок мандаринов,

летящий бесцветно на нас,

деревья, детей, исполинов,

на реки, сподвижников каст.

Без устали льёт благодати

простейший, всеумственный шар,

чьё даже молчание кстати,

чей щедр раскидистый дар,

чья милая, сладкая нежность

вживается в горы и мех,

чья светлость живёт безмятежно

под плёнкой прикрывшихся век.

Просвириной Маше

Оборотни

Порою живёшь и не знаешь,

кто рядом в избушке такой,

а голову вскинешь, чуть взлаешь,

тогда их изведаешь вой,

и рыки, плеванья невежды,

молчащие будто века.

Которые блеяли прежде -

теперь отгрызают бока.

Иль снимут привычные шкуры,

все когти, клыки обнажат,

и роли Незнайки и Дуры

откинут, орлами вскружат.

Иль стоит покинуть болото

полётом иль даже ползком -

ощиплют крылатье, проглотят,

измажут наветным мазком.

Изведаешь ругань и плети

от ранее скромных, святых.

Добыча, стремящая к свету,

отвратней забот, тем любых.

Гниющие перья врастают

в покровы и кости, сердца…

И коли птенцы не взлетают,

пингвинится воля борца…

Свобода – есть раны и пробы.

Познаешь паденье ль успех.

Послушать – остаться в холопах,

сбежать – то отречься от всех…

Мартовский дождь

Ах, волны, ряби крыши,

фонарь моргает в сад!

Грудина влагой дышит,

которой полон март.

Снега весенне тают,

что дым впитали, грязь.

Собаки броско лают,

смотря в заборный лаз.

И струйки вниз сбегают

травинками в степях.

Ручьи, что вниз стекают,

вобрали снег в себя,

все крошки, смех и драмы,

следы, клевки пичуг…

Зимы минувшей память

впитать сейчас хочу:

всю радость, кинотеку

из кадров лиц, машин,

как гены, сок молекул

собрать в кувшин души.

Они, как буквы, ноты,

войдут в дух налегке.

Чтоб миру дать красоты,

смешаю их в прыжке.

И позже выдам песню

под струны, шум мехов,

и выкричусь я вестью,

коктейлями стихов.

Пока ж я под навесом

на брызги тьмы смотрю,

по-детски с интересом

с карниза капли пью…

RhythmsofMoscow

Оконных пикселей сиянья.

И мчатся прытью на обгон

в условном гоночном скитаньи

сердца и нервы в новый кон.

Дуэли тел, умов всеместны.

И старт покрышками изрыт.

Сегодня первый и известный,

а завтра – загнан и забыт.

Невидный финиш, суть награды!

Но испытать судьбу хотят,

пройтись парчово на параде

блатные выводки ребят.

Отмахи флагов или выстрел

дадут к забегу знак, сигнал,

и понесутся резво мысли,

бездумья, жаждая финал.

Лягаясь, требуя дороги,

сбиваясь в кучу в толчее,

срезая шины, дверь, пороги,

держась за хлястики вещей.

Герои ралли, общей своры,

не видя зайца, путь, костей,

несутся вдаль, снося опоры

и всех соперников, гостей.

На сей животный гон, сминанья

и вопли, драки, хруст и шум

я без клыкастого сверканья

безного, каменно гляжу…

Гуляка

Смахнув, сцарапав грусть

мочалкой, щёткой, камнем,

ночную липкость уз,

хочу стать прежним парнем,

без тяги ранних нош,

эмоций от занятий,

амбре девичьих кож,

частиц былых объятий,

и пота от работ,

и брызг воды шампанской.

Отмыться б от блевот,

пинков, продажной ласки,

найти б мошну, ключи,

отчистить грязь с ботинок,

внедрить в глаза лучи,

забыть кабак, блондинок,

зашить торчащий клок,

прибить каблук от танцев,

и сжечь блокнотов слог,

зелёнкой смазать пальцы,

отдраить душу, стать,

как фрак для юбиляра,

и в новом дне предстать

предельным экземпляром.

Дворовая галерея

Висят прищепки-бусы,

кусая чуть бельё,

и держат парус русый,

иных вещей сырьё.

Промеж стволов обоих

протянут вялый трос.

Виднеются пробои

от пушек или гроз

в пододеяльной глади.

Раскрытый крест рубах,

листы цветочный клади

зажаты в их губах

цветных, местами серых,

их не пуская вниз.

Весь ряд узорный, целый

колышут ветер, бриз.

Развес картин прекрасен

от детских до кривых

и ветхих, но вот глазу

приятных и живых,

несущих штамп историй,

и близких испокон…

Порою путь к ним торю,

даря смешок, поклон.

За парусом куст розы,

полотна галерей…

Корабль их привозит

однажды в тройку дней.

Alcoman

Открыта пробка и глотками

вливаешь вкусность в рот скорей.

И вот уж злость цветёт ростками,

и рвутся звенья дум, цепей.

Спадает мрак, тоска, намордник,

выходит такт из умных фраз.

И вот уж ты греха поборник,

десяток радуг в паре глаз

сияют плавно, цвет сменяя,

парует дух забавы для.

И вот уж ты – тварь нескупая,

живая бабочка, не тля.

Яд растворяет вмиг смущенье,

лишая совести и сна.

И вот уж ты несёшь лишенья

округе, людям в жаре зла…

Потешный сын, боец, философ

на новой маске лишь на миг.

Наутро бел, в вонючей позе

лежишь, смеша, пугая мир…

Заполнительница дыр

Признаньем новым дышишь,

налившись вновь вином,

от одиночеств пышешь,

твердишь: "Они виной".

Манишь стихом, свободой,

ища путь обходной,

и вновь в хоромы входит

зверёк очередной.

Полна страстями в деле,

глотаешь брызги, муть,

лежишь под их обстрелом,

подставив спину, грудь.

Потом, как не бывало,

ты пьёшь, вещаешь вдаль

про истинное право

на счастье, про медаль

за рифмы, фильмы, цели…

Хоть фразы умно льют,

но пресный пластик тела,

обманность выдают.

…В поту супружье ложе.

Сникаешь, всласть стоня.

Он тоже будет брошен,

как восемь до меня…

Елене Л.

Ветераны труда

Глядят усталой вспашкой

морщины, тянут вес.

Их лики, как мордашки

бульдогов, пекинесов.

Казённый труд калечит

и просит потерпеть,

использовав, прочь мечет,

оставив вмиг тебе

заброшенность и хвори,

всю старость в полноте.

Владельцы поля, доли

найдут недряхлость тел,

что будут рады месту

и крохам, не просить

блюсти права и чести,

от дел не голосить.

Пахать беспечно будут

и жить из года в год,

мечтать, сиять покуда

морщинки первый всход

внезапно не проклюнет

их гладкий быт и жизнь,

чья тяжесть возраст юный

начнёт клоненье вниз…

Деревенский пожар

Икра там чернеется, жир?

А лунный фарфор схолодевший,

как соусник. Щедрый трактир.

Уснул сторож пёс непоевшим.

Хоть чёрные зёрна вверху

разбросаны кем-то нежадным,

в последнем сидим мы меху,

рукой не достать. Всё неладно…

На небе раскидистый пир,

и вилкой древесные дуги

всё тянутся к россыпям жил…

Иль это мираж всё и слухи?

В горелой округе разбой

и сумасводящие краски,

и волчий голодный всевой,

и рыщут злодейские маски

оплавленный жаром металл

свинца и порой золотишко.

А в избах огромный прогал

и голые печи, парнишки

без родичей, вши в голове,

ожоги, волдырные гроздья.

Как угли в осенней траве,

горят керамически звёзды.

Какой же застолий тех вес?

С какими изысками плошки?

Но ждём мы желанно с небес

хотя бы отбулочной крошки…

Глобальное потепление

Опять аномалит зима,

лучами согрелся подснежник,

решили бутон рассинять

пролески, и даже валежник

решился коренья пустить

и сочные почки проклюнуть,

а бабки, закончив грустить,

решили сигарами дунуть,

а дети сложили свой вес

в постели, тоске поддаваясь,

собаки завыли на лес,

а волки запрыгали, лаясь,

пошли жизнелюбы к крюкам,

а лисы к сараям стянулись,

идут к человечьим рукам,

и шире зрачки их надулись,

а овцы срывают свой мех,

а, зубрами вдруг возомнившись,

коровы жуют белый снег,

ролей отприродных лишившись,

а рыбы, взострив плавники,

копают то ямь, то туннели,

и равенств хотят сорники,

травинкою вздумались ели,

желают взлететь прусаки,

аж прыгают дико с порога,

а птицы, что небу близки,

в решётки домашних острогов,

герои в подвалы ушли,

все трусы вдруг стали парадны,

драконом хотят быть ужи,

лишь кошки космически ладны…

В тихом омуте

Поб*ядывал и пил,

картёжничал, куражил,

пьянчуг и дев лупил,

ленился и шабашил,

и громче песнь тянул,

укоры вслед не слушал,

и в мат упомянул

господ, гвардейцев, лужи,