Желтый глаз Тихеи

– Как?! – Клаус даже подпрыгнул от удивления. – Ваше святейшество! Вы не знаете, кто это! Это же…

– Я знаю, кто это! – повысил голос отец Джузеппе. – Не сметь перечить, иначе прокляну!

Сказать, что я был ошеломлён – значит не сказать ничего. Наверное, в тот миг я был похож на рыбу, вытащенную из воды. Беззвучно разевал рот, но сказать ничего не мог. А инквизитор подошёл, протянул сухонькую ручку и коснулся моего лба:

– Граф Эцель Вейс, Святая Матерь церковь прощает тебе грехи. Ты больше не разбойник, а слуга Священной Конгрегации. Мой слуга…

Я наконец обрёл дар речи:

– Но святой отец, я ведь убивал подданных короля…

Инквизитор нахмурился:

– Плохих подданных, сын мой. Я знаю, как ты верно служил. Скажи, в твоих руках не тот ли рейнбарский клинок, что благословила десница самого Олдрика Великого?

– Да, святейший… Но откуда вы…

– Я всё про тебя знаю, сын мой. И потому мой выбор верен. Святая церковь несколько иначе смотрит на твои прегрешения. Ни один из смертных грехов не был совершён. Мы знаем, что ты, как истовый верующий, вовремя проводил обряды очищения, всегда в бою на равных забирал жизни и состояния. Ты чист перед истинной верой. Но помни: только надёжные стены монастырей и покровительство Святой Конгрегации спасут тебя от преследования со стороны светских властей.

Отец Джузеппе оглянулся на поникших сержантов:

– Вы оба, крепко заткните уши. То, что я сейчас скажу, предназначено лишь вашему командиру! Если почувствую, что вы подслушиваете – сошлю обоих на рудники, а перед этим лишу мужской силы! Хотя, зачем вам там мужская сила, хи-хи? Ну же, затыкайте!

Сержанты послушно заткнули уши, а инквизитор приблизил ко мне острое крысиное личико:

– Короли, Вейс, не вечны. И скоро адские котлы пополнятся ещё одной тёмной душонкой. Максимилиану недолго осталось осквернять землю.

Мне показалось, что я ослышался, а отец Джузеппе невозмутимо продолжал:

– Ты думаешь, у меня не болит сердце за родину, ввергнутую в кровавый хаос по вине старого сифилитика? Болит, Танцор, ещё как болит. Но всему своё время. Готов ли ты послужить мне верой и правдой, как служил твой отец?

– Мой отец, ваша милость?

– Конечно. Много лет он был моим верным помощником.

Наверное, на моём лице инквизитор прочёл недоверие, поэтому быстро сказал:

– Видел татуировку на его левом плече? Крест на фоне лилии?

Я оцепенел. Действительно, у моего родителя был такой знак. Но отец наотрез отказывался объяснять, что значит этот символ.

– Это принадлежность к тайному ордену, – зашептал мне на ухо Джузеппе. – Я был его основателем. А теперь у меня совсем не осталось верных людей. Проклятый нечестивец воспользовался моим отсутствием, чтобы расправиться с ними. Так погиб твой отец и многие другие.

Я был поражён. Меня била нервная дрожь. Тайный орден. Отец.

– Согласен ли ты, мой мальчик, стать мне другом и помощником?

Разве мог я ответить отказом?

– Согласен, ваше святейшество!

Отец Джузеппе обнял меня и задорно подмигнул.

Святой Джереон! Я уже видел раньше эти жёлтые глазищи!

***

Януш Чёрный

С трудом сдерживаю себя, чтобы не расхохотаться. Какой у тебя глупый вид, Танцор. Конечно, я всё про тебя знаю. И про рейнбарский клинок, и про татуировку отца. Я читал тебя, как книгу. Не надо тебе знать, что магия и душа неотделимы, и что внутри тебя всё время, пока ты героически вёл меня к инквизитору, сидела часть души Януша Чёрного. Смотрела твоими глазами, слушала твоими ушами, не собираясь до поры до времени управлять тобой. Всему своё время, да и рубака из меня никакой…

Ты был лишь игрушкой в моих руках, смелый воин.

Когда я взял тебя под контроль, чтобы усыпить не готового к сюрпризу Джузеппе, ты уже праздновал победу, вытирая клинок об одежду поверженного врага. После обряда было очень обидно покидать молодое и полное энергии тело. Но в этом мире, как и сто, и пять сотен лет назад, правят обычно люди, достигшие седин. Придётся вечному страннику Янушу Чёрному, довольствоваться обличием старика. Хотя бы на какое-то время. Но это не беда. Говорят, что на папский трон претендует весьма молодой кардинал. Интересно, какова на вкус его кровь?..

Март 2018 года

Желтый платок

Мне приснился кошмар, будто я забыл текст. Стою на сцене, глупо хлопаю глазами и не могу вспомнить ни строчки. Повисла гнетущая пауза, даже музыка перестала играть. Все мне подсказывают, суфлёр, коллеги-актёры, даже зрители со смехом орут:

«Быть или не быть! Вот в чём вопрос!».

Тяжёлый занавес падает передо мной, скрывая от позора…

Я вскакиваю весь в поту. Приснится же такое! А всё последствия вчерашней премьеры. Признаться, переволновался я изрядно. Давно пора привыкнуть, но так и не научился. Всё как в первый раз. А потом были поздравления, шумный банкет до зари. Думал, сегодня отосплюсь, мобильник отключил, жену предупредил, что буду весь день дрыхнуть. А тут на тебе, кошмар, и сна как не бывало. На часах девять утра с хвостиком. Позёвывая, подхожу к окну.

Батюшки! Зима, наконец, пришла. Снегу-то навалило, аж всё бело. И это правильно, какой Новый год без снега? Ребятишки на улице как радуются, визжат, аж через пластиковые окна слышно. Бабу снежную лепят. Когда-то и я так же лепил, беспечно бегал, смеялся и рыбкой нырял в глубокие сугробы.

«Куда уходит детство», – с грустью пропел я и отправился в ванную умываться и чистить зубы. Но не дошёл. У самой двери меня остановила жена и с усмешкой протянула трубку радиотелефона:

– Тебя Рыло хочет. Уже раз десять звонил.

Вульгарное прозвище одноклассника в устах моей интеллигентной супруги выглядело весьма комично, я даже рассмеялся.

– Слушаю.

– Санёк! Ну, ты ваще, спишь как сурок! – голос одноклассника едва не оглушил. Странная манера всё время орать. Я слегка отодвинул трубку от уха:

– Володь, чего ты кричишь? Нормально говорить не умеешь?

– А чего ты мобилу не берёшь?! Я с семи утра тебе трезвоню!

– Потому и не беру, что сплю.

– Гляди, всю жизнь проспишь! Я чего звоню? Во-первых, поздравить тебя с наступающим новым годом! А во-вторых, выразить это… своё восхищение! Ты вчера конкретно отжёг, весь зал тебе хлопал! Классно ты того чувака сыграл! Прямо так в роль вошёл, я чуть не прослезился!

– Какого чувака? – задал я каверзный вопрос.

– Ну, того, с бородой, в шкуре и под зонтиком!

Удивительная необразованность одноклассника всегда поражала меня. И это при наличии такой аристократической фамилии, как Рылеев. Эх, Вова, как ты был Рылом, так и остался.

– Вообще-то, это Робинзон Крузо…

– Да понял, я, что Робинзон. Какая разница? Главное, офигительно сыграл! Лучше всех! Ты, можно сказать, весь спектакль вытянул. Сама постановка – дрянь. Шутки плоские, мне даже не смешно было. Так, пару раз зубы выставил, и всё.

– Разумеется, это же детский спектакль. Или ты не заметил, что в зрительном зале малыши? Ты что, забыл, в каком театре я играю?

– Да всё я помню. Для детей, знаешь ли, ещё круче надо ставить, чем для взрослых! Какой-то мужик, ученый, так и сказал: надо ещё лучше!

Я не выдержал и расхохотался.

– Это Маршак сказал: «Для детей надо писать как для взрослых, только лучше».

– Ладно! Ты меня образованностью не дави! Я человек простой, но я твой друг! Я тебя под гримом сразу узнал! Хоть и с бородищей до колен! Ты меня не проведёшь! Я тебя в любом прикиде вычислю!

– Спасибо! И тебя с Новым Годом! – сказал я и отключился.

В ванной, наблюдая, как струйки воды стекают с ладоней, я размышлял. Вот так и жизнь сочится между пальцев, и не остановить бег времени, как ни пытайся. Исчезло в водовороте дней звенящее радостным смехом легкокрылое беззаботное детство, стекла весенней водицей разухабистая озорная юность, а вода продолжает течь и течь… Всё, что есть у человека – это память. Память. Как ты сказал, Вова? «Я твой друг? В любом прикиде вычислю?».

Я грустно усмехнулся. А ведь было время, когда ты врезал бы любому, кто посмел бы сказать, что Сашка Панин твой друг. Ты даже дал мне обидное прозвище «изделие номер два». Так в Советском Союзе называли презервативы. Я тряхнул головой, стремясь отогнать неприятные мысли, но перед глазами уже зарябили картинки далёкого прошлого, слишком яркие, почти осязаемые.

Ленка Синичкина прыснула в кулачок:

– Вовчик, а почему ты называешь Сашу «изделие номер два»?

Восьмиклассник Рылеев вальяжно развалился за партой, положив ноги в грязных кедах на стол. Китель расстёгнут, на веснушчатой наглой роже сытое довольство. На вопрос Ленки он, словно кот, приоткрыл один глаз и лениво процедил сквозь зубы:

– Потому что он гондон и есть. Глянь на него: бесхребетный как тряпка, трусливый, как баба…

– Но-но! – нахмурилась Ниночка Вересова, ещё одна моя одноклассница. Нас вчетвером оставили дежурить после уроков. – Я попросила бы тебя не обобщать. И вообще, что за слово такое мерзкое «баба»? А если я тебя мужиком называть буду?

– Я мужик и есть, – громко расхохотался Рыло. – А он – баба! – палец с обгрызенным ногтем указал на меня. – Не, он хуже. Он изделие номер два!

Мне хотелось провалиться на месте от стыда и обиды. Хотелось обозвать Рылеева каким-то заковыристым, скверным, унизительным прозвищем. Я даже сжал кулаки и набрал воздуха в легкие, но Рыло опередил меня. Он вперил в меня белёсые рыбьи глаза и с угрозой произнёс:

– А ты чего пялишься, плесень? Три давай! Я не намерен здесь торчать до вечера!

И я послушно повернулся к ним спиной и принялся вытирать тряпкой школьную доску. Я слышал, как Ленка хмыкнула, а Ниночка глубокомысленно протянула:

– Да-а-а уж…

Потом она прошла мимо меня, слегка задев плечом, и сказала:

– Саша, девушки любят решительных и смелых мужчин. Ты вон какой большой, выше его. Дал бы этому рыжему-бесстыжему разок по башке, он бы от тебя сразу отстал.

– Э, ты чему его учишь, Вересова?! – вскинулся Рыло. – Ты чего, его смерти хочешь? Да если он только рыпнется – я ему так звездану, что он пополам треснет! Знаешь, как гондон рвется? Вот так: Прррр… – Рылеев изобразил губами неприличный звук.

Девчонки засмеялись, а я почувствовал, как на мои глаза наворачиваются слёзы.

Дома я метался по комнате, как пойманный тигр, шептал оскорбления в адрес злого одноклассника и молотил кулаками по стене. На шум в мою комнату заглянул отец.

– Ты чего буянишь? Силу девать некуда?

– Пап, – повернулся я к нему, – а ты в детстве дрался?

– Спрашиваешь, – оскалился он, – да я в таком посёлке родился – одна шпана кругом. Кепочку клетчатую носил, в кармане ножичек. – Родитель смущённо кашлянул. – Про ножичек забудь, это я так. Времена сейчас другие. А боксом, да, занимался. Без этого нельзя было. Как придёшь на танцы, а там бирловские толпой, ну мы и махались стенка на стенку…

– Боксом? – встрепенулся я.

– Боксом. Надо уметь за себя постоять. Опять же, девчонку если надо от хулиганов защитить. Я, между прочим, так с твоей матерью познакомился. Одному слишком навязчивому ухажёру нос набок свернул.

Уже на следующий день я записался в секцию бокса. Отец, несмотря на протесты мамы, купил мне настоящие боксёрские перчатки, а через неделю, с зарплаты, приобрёл в спортивном магазине цилиндрическую грушу, обшитую натуральной кожей, и я по вечерам с остервенением молотил её, представляя, что сокрушаю челюсти ненавистного Рыла.

Мне казалось, что я делаю успехи, но тренер был недоволен.

Однажды, после спарринга, он отвёл меня в сторону и задумчиво сказал:

– Давно наблюдаю за тобой, Сашок. У тебя есть все данные: длинные руки, хорошая реакция, дыхалка отменная, но мне кажется, что ты никогда не станешь хорошим боксером.

Я расстроился.

– Почему это?

– Потому что ты боишься противника.

– Ничего я не боюсь!

– Боишься. Ты не атакуешь, а только защищаешься. И почему ты наносишь удары лишь по корпусу? Вот сейчас, на ринге, было множество возможностей достать противника в голову. Он ослабил защиту, а ты не воспользовался, почему?

Я шмыгнул носом:

– Не могу я бить человека по лицу…

Тренер понимающе улыбнулся:

– Но ведь он тебя бил.

– Один раз попал.

– В боксе и одного раза бывает достаточно, чтобы отправить в нокаут.

И поскольку я угрюмо молчал, он ободряюще похлопал меня по плечу.

– Это естественно для нормального человека: не бить по лицу. Но здесь спорт. Другие законы, нужно бить. Или побьют тебя. В обычной жизни ты можешь быть тихим и стеснительным. Но здесь должен быть агрессивным и напористым, иначе не победишь. Сними маску робкого пахаря и надень маску безжалостного воина. Стань другим на ринге. В каждом из нас живёт множество сущностей. Загляни в себя и увидишь бойца. Позови его – и придёт. Думай, как воин. Будь воином. И всё получится.

Дома я размышлял над словами тренера. И они казались мне полным бредом.

Как можно стать другим? Я таков, какой есть. И при чём здесь маска? У меня не маска, а лицо. Как можно снять лицо?

В секцию я больше не ходил. Продолжал избивать домашнюю грушу, а на вопросы отца отвечал, что в школе слишком большая нагрузка, не до бокса.

И всё оставалось по-прежнему. Рыло издевался надо мной и продолжал обзывать изделием номер два. А я лишь кусал губы и молчал. Молчал и думал. Почему Володька не трогает, например, Ваську Савичева? Ведь тот худенький, маленький и робкий. И сам же отвечал себе: потому, что у Васьки старший брат – бывший десантник, и Рыло прекрасно знает об этом. Вот бы мне такого брата. Но, к сожалению, я в семье один. Однако, мысль о брате не давала мне покоя. А если напугать хулигана, сказать, что у меня брат бывший зек? Главное, сказать спокойно, как бы между прочим, мол, брательник с зоны откинулся, за убийство сидел… Вдруг испугается?

Но Рыло не испугался. Однажды он при всём классе отвесил мне пинка, и я, стараясь говорить спокойно и веско, произнёс:

– Ко мне скоро брат приедет. Он зону топтал. Я ему про тебя расскажу…

– Чего? – повернулся ко мне Рыло и нехорошо прищурился: – Чего ты вякнул, чмо?

– Он за убийство сидел, – теряя остатки храбрости, промямлил я.

– И как же зовут твоего братца?

– Антон, – назвал я первое пришедшее в голову имя.

– Антон – гондон! – срифмовал Рыло и заржал. – Верю, что он твой брат. Небось, на малолетке пидором был? Слышите, пацаны? У нашего изделия пара образовалась! Слышь ты, козёл, – он ухватил меня за ворот, – ты чего мне про всяких петухов впариваешь?! Если твой обмылок сюда сунется – я вам обоим глаза на жопу натяну и моргать заставлю! У меня самого семья воровская, а ты, баклан, мне втираешь про братьев-сватьев!

Глаза мои были мокры от обиды. Вот почему Рыло столько блатных словечек знает, у него родственники натуральные бандиты, а я его братом испугать хотел. Ничего, всего год потерпеть осталось, закончу школу и прощай подлец Рылеев.

Так думал я и не подозревал, что судьба готовит мне испытание, которое круто изменит мою жизнь.

Девятый класс, новая школьная форма, новые увлечения и первая любовь.

Её звали Вика. Сейчас, вспоминая угловатую курносую девчонку из параллельного класса, я понимаю, что в ней не было ничего особенного. Девочка как девочка, нисколько не лучше сверстниц. Но я безумно, страстно и отчаянно втюрился в нее. А может, причина в том, что Вика ответила мне на поцелуй. Я никогда раньше не целовался и даже не представлял, какое это восхитительное чувство, ощущать тепло губ любимого человека. Я летал по небу от счастья, ходил на голове и готов был подарить ей весь мир. В моей душе одновременно пылало пламя и росли цветы, звучали победные марши и плыли звуки танго. Я умирал и воскресал, плакал и смеялся.

Мы шли по аллее обнявшись, и я шептал ей на ушко смешные глупости. И тут, словно злой рок, словно гром в ясный день, словно айсберг на пути обречённого Титаника, из кустов неожиданно вылез Рыло.

На лице негодяя была написана притворная озабоченность:

– Извини, Вика, вопрос жизни и смерти. Мне срочно с Саней перетереть надо, – он цепко ухватил меня за руку и потащил в кусты, приговаривая: – Позарез нужна твоя помощь…

И лишь оказавшись со мной наедине, Рылеев сбросил маску доброжелательности:

– Слышь, изделие, – зашептал он с угрозой, – быстро свалил отсюда! Тёлка не для тебя. Ещё раз с ней увижу – порву!

– Ты не имеешь права, – ошарашенно пробормотал я. – Ты… ты…

– Чего? – зло оскалился он. – Не понял, что ли, баклан?!

Его кулак, прочертив короткую кривую, врезался мне в челюсть. Голова моя дёрнулась, а в глазах потемнело. Я не упал, лишь пошатнулся. А Володька сплюнул мне под ноги и проговорил:

– Скажи спасибо, что я сегодня добрый. В следующий раз – убью!

С этими словами он скрылся в кустах. До меня долетели слова Вики:

– А где Саша?

– Да он домой пошёл. Он же к олимпиаде по литературе готовится, – беззаботно соврал Рыло.

Я стоял, словно истукан, и чувствовал, как в висках пульсирует сердце. Громко, аритмично и больно… Потом на негнущихся ногах выбрался на дорогу и посмотрел, как они удаляются прочь, моя девушка и этот бандит.

Но лучше бы не смотрел. Прежде чем они свернули с аллеи, я увидел, как рука Рылеева скользнула по спине Вики и замерла на её ягодице. Вот сейчас она даст негодяю пощёчину, оттолкнёт. Но ничего этого не произошло. Я услышал лишь её смех, хрустально-звенящий…

В тот день я думал о самоубийстве. В самом деле, кому нужен такой слизняк? Никчемная половая тряпка. Он прав, я изделие номер два, дырявый бесполезный презерватив. Ничтожество и слюнтяй. Сброситься с балкона или перерезать вены? Прыгнуть с моста, привязав на шею связку кирпичей?

У тебя на глазах увели любимую девушку, а ты стоял и смотрел. Ты обделался от страха? Нет. Тогда почему не порвал подлецу горло? Ты видел летящий в лицо кулак, но не уклонился. Ты же боксёр, и такие удары для тебя пустяк. Уход в сторону и ответный хук в печень. Почему не атаковал?

Я закрыл лицо руками и раскачивался, сидя на стуле, как китайский болванчик. Почему? Почему? Почему? Разве он сильнее? Разве он лучше тебя дерётся? Нет! Нет! Нет!

Сильнее. Он сильнее. Его сила в ментальности. Это слово произносил тренер. Он подавляет меня, как удав кролика, и я не могу сопротивляться. Под магией его рыбьих глаз я становлюсь вялым как тряпичная кукла. Ноги делаются ватными, а взор стекленеет. Я растекаюсь, как студень, и он безжалостно топчет меня башмаками. Он воин, а я пахарь. Об этом говорил тренер. «В каждом из нас живет множество сущностей. Загляни в себя, и увидишь бойца. Позови его – и придет».

Я нервно расхохотался. А разве я не звал его десятки раз? Не упрашивал, не умолял. Может, в других и живёт много разных сущностей, но во мне лишь одна – бесхребетная, сочащаяся соплями медуза. Такую и раздавить не жалко.

Мне было очень плохо. В душе словно что-то оборвалось. Я плакса, но сейчас не было даже слёз. Содранная кожа на левой скуле противно зудела. Я дотронулся до неё и увидел на пальцах кровь. Вот бы произошло заражение, я бы тихо скончался где-нибудь в больнице… Вдруг представил, как девчонки в классе говорят: «Какой ужас, Саша Панин умер». А будет ли плакать Вика? Я пытался воссоздать по памяти лицо любимой, но видел лишь ненавистную пятерню на её попе. Я рычал, сжимая виски ладонями. И слышал голос Рылеева: «Надо же, изделие издохло, а я думал оно из крепкой резины…».

Я метался по комнате, проходя мимо груши, с силой пинал её ногой, а затем вновь начинал жалеть себя. Всегда радовался, когда дома нет родителей, потому что они постоянно приставали с разными глупостями. Но сейчас мне их остро не хватало. Мама уехала на симпозиум, а отец тотчас этим воспользовался, смотавшись на рыбалку. Я бы всё рассказал маме, ну, почти всё, и она нашла бы нужные слова, чтобы утешить меня.

Слоняясь по комнате, я бездумно включил телевизор. Шёл старый фильм под названием «Сомбреро». Там рассказывалось о мальчишке, который доказал всем, что он артист и достоин главной роли. Для этого он притворился своим братом-близнецом и так здорово сыграл, что ему все поверили. Он даже внешне изменился, и характер стал совсем другим. В нём точно жили две сущности…

Когда кино закончилось, я долго сидел под впечатлением. Странно, но я вдруг совершенно успокоился. Что-то во мне изменилось. Я подошёл к зеркалу. Где обиженное лицо неудачника? Где испуганный взгляд исподлобья? Мне показалось, что мои пухлые губы стали тоньше, а вечно опущенные уголки приподнялись в хищной усмешке. «Здравствуй, Антон, – сказал я отражению, – где же ты шлялся, бродяга?».

Потом я вытащил из материного стола несколько листов чёрной копирки и принялся усердно натирать волосы. Через десять минут мои пегие локоны приобрели идеально чёрный цвет. Правда я изрядно перепачкался, но грим того стоил, во мне появилось нечто цыганское. Я потёр копиркой брови и довольно хмыкнул: «Ну и рожа». А потом отправился смывать с себя лишнюю черноту. Зачесав волосы назад, я довольно рассмеялся.

Похоже, я действительно стал другим человеком. «Подожди, Саня, – сказал я в сторону пустого кресла, – посиди тут, а я навещу одного чудака, который возомнил себя героем-любовником». Меня даже не удивляло, с каким хладнокровием я иду на встречу с человеком, который глумился надо мной несколько лет подряд. Мысли работали чётко и размеренно, словно часы. Нужна деталь, яркая и броская, отвлекающая внимание от моего лица. И я без труда нашёл её в шкафу. Материн шелковый платок. Ядовитого желтого цвета. Повязав его на шею, я вздохнул: «Натуральный цыган. Лучше бы одеться попроще, ну да ладно». Оставалась приметная ссадина на скуле, но у матушки отыскалась хитрая пудра телесного цвета.

«В каждом из нас живёт множество сущностей. Загляни в себя, и увидишь бойца. Позови его – и придет. Думай, как воин. Будь воином. И всё получится».

Наверное, у воина во мне действительно всё получалось. Я без труда отыскал Рыло на скамейке в сквере. Он был не один. Рядом с ним сидели два патлатых парня. Вся троица потягивала пивко и громко сквернословила. У ног валялось множество окурков. Сашка Панин наверняка не полез бы в драку, учитывая численный перевес противника. Но воину Антону было плевать на такие мелочи. Наоборот, сердце забилось в предвкушении весёлой потасовки.

Я остановился в пяти шагах от хулиганов и, уперев руки в бока, позвал Рылеева:

– Эй, рыжий, сюда иди.

Голос у меня был незнакомый, с хрипотцой.

Рыло дёрнулся:

– Чего?

Он разглядывал меня и недоуменно пучил глаза. – Ты это…

– Ты чё, не понял, урод? – Я начинал терять терпение. – Сюда иди, чмо!

Разумеется, он встал и пошёл. Ведь по-другому и быть не могло.

В голосе Антона была такая магическая сила, такое железобетонное превосходство, что не подчиниться ему для мелкого хулигана Рыло было так же нелепо, как жалкому бандерлогу бросить вызов питону Каа.

Он стоял передо мной, и я чувствовал его липкий страх. Но он ещё сомневался. Губы вздрагивали и шевелились. Похоже, он пытался что-то сказать, но не решался. Только глупо таращился на мой ядовитый платок на шее.

Желая погасить последний очаг сопротивления, я слегка наклонил голову и, глядя на него исподлобья, прошипел:

– Меня зовут Цыган, чушкарь…

Глаза Рылеева округлились от страха. А я… нет, не я. Я бы так не смог. Антон, по блатному растягивая слова, с плохо скрытой угрозой поинтересовался:

– Ты, падла, моего братишку обижал?

И Рыло сломался. Он стал лепетать, что он ни в чём не виноват. Что любит Сашку Панина, как собственного брата. И что всё это была шутка, не более…

– Шутка? – рот Антона перекосила судорога. – Ну, так и я пошучу…

Мне никогда не удавались такие удары. А для Цыгана, похоже, это была обычная практика.

Рыло подбросило так, что худые ноги в пыльных кедах высоко взметнулись вверх. Он шмякнулся на спину и взвыл. Приподнялся на локтях и глядел на меня с мистическим ужасом, из разбитой губы тонкой струйкой стекала кровь. Я двинулся на него, а он даже не пытался встать, лишь тихо скулил и повторял:

– Не надо, не надо…

Я склонился над ним и со зловещей улыбкой сказал:

– Никогда так больше не делай, мальчик…

А потом я скользнул пустым взглядом по посеревшим от пережитого страха лицам дружков Рылеева и неторопливо пошёл прочь, тихо насвистывая какой-то мотивчик.

Уже дома, прокрутив в памяти прошедшие события, я пришел в ужас от содеянного. И мне вдруг стало жаль Володьку. Я же до крови избил его! Похоже, Антон Цыган окончательно покинул моё подсознание. Пришёл из мрака и ушёл во тьму. Я поспешил в ванную и принялся смывать с себя чужое лицо, тёр себя мылом и обливал шампунями. Не хочу! Не желаю быть таким жестоким!

Едва я закончил, приехала мама и устроила мне скандал. Тыкала мне в нос жёлтым платком и спрашивала, с каких это пор я стал позволять себе брать чужие вещи?