Очерки о югославских информбюровцах

Хотя еще в январе 1948 г. Сталин, по словам М.Джиласа, обещал, что позволит югославам «проглотить Албанию»27, уже в феврале тот же Джилас смотрел на советскую позицию по Албании с подозрением. В протоколе Политбюро от 1 марта сделана следующая запись о его выступлении: «Изложил позицию по вопросу Албании (случай Спиру Нако). Они создавали впечатление, как будто нет расхождений»28. (Исходя из непосредственного контекста, можно также предположить, что речь идет не об Албании, а о разногласиях по военным инвестициям, но эта версия противоречит тому, что говорится в протоколе: с советской стороны никто не скрывал позицию по военным капиталовложениям). Настроения М.Джиласа поддержал Э.Кардель: «По вопросу Албании не точно, что они не испытывают никакого интереса к Албанской армии»29. Потенциальное советское вторжение в зону югославского влияния обеспокоило также и Тито. Он пожаловался: «Нефть Советы отобрали»30. Это же событие он назвал в числе причин конфликта с СССР уже в июле 1948 г.: «Нашу нефть продали албанцы русским»31. А пока 1 марта Тито отметил еще и то, что Югославия снабжает и одевает армию Албании, и сделал из этого вывод: «Мы хотим контроля над своей армией»32. Но особенно четко и, пожалуй, даже агрессивно, отношение к албанскому вопросу высказал Э.Кардель: «Албанию нужно крепко держать, потому что мы в нее много вложили и она для нас важна. Продолжить нашу политику (подчеркнуто в оригинале – Ю.Ш.) по всем вопросам, политическому и экономическому сотрудничеству, как и прежде». Советское влияние в Албании Кардель предложил ограничить и даже поставить под контроль: «Следует потребовать, чтобы советские советники в Албании были в составе группы у нас. (Число по нашей оценке)… Пусть албанцы выполнят договор с СССР, но и по отношению к нам выполняют. Мы имеем право контролировать, что албанцы делают, какие договора заключают… Наша политика по отношению к Албании политически и экономически [остается] как и прежде, с тем чтобы Албания выполняла обязательства по отношению к нам и, поскольку будет составлять какие-нибудь договора, должна их согласовывать с нами»33. Идеи Карделя оказались достаточно привлекательны для руководства Югославии и оно им следовало несмотря на прогрессирующее ухудшение отношений с Албанией. На заседании Политбюро 9 мая 1948 г. Тито в этой связи отмечал: «По вопросу Албании правильна позиция, которую заняло наше правительство. Обоюдные обязательства утвердить договором»34.

Советский диктат не позволял Югославии проводить самостоятельную внешнюю политику в отношении Албании – государства, которое в Политбюро рассматривали почти как свою вотчину. Разумеется, это могло восприниматься только как попытка ограничить самостоятельность во внешней политике и соответственно независимость Югославии.

По сути дела, все что вызвало у югославских партийных вождей недовольство советской позицией, так или иначе, относилось к проблеме обеспечения независимости. Никаких иных конкретных указаний на причины недовольства в протоколах не содержится. Итак, именно угроза независимости Югославии, которую члены Политбюро увидели в действиях СССР, и была основной причиной курса на противодействие сталинскому диктату. Тито сформулировал эту позицию в двух чеканных фразах: «Независимость важнее» и «Мы не пешка на шахматной доске»35. В дальнейшем, по мере развития конфликта комплекс ущемленной национальной гордости только возрастает. На заседании Политбюро 7 июля 1948 г., уже после того, как были выдвинуты все обвинения Сталина в адрес КПЮ, в том числе и такое страшное по тем временам, как обвинение в троцкизме, Тито перебил оратора, который считал нужным признать часть обвинений, фразой: «Не хочу жить в позоре»36. А Кардель тогда же заявил: «Почему мы ничего не признали. Признать это невозможно»37.

Занять такую позицию было нелегко. Дело в том, что в КПЮ годами культивировалась вера в гений Сталина и необходимость союза с СССР. Поэтому, отвергая сталинские обвинения, руководители КПЮ нередко просто переступали через себя. Интересные данные на этот счет дает упомянутый протокол заседания Политбюро от 7 июля. Это заседание целиком было посвящено самокритике членов краевого комитета КПЮ по Боснии и Герцеговине, которые думали, что надо было признать часть сталинских обвинений и послать представителей КПЮ на заседание Коминформбюро в Бухарест. Характерно, что как сторонники, так и противники этой идеи делали ритуальные заявления примерно одинакового свойства. Родолюб Чолакович, сторонник: «Я утверждал, что мы не могли бы построить социализма без помощи СССР. Я продолжал настаивать, что русские основополагающи»38. Милован Джилас, противник: «Совершенен ленинизм и Ленин, и Сталин… У нас нет другого пути, кроме как с СССР»39. При таком идейном настрое дать отпор ЦК ВКП(б) было непросто. Углеша Данилович, член КК КПЮ по Боснии и Герцеговине произнес знаменательные слова: «Я занял позицию по двум вопросам – поездка на Информбюро и, во-вторых, что есть вещи, которые нужно признать. Исходя из того, что Сталин подписал и второе письмо»40. Настоящую драму выбора обозначил Р.Чолакович: «Если это со стороны ВКП(б) непринципиально, тогда колеблются мои коммунистические взгляды… Пережил моральный слом. Хотел покончить самоубийством»41. Однако, как показали дальнейшие события, у большинства руководителей КПЮ желание сохранить подвергнувшуюся угрозе независимость оказалось сильнее верности Сталину и СССР. Почему?

Специфика национальной гордости югославов во второй половине 1940-х гг. проявлялась в ее тесной связи с социализмом. Вожди КПЮ гордились, что для продвижения к социализму, в их понимании этого слова, они сделали больше, чем какая бы то ни была страна мира, кроме СССР. И теперь им заявляли, что это не так. Кстати, поэтому конфликт с СССР быстро приобрел форму спора о путях построения социализма. Хотя это обстоятельство объясняет болезненность реакции югославского руководства на сталинские обвинения, оно далеко не достаточно, потому что остаются факты, в отношении которых оно бессильно. Протокол заседания Политбюро от 1 марта показывает, что уже тогда вожди КПЮ пришли к выводу, что между СССР и Югославией есть расхождения во взглядах на пути развития социализма. Между тем, обвинения ЦК ВКП(б), что КПЮ отступила от единственного верного пути (первое письмо), еще не были выдвинуты. На тот момент основанием для недовольства ЦК КПЮ были только расхождения по внешнеполитическим вопросам, признанные угрозой для независимости. Таким образом, мы приходим к проблеме, какую роль играла «независимость» в ценностной ориентации КПЮ и чем она была обусловлена.

Разнообразные факты, которые приводятся как в научной литературе, так и в источниках, показывают, что вожди КПЮ были сторонниками полного, ничем не ограниченного суверенитета своей страны. К примеру, сразу после освобождения Югославии в 1945 г. Тито публично заявил, что отныне его страна не будет игрушкой ни в чьих руках. Построение его речи было таково, что можно было предполагать, что он имел в виду все великие державы, включая Советский Союз. М.Джилас приводит пример реакции Тито на данные министерства иностранных дел, что договор о совместном югославско-советском обществе воздушного транспорта нарушает суверенитет Югославии. Тито взорвался словами: «Этого не может быть! Суверенитет должен быть сохранен»42. И так далее.

Однако по отношению к своим соседям, в том числе избравшим путь «социализма» по-сталински, руководство КПЮ проводило совсем иную линию. Здесь суверенитет в расчет не принимался. В архивах советского МИДа обнаружен документ, из которого следует, что уже в январе 1945 г. члены официальной югославской делегации заявили Сталину, что имеют территориальные претензии к Венгрии, Румынии и Греции. При чем они не были обусловлены этническими причинами. От Венгрии хотели получить территории с залежами угля, от Румынии железоделательные заводы, а от Греции даже порт Салоники43. Но это были нереализованные намерения. А вот курс ЦК КПЮ в отношении Албании и постепенное подчинение этой страны далеко превосходит то, чего достиг Сталин в отношении своих центральноевропейских союзников. Таким образом, в принципах своей внешней политики Югославия в то время существенно не отличалась от СССР. Пожалуй только, руководители КПЮ не прибегали в отношении албанских представителей к такому грубому обращению как Сталин с югославской делегацией в феврале 1948 г.

Чрезмерное пренебрежение суверенитетом соседей и болезненная щепетильность в вопросах собственной независимости характерна и для многих других сталинистских режимов. Современные исследователи Н.Васильева и В.Гаврилов отмечают, что «десять лет спустя ситуация с Югославией с точностью до мельчайших деталей повторилась на Дальнем Востоке, где произошел разрыв СССР с Китаем. Амбиции китайских лидеров и их подходы к решению региональных проблем натолкнулись на жесткое противодействие со стороны советского руководства…»44 В чем-то похожая ситуация с ущемлением суверенных амбиций повторилась в отношениях Албании и Югославии. Судя по всему, группа Энвера Ходжи приложила немало усилий, чтобы разжигая советско-югославский конфликт восстановить независимость Албании45. Примеры навязчивого стремления утвердить свою независимость от старшего партнера можно продолжать. Любопытный материал о советско-вьетнамских отношениях в 1960-70-е гг. приводит в своих воспоминаниях Михаил Ильинский. Вьетнамские власти контролировали советских граждан и всячески подчеркивали необходимость подчиняться их требованиям наравне с другими иностранцами. Несмотря на ту исключительно важную роль, которую играли советские специалисты в освободительной войне вьетнамского народа, на них в полном объеме распространялся грозный закон «10-67», каравший вьетнамцев за несанкционированные контакты с иностранцами вплоть до смертной казни46. Здесь же можно вспомнить отношения СССР и Румынии во времена Чаушеску и т.д.

Похоже, что такое поведение в международных отношениях это следствие общей особенности сталинистской идеологии, как она оформилась в 1930-е гг. Ей присуща установка на максимальную централизацию власти47 и, следовательно, на подчинение ее второстепенных центров (например, более слабых государств) главному центру. С другой стороны после 1934 г. и решений VII конгресса Коминтерна все сталинисты прошли длительную идеологическую подготовку, в ходе которой прочно усвоили идею, что защита национального суверенитета – одна из важнейших задач коммунистов. После прихода сталинистов к власти в ряде государств это противоречие идеологических установок вышло на поверхность и способствовало развитию межгосударственных конфликтов в «социалистическом» содружестве. Лишь позже, после накопления значительного отрицательного опыта руководители ряда сталинистских государств сумели учесть его и сделали соответствующие выводы.

Такое предположение позволяет по-другому осмыслить слова Карделя, Джиласа и Тито на заседании Политбюро 1 марта 1948 г. об «идеологическом расхождении» с СССР «по вопросу развития социализма». Ключевой для понимания здесь является оценка Тито. В силу того, что она записана в протоколе очень сумбурно, процитируем ее полностью: «По вопросу федерации я не изменил мнения. У русских созрела идея окружения централистского. Югославия подтвердила путь к социализму. Русские иначе видят свою роль. Вопрос ставится идеологически. Правы ли мы или нет? Мы правы. Они на национальный вопрос смотрят иначе, чем мы. Было бы ошибочно понять коммунистическую дисциплину. Если это наносит ущерб какой-то новой концепции. Они нигде не хотели до сих пор популяризировать. Мы не пешка на шахматной доске»48. Эту путаную запись несколько проясняют слова Джиласа: «Вопрос, будет ли социализм развиваться свободно или расширением СССР. Идейную сторону результата новой Югославии»49. Очевидно, что речь идет именно о разных концепциях взаимоотношения между «социалистическими» государствами, которые в терминологии Тито обозначены как «национальный вопрос»: затаенным централистским мечтам Сталина направленным на поглощение новых социалистических стран противостоит идея их свободного совместного развития без поглощения и подчинения. По сути, вожди Югославии хотели от СССР того же, чего от них самих хотело в душе руководство Албании.

Дополнительный свет на высказывания Тито и его соратников 1 марта 1948 г. проливают протоколы пленума ЦК КПЮ 12-13 апреля. С.Жуёвич на пленуме суть этих высказываний передал так: «На прошлом заседании ЦК брошены такие обвинения, что в ВКП(б) произошли идеологические изменения. Брошены заявления, что проводится великорусский шовинизм»50. Кардель настаивал, что КПЮ творчески применила марксизм, а советские теоретики, будучи глубоко погружены в историю ВКП(б), не видят новых форм в развитии. «Тито сказал, что произошли глубокие идеологические изменения в СССР. Джидо51 сказал, что мы будем центром сопротивления Советскому Союзу»52. При этом сам Жуёвич исходил из перспективы включения Югославии в состав СССР. Таким образом, речь действительно шла о понимании централизма и о возможности строительства социализма без поглощения Советским Союзом.

Протокол заседания от 1 марта донельзя противоречив. Чуть ли не везде члены Политбюро мечтают сохранить независимость своей страны в почти что девственном виде, выводят эту проблему на уровень идеологических расхождений со своими советскими учителями и тут же разрабатывают планы, как лишить независимости другую страну (крепче держать Албанию).

Впрочем, одно высказывание Э.Карделя на пленуме 1 марта 1948 г. как бы не укладывается в эту схему. Но это лишь на первый взгляд. Кардель заявил, имея в виду, скорее всего страны «народной демократии»: «Русские не хотят, чтобы в этих странах создавалась какая-нибудь формация, которая бы позволяла этим странам развиваться к социализму»53. Но если социализм для югославских партийных лидеров это гарантия и в то же время следствие независимости54, то ограничивать независимость, значит, мешать делу социализма. Такое пояснение может показаться натянутым, ведь по протоколу Кардель произнес эти слова задолго до того, как Тито и Джилас высказались о централизме и свободе развития. Однако в данном случае все три человека принадлежали к узкому руководству, которое одно и обладало реальной властью, а потому регулярно между собой контактировали и обменивались мнениями. Так что их заявления, спустя почти 20 дней после сталинского диктата, не могли не отражать некую общую позицию.

Таким образом, протоколы Политбюро ЦК КПЮ позволяют сделать вывод, что причиной, вызвавшей в ЦК резкое неприятие внешней политики СССР по отношению к Югославии, стало обостренное чувство государственной независимости, которое привило им само же советское партийное руководство. Не стоит забывать также об опыте второй мировой войны, закрепившем у югославских сталинистов это чувство. В целом же анализ протоколов показывает, что понимание советско-югославского конфликта требует более внимательного отношения к противоречиям идеологии и психологии сталинистов 30-х годов, а также к пропагандистской работе Коминтерна. Необходимо исследовать не только объективные причины конфликта, но и то, как они преломились в сознании участников и чем они руководствовались при выборе линии поведения. Однако все это лишь самая простая часть задачи. Идеи и представления имеют свойство приспосабливаться к окружающей их реальности и исчезать в случае полного несоответствия. Потому мало выяснить, какими идеями руководствовались те или иные политики. Необходимо выявить те объективные причины, которые позволяют социальной материи воспроизводить и поддерживать устойчивость того или иного комплекса представлений.

ПОДГОТОВКА К ПРЕСЛЕДОВАНИЮ ИНФОРМБЮРОВЦЕВ И ОБЩИЕ ИТОГИ КАМПАНИИ

Политические репрессии, вызванные в Югославии советско-югославским конфликтом, – достаточно распространенная тема в историографии бывших югославских республик. По этой проблеме существует обширная литература. Информбюровцы, сторонники СССР в конфликте 1948-1955 гг., часто попадают в поле зрения историков и публицистов. Совсем иначе обстоит дело в СССР, постсоветской России и Украине. Здесь вопрос информбюровцев почти не рассматривался. Публикации об информбюровцах умещаются буквально на нескольких страницах. Так, еще в 1990 г. была напечатана популярная статья Г. Полегаева55, короткий материал справочного характера приводят о них в своих книгах Ю.С. Гиренко, Н.В. Васильева и В.А. Гаврилов56, небольшой раздел посвящен информбюровцам в монографии «Москва и Восточная Европа»57, есть публикации по отдельным вопросам у Е.Ю. Гуськовой58. Кроме того, сжатая характеристика информбюровского движения несколько лет назад была дана автором данной статьи в монографии по истории Югославии, и на этом историография по сути исчерпывается. Такие фундаментальные труды, как изданная недавно коллективом Института славяноведения «Югославия в ХХ веке» и первая на русском языке история Словении, вообще обошлись без упоминания об информбюровцах59, а в первой обобщающей истории Хорватии им уделены ровно две строки60. Поэтому данный раздел ставит цель выяснить, как проходила политическая подготовка к преследованию информбюровцев и каковы оказались результаты развернутой кампании.

Как известно, советско-югославский конфликт первоначально развивался в скрытой форме и принял открытый характер 28 июня 1948 г. после публикации резолюции Коммунистического информационного бюро «О положении в Коммунистической партии Югославии». Те, кто хотя бы частично поддерживали эту резолюцию, получили в тогдашнем политическом лексиконе Югославии имя информбюровцев. В качестве синонимов использовали также слова «коминформовец», «информбираш» и «ибеовец». Наконец, тех из них, кто отбыл заключение в тюрьме или лагере, называли «мермерашами» – от слова «Мермер» («Мрамор»), которым обозначали в партийных документах места их заключения. В основном лагере, созданном для осужденных информбюровцев на Голом острове, добывался мрамор, и отсюда возник этот эвфемизм.

На начальном этапе конфликта Политбюро ЦК КПЮ преследовало цель завоевать на свою сторону партийное руководство республик. Борьба шла буквально за каждого человека. Причем важнейшим методом были доверительные беседы и увещевания. С наибольшими проблемами Политбюро столкнулось в Боснии и Герцеговине и в Черногории. В этих республиках руководящие партийные органы еще носили имя краевых комитетов. В боснийском крайкоме взяла верх точка зрения, что Политбюро ЦК КПЮ право в начавшемся конфликте, но допустило одну ошибку – нужно было принять приглашение советской стороны и отправить делегацию на заседание Коминформбюро. Особые колебания в этом вопросе проявил председатель Совета министров Боснии и Герцеговины Родолюб Чолакович. Он открыто высказался за СССР. В начале июля его вызвали в Белград. Генеральный секретарь Й. Броз-Тито провел с Чолаковичем беседу и сумел его за одну ночь переубедить61. На следующий день, 7 июля 1948 г., состоялось совместное заседание Политбюро ЦК КПЮ и Крайкома по Боснии и Герцеговине. Члены Крайкома коллективно совершили обряд самокритики и выразили готовность усердно исправить свои ошибки62.

Р. Чолакович благополучно остался в высшем руководстве страны, пользовался уважением как старый партиец и написал замечательные воспоминания о своей революционной деятельности и участии в Народно-освободительной войне. Лишь в 1991 г. стало ясно, что колебание Чолаковича было отнюдь не случайным. Ю.С. Гиренко опубликовал донесения советского посла А.М. Лаврентьева. Из них следует, что 9 марта 1948 г. Лаврентьев привлекал Чолаковича к обсуждению планов по смене югославского партийного руководства63. Но в отличие от своего более активного коллеги, члена ЦК КПЮ С. Жуёвича, Чолакович не был изобличен в информировании советского посла.

В небольшой Черногории ситуация оказалась особенно тяжелой. Из девяти членов крайкома четверо твердо высказались за СССР. Один из них, Божо Люмович, был до V съезда также и членом ЦК КПЮ. Они считали, что нужно было принять участие в заседании Коминформбюро, что ответ на резолюцию Коминформбюро со стороны Югославии был слишком жестким, что не нужно обострять конфликт и изолировать себя от «международного революционного движения». Члены Политбюро ЦК КПЮ Э. Кардель, А. Ранкович, М. Джилас безуспешно пытались их переубедить. Все усилия оказались тщетны. Тогда 1 августа эту упорную четверку освободили от всех партийных и государственных функций, а 3 сентября 1948 г. исключили из КПЮ64.

Столь пристальное внимание к поддержке республиканских и краевых комитетов было не случайно. Политбюро ЦК КПЮ готовило V съезд, чтобы дать на нем отповедь Советскому Союзу и партиям, входящим в Коминформбюро. Успех этой акции решающим образом зависел от лояльности руководства в республиках. Именно на этом уровне производился подбор подходящих делегатов и контролировалась процедура их избрания.

В российской историографии уже отмечалось, что делегаты V съезда прошли тщательный отбор65. Опубликованные протоколы заседаний Политбюро ЦК компартии Хорватии наглядно иллюстрируют эту работу. Кандидатов подбирали не первичные организации, а высшие руководства. Существовали квоты ЦК и срезных (котарских) комитетов. Но и списки кандидатов по квотам срезных (котарских) комитетов предварительно согласовывались с ЦК республики или Крайкомом. Рядовым членам партии по большому счету оставалось только проголосовать за нужные кандидатуры. Впрочем, на этапе голосования случались сбои. Так, в Хорватии из 410 делегатов на V съезд были избраны 10 несогласованных. Пятеро выиграли выборы у кандидатов, шедших по квоте ЦК, и еще пятеро – по квоте котарских комитетов. После выборов начался второй этап подготовки. Республиканские руководители определяли участников выступлений и дискуссий на съезде. В Хорватии их утвердили на заседании Политбюро. Вслед за этим бдительное хорватское Политбюро еще раз профильтровало делегатов V съезда, чтобы туда не попали информбюровцы, и провело с ними информационную работу66.

При таком тщательном подборе делегатов не удивительно, что V съезд КПЮ прошел с 21 по 28 июля 1948 г. именно так, как и надеялись его организаторы. Съезд одобрил политику руководства КПЮ и выразил ему полную поддержку в противостоянии с СССР и партиями Коминформбюро. Преисполненные искреннего энтузиазма делегаты распевали в кулуарах съезда песни о Тито и чистоте партии67. Однако выборы нового центрального комитета показали, что несмотря на все старания организаторов, на съезде есть несколько скрытых сторонников Сталина и его линии. Согласно отчету избирательной комиссии в тайном голосовании приняли участие 2323 человека. За переизбрание Й. Броза-Тито в ЦК проголосовали 2318 человек, а ближайшие соратники генерального секретаря получили соответственно:

М. Джилас – 2314,

Э. Кардель – 2319,

А. Ранкович – 2316 голосов68.

Параллельно с подготовкой к V съезду в республиках началась кампания по обсуждению советско-югославского конфликта. Она открылась в мае 1948 г., когда после получения второго письма Сталина и Молотова ЦК КПЮ понял, чем закончится дело, и прошла в три этапа. «Сперва мы ознакомили политический актив, который работал в центральных учреждениях, в армии, а потом широкий актив в республиках», – вспоминал начальник Главного политуправления Югославской армии С. Вукманович-Темпо69. Ознакомление республиканского актива знаменовало собой второй этап, который стартовал в начале июня. Тогда ЦК КПЮ разослал указание ознакомить среднее звено республиканских партийных руководителей с сущностью советско-югославского конфликта, точнее с письмами, которыми обменялись ЦК ВКП(б) и ЦК КПЮ. Как отмечалось на заседании Политбюро ЦК КПХ, «с этими документами мы должны познакомить всех членов котарских, городских комитетов, ПК СКМЮ70, центральных учреждений, партийную ячейку правительства, УДБы (политических руководителей), партийный актив в министерствах (помощники, начальники и руководители на видных должностях), секретарей бюро в университете и в крупных ячейку и тех партийцев, которым по их стажу и партийности можно эти вещи сообщить». При этом надлежало вести протоколы собраний, фиксировать высказывания участников и передавать эти записи на хранение в ЦК71.

На этом этапе обсуждение советско-югославских отношений тоже вызвало колебания. Известно не менее 10 срезных и городских партийных комитетов, которые не выказали безоговорочную поддержку курсу ЦК КПЮ (Андриевица, Колашин в Черногории, Цриквеница, Делницы, Хвар, Новская в Хорватии, Сараево в Боснии, Бор, Кладово, Заечар в Сербии)72. Колебания особенно сильны были в Сербии в срезе Кладово, где срезный партком, многие партъячейки и часть УДБы высказались за СССР. В Боснии советскую сторону поддержал горком Сараева и часть УДБы. А в Хорватии заколебались два окружных и два срезных парткома73. Психологически конфликт воспринимался очень тяжело. С. Вукманович-Темпо рассказывает даже, как плакали на собраниях боевые офицеры74.

Низшее звено партаппарата и рядовые партийцы узнали о советско-югославском конфликте лишь в конце июня, после выхода резолюции Коминформбюро «О положении в Коммунистической партии Югославии». Сразу после обнародования резолюции начался третий этап обсуждения советско-югославского конфликта в КПЮ. Обсуждение прошло в форме внутрипартийной дискуссии и велось на партсобраниях первичек, митингах и сборах различных активов. По имеющимся данным видно, что резолюция в основном вызвала недоумение. Так в Хорватии члены партии не могли понять, как случилось, что Сталин и ВКП(б) ошиблись, почему югославская делегация не поехала на заседание Коминформбюро, как можно построить социализм без помощи СССР, что на самом деле кроется за письмами. Даже сами члены хорватского Политбюро испытывали растерянность. Один из них – Марко Белинич – на каком-то митинге заявил, что резолюция – результат ложного информирования. И хотя в тот момент это была официальная версия, его коллеги по Политбюро сочли такое объяснение неудачным75. С. Вукманович-Темпо вспоминал, что у него на этой почве тоже возникали проблемы. Выступая перед офицерским активом, он не смог ответить на вопрос о роли Сталина в конфликте так, чтобы ответ выглядел убедительно, а все из-за официальной установки ЦК КПЮ «щадить Сталина»76.