Сионская любовь

Медленно едет Иядидья. Перебирает в мыслях слова больного, и душа его смущена. “Помешанные говорят правду. Безумен ли Матан?” – спрашивает себя. Верхом на муле миновал он улицу, другую, третью. И видит, черное небо озарилось красными всполохами, и дымом запахло. Иядидья услыхал крики о помощи и повернул назад. “Помогите, спасите, люди добрые! Дом Матана горит!” Возле пожарища почувствовал Иядидья запах серы. “Пламя это – человеческих рук дело”, – подумал.

Вокруг толпа собралась, и ни один не гасит огонь. “Спаслись ли жители дома?” – подъехав, спросил Иядидья зевак, а те отвечают: “Вот, поспешили мы сюда и видим, дом с четырех углов пылает, и никто не захотел жизнью играть ради судьи этого и чужие души спасать никто не стал”. Иядидья заметил: “Ни чужие, ни свои души не спасет равнодушие, а мир погубит и даст дорогу злу”. К рассвету дом Матана превратился в кучу тлеющих угольев.

Иядидья призвал городских стражников и матановым ключом открыл при них ворота в подземную кладовую. Вошел вовнутрь и взволновался, и изумился, и прозрел: сокровища из казны друга его Иорама лежат перед ним. “Истина вышла на свет Божий. Когда помутился разум у судьи? Вчера или много лет тому назад? Верить ли его сумасшествию? Где есть корысть, там нет места безумию” – с горечью подумал он. Иядидья приказал стражникам собрать воедино сокровища и представить сию неправедную добычу Матана старейшинам, чтобы мудро разобрали дело и открыли бы подноготную судьи и беззаконные его деяния.

Проницательный Ситри

Бедная Тирца всю ночь напролет не сомкнула глаз. “Зачем Иядидья поехал к Матану? Отчего так поспешно? Темной ночью, не дожидаясь утра. Рассветает, а муж до сих пор не вернулся!” – с тревогой думает Тирца. Страх ее безмерно увеличился, когда услыхала от людей, что этой ночью пожар бушевал в городе. Она ходит в тревоге по саду. “Пошлю слугу в город, мужа искать” – решила она.

Вдруг видит Тирца, человек держит путь из Иерусалима. “Что случилось в городе?” – кричит ему Тирца. “Дом судьи Матана сгорел!” – прозвучал ответ. Тирца лишь всплеснула руками. Сердце сжалось от ужаса: “Неужели несчастье с мужем?”

Но тут показался Иядидья. Тирца бросилась к нему, обняла крепко и плачет и слова не может вымолвить. Наконец, успокоилась.

– Как испугал меня, милый! От страха за тебя душа едва не отлетела. Зачем ездил к судье?

– И на мою долю выпала боль. Великого зла пришлось быть свидетелем. Лишь с тобой, голубка моя чистая, сердцу светло.

– Ты мастер ласковые слова говорить, а я слушаю и таю! Скажи теперь, и вправду дом Матана сгорел?

– Верно говорят. В гору пепла обратился его дом, и никто из домашних не спасся, и хозяина лютая смерть настигла.

С великой печалью Иядидья поведал жене события этой ночи.

– Где верность? Где дружба? Гнусно предал изменник Матан честного Иорама, а ведь был у него в безраздельном доверии! – закончил рассказ Иядидья.

– Ах, Наама! Подруга моя! Безгрешна, непорочна и невиновна перед Иорамом, а как наказана! Подлым Матаном осуждена!

– А что делать со свидетельством Хэфера и Букьи? Ведь люди они проверенные и беспорочные в общем мнении! Кто возразит им? Мысли мои в смятении, Тирца. Поспешу в Храм Господа – сердце усмирить.

Принеся, как положено, утреннюю жертву, Иядидья собрался уходить. Осмотрелся по сторонам и увидел знакомое лицо – Ситри тоже был в Храме. Мужи обрадовались встрече. По дороге домой Иядидья поделился с Ситри печальными новостями и, казалось, мало удивил его. В доме на Масличной горе Тирца накрыла стол.

– Не стало веры человеку! Поди разбери, кто сердцем чист, а у кого камень за пазухой, – вздохнув, сказала хозяйка.

– Каков он был на самом деле, Матан этот? Кто горячей его молился, и кто щедрее его жертвы всесожжения приносил? – подал голос юный Тейман.

– Тейман, не раз уж просил тебя, дружок, не вставляй слово в беседу превосходящих тебя годами. Лучше слушай и на ус мотай, – упрекнул отец сына. Грех одного не очернит мир, а преступивший закон, по закону и заплатит, – закончил Иядидья, обращаясь на сей раз к Тирце.

– Вера, – сказал Ситри, – такая вещь, что на языке у каждого, а на уме у немногих. Печать праведности десятки тысяч благородных лиц украшает. Один из десятка иной раз добро сотворит. А из десятины этой только тысячный в сердце истую веру несет. Таков веры печальный подсчет. По пальцам перечесть искренних среди искренних и честных среди честных. Почет и богатство манят людей. Маска праведности в Храме к месту, а в доме ее снимают, никчемную.

Признаюсь, Иядидья, я и прежде Матана видел насквозь, и открытие твое для меня не диво. Вдов и сирот он не щадил и к мольбам несчастных был глух. “Суд мне кнута не вручил, и Господь плетку не дал! Как обидчиков ваших покараю?” – так просителям отвечал. Утеснителей слабых, что не с пустыми руками к нему шли – едва журил. На язык был остер, но говорил все Богу неугодное. Добро делал с задней мыслью. От отца своего Иозавада унаследовал алчность и ловкость обирать до нитки простаков.

– Умно говоришь, Ситри, – заметил Иядидья, – а теперь скажи, есть ли средство разглядеть нутро человека? Окно, что есть в сердце, не открыто. Я безыскусно смотрел на Матана и криводушия не приметил. Всегдашнее подозрение взять правилом? Так, пожалуй, утренний ангел вечером чертом покажется. Любящих меня растеряю, и друзья отвернутся. Зато врагов и ненавистников наживу вдоволь. Одинок буду в многолюдном Сионе, как куст можжевельника в пустыне!

– Иядидья, дорогой! Позволь указать на тех, чьи дела и речи помогут прямое от кривого отличить. Слава Господу, Иудея не оставлена на злую волю врагов, и чистосердечные не перевелись у нас. Царь наш – краса и мудрость, скромность и благородство, справедливость и честность – все в нем – прямодушным открывает дорогу, а злонамеренных карает. А взгляни на сына Амоца и других пророков! Их святость проникает в сердца и просвещает умы. Разве таковы грешники, рядящиеся в праведников? Не светят и не греют они, лишь беды несчетные несут. Вот так, примечая лучших и худших и дела их, не заблудишься в лесу добрых и злых страстей.

– Урок хорош. Но как он поможет нам? Теперь мы знаем, по вине Матана на Иорама свалилась беда. А кто поджег дом судьи? И дом Иорама? Виновна ли Наама? Хэфер и Букья свидетельствовали перед старейшинами, и те порешили, что виновна. Но Матан в лихорадочных речах своих этого не говорил. И безумен ли он? Смешалось все. И судьба Наамы и детей ее не известна.

– Если подлинный суд свершится, то свет истины вырвет из тьмы порока злодеев, Нааму погубивших. Ах, Иядидья, чего только в городе ни случается! Я благодарен Господу за то, что дал мне обитель на Кармеле, среди леса, неба и трав. Чужд мне шум городской, и боюсь я друзей, друзей предающих. Пристально осмотрись вокруг, Иядидья, и поймешь простую вещь: вера в Господа – надежная вера, а вера в людей – шатка и легкомысленна. И храни Бог тебя и семейство твое!

Ситри окончил трапезу и отправился в Иерусалим, где поселился в верхней комнате Амнона, и прожил там, пока были у него дела.

Пересуд

Вечером накануне пожара Азрикам принимал гостей в винодельне Карми – совещался с Хэфером и Букьей. “Будь уверен, Азрикам, – говорили гости, – вот-вот языки пламени остановят длинный язык Матана, и тот замолкнет навеки, и забудешь страх. И жена его, и дети его, и домочадцы его – все сгорят, и некому будет рот открыть, и слово вымолвить. А сейчас поторопись-ка домой, да вызволи Ахана из ямы, в которую посадил его. Любой ценой примирись с ним, покуда не прозрели старейшины у ворот и не переломили судьбу твою”.

Послушный Азрикам поспешил домой и освободил пленника. И чтоб усмирить гнев и ненависть Ахана, одарил его полем и виноградником. Говорил с ним ласково, и вполне помирились хозяин и домоуправитель. Порой мир лучше победы, а порой ведет к худшей войне.

Старейшины вновь разобрали старую историю, что приключилась с домом Иорама и его семьей. Вновь призвали к ответу Хэфера, Букью, Ахана и Хэлу. И те слово в слово повторили то, что говорили много лет назад, ни на волос не отступили. И судьи сказали: “Все ясно нам. Матан и Наама задумали злодейство, чтобы отомстить ненавистной им Хагит.” Постановили судьи вернуть Азрикаму имущество его отца Иорама, которое прятал у себя Матан. А имя Матана повелели сделать проклятием. И если кто проклинает кого, то пусть говорит: “Да постигнет тебя участь Матана!”

Глава 12

Мать

Есть дело – кончай с ним поскорей, и добавишь радости к заботам. Завершив труды в Иерусалиме, Ситри стал приготовляться к возвращению на гору Кармель. В день отправления пригласил к себе Амнона.

– Я рад, дорогой Амнон, видеть тебя в доме Иядидьи. Славными делами ты вполне заслужил такую честь, – начал Ситри.

– Ах, Ситри, что делать с честью человеку без рода и племени!? Да и имени, в сущности, у меня нет.

– Умом и дарованиями создашь себе имя. На днях навестит тебя брат мой Авишай, и узнаешь такое, чего нет важней, – сказал на прощание Ситри.

Из летнего дома на Масличной горе Амнон вернулся в свою верхнюю комнату, освободившуюся с отъездом Ситри. С Амноном поселился верный слуга его Пура, которому чрезвычайно хотелось стащить у хозяина кольцо, но не мог дерзнуть, ибо оно крепко сидело на руке Амнона. О Махе скажем, что не получила пока наставления от Зимри, какие слова передать Тамар.

Как и обещал Ситри, к Амнону явился старик Авишай. Ночью раздался стук в дверь.

– Кому я понадобился в такой час? – спросил Амнон спросонья.

– Открой мне, Амнон, – раздался за дверью голос Авишая.

– Проходи, мой господин, – сказал Амнон, впуская ночного гостя в комнату и зажигая свечу.

– Одевайся Амнон, и пойдем.

Встревоженный Амнон умылся и оделся наспех, и оба окунулись в темноту ночных улиц Иерусалима и молча шли, пока ни добрались до городских ворот Долины.

– Я знаю, Амнон, острым жалом колет твое сердце мысль о безродности, – нарушил молчание Авишай.

– Да, господин, горько не знать ни родных, ни родины.

– Поклянись, что не слетит с твоих уст ни единое слово о том, что увидишь и услышишь сейчас.

– Богом клянусь хранить тайну! О, если бы судьба благоволила мне! Найду свои корни – найду весь мир!

Авишай подвел Амнона к бедной хижине. Дверь открыта. Амнон увидел грубый стол, за ним сидит славная на вид женщина. Глаза ее красны от слез. Справа от нее – девица редкой красоты. На столе – медная лампа освещает лица сидящих. При виде вошедших, женщина и девица встали. Амнон во все глаза смотрит на обитательниц убогого жилища и переводит взгляд на Авишая, ожидая объяснения.

– Амнон, – дрожащим от волнения голосом проговорил Авишай, – поцелуй руки матери, ибо женщина перед тобой – родительница твоя, и полюби сестру, с которой вы близнецы, родившиеся в одночасье.

Юноша потрясен, и сердце отказывается верить. Женщина заплакала в голос, обняла сына, расцеловала.

– Дитя мое, как много мук и страданий выпало мне! В день, что я отняла тебя от груди, судьба отняла у меня сына. Терпение в сердце матери неисчерпаемо, как вода в бездонном колодце. Я вынесла все.

– О, брат, кость и плоть моя! Не видала тебя никогда, лишь слыхала от матушки, мечтала и звала, – вторит девица.

Видя, что родичи единокровные признали друг друга, Авишай незаметно удалился.

– Отчего молчишь, сын? – вопрошает женщина, и вновь прижимает к груди Амнона.

А тот по-прежнему нем, и лишь с нежностью обнимает попеременно то мать, то сестру, и глаза его полны слез.

– Молви же слово, сын, мне сладок будет твой голос.

– Возлюбленная матушка! Сколько долгих лет тоски миновало! – заговорил, наконец, Амнон. – Вот, свиделись, и минутами объятий выплеснулись годы терзаний. Материнское горе сдавило сыновнее сердце и сковало язык. Сестра, нельзя описать красу твою! Но почему вы так бедны и столь мал и пуст ваш дом? И какая злая сила разлучила мать и дитя? До сих пор не знаю имен ваших, и кто мой отец не сказали мне. Силы моей довольно, чтобы вызволить из нищеты мать и сестру. Я прежде отверг Иядидьи дар, что он приготовил для меня за спасение дочери своей Тамар, а нынче приму его и передам вам, и конец бедности!

– Об одном прошу тебя, сын: не выпытывай то, что пока утаила. Придет час, и узнаешь, кто ты и чей ты. Открою только, что отец твой из лучших сынов Иудеи, и нет его в живых. Умер герой, и алчные стервятники возжелали завладеть его достоянием. Кабы я не спаслась бегством, и вас младенцев не унесла с собой, надругались бы над нами и продали в рабство разбойники те. Безжалостные, они по сей день грозят новыми бедами, и мы с сестрой твоей прячемся, и Боже храни нас от длинной руки лиходеев. Верю, по справедливости воздастся за зло. Когда соблаговолит Господь настоящие лица преступников Сиону открыть, тогда и тайна наша откроется. Я вижу, что близок час торжества, и дух Божий витает над нами. Не даром ты, простой пастух, взят от стада в дом важного вельможи и добываешь себе честь и славу. Дом, где любят – родной дом.

При этих словах Амнон вздохнул тяжко и понурил голову.

– Верно, матушка. Иядидья дал мне кров и защиту, но с ними и душевную муку, ибо слишком высоко взвились мечты пастуха, и, поверь, милее было с овцами!

– Высоки мечты твои? Откройся матери, сын.

– Взгляни на кольцо на моей руке: это – знак любви, полученный мной от Тамар. И я люблю ее горячо, и нет надежды!

Мать и дочь рассмотрели кольцо. Невольно вспомнила девица другое кольцо, что на Кармеле получила в подарок от Теймана. Мать спросила, чьи имена вырезаны на кольце, и Амнон рассказал всю историю от начала до конца.

– Надейся на Бога, и сердце успокоится, – утешила мать.

И долго еще, до самого рассвета говорила Наама сыну слова теплые, материнские.

– Солнце восходит, и вы, дети, как свет зари для матери! – воскликнула Наама, обнимая сына и дочь.

– Неужели не увижу вас вновь? – вскричал Амнон.

– В другой раз подошлю к тебе Уца, работника Авишая. С ним передам, где и когда вновь увидимся. Смотри же, береги нашу тайну от чужих глаз и ушей.

Амнон покинул убогую обитель, и в сердце пусто.

Бдительный Пура заметил странное ночное исчезновение хозяина. Только вышли за дверь Амнон и Авишай, усердный слуга – за ними. Держался поодаль и выследил их до самой хижины. Поторопился обратно домой, опасаясь, что Амнон вернется раньше и, не застав его в верхней комнате, заподозрит неладное.

Наутро Пура предстал перед Зимри, и выложил, что узнал ночью. “Жаль, что не подглядел в окно хижины и не подслушал разговор. Впредь продолжай следить за хозяином своим и мне доноси”, – распорядился Зимри.

Глава 13

Хэла признает мужнино превосходство

– Внимательно слушай меня, Хэла, – важно и торжественно начал Ахан обращенную к жене речь, – Господь сурово наказал Матана за преступления, в которые тот и нас с тобой вовлек. Дух мой сломлен, ужас леденит сердце, и конец наш будет страшен. Жизнь учит прощать и искать прощения. А посему, во искупление греха, нам следует вернуть изгнанников дома Иорама.

– В своем ли ты уме, Ахан? Забыл, кто в этом доме живет? Тех вернуть – Азрикама изгнать! И это притом, что сын наш подобрел и осыпал нас благодеяниями!

– Прежде чем возражать, выслушай до конца, женщина! Я задумал и изгнанников вернуть, и этим Азрикама возвысить. Известно тебе, у Наамы есть дочь, писаная красавица. Уверен, лишь увидит ее Азрикам – и страстно возжелает. А я скажу Нааме, что, вот, из ревности и ненависти к Хагит Матан поджег дом ее и дом слуг ее. И увидал поджигатель, что есть свидетель, и это – я. Тогда судья спас из огня моего сына Наваля и говорит: “Пусть Наваль станет Азрикамом!” Признавшись Нааме, попрошу ее отдать замуж за Азрикама красавицу дочь. И станут жить молодые у Азрикама, и Наама с ними. Так вернется дочь Иорама к наследию отца. А люди ничего не заподозрят и скажут, что дочь филистимлянки взял в жены Азрикам, ибо филистимлянкой знают Нааму.

– Иядидья не позволит такому свершиться! Ведь Азрикаму-то предназначена в жены Тамар!

– А вот послушай-ка историю. Открыл мне Зимри, что видел кольцо Хананеля на руке у Амнона, пастуха, найденыша Иядидьи. Амнон получил кольцо от Тамар в знак любви, и сам сей молодчик влюблен в девицу по уши. Скажу пастуху по секрету, что Хананель жив. Услыхав такое, юный вздыхатель несомненно отправится в Ашур вернуть Хананеля, чтобы из уст старика люди услышали, что юноша, виденный им во сне, и Амнон – один и тот же человек. И поймут все, что сон-то был вещим. И станет Тамар женой Амнона, а дочь Наамы – женой Азрикама. И искупится наш грех, и вина будет прощена, и силу обретем, и обелим себя в глазах Господа!

– Опасной дорогой идешь, муженек. Не поскользнуться бы!

– Кто не боится, тому и выгода. Лучше благослови и пожелай удачи. И все выйдет, как задумано.

– А не устрашится молодой пастух опасной дороги в Ашур? Вокруг Сиона – всегда враги. Жизни недолго лишиться.

– И на это у меня готов ответ. Знаком я с торговцем из Цидона ливанского, Дорам его имя. Он говорит, мир царит в Цидоне и в Цуре. Он и другие торговцы безопасно добираются в Сион морем. Продают, покупают, богатеют, обратно плывут и вновь с товаром возвращаются. Амнон отправится с ними, и не постигнет его беда, и найдет Хананеля. Амнон – храбрый юноша, не ведает страха, и любовь его сильна необычайно. Ничего не убоится и непременно поедет с Дорамом.

– Признаю, умом и хитростью ты меня превосходишь, милый Ахан. Прошу лишь, осторожен будь. Конь о четырех ногах, а порой спотыкается.

– Я свой ум ни на какое состояние не променяю. Положись на меня, Хэла. Помни, однако, Азрикаму не положено наш замысел знать. Пусть горечь поглубже в душу проникнет: увидит, как пастух приведет Хананеля в Сион, как сердце Тамар к другому повернется, и как она с Амноном соединится. Когда убедимся, что сынок отчаялся вполне, тогда и покажем ему дочь Наамы. Вспыхнет новая страсть, и возьмет в жены красавицу девицу. Чтоб понадежней скрепить союз, открою ему, что жена его – самого Иорама дочь, а он – наш сын. Ведь не век же дитя родное обманывать, правильно, Хэла? Так и возвысим Азрикама!

Встреча и расставание

Зимри велел Пуре разведать, кто обитает в хижине у городских ворот Долины. Быстро дойдя до знакомого места, находчивый Пура изобрел предлог заглянуть вовнутрь. “Где живет Шааф моавитянин?” – наугад спросил он, всматриваясь в женские лица. “Не знаем”, – прозвучал беззатейный ответ. А Пура подумал: “Просто все и ясно. Амнон влюблен в молодую красавицу”. Расспросил соседей и узнал, что в хижине живут филистимлянка и ее дочь. С этой добычей Пура поспешил к Зимри.

– Вот тебе, дружище, тридцать монет серебром, и за всякий новый успех будет ждать тебя награда, – сказал Зимри. – Пойдешь к Тейману и нашепчешь ему в ухо: “Ночью пропал мой хозяин, а я подсмотрел и узнал, где он был. С двумя женщинами проговорил до утра. На кривую тропу вступил Амнон”. К этим словам прибавишь просьбу, чтобы хранил в тайне, что это ты его осведомил, – поучал Зимри. А сам думал: “У корыстного и глаз острее, и слух тоньше, и дело кипит!”

– В смекалке моей не сомневайся, найду нужные слова, – протараторил Пура и уж было кинулся выполнять новое поручение.

– Не торопись, Пура, погодим денек-другой, авось еще чего узнаем и вместе все сложим.

На другой день к Амнону в верхнюю комнату явился Уц с известием: на заре прийти в безлюдное место за городом, где тутовые деревья растут. Пура подслушал разговор и передал Зимри.

– Вот сейчас поторопись к Тейману и расскажи обо всем, – сказал Зимри.

Старательный Пура исчез за дверью, а Зимри подумал: ”Для начала замутим чистую дружбу. Пусть Тейман думает, что Амнон лукавый”.

Амнон пришел к назначенному месту и видит, под тутовыми деревьями его ждут мать и сестра, обе в черных одеждах, и лица закрыты. В сердце Амнона песня, и уж он готовится в путь, ибо накануне узнал из уст Ахана, что жив Хананель, и можно вернуть его в Сион с помощью Дорама. И хорошо перед дальней дорогой повидать мать и сестру, ведь радость не терпит одиночества.

Амнон весел, а женщины грустны. Мать взволнована словами Ахана, что услышала от него накануне, а сестра хоть и в неведении пока, но о другом печалится.

– Долго ли будем чужими друг другу, любезный братец? Душа болит! – воскликнула сестра, а мать заплакала.

– О, матушка, тяжелы сыновнему сердцу материнские слезы. Не плачь, а лучше назови имя милой сестры моей!

– Если скажу, что Розой ее зовут, рад будешь?

– Чудное имя! И с красой девичьей в согласии, как алмаз с драгоценной короной.

– Сын мой, с каждым днем тайн все больше. Я узнала такое, чему трудно поверить. Придет час, и удивлю тебя безмерно. А пока прощай. Мы с Розой надолго уходим из города, и не ищи нас до поры до времени.

– Вот и я узнал новость чрезвычайную, что зовет меня в дорогу немедленно. Хананель, отец Тирцы и дед Тамар, жив. Кольцо на моей руке – знак судьбы и надежды, что сбудется сон старика. Ведь лицом я в точности таков, как юноша, что приснился Хананелю. Как и он, я полюбил Тамар, и она полюбила меня. И она дала мне кольцо, как и ему в том чудном сне. Я не ведаю, где родился, и юноша не знал своей родины. Довольно знаков вместе сошлись, чтобы надеяться и верить!

– Верь Господу, сын, и добьешься своего, и вернешься цел и невредим, и Хананель с тобой, и вкусишь счастье. И, кто знает, может быть и на меня прольется благодать Божья, и не будет более причины скорбеть, и сниму покрывало с лица.

Амнон сказал, что отправляется в Ашур с Дорамом, цидонским торговцем. На прощание обнял и расцеловал мать и сестру, и немало слез упало на мужское плечо. А потом все вернулись в город, Сын одной дорогой, а мать с дочерью – другой. И не знал пока юный Амнон, что дыхание радости коротко, а удачи лик переменчив.

Тейман вновь обнадежен

Случайно или нет, но женщинам встретился по дороге Тейман, просвещенный Пурой. Пнина узнала его, опустила глаза и отступила на шаг назад.

– О, Роза! Ты ли это? – воскликнул в радостном изумлении Тейман.

Пнина молчит в ответ.

– Ты та самая Роза, которую я видел на горе Кармель. Разожгла любовь, а сама исчезла, как ночное видение!

Девушка все молчит и смотрит попеременно то на Теймана, то на мать.

– Верни мне, нежная Роза, покой души. Ты взяла мое сердце в мгновение ока, а любовь пробудила навек. Счастливый случай свел нас вновь. Пойдем скорее, Роза, к моему отцу, и я скажу ему: “Отец, это – Роза, моя судьба! Благослови нас, или мне не жить!”

– Будь любезен, юный вельможа, не зови эту девушку Розой и не смотри на нее, ибо она обручена, – сказала Наама.

– Ты – мать ее? Не ты ли сообщила мне через старуху, что камень выпал из кольца? Кто он, тот счастливец? Отчего жених не нарядил свою суженую в лучшие наряды, достойные ее чудесной красоты? Должно быть, он очень беден. А я – единственный наследник самого Иядидьи. Зови сюда того бедняка, и я дам ему вдоволь золота и серебра, и он обрадуется щедрым отступным, и твоя красавица дочь будет моей!

– Неразумны речи твои. Творящий несправедливость несчастнее страдающего от нее. Мало вам, властным и сильным, того богатства, что дал вам Бог? Еще и женщин красивых хотите заполучить за золото ваше? А бедным что остается? Будет с вас! – ответила Тейману Наама.

– Обрати же, наконец, ко мне лицо свое, Роза! – нетерпеливо воскликнул Тейман.

– Довольно повторять бессмыслицу, юноша! Не Розой зовут мою дочь! Иди себе с миром, хоть на гору Кармель что ли, и там ищи возлюбленную Розу. А лучше всего, ступай домой, усни покрепче, пробудись на свежую голову, и забудешь докучный сон.

– Если и впрямь ошибся, значит, другую любил. Год целый не о той Розе мечтал!

– Немудрено запутаться в Розах, когда глаза лишь красавиц ищут, и занятию этому препятствий никто не чинит. Довольно в Сионе достойных тебя девиц, на других обрати взор, а дочь мою не тревожь!

С отчаянием теряющего надежду взывает Тейман к Пнине.

– Ты отрекаешься от меня, Роза? Неужели вместе с прелестью и красой Господь вселяет в душу коварство и ложь? Не верю, что великий Бог создает лучшие творения для обмана, не для любви! Взгляни еще раз: неужели видишь меня впервые? И кольцо не брала из моих рук? И почему выпал камень из оправы? Покажи своего суженого. Чтоб вполне упиться несчастьем, нужно видеть чужое счастье.

– По слову матери поступлю, – ответила Пнина, роняя слезу.

– Упорство заставляет верить. Коль велика твоя любовь, три дня терпеливо жди ответа дочери. И заклинаю тебя всем, чем дорожишь: никому ни слова!

– Клянусь молчать!

– А я клянусь дать ответ к сроку! Теперь же ступай себе с миром, – прозвучал ободренный девичий голос.

В волнении отправился Тейман восвояси и думает по пути: “Неужели Амнон видел девицу и влюбился? Если видел, то точно – влюбился! Какой мужчина устоит против такой красоты!? Одно спасение есть: подать Амнону надежду заполучить в жены Тамар, а сердца отца и матери отвратить от Азрикама. Выйдет так – и уж не взять другу иной жены, кроме Тамар. Подожду три дня. Сердце чует, не безразличен я девице, и она не отречется от меня. Терпение, и дело прояснится”.