Трамвай номер 0

Он уехал провожать, а я остался пить густой, как смола, кофе. Он

меня не дослушал. На этот раз утро, на этот раз кофе. Но

неизменно в полном одиночестве.

Якоря

 Раннее воскресное утро. Вокзал почти пуст. Чумазый дворник с отёчным лицом аккуратно поднимает с пыльного асфальта одинокую кисло-лиловую обёртку от мороженого и кидает в заросшую грязью переносную урну, вытерая ладонь о серый косматый свитер. У закрытого ларька стоят, облокотившись на рули тележек, грузчики и перебрасываются матерками, сплёвывая после каждой затяжки едкой сигареты. На табло перекидываются листки чёрно-белого календарика, сообщая время отбытия электрички – мне пора выбирать вагон и усесться поудобнее на впечатывающем лакированные дощечки в спину сиденье. Я наваливаюсь на палку с удвоенной тяжестью дряхлеющего тела и брезентовго рюкзака с продуктами на неделю, проходя один за одним пустые вагоны в конец состава – там будет спуск с платформы спустя полтора часа. Проходя в тамбур, я скидываю непомерно тяжёлый рюкзак на заплёванный пол и позволяю себе выкурить в открытую дверь помятую сигарету, пока поезд разогревается и готовится к отправлению. Докуренная до слипшегося от смолы фильтра сигарета летит в узкую, шириной со мою разношенную туфлю, щель между краем платформы и порогом. Я подхватываю за чёрную матерчатую ручку рюкзак и затаскиваю его на первое от двери сиденье со стороны прохода, сам усаживаюсь подле навеки открытого заклинившего окна и кладу потёртый локоть на раму. Теперь я готов к длинной дороге в одиночестве и уже начинаю созерцать статичный ещё законный пейзаж. Но вокзал приходит в движение и всё быстрее уезжает назад, сменяясь прогорклой панорамой промзоны, поезд набирает обороты. За окном проплывают вразвалочку сталинские дома, тёплый ветерок через форточку поплёвывает на изрезанный временем лоб. Из поезда я выйду на едва ли обитаемой платформе много дальше густонаселённого пригорода. Оттуда я попру свой рюкзачище, предназначенный другу, через загнувшееся непаханное поле смешанных сорняковых культур и, продравшись после сквозь паутину неуютного, но грибного ельника, выйду на солнечную земляничную полянку, где незыблемо стоит скрюченная изба из рассохшейся берёзы. Там я без стука пройду в сени и начну выкладывать провиант на дощатый стол, а на скрип двери из клети выйдет он, пуще прежнего заросший, и с места потащит меня читать новые главы – а мне только того и надо. Гению, несмотря на обилие святого духа, питаться тоже надо по-людски – и картошка с тушёнкой его вполне устроит.

Она лежит и смотрит на меня глупыми несчастными глазами: немая, как покойник, недвижимая, как селёдка. Сегодня у нас банный день. Я заранее стаскиваю с её искорёженных артритом ступней липкие носки, чтобы облегчить раздевание в ванной. На дворе вязкая жара, и хлопчатая ночнушка на ней вся пропотела – я осторожно просовываю руки под костлявые плечи, чтобы не задеть пролежни, и приподнимаю её в сидячее положение. Она раскрывает рот и что-то сипит, наверное: "Я сама", как она привыкла говорить всю предыдущую жизнь. Она садится – я подкладываю под спину подушки для равновесия и по очереди опускаю худые варикозные ноги на пол, впихиваю их в рассохшиеся тапки. Теперь я беру её за руки и тяну на себя – она напрягает все силы и встаёт, чудом сохраняя равновесие. Приобняв её сзади, я помогаю любимой делать маленькие шаткие шажки по коридору до ванной, следя, чтобы она не уронила тапочки, не зацепилась за ковролин, не рухнула на меня всем весом – сейчас я уже вряд ли выдержу и тем более смогу её поднять, с каждым годом она всё тяжелее. Мы острожно проходим в тесную тускло-белую ванную, с опаской передвигая ноги через порог. Здесь я прислоняю её к стене и плотно закрываю крашеную дверь – не дай бог от сквозняка простудится. Аккуратно закатываю по сантиметру ночнушку, открывающую изъеденное болезнью тело, стакиваю её через голову – милой удаётся поднять руки, и в нос мне бъёт тошнотворный запах холодного пота, гниющей кожи. Остаётся самое сложное – усадить её в заранее наполенную тёплой водой ванну. Я перекидываю её руку через своё плечо, наклоняюсь, приняв на себя вес. И свободной рукой, присев, беру её под колено и постепенно поднимаю ногу, переношу с усилием через стёршийся эмалированный борт. Осталось также аккуратно перенсти вторую ногу, и считай полдела сделано – дальше будет помывка, и можно будет немного расслабиться, поболтать с ней о литературе, рассказать о последних книгах. После третьего инсульта она уже не могла читать.

Чисто выметенный лестничный пролёт. Я кряхтя переступаю последнюю ступень и останавливаюсь напротив обитой чёрным дерматином в проволочных перетяжках картонной двери. Опираюсь на трость и деликатно притапливаю три раза замызганную кнопку звонка. Раздаётся шлёпанье китайских босоножек по линолеуму и на пороге рывком распахнутой двери оказывается Наташенька в махровом халате с восторженным блеском в глазах. Справа в грудь острым уголком упирается оправдание, слева – посильная помощь. Щебеча о пустяках и Ваниных оценках по чистописанию – братик подрос и скоро перейдёт в среднюю школу – Наташа проводит меня в кухню, где уже вскипает заботливо поставленный на конфорку жестяной чайник с пошлым цветком на боку. Я делаю озабоченное лицо, тяжело усевшись на клееный табурет, и достаю из правого кармана пиджака листок с распечатанным стихом Валери: "Вот, доченька, никак не даётся мне этот опус. Все словари перекопал, а в толк не возьму, что он тут имел в виду. Подсобишь?". Подсобит, умница. Наташенька разливает чай со слоном и выхватывает из моих треморных рук листок. Вчитывается, прелестно хмурит пшеничные бровки и вытягивает из стакана на столе изрядно покусанную копеечную ручку. Задумывается, подписывает что-то, сгоряча зачёркивает, впивается взглядом в печатные строчки…  Я в который раз изучаю вытертую дырку на углу клеёнчатой скатерти,  недовольно покачиваю головой при виде отклеевшегося жёлтого края пластика на дверце висящего над советской плитой шкафчика. Наконец, Наташка удовлетворённо откладывает ручку и с азартом принимается объяснять мне тонкости перевода. Я послушно киваю и удивляюсь, потом довольно откашливаюсь и с доброй улыбкой благодарю девчушку, после чего невозмутимо достаю из левого кармана тысячную купюру и кладу на стол. Бедняжка краснеет, смущается, отказываться начинает, конечно, просит убрать. Но я непреклонен, за хорошую работу надо хорошо платить. Да и Ваньку хоть лишний раз колбасой побалует.

Демон

– Конечно, образность является непременным условием языка.

– Да, но я бы сказал, что важна не сама образность, а характерная

система образов конкретного автора.

– Однако, какой бы характерной она ни была, она должна также быть

обширной – Беспрестанно повторяющий образный ряд неинтересен.

– Равно как неинтересен и разнообразный, но типичный образный ряд.

Самобытность или, как сейчас модно говорить, эксклюзивность –

вот то, что отличает искусство от ремесла. Если она есть,

то разнообразие форм придёт с опытом. Это ключ. Но мы,

впрочем, отвлеклись от темы. Речь шла не об образном ряду, а об их

системе.

– Если говорить о системе, то в ней важна чёткость построения,

внутренняя логика.

– Не спорю, важна. Однако история учит нас, что алогичность,

асимметрия всегда цепляет сильнее и даёт произведению реальный шанс

на бессмертие.

– В любом случае – это система, просто иного порядка. Моя практика

показала, что эта система должна быть разреженной.

– Иными словами, ты против образной насыщенности?

– Язык нельзя перегружать. Только когда можно различить все

взаимосвязи и объекты, когда каждый из них акцентирован – грани

играют.

– Это очень характерно для всех отраслей культуры ХХ века. Именно на

минимализме и выехали джаз и литература 20-х годов. И то, и

другое имеет тенденцию к упрощению, если взглянуть на

торжество рок-музыки и трэша, не говоря уже о современной

живописи.

***

– Осторожно, двери закрываются.

– … вам прищемит яйца, – эхом вторит моя реплика.

– Следующая станция «Тульская».

– Не верьте этой дуре, следующая – «Нагорная», – зло рычит машинист

по внутренней связи.

– Нехорошо человека «дурой» за глаза называть, отвечаю я ему, нажав на кнопку.

– Она не человек, она – диктор. Отбой! – машинист не намерен

продолжать дискуссию.

Я уж было вешаю сигарету на губу, чтобы пожать плечами и хмыкнуть,

но вспоминаю о «правилах пользования». Выполнять означенные

действия без сигареты не тянет, и я оглядываю вагон в поисках

новой жертвы. Кругом, как и следовало ожидать, тихий час.

Большинство попутчиков склеило нижнюю губу с бровями. Go

down, Moses _ 3.

***

Так и дымится оно. Мы лежим спиной к котельной и смотрим в небо.

Труб не видно, зато видно клубы дыма, валящие из них. Мы курим,

и дым из труб сливается с дымом, хаотично выходящим из нас.

Мы чувствуем себя Волковскими великанами, творящими облака

из табака. Разум выливается из глаз и выходит за границы

головы, тела. Нас больше нет, есть небо, дым, и мы в нём. Мы –

небо, и мы – дым, облака. Мы – дымящееся небо. Оно

загорается с краю, я слышу, как потрескивают угольки в костре, как

шипит лава. Я слышу, как падает пепел с горящих крыльев.

***

Мои глаза плотно закрыты солнцезащитным забралом – никому не

увидеть, как исчезают радужки и сгущается тьма. Рельефный мрак

тоннеля сменяется искусственным светом. Пять секунд, чтобы

собраться и расслабиться – двери открыты. Мой разум чист,

безмолвие. Я начинаю скольжение. Станция превращается в лёд.

Скорость медленно растёт. Ноги почти не отрываются от мраморного

пола, почти не касаясь его. Я болид. Подземному ветру не за

что уцепиться, он обтекает моё тело, не создавая трения. В

пустом сознании навигационная система молниеносно просчитывает

маршрут, отслеживая траектории трёхмерных моделей

пассажиров. Эскалатор. Корректировка курса.

Ангел

И снова вернувшись к психологическим

и прикладным аспектам курения, стоит отметить две вещи. Во– первых,

кто не курит – тот не отдыхает, что было верно и в данном случае,

потому как на дворе стояли не то каникулы, не то какой завалящий

уикенд. И во– вторых, человек некурящий в компании людей, ему

в этом плане противоположных, теряет контакт с окружением, а так

недолго и самого себя потерять. Правда, явление это временное,

потому как после сигарет народ переходит, как правило, к алкоголю,

а тут уж любой собеседник на вес золота. А золото, как известно,

металл мягкий, тяжёлый и не поддаётся ржавчине. По этим своим

характеристикам он идеально подходит для тёмных сил. Любят они

его очень. Вполне вероятно, роль играет ещё и цвет этого популярного

металла. По крайней мере у нескольких моих знакомых демонов глаза

были жёлтые. Чего только не придумывают всякие там серые кардиналы

и кукольники в отношении этой благородной железяки. Хотя благородным

скорее можно назвать серебро, традиционно используемое служителями

светлых сил. Хоть и у этого минерального продукта залёты случались.

Так вот, о придумках. То нож из него жертвенный отольют, то в

отделке какой используют. А бывает и вовсе – алтарь отгрохают.

Но это ещё полбеды. Вот почитаем, к примеру, Папюса (что в истории

остался как доктор Анкосс). Практическая магия, том второй. Какой

амулет не возьми – всё из золота льют. Отлили – и давай на нём

карябать та– акое…. Ум за разум заходит, шарики за ролики закатываются,

мозга за мозгу, извилины скручивает, кишка кишке колотит по башке….

Что– то я увлёкся, кишки – это из другой оперы. Жуть, одним словом.

То на иврите, то на греческом, то на латыни, а могут и вообще

на древнеарамейском. Изредка, случается, и на плебейском наречии

чего напишут, но это – бестолку. Современный английский куда больше

годится для лимериков. А вот на скандинавском какую– нибудь нуну

там, да ещё верлибром – это влёгкую. И работает. Или там на санскрите,

а то и на древнеславянском – ведами. Красивое решение, эстетично

и практично. И ходят эти самые колдуны с витками табунами. И,

неизменно вооружившись часовыми отвёртками да молоточками, терзают

злосчастную бижутерию. Только инструмент портят, ей богу, нет

чтоб гравировщиком электрическим – не положено. Орудие силы и

всё такое. Визуализируем энергию, концентрируем её в ладони и

позволяем её понемногу изливаться через резец, наполняя священные

символы. Знаем, проходили. А символы– то какие – смехота. Звёздочки

там шести– пятиконечные, знаки зодиака. Банальность, если не пошлость.

Нет чтоб четырёхмерный кубоид изобразить. Но для этого– то воображение

многомерное нужно, талант кой– какой, образование инженерное,

опять же, не помешает. А они– то, полуграмотные, и кабалу не все

знают, и не всю, какой уж там матан со стереометрией. Да, братцы,

это вам не истину на изумруде вырезать. Об алхимии сейчас вообще

мало кто помышляет, а уж тем более что– то знает. Прошли времена

самозабвенных странников духа, авантюрных учёных, денно и нощно

лишавших металл всех свойств в поисках философского камня, истинного

знания, бессмертия. O tempora, o mores! Где ты, Фауст? Почто оставил

нас, Мефистофель? Хоть глаза просмотри – за версту вокруг ни одного

чёрного пуделя. Легенда нашего столетия – это американский хакер.

В век коммерциализации знание должно приносить деньги. Любопытство

и удовольствие в этой области могут позволить себе мальчики– мажоры,

золотая молодёжь, парниковые дети– цветы из очень обеспеченных

семей. Нельзя, впрочем, отрицать, что и в наши времена остались

энтузиасты – благородные хакеры, одержимые учёные. Но если о первых

ещё хоть кто– то знает, вторые – остаются вне зоны внимания. И

легенды о них никто не слагает. В народном мифотворчестве прокинутый

на энную сумму банк является куда как более весомым аргументом,

чем оправданный заключённый. Кстати, вы замечали разницу в восприятии

слов «преступник» и «заключённый»? Если человека назвали преступником

– значит он и впрямь плохой дядя, мочи козла. Но если этого же

человека назвали заключённым – он как– то сразу начинает вызывать

жалость и даже желание помочь. Отсюда вывод – никто в этой стране

не верит в правосудие. Но полно порицаний, вернёмся к сюжету.

2-3.

Между прочим, на работу подсобником я так и не вышел. Встав в шесть утра в понедельник, после того, как закончил работу в 4 той же ночью, я побрился, оделся, собрался и пошёл к остановке трамвая – до неё было прилично пилить. Допилив всё-таки до нужной мне остановки, ещё с четверть часа я ждал нужный мне маршрут.

Наконец сев в трамвай, я уже понимал, что опаздываю, но был упорен. Потом из носа полезли зелёные сопли – я живо представил себе, как чихаю на чебуреки, и слез с трамвая, не доезжая. Хрен с ним. Высплюсь и придумаю что-нибудь ещё.

***

Пока я ехал на трамвае в Юбилейный, в голове моей всё крутилось предупреждение Катёны быть предельно осторожным с миражами. Миражи… Отчего-то они окружают меня здесь. А ведь здесь – это не только и столько в Краснодаре, сколько в горах, где я сейчас нахожусь, одновременно сидя на балконе недалеко от центра города.

Понимаете ли вы, насколько опасны миражи – в горах? В полной уверенности, что идёшь по тропе, ты делаешь ещё шаг – и со свистом летишь вниз, разглядывая причудливые рисунки жилок на скале, пока не врубаешься шеей в какую-нибудь ёлку, и не наступает темнота…

Дело здесь вот в чём. Как я уже говорил, в первый период сна, который я провёл, лёжа головой на портале из бездны, мне приснилось ТРИ сна. Первый был про мужика на остановке и являлся, видимо, предупреждением о предназначении, которое надлежит исполнить. Во втором сне была ванная, полная крови, и я до сих пор склонен считать это символом очищения души.

А вот в третьем сне я сидел с каким-то бородатым мужиком в лесу, привалившись к валуну, и у меня было 4 ноги – две скрещены, две разведены. Поначалу я решил, что лес и бородатый мужик – отражение увиденного накануне видео с Доброфеста, где играли Краснопольский и Гужов. Гужов сидел по-турецки и был в бороде, дело происходило в лесу…

Потом Аркаша сказал про идеального человека Да Винчи, который может вписан в круг и квадрат одновременно, и у которого 4 ноги. Если принять очищение души, то всё логично – чистая душа, идеальный человек, понимаете, да? Этой версии я и придерживался всю неделю, сидя в Волшебной лавке и раскладывая Таро.

В раскладах регулярно выпадала 7-ка чаш. За это время у меня образовалось 2 варианта работы в Юбилейном районе города, на одной и той же остановке. Третий вариант, что подсобником, был в том же районе, только на одну остановку дальше. Предыдущие два обламались и привели к пустой трате времени, сил и денег. Семёрка чаш – это иллюзии, выдуманные чувства, проекции… Миражи.

В какой-то из дней мне было нечем заняться, я взял с собой нетбук и выбрался на Красную в поисках свободного доступа в Сеть. В конце концов дойдя до макдака и осев в его летнике, я подключился к приемлемому вайфаю. Несмотря на табличку «есть Сеть» на дверях макдака, его сети в летнике я не поймал. Зато поймал Джаз Кофе, находившихся через дорогу.

Зайдя Вконтакт, я обнаружил онлайн Катёну и мы пообщались. Помимо всяких нежностей, необходимых нам, чтобы не загнуться разлуке, она рассказала свой сон, приснившийся примерно в то же время, что я спал на портале. В этом мне я писал ей письмо, которое она воспринимала как видеоряд.

В письме я показывал, что сижу в горах с каким-то бородатым мужиком (в моём сне я сидел, привалившись к булыжнику, а ведь булыжники бывают только в горах). Говорил, что мы прорвались на 15-й уровень и нашли что-то очень важное. Однако её не покидало тревожное чувство, что я иду НЕ ТУДА. И она предупреждала меня опасаться миражей и, это очень важно, всегда держать при себе Карты. Не Карту, а Карты – на которых я и гадал всё это время.

Несмотря на все предупреждения колоды, я успешно вёлся на каждый мираж. И вот, когда я ехал в чебуречную на работу подсобника, я всё вертел в голове этот разговор. И решил, что хватит, пожалуй, наступать именно на эти грабли. Потому что кроме этих, были и другие. Я пришёл в кадровое агентство и отдал последние 500 рублей, чтобы получить список вакансий, ни на одну из которых не устроился.

Кроме этого, до сих пор висит в воздухе что я вроде как нужен официантом там, где уже работаю звукачом. Прежде, чем пойти за джинсами и обувью для работы, поскольку мои не подходят, я кинул карты – выпал валет крести. И всё равно я пошёл и слил штукарь в одёжном, и до сих пор не вышел на эту работу – а ведь валет жезлов также говорит «Внимание! Необдуманные действия! Опасно!». Но это его значение я вспомнил задним числом.

***

Итак, работая звукачом, я поднял за 2 ночи 3 штуки. Штуку я слил на одежду, которая пока не пригодилась. Ещё штуку, учитывая потраченную на кадровиков последнюю пятиху, я трачу до сих пор, помаленьку покупая то сигарет, то туалетной бумаги. Куда делась ещё одна?

Дело в том, что позавчера Наташина мама вышла вечером на «открытый план» Эмвэя, взяв из Наташиного кошелька ЕЁ последнюю пятиху. И не вернулась аж до вечера следующего дня. Утром же следующего дня, обнаружив отсутствие последней пятихи и мамы, Наташа разбудила меня и взяла у меня ту самую, третью штуку – на которую вырвала себе зуб у стоматолога.

Сейчас четверг, завтра и послезавтра я опять работаю звукооператором. Это принесёт мне ещё 3 тысячи. Наташа завтра ведёт выпускной, за который ей заплатят 6 кусков. Однако у неё висит долг в 7 тысяч, который она собирается отдать из этих денег и той полторашки, которую получит в субботу, работая со мной.

Следовательно, либо она не отдаст свой долг в 7 кусков, либо не отдаст мне мою штуку, которая критична для покупки билета. С этой штукой только и останется свободные 500 рублей, чтобы добраться до аэропорта здесь и выбраться из аэропорта в Москве. Опять облезают пальцы.

***

К слову, эту вписку я обрёл благодаря тому, что Наташа захотела, чтобы я помог ей отфеншуить комнату, в которой она спит. Что же, схема неделю, как готова. Есть и цвета, и символы, и рунические вязи, расположенные по зонам. Если всё это сделать, а сделать это не так уж и трудно, комната будет прокачивать любого человека, который в неё зайдёт – я редко делаю настолько грамотные работы.

Осталось только сделать это – но вот делать то этого, похоже, никто и не собирается. А когда я уеду, эти символы будут менее эффективными, ведь в ту же руническую вязь при нанесении надо вливать силу. Но это не про здешних ребят – они убеждены, что любой символ и амулет работает сам по себе, и пофигу, кто, как и когда его изготовил.

Такое абсурдное убеждение они приняли от Пемы Петровны – хозяйки самого крупного и известного в городе эзотерического магазина. Пема Петровна – авторитет. В немалой степени потому, что сама всегда ссылается на те или иные авторитеты.

Сильному человеку это укажёт на низкий уровень её личной силы, и без того запертой в эгрегоре буддизма. Но более юным душам, равно как и менее сильным, всё это совсем не очевидно. Собаки, повсюду окружают меня собаки, и всё, на что хватает моей волчьей доброты – не начать их резать.

Собаки восхищаются волками – издалека. Молятся на них, тащятся от того, что делают волки. Но никогда даже и не пытаются вспомнить волка в себе и поступать так же. А когда волк оказывается не так уж далеко, они видят в нём не более, чем глупую, странную, психически больную собаку.

Волк вблизи вызывает у них жалость и сочувствие. Совсем не то, что волка в отдалении. Бывает, волк вблизи вызывает у них гнев, если этот волк слишком много позволяет себе. Слишком много позволяют себе тебе волки, которые говорят правду не издалека, оставляя возможность трактовки, а глядя в глаза и повторяя, пока ты не поймёшь.

Бывает, волк вызывает у них страх – если этот волк ведёт себя естественно, если этот волк НЕ добр.

Да, кстати, я дочитал Пёрсига. Не могу сказать, чтобы узнал что-то новое – но узнал себя, как в зеркале. Его история не так уж и редка для волка. Просто бедолага Пёрсиг прошёл через это поздно, уже имея семью, детей, уже старея. Многие братья проходили это ещё в юношестве, как и я.

Сценарий-то всегда один. Тебя хотят уничтожить за то, что ты говоришь Истину. Да и способы у собак разнообразием не прельщают – прессинг коллектива, унижение, опозоривание, отказы, психиатрическое лечение… Посредственность.

Нет ничего странного, что я не встречаю понимания у волков, когда говорю, что люблю собак. Что эти собаки сделали тебе хорошего, спрашивают меня волки? Они давали мне кров, еду и одежду, когда я нуждался, отвечаю я. ААА, поняяятнооо, отвечают волки. Нам собаки не сделали ничего хорошего, отвечают волки. И продолжают ненавидеть. Я лукавлю. Дело не в том, что собаки сделали мне хорошее. Дело в том, что ненависть, бившая ключом из меня некогда, разрушает изнутри. А любовь делает меня сильнее. Добрый волк может больше злого волка. Так-то, братва.

Выруби бдительность

Безликий тепло крадётся по коридору, чтобы не разбудить тех, кому не

следует просыпаться. Я чувствую его приближение, и хочется

вопреки всем своим принципам встать на колени и, сложив

руки, помолиться, чтобы он шёл только ко мне, и никого больше не

настигло это наследие чёрной луны. Я слышу многое. В эти

часы преграда света исчезает из грязного городского воздуха,

она больше не сдерживает свободного полёта звуков, насыщающих

ночь своей особой минималистичной полнотой, заменя дневное

торжество пусть тусклых и пыльных, но всё же красок. Где-то

заливается отчаянным воем брошенная в холодном одиночестве

машина, и пальцы сами собой хватают сотканный из темноты

иллюзорный брелок, чтобы восстановить хрупкую какофонию тишины.

Собаки уже окончили ночную охоту, и теперь их яростный

истеричный лай заменило легкое цоканье маленьких чёрных коготков

по асфальту. Я слышу многое, и это придаёт мне

исключительности, которой я лишён днём, тешит мою гордыню. Ведь я слышу

всё, а меня не слышит никто. Единственным моим слушателем,

преданным группи хрипловатого по-осеннему дыхания остаётся

безликий. Он слеп, но он идёт на звук. Его сверхчувственное

восприятие позволяет ему не только услышать с грохотом падающие

и взлетающие с влажным хлюпом ресницы, но и с точностью

военного локатора определить местонахождение дерзкого грешника.

Но и грешник не промах, он уже готов к встрече. Ум чист и