Курай – трава степей

В тот день, когда собирали народ на собрание, Любовь Филипповна после окончания схода жителей села направилась домой. Дом её находился рядом, напротив площади, где стоя- ла церковь на отрезке одностороннего участка улицы, которая примыкала к речке. Шла и обдумывала то, что слышала минуту назад на площади. Для неё было вполне ясно как божий день, что в ближайшее время жителей деревни ожидает то, что она пережила ещё в начале двадцатых годов. Тогда это было пре- людией и коснулось лишь тех семей, у которых мужья и сыно- вья воевали против новой власти. В памяти всплыли те дни от- равленные скорбью и печалью: потерей мужа, равнодушием, а порой и враждебностью отдельных жителей села к таким как она. Вспомнила, как забирали с подворья скотину оставшихся лошадей и даже мелкую живность. После ещё не раз приходи- ли, увозя инвентарь и даже то, что было сломано и к делу не годилось. Последний раз ушли ни с чем: обшарив все углы и чердаки, на прощанье, сказав, что видимо, припрятала; отбор- но выматерившись и смачно плюнув на порог дома, удалились восвояси. На время оставили в покое, но когда стали выселять семьи явились вновь, теперь уже в новом составе: с бумагами и с представителем ОГПУ, который, одет был и выглядел как комиссар времён Гражданской войны он тут же пошёл осмат- ривать все закоулки. Любовь Филипповна вышла из дома вме- сте с детьми во двор. Шестилетнего Сашу, поставив спереди, плотно прижала к себе; дочери – четырнадцатилетняя Полина и старшая Луша стали по бокам её. Вся заявившаяся компания долго их рассматривала, не произнося ни слова, может быть, обдумывая, что с ними делать. Закончив осмотр двора и всех сараев, к ним подошёл тот, что в кожанке и при оружии. При- стально оглядев стоящих мать и детей, остановил свой взгляд на старшей дочери и спросил:

– Что у неё с глазами… она хоть видит ими? – на что, стояв- ший рядом председатель совета сказал:

– Да она с детства почти слепая.

В кожанке крякнул, сдвину на бок фуражку, почесал под ней и сказал:

– Немощных и убогих этих контриков… тащить в такую даль?.. Лишняя морока! По пути ведь всё равно подохнут, а если и выживут, то проку тоже от них никакого. Они и здесь недолго протянут. Пусть остаются. Так и запишите в протокол. Пошли дальше. Кто там у нас на очереди?

Последующие годы их двор селяне стали обходить сторо- ной, словно они чумные. Родня мужа – Квачёвы поголовно за родню считать перестала. Один лишь Федя Квачёв племянник мужа Любовь Филипповны носа не воротил, ибо хоть и жил он бедно, но и новую власть не жаловал. С годами, Фёдор обзаве- дётся многочисленной детворой в десять человек – и все девча- та, и до последнего будет держаться статуса единоличника, за- нимаясь столярным делом. Двадцать второй год Любовь Фи- липповне даже вспоминать страшно, как только выжили? этого она не может объяснить даже самой себе, каждый раз вспоми- ная, говорила при этом: «Значит, так Богу угодно было. И если бы не отец с братом Бережные, то, скорее всего в тот год и Бог не помог бы – не выжили бы…».

В это время Любовь Филипповна дошла до калитки своего двора, прервав воспоминания, обернулась лицом на церковь, ста- ла креститься, просить Бога сохранить и помиловать их рабов божьих простить грехи их земные, уберечь и спасти хотя бы детей от той беды, которая уже стояла на пороге села. После пошла ми- нуя крыльцо на задний двор, где у кормушки стояла привязанная корова, подошла к ней и, обняв за шею, стала приговаривать:

– Вот и расстаемся мы с тобой кормилица ты наша. Завтра я сведу тебя к чужим людям. Ты уж прости меня грешную, не по своей воле отдаю тебя. Ты выкормила моих детей, спасибо тебе, милая.

Уткнувшись лицом в шею бурёнки, она долго и горько плака- ла. Корова, перестав жевать, повернула голову в сторону хозяйки и стала смотреть на неё, может быть, чувствуя, что хозяйке сейчас

плохо. Утром, когда по всему селу резали скотину, она, взяв за на- лыгач свою бурёнку, двинулась через площадь в сторону сельского совета. Войдя во двор, привязала корову к кормушке, где стояли лошади, и направилась в здание. В кабинет председателя вошла без стука, а войдя без всякого приветствия, лишь сказала:

– Корову вам привела. Забирайте! Есть ещё телёнок и три ярки приведу и их. – Чего ты её сюда притащила?! Куда я дену твою ко- рову?! Не видишь, что творится в деревне?! Всё ты лезешь – попе- рёд батька в пекло! Не до тебя сейчас и твоей коровы! Потом при- ведёшь, когда будет куда. Надо ещё построить базы и коровник. Вот завтра и выходи на общественные работы. Будем разбирать старые амбары и коровник строить. Церковь тоже придётся разо- брать… – всё равно пустует. Строить-то надо с чего-то.

– Как, церковь?! Кто же решится на такое?!

– А кто вас спрашивать то будет?!

– Это же большой грех! Нельзя такое делать! Бог не простит! Её строили ещё наши прадеды, они за такое кощунство не раз в гробу перевернутся!

– Так! Знаешь, что? Иди ты со своим Богом куда-нибудь по- дальше! Не до тебя сейчас и корову свою забирай!

Любовь Филипповна более ничего не сказала, молча, поки- нула кабинет председателя, вышла во двор и, подойдя к яслям приговаривая, стала отвязывать корову:

– Пойдём, моя дорогая домой, видишь не до тебя им, пожи- вёшь ещё немного дома в таких делах и день дорог. Ведя корову, обратно домой, на площади перед церковью остановилась, за- драла голову к верху, стала смотреть на крест на куполе и мо- литься.

Общественные работы, о которых говорил председатель, не начались ни на следующий день, ни в последующие дни. Но ка- ждое утро Любовь Филипповна в обязательном порядке прихо- дила к зданию сельского совета. Видимо, когда председателю она совсем надоела, он с опухшей мордой от беспробудного пьянства нагрубил ей:

– Чего ты всё ходишь?! Тебе что, больше всех надо?! При- крыть нутро своё кулацкое хочешь?! Думаешь, я не вижу, что ты контра, как и муж твой, покойный! Как вы уже мне все надоели, вас бы подчистую ещё тогда спровадить подальше в Сибирь на- до было, тогда бы и тут поспокойней было. Всё это из-за вас, та- ких как ты!.. ну недолго вам осталось смеяться, возьмёмся за вас в ежовых рукавицах, в баранку согнём!

Плюнув ей под ноги, он удалился. С этого дня она перестала ходить к сельсовету и лишь когда уже начались работы по строительству подворья для животных, спустя время она всё- таки отправилась на общественные работы.

Одно колхозное подворье решили расположить на юго- восточной окраине села, второе на юго-западной оконечности. Церковь: материал для строительства решили поделить попо- лам на каждый колхоз поровну, правда как это сделать, чтобы друг друга не обидеть, сколько голову не ломали, так ни к чему вразумительному и не пришли. Предлагали и такой вариант – считать каждый кирпич и каждую доску, на что председатель сказал, что таким Макаром мы не построим не то, что до зимы, но и до второго пришествия Христа. Один шутник дополнил сло- ва председателя: «Вот как раз то, что надо, он же Бог и церковь его, поможет хоть разобрать».

– Богохульник! Чтоб ты в тартары провалился за такие сло- ва! – послышались возмущённые голоса присутствующих. Лю- бовь Филипповна в первый же день заявила, что церковь ло- мать не пойдёт, даже если её сейчас же на месте расстреляют. На что председатель ухмыльнувшись, ответил, что с этим делом никогда не поздно, шлёпнуть всегда успеем, а разобрать ваш храм, как вы его называете, и без тебя разберут, было бы что разбирать.

Глебовке, как будто на роду было написано изначально на две половины разделённой быть. Главная улица, пронизываю- щая село с востока на запад в центре села прерывалась изогнутой подковой. Каждая окраина подпиралась балками, за которыми

стояли ветряные мельницы, на каждой окраине был свой фрук- товый сад, где произрастали деревья, порой ещё посаженные первыми поселенцами. Теперь по окраинам строилось по одно- му колхозному подворью. Теперь казалось – всё было поровну, оставалось лишь сам колхоз создать. Однако спустя десятилетия, когда давным-давно колхозы объединят в одно хозяйство и на- зовут его по новому «Восходом» – память сельских жителей о том давнем времени никуда не исчезнет. По старинке будут про- должать называть каждую часть села: «Красной Армией» и «Про- летарием». Есть парадоксальный факт в истории этого села, о ко- тором мало кто задумывался, и не сказать о нём было бы нашим упущением. Пройдут годы, минут десятилетия, на смену придут

«Лихие девяностые». Первыми разорятся и лягут – рассыпятся в прах самые богатые и знаменитые совхозы и колхозы – «Мил- лионеры» – так называемые, те, которые когда-то так легко и бы- стро вписались в новые веяния. Лишь колхоз «Восход» будет сто- ять до последнего, как когда-то стояли их далёкие предки, проти- вясь созданию этих колхозов. Колхоз «Восход» будет отбивать атаки до тех пор, пока его совсем до нитки не разорят и выбора уже не будет, только тогда он прекратит своё существование. По- томки тех, кто помимо своей воли столь трагически создавал это хозяйство, будут до последнего отстаивать его, не подозревая, что отстаивают тысячи раз проклятое их прадедушками и праба- бушками хозяйство. Это очень напоминает отдельные случаи по- следней большой войны. В том тяжёлом для страны сорок пер- вом были случаи, когда в одних местах командующие генералы сдавали армии, в то время как в других местах, всего взвод дер- жал оборону против целой немецкой дивизии до последнего бойца и по несколько суток подряд. Они – эти поистине безвест- ные герои даже не подозревали о том, что далеко в тылу давно уже вражеские войска, а их попросту предали. Первые паломни- чества в Глебовку новоявленных «демократов» оканчивались ни- чем, как только народ не уговаривали – всё впустую. Как и тогда в

начале тридцатых годов соберут народ на сход и будут петь ту же песню со счастливым концом, только как бы навыворот. Оказы- вается!.. тогда поступили не правильно, создав так называемые колхозы, потому теперь их следует уничтожить, потому как жизнь

– оказывается – получилась не совсем счастливая как планирова- лось. И если это сейчас сделать!.. то тогда уж точно заживёте лучше, чем в Раю. А скотину и на этот раз под нож пустят: только уже не жители села, а само руководство района посодействует этому: вначале обанкротив хозяйство, а потом за «долги» – соз- данные ими же вырежут скот, чтобы – «погасить их» – только не- известно в чей карман. Последний из могикан как последний за- щитник Брестской крепости – последний председатель колхоза

«Восход» – Анатолий Сердечный. Именно он будет отстаивать до конца то, что когда-то было чуждо селянам, а так же его дедам и прадедам, но всё-таки создано было таким неимоверно тяжким трудом и со многими жертвами, что, в конечном счёте, способст- вовало тому, что селяне выжили в те тяжёлые страшные времена. Даже когда встанет угроза жизни Анатолию Сердечному он и то- гда не отступит, потому как, все жители с ним станут едины. Кста- ти, что-то подобное, когда народ вставал единым в помыслах со своим начальником – в истории случалось не раз, но и не часто, таких случаев единицы. Теперь та же власть, но уже переверты- шей вчерашних «коммунистов» явилась вновь разрушить соз- данное и жизнеспособное хозяйство.

Но!.. – это будет ещё не скоро и к нашей героине рассказа, которая ещё под потолком хаты в люльке качается, вовсе не имеет никакого отношения. Тогда в тридцатом, как власти не хотелось свершить сплошную коллективизацию в деревне всё- таки остались и единоличники, как говорится – на свой страх и риск. Скотину свою они не резали тогда в те злополучные дни, и сдавать никуда не собирались. Обрабатывали свои мизерные наделы и продолжали жить прежней жизнью. Будь, что будет! Власть пока их терпела, при этом обложив непосильным сель-

хозналогом. Народ в иных случаях становится упорный, потому, скрепя душой и сердцем лез из кожи вон, но не сдавался, про- должая вести единоличное хозяйство. Может быть, в будущем всё и обошлось бы как-то более благополучно, если бы не засу- ха и неурожаи тридцатого и последующих годов. Они то – эти годы: траурной лентой подвели чёрную и жирную черту в жизни крестьян, в том числе и всех жителей села Глебовка. Лето стояло засушливое: жара спасу нет, с востока дует изо дня в день ги- бельный суховей, уничтожая на корню то, что могло спасти лю- дей. Осенью, когда колхозы и единоличные хозяйства должны были рассчитаться с государством, вдруг выяснилось, хотя это заранее все знали, что хлебозаготовки выполнены лишь на треть. Государство требовало зерна, чтобы прокормить города и за валюту продать зерно за границу, потому как без валюты ин- дустриализацию в стране не осуществишь. И продать кроме зерна нечего было. Началась новая компания по изъятию зерна у населения. Из райцентров выдвинулись сформированные бри- гады усиленные работниками милиции и представителями от ОГПУ. Поставленная задача гласила: «Зерно найти! Изъять! Еди- ноличников раскулачить и сопроводить в Сибирь! самых злост- ных расстреливать на месте!..» Среди единоличников было много таких, которые всю жизнь мечтали иметь свою землю и работать на ней: выходцы из самых в прошлом бедных семей. Имея происхождение из беднейшей прослойки общества, кото- рые по праву новой власти имели все преимущества, они в од- ночасье превратились: «в злостных врагов советской власти» – по истине – это нонсенс. Получалось, что народ и власть на деле по разные стороны баррикад и ровным счётом ничего не изме- нилось. Скорее всего – это аксиома – незыблемый закон жизни человеческой: так было всегда и никогда не будет иначе, всё остальное – это тщетность!

ГЛАВА 3

Тысячу лет власть обещает народ накормить и обеспечить им достойную жизнь, а воз и поныне там. Вступив в колхоз, сельские жители лишились земельных наделов, и только при- усадебные участки – огороды остались последней надеждой на то, что можно, как-то пропитаться, вырастив хотя бы ту же кар- тошку и другие овощи. Огородам стали уделять особое внима- ние. Земли под огородами было по сорок – пятьдесят соток, их и стали срочно обкапывать глубокими канавами по всему пери- метру для того чтобы обезопасить от скотины. С этой поры у Виктора Алексеевича появилось много работы. Копал он эти ка- навы ежедневно весь световой день. Люди расплачивались за работу: чаще кто, чем мог, а больше – как говорят – за шапку су- харей. Может быть, именно по этой причине в семье Виктора Алексеевича не было достатка, а среди жителей деревни его семья, пожалуй, была одной из самых беднейших. Глава семей- ства слишком не унывал на этот счёт, говоря всякий раз, что у него на родине недалеко от Воронежа все так веками живут и ничего – ещё не вымерли, а людишек даже больше стало. Он вообще-то по своей натуре был человек неунывающий и всегда с хорошим настроением, избегал любых скандалов, всегда шёл на уступки и отзывался на всякие просьбы селян. Расстраивался лишь в одном случае: если требовалось найти то место, где мо- гут находиться родники хорошей питьевой воды и вырыть коло- дец, а родники оказывались либо солёные, либо с сероводоро- дом. С появлением в семье дочери Наденьки он казалось, и бе- лым светом не мог нарадоваться, каждый раз спеша домой принося ей гостинцы. Наденька на радость уродилась крепким ребёнком: смышлёная не по возрасту и самое главное, что ра- довало отца, более привязана к нему, чем к матери. Носилась по хате из угла в угол, пробегая мимо топившейся печки, наги- балась, брала веточку или щепку бросала её в топку, потом не- которое время смотрела на огонь, как та сгорает. Тут же повора-

чивала головку в одну сторону затем в другую, убедившись, что никто не грозит ей пальцем, кидала в печь ещё ветку. Год три- дцать третий был самым тяжким: он ей не запомнится, ей то и было всего четыре года, но по многочисленным рассказам ба- бушки Любы и матери она будет знать всё до мельчайших под- робностей. В тот год лишь сам господь бог не дал им умереть голодной смертью. Если бы одна их семья была поставлена на грань выживания, было бы полбеды, но в таком положении бы- ли почти все жители села. Взять взаймы или попросить было просто не у кого, потому как голодали все. Каждый боялся не за свою жизнь, а за жизнь своих детей, которых нечем было кор- мить. Уже в конце ноября, когда стало подмораживать по ночам вновь пошли по дворам, забирая последнее, если таковое у кого находили. Власть безоговорочно требовала выполнить план хлебосдачи государству. У единоличников, не погасивших сель- хозналог, изымался скот и отправлялся на бойню, а значит, се- мья лишалась коровы, которая то и выкармливала малую дет- вору. Лукерью Александровну, словно Бог толкнул в бок. В осень: выломав початки кукурузы в огороде, не стала очищать кочаны от листьев, а связала в плети, затащила на чердак и под самым коньком камышовой крыши подвязала неочищенные кочаны к стропилам. Проверяли и чердаки, но поднять голову и посмотреть вверх никто не додумался. Кто бы искал зерно в верхней части крыши, к тому же в темноте чердака сложно было что-либо там разглядеть. Зима не заставила себя долго ждать: в декабре уже выпал снег, укрыв землю, за снегом пожаловали морозы. Словно поветрие чумы: медленно, незаметно, подво- рье за подворьем голод переступал через порог каждого дома. У одних раньше у других чуть попозже, когда доедался послед- ний кабак, запеченный в печи, последний бурак, морковь и ко- черыжка капусты. Овощи не забирали, но и на них долго не про- тянешь, потому как, урожая на них не было, как и на всё осталь- ное. Людей даже злость брала от того, что в другие годы этого добра, девать некуда было, и скотина поедать отказывалась.

Спрятанные на зиму бураки и кабаки в скирдах соломы зачастую промерзали, а к весне сгнивали. Лукерья Александровна прики- нув в уме, сколько у неё початков кукурузы, не поленилась и, взобравшись на чердак, пересчитала их на ощупь. Она ещё, ко- гда спускалась с чердака, тогда уже поняла, что початков оказа- лось не столько, как она рассчитывала. Вошла в хату и стала подсчитывать дни до первой зелёной травы, потом разделила дни на початки, получилось – кочан на три дня к тому же на всю семью. «Так это же – смерть!» – сказала она вслух. Попыталась встать, ноги не держат во всём теле слабость и мелкая дрожь. Дождавшись мужа, ничего ему не сказав о том, что она обнару- жила, лишь уходя, предупредила: «Присмотри за дочкой, я к маме схожу». Быстро оделась и уже по темноте пошла к матери. На улице уже к вечеру подморозило. Идти в темноте было труд- но: замёрзшая грязь представляла сплошные неровности, мес- тами, где грязь была особо жидкая, она проваливалась под ка- кой-нибудь ногой, при этом из замёрзшей корки брызгали струи жидкой грязи. К тому же плохое зрение не оставляло ей выбора и приходилось идти не выбирая дороги. Дорогой она обдумы- вала крайнее их семейное положение, и чутьё подсказывало, что идёт она к матери напрасно, потому как, подумала она, чем мать сможет им помочь… – если сама в таком же положении, разве что утешить. Войдя в комнату, забыла, и поздороваться с матерью. Мать в это время стояла у печи, повернулась в сторону вошедшей дочери, увидев, в каком она состоянии, с тревогой спросила:

– Луша, что случилось… – на тебе лица нет!.. с Наденькой что?

– С дочкой, мама, всё хорошо, другая беда меня привела к вам.

– Проходи и успокойся, а то тебя уже вон всю трясёт.

– Мама, скажите, как вы с Сашей собираетесь зиму пере- жить?

– Вот ты о чём, а я думала, что и впрямь что-то случилось.

– Голодная зима это, что по вашему суждению не беда?!

– Почему же, беда конечно… – но мне не впервой это: го- раздо страшней были случаи в моей жизни. К примеру, когда могли вывести за сарай или в конец огорода и в затылок при- стрелить. Вот тогда, Луша, действительно было страшно! А меня то – водили! Ведёт по огороду и стволом в спину между лопаток толкает, вел пока я по щиколотку уже в воду не вошла. Стой! – говорит, – что, обосралась? Затем толкнул револьвером в спину, так, что я в воду на четвереньки встала, и говорит, – ну замывай- ся. Сам затем ушёл. А я стою в воде на коленях, дрожу, а слёз то и нет, подевались куда-то. Вот тогда, по настоящему, было страшно.

– Вы этого никогда не рассказывали, мама, – тихо сказала дочь.

– А зачем вам знать такое? Такого лучше не знать да ещё про свою мать: жить тяжко станет, если всё знать будете. Я бы и сейчас тебе этого не рассказала, если бы ты не пришла такой убитой. Это я для того дала тебе подсмотреть в щелку, что бы ты поняла, что в жизни есть вещи и намного страшнее.

– Так я высчитала всё, что у нас есть… – разделила на дни и пришла к выводу, что нас ждёт голодная смерть, как же тут бу- дешь спокойной? Кукурузы то и на половину срока не хватит, пока трава вырастет кочан на три дня и то не хватает!

– Прежде всего, успокойся, а то и кукуруза останется целой, и ты раньше времени окочуришься. Так нельзя! Если так себя вести, впадать в панику, то такие как раз и не выживают. Видела я подобных людей дочь, ещё в Гражданскую войну заметила и знавала таких…

– Да разве я за себя пекусь?! Наденьку до боли жаль она то, в чём перед Богом повинна?! Что же нам делать? Думать надо сейчас, потом поздно будет, когда пластом все лежать будем.

– Не переживай, дочь, что-нибудь придумаем. Есть у меня одна задумка, правда, ещё не совсем уверена в благополучном её исходе, но будем надеяться, что господь бог нам поможет.

– Мама говорите прямо, а не загадками!

– Коротко рассказать многое не поймёшь, а длинно не очень хочется, зачем тебе знать то, чего другим знать не поло- жено.

– Опять какие-то загадки! Да скажите саму суть, мне не надо знать того, чего не можно другим. Мне надо знать – выживет ли моё дитё?!

– Ну, хорошо слушай. Тогда в тридцатом мы с кумой на Цун- Цуне прятали и выхаживали раненного казачка с Дона…

– Ой, мама, зачем вы это делали?.. мы и так на волоске ви- сим! Хотите, чтобы всех в Сибирь отправили?!

– А что по твоему мнению, я должна была его раненного красным отвезти, чтобы они его, как моего Сашку отца твоего шашками изрубили или как собаку пристрелили… так по твоему?!

– Почему отвезти? просто, можно было не вмешиваться в такое опасное дело.

– Дура ты Лушка!.. уже тридцать, а ума как у телка ладно слушай, коль уже теперь главное знаешь. Пока казачок наш вы- здоравливал, на Дону уже всё кончено было: с оружием ему воз- вращаться никак нельзя, потому он на прощанье и сказал, что пусть оно пока у вас припрятанным побудет, гляди, вновь когда- нибудь понадобится. С тем и отбыл. С тех пор уже два года – ни слуху, ни духу, может, уже и в живых то его нет. Как рассказыва- ют: их много там на тот свет отправили, подчистую истребляли, в гражданскую войну такого не творили. Так вот, бывая у кумы, я несколько раз ходила на то место, где спрятано оружие. По вес- не, когда оттаяла и просохла земля, я его перепрятала, вначале оно было спрятано в сарае у кумы, потом подумала: от греха по- дальше взяла да ночью и перепрятала, на берегу речки закопала. Иной раз пойду и посмотрю со стороны, не порушил ли кто? Всё не тронуто, бурьяном поросло. Как-то осенью уже в ноябре, как раз в колхозы всех сгоняли который раз, а некоторых выселять потом стали пошла я к куме, проведать, жива ли она? Назад от неё возвращалась, когда уже сумерки опустились. Думаю, пойду

берегом реки: там осока за ногами грязь не тянется, заодно и схрон посмотрю. Пошла не улицей, а сразу через задний двор кумы и через её огород решила пройти прямо к речке. Ещё когда шла, остановилась возле сарая, где коня того казачка Василия прятали, постояла вспоминая те дни и намерилась дальше идти. Только это я вышла из-за угла сарая, смотрю вдали по берегу те- лега, одноконна поехала. Хоть и сумерки были, но ещё вполне рассмотреть можно было, что телега гружёная и лошадь еле та- щит, мужик сидит, нагнувшись, и капюшон от парусинового дож- девика на голову накинул. Думаю, – куда на ночь, глядя, по бере- гу речки, где и дороги то нет, что-то везти? Стала за угол сарая и наблюдаю. Помнишь рощу, где когда-то до революции поместье там было? Вот туда в те дебри и въехала та телега. Меня даже страх взял. Идти туда я побоялась, да и темнело уже, немного по- стояв ещё пошла домой. Ночь почти не спала, всё думала, – что можно делать в тех развалинах и зарослях? Уже под утро, как всевышний Бог подсказал, – зерно, больше не чего. Как раз же раскулачивали тогда, в Сибирь ссылали. На следующий день, не заходя до кумы, я берегом по следу телеги пошла. Входить в за- росли и развалины долго не решалась, всё стояла на окраине среди деревьев, прислушивалась – боязно как-то было. Тихо кру- гом одни птички порхают с дерева на дерево. Потом решилась, вновь вышла на след и пошла по нему вглубь чащи, но он меня вывел на другую окраину рощи, а далее пошёл к дороге, что на Гуляй – Борисовку. Странно, подумала я, зачем ехать вдоль бере- га, потом через заросли, где нет дорог, если можно ехать сразу по дороге, коль ты направляешься в Гуляй – Борисовку? Тогда я по- шла назад и стала тщательней осматривать, искала то место, где телега могла останавливаться. И нашла это место. Потом уже не трудно было по следам на сухой траве отыскать то место, где он схрон сделал, как он его не маскировал, а в темноте это вряд ли удастся, следы хорошо видны были. Вот уже два года как то, что там спрятали, лежит не тронутым. Я не раз туда ходила и смотре- ла – всё как в тот день, даже ни одна ветка не сдвинута с места.