ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

– Неизбежность постройки коммунизма у тостующего не пронзила, как красная нить белую рубаху.

– А я бы даже сказал, что эта неизбежность как-то утрачена что ли?

– Счастья и красоты во всём. Вот это хотелось бы раскрыть пошире.

– Но, не чересчур ши́роко. Чтоб не сбёгли.

– Постоянно растущий достаток следует выпятить.

– Нет. Слишком выпячивать не надо. И так уже трудно достаток доставать. Всё, что выпячивалось, пойди теперь найди.

– Не припомню. Что-то о взаимоотношениях в семье – ячейке общества – было сказано?

– Припоминать ячейке и уж тем более лезть в неё не нужно. Тостующий правильно уклонился от этого.

– С уклонистами нам не по пути. Тут следует ещё, и разобраться: в какую сторону уклонился.

– Уклониться надо не с целью, а просто, чтоб не прилетело.

– Тут следует терпеть. Что бы, куда бы и как бы ни летело. Терпеть!

– Если только когда совсем уж невтерпёж. Тогда да. Это ж ясно. Лопнуть может.

– Взгляд в будущее вообще не был брошен.

– Взгляд вообще был заброшен в прошлом.

– Но, в целом, достойно Тюль! – неожиданно включился в дискуссию Той, прекратив рассматривать свой стакан; за столом примолкли, а Той продолжил. – Считаю, что осветил отходящего в полной мере. Даже где-то заставил переосмыслить… где-то – домыслить. А прозвучавшие в тосте выводы убедили меня в том, что провожаемый явил себя как вполне уважаемого. И спасибо. И скатертью дорога! – Той шумно выдохнул и слил в себя содержимое стакана.

– Помянули, – пояснил он недоумевавшим девчонкам и стал складывать себе в тарелку картошку и солёности.

Компания рассмеялась и выпила не чокаясь. Большинство “успокоило первую” пирожком. Той тоже выбрал себе кусочек и, отпробовав, отметил вначале про себя, а затем и вслух «отменный вкус этого конгломерата теста и картофеля, в меру сдобренного лучком, предварительно обжаренным под светлое золото».

– Удалось, – вкусно добавил он и усилил удовольствие от пирога кусочком селёдки.

– По второй! – выпалил Анастас, ловко разлил водку по стаканам парней и поставил уже пустую бутылку на стол.

– Покойника водрузил, – строго сказал Той. – Под стол её… школьник.

– Виноват. Исправлюсь. Век живи, век учись! – Анастас схватил пустую бутылку и умчался на кухню. Вернулся он порожний. Не присаживаясь тут же взял со стола стакан и, выпихнув из себя быстроговоркой: «Прости, прощай», вознамерился опрокинуть “вторую”, но чуть замешкался и был остановлен уверенным голосом Тоя:

– Поставь! Не простит!.. Совершенно не раскрыл тему.

– Да, Тюль раскрыл, а я нет. Смешно!

– Тюль прочувствовал и привёл неопровержимые доказательства, – Той облокотился на стол и, сконстралитив задумчиво-дискуссионное лицо, призвал им компанию к обсуждению.

Анастас сел, но продолжал фиксировать стакан теперь уже двумя руками, бережно передвигая его по столу из стороны в сторону.

После “начальной” и без должной “подстилки” зелье моментально подогрело пищеварительные котлы, выбросило первый парок в пытливые головы, коеи потребовали от рук «долить», а от речевых аппаратов – быстренько закруглить возможную затяжку “дозаправки”. В итоге предложенная дискуссия ограничилась мгновенной перекличкой.

– Замечательно по смыслу.

– Отлично.

– Вполне.

– Ццок! – с поднятым вверх большим пальцем.

– Вооо! – с поднятым стаканом.

– Браво, браво!

– Ну, да! – ещё один стакан взмыл вверх.

– Всем, всем, – очередной сорванный со стола стакан дистанционно отчокался с туловищем каждого из сидящих за столом.

– Убедительно! По второй! – плотный хват за ёмкость, но без её подъёма, а как будто чего-то выжидая.

– Ну! Хааа! – это перекличка докатилась до Анастаса и он, вдохновенно выдохнув, стремительно заправился, хлопнув пустым гранёным сосудом по столу.

Остальные синхронно вытворили тоже самое. Анастас и “вторую” лишь занюхал пирогом. «Быстро “догонится”» – отметил про себя Той.

После двух следующих удачных попыток достигнуть желаемой развязности, общий смысл был полностью истрачен и водрузился период всё более крепнущих “междусобоев”. А вот для очерёдности высказываний и внимательно-осознанного выслушивания наступили тяжёлые времена. Над столом завис общий волнообразный гул, разрываемый энтузиазмом смеха.

Той, свершив парочку безуспешных экспериментов по «захомутанию ситуации под контроль», “хлопнул” в отчаянии сразу половину стакана "прозрачной, как слеза”, но и столь же горькой “деревяшки” и решил повнимательней перекусить и определиться.

Стало очевидным, что зелье разровняло всех без исключения и заслуженно нахлобучило на себя “майку лидера”. «Тут всё ясно! – метил про себя Той, наворачивая картофаньчик с солёными груздочками и поглядывая на Толстого, втихаря лапавшего Лизу, без особых с её стороны возражений. – А здесь, видимо, всё не вдруг, – усомнился он в успехе совершенствования отношений между Фасолем и Ниной. – А настырность-то не только города берёт, но и чё попроще тоже, – заключил Той чуть дольше допустимого по ситуации приглядевшись к действиям Тюля, поглаживавшего рукой спину Любы, а глазами – её прилично топырившиеся сиськи. – Ну, а это явный облом, – определил Той, обнаружив полную импотенцию Анастаса к казалось бы интересантке – ещё одной Любе». Она тщетно пыталась кормить Анастаса с ложечки и заглядывать ему в глаза. Анастас проявлял устойчивые симпатии лишь к “по-чуть-чуть”; и “по-чуть-чукнув” в очередной раз он впал в состояние бессмысленного улыбчивого созерцания конкретно всего и ничего в частности. Анастас периодически даже встревал в какой-нибудь “междусобойчик” и “ляпал” что-нибудь предельно короткое, но при этом столь далекое от темы, что естественно даже не был учтён как фигурант обтолко́вывания чего-то. Сам же он, удовлетворившись своим “точным добавлением”, одиноко отсмеявшись, вновь впадал в приятные раздумья. “Люба вторая” осознав, что “тянет пустышку”, решила видимо присмотреться к Тою и окатила его таким откровенно-долго-пахабным осмотром, что у того чуть не вывернуло изнутри только начавшую приживаться “тубареточку”. Впрочем, своевременно вброшенный отмаринованный красноголовик очень убедительно понудил зелье не трепыхаться и, в конце концов, успокоиться уже, а запрессовавший всё это сверху картофель пресёк процесс эвакуации окончательно. Той поначалу хотел сдерзить Любе, но потом весьма деликатно отряхнул голову и туловище от липкой “приставучести” и, улыбаясь, сказал:

– Люб, ты бы приголубила Анастаса… Нето он кончится от осознания отвергнутого.

– Фш, пш, – отшипела Люба обиду на несовместимость ближайшего будущего и оплакала это хоррошеньким глотком вина.

Всё дальнейшее её пребывание на празднике было замалёвано обидой и вплоть до того момента, когда возникла необходимость препроводить Анастаса в маленькую комнату «слегка соснуть». Соснул Анастас примерно часок-другой, по крайней мере, некоторым так показалось. Вновь предъявлен компании он был опять же “второй Любочкой” и скорее заспанным, нежели соснувшим, но тщательно заправлено-застёгнутым, правда, не без помятостей в одежде. Пониманием того, что́ с ним происходило в этот часок-другой Анастас не обладал, а единственной целью его “пробуждения” было его восклицание: «Ну, мы, в конце-то концов, встретим?». То есть он помнил: где он и зачем он здесь! Он был в реальности и лишь чуточку приотстал. Правда, убежавшие вперёд были уже столь далеко, что не обратили никакого внимания на порыв его заблудшей на диван души. Сам же возвратившийся не стал терять времени на пустое, он изящно влил что-то во что-то и, произнеся «да здравствует!», быстро всё это проглотил.

– Ну и ххх… – Анастас поперхнулся, выкашлял затык и желчно зашипел. – Херали вы тут?.. намешали. Ужас какой-то! – он подыскал ещё один непустой стакан на столе и проникновенно вымолвил. – В общем, с праздником… – тут он немного задумался, видимо вспоминая с каким и варианты, скорее всего, у него были, но в итоге не решился выбрать и упростил. – Короче, будем!

После этого Анастас беспощадно высосал всё содержимое стакана, в котором, наверное, была вода, потому как лицо его аж вывернуло от разочарования. Его алчный взгляд зашарил по столу, но от безысходности обнаружить хоть что-либо из спиртного перепорхнул повыше и обнаружил… ёлку!

– Ё…! С Новым годом! – окончательно вернулся в реальность Анастас.

– Той, с Новым годом! Давай по стопаку́! – зажалобил он, пытаясь встать, чтобы добраться до Тоя. Но Той “указно” поднял вверх палец и повелел Анастасу квартировать на прежнем месте:

– Присядь, нетерпеливый. Всякая вещь имеет свой порядок: сперва Фасоль должен открыть шампанское.

Поначалу на эти слова Тоя никто не обратил никакого внимания. Каждый – в общем гуле голосов – был занят самим собой и ещё кем-то. Тогда Той взял вилку, потискал её в руках, что-то оценивая и отложил в сторону, в чем-то не убедившись. Затем он своим закасевше-рассеянным взглядом ощупал ближайшую к нему часть стола и, утвердительно «вокнув», извлёк столовую ложку из натюрморта с опятами. После этого Той немного подумал, оценивающе присмотрелся и слегка прорядил кучку осиротевших без ложки опят, вычерпнув из неё наиболее изысканный по его мнению экземпляр. Затем он аккуратно подтащил ложку ко рту, балансируя вихлявшего на ней туда-сюда грибочка, дольше нужного задержал ложку перед развёрстыми зубами, уговаривая себя довершить уже, в конце-то концов, начатое. Но что-то изнутри убедило его всё же не делать этого и, прошептав «пажди, чуть позже», он вернул опёнка к собратьям, который не преминул тут же юркнуть на самое дно плошки. Той, не упустив из вида этой хитрости гриба, ухмыльнулся и вслух изрёк:

– Пропитайся пока рассольчиком покруче.

Завершив на сём общение с дарами леса, Той выпрямил лицо и глаза, придвинул к себе недавно опустевший стакан, приподнял его над столом, удерживая за нижнюю юбочку и, прихватив ложку двумя пальцами другой руки, принялся молотить ей по стенкам внутри стакана, постепенно наращивая частоту и громкость боя. Результат сказался не вдруг. И всё же через некоторое время бой по стеклу выключил гул и привлёк к звонарю расфокусированные взоры. Окончательное успокоение жужжания за столом и обретение возможности восприятия происходящего подвигло громкое Фасолево «тцшшцшш», длившееся от полного вдоха до аномально глубокого выдоха. Столь усердное участие в подготовке “к чему-то” выкрасило лицо Фасоля сначала в красный цвет и затем мгновенно выбелило его; глаза тоже и обязательно приняли участие в организации “чего-то”: первоначально они почти укрывались за веками, а к моменту “красного лица” они вылупились и непонятно чем удерживались в местах положенной дислокации, но в конце – при отбеливании физиономии – они приобрели изящество надменной сопричастности к чему-то очень важному.

Общий хмель без особого желания уступил место взбалмошному шипу всех на всех в призыве к вниманию, почти уже поверженному к этому моменту застолья. Остатки способности к концентрации приостановили галопировавший процесс освобождения от условностей и вернули позы искушённого желания в изначальное ожидание.

Той же, как будто не усмотрев произошедшей за столом перемены, продолжал извлекать из стакана звуки, постепенно начинавшие даже напоминать какую-то мелодию. Усердие, с которым он “музицировал”, захлопнуло ему веки и, стянув кожу в центре лба, распахало на нём две глубокие канавы. Но процесс творчества стала нарушать нога Марины. Сидя аккурат напротив “звонаря”, она вытянула под столом ногу, дотянулась аж до колена Тоя и принялась наглаживать его подошвой. Столь неожиданная дерзость сбила строй “мелодии” и проковыряла сонм век, сведённых в сладком творчестве. Той, чуть не выронив стакан, упёрся глазами в маслянистый взгляд Марины, который она ещё отчаянней запахабила, но, правда, и колено Тоя освободила при этом от массажа. «Не моё – подумал про себя Той, – полновата да и чересчур грудаста».

– Фасоль. У тебя только три минуты на то, чтобы принести и отку́порить и ещё одна на то, чтобы разлить, – с этими словами Той воззрился на ходики, висевшие на стене.

Взгляды всех единодушно переключились на мерило времени. Осознание столь близкой точки перехода к следующему дню рождения спровоцировало деятельную подготовку. Лиза суетливо забегала вокруг стола, собирая в большую миску отходы пира из тарелок участников застолья. Любы побежали на кухню «кое-чего подрезать» при этом – на выбеге из комнаты – они столкнулись с Фасолем. И только новогоднее чудо, в тесном взаимодействии с широкими мослами Фасоля, не позволили в пух и прах разгромить праздник битьём бутылки с шампанским об пол. Фасоль сумел-таки сцапать – буквально у самого пола – выбитую у него из рук бутылку. И его «ё… твою мать» было воспринято коллективом не как грязное ругательство, а лишь как выражение им восторга от содеянного собственного подвига. Фасоль мгновенно стал героем эпизода и оставался таковым вплоть до начала разлива шампанского по стаканам. Все эти четыре минуты он буквально светился изнутри, и распаянная от края до края улыбка подсвечивалась его гордыми “мущинскими” глазами. Даже Нина снизошла до целования его прямо в раскрытый от удовольствия рот, но впрочем, тем всё у них и ограничилось.

Марина тоже поучаствовала в подготовке. Взяв газету, она быстро сметала на неё крошки со стола напротив каждого посадочного места, а добравшись в последнюю очередь до Тоя, стала делать это более тщательно и всё норовила при этом потереться своими массивными сиськами то о его плечо, то о его лицо. «Эвон, как тебя зацепило» – хмурился Той, уклоняясь от навязчивых телесов. Впрочем, любую подготовку следует своевременно прикончить, тем более эту, которая норовила уже перерасти в дальнейшее действие. Той же терял время, а алкоголь пользовался моментом. И когда Той всё же решил подняться и отойти, он тут же был обхвачен как бы терявшей равновесие Мариной. Усугубил всё это ещё и Толстый, который юркнул глазами за движениями возбудившейся девицы и заулыбался.

– Раздачу и приборку завершить! – слегка пьяновато сказал Той, плавно отстранившись от Марины и уже твёрдым голосом закрыл героическую эру Фасоля. – Наполняй!

Фасоль воодушевлённо приступил к обязанностям, обходя стол вокруг и, примериваясь пальцами, разливал шипучку по стаканам. Однако глазомер его был уже сбит, так как в его собственный стакан упало лишь несколько капель, остававшихся в бутылке. Фасоль сменил улыбку героя на общетелесное выражение стеснительного неудачника и вытряс ещё пару капель из перевёрнутой вверх дном “бомбы”. Все дружелюбно рассмеялись над «наливальщиком» и “скинулись” по-очереди в стакан Фасоля. В итоге у него образовался почти полный гранёный сосуд.

– На то и был расчёт, – завершил процедуру делёжки Той.

Фасоль окончательно застеснялся и покраснел срединами щёк. Он сделал попытку поменяться стаканами с Ниной, но та не далась, и ему посчастливилось лишь слить часть жидкости в её стакан, подкараулив мгновением позже удобный для этого момент. На том под общий одобрительный смех и завершилось “начало”. Ходики подобрались к снятию запоров с домика кукушки, и “продолжение” вот-вот должно было начаться.

Той, настойчиво сосредотачивавшийся в процессе наливов-переливов, наконец, что-то в себе выявил. Он поднялся со стула и принялся отчаянно пытаться переделать своё лицо: сначала он со скрежетом зубов расширил скулы и заузил губы, одновременно намереваясь оттянуть вниз подбородок; потом он сморщился и избороздил лоб глубокими морщинами, но при этом у него совершенно заузились глаза и напрочь пропали скулы. Ребята посмеиваясь смотрели на этот спектакль, догадавшись что Той безуспешно пытается втиснуться в облик директора школы. А уж когда тот характéрно огладил волосы растопыренной пятернёй и чуть откинул голову назад, за столом единогласно прозвучало разочарованное: «Мдаа…». А Лизка, так та вообще: опёрлась локтем на стол, сложила подбородок на ладонь и, постукивая пальчиками по верхней губе и щеке, иронично-презрительно изрекла: «Не верю». Все с удовольствием засмеялись, но Той предпринял последнюю попытку: он заложил руки за спину, чуть наклонился, вытянул голову немного вперёд и всё-таки решился и заговорил:

– Старшеклассники! Через некоторое время… и уже очень-очень скоро мы наконец-таки выпустим вас отсюда в добрый путь… и на все четыре стороны! Кто-то из вас поступит в институт… уедет далеко-далеко. Кто-то придёт сразу на завод… там же. А кое-кто будет работать в сельском хозяйстве страны… на целине. Другие будут защищать наше отечество… на границах необъятной Родины… – Той замолчал на несколько мгновений, сделал лицо человека, проживающего суровые будни, и продолжил гневным голосом. – Да! И прекратите, в конце-то концов, тушить чинарики о “Моральный Кодекс строителя коммунизма”! Вы разве не видите, что мы в рамку поверх него вставили толстенное стекло?! Вам уже никак не удастся его подпалить… а Нюше лишняя работа!

Изрядно захмелевшие уже слушатели вдарили разухабистым смехом по относительной тишине застолья, да так, что тюль на окне прикинулась “парусом под тугим ветром”. А откуда-то с краю прозвучало: «Да – Акимич, но…».

Той провёл ладонью перед лицом и, выйдя из неудавшегося ему образа, поднял стакан, вытянул вперёд руку на уровне груди и, дождавшись когда “парус” сдуется, а занавеска вновь станет сама собой, очень симпатично улыбаясь, сказал:

– С новым учебным годом, учащиеся! А если серьёзно… С Новым годом!!!

Той стоял, держа в вытянутой руке “бокал” с шампанским, и будто бы собирался с мыслями. Все тоже решили, что он сейчас что-то обдумает и продолжит, а поэтому тишина победила нетерпение и наглухо утрамбовала комнату. И тут – в этом вязком ожидании – в ходиках неожиданно что-то щёлкнуло, зашипело и, из открывшейся дверки вылетела кукушка. При полной тишине за столом она проделала двенадцать раз положенное ей “пение”, юркнула в домик и захлопнула за собой дверь.

Лишь секундная задержка отделила хлопок двери от громогласного «урраа» на все лады и переливы. Дружное и беспорядочное чоканье слегка поубавило напитка в стаканах, но брызги шампанского лишь усилили восторг. Шипучее вино взбодрило прикорнувший на время энтузиазм, и он вновь объединил весь стол в желании всех и каждого что-то сказать от себя и для всех, но своё и одновременно со всеми. Всё произносимое накладывалось друг на друга и замешивалось в неимоверный компот, заливавший комнату сладостью добрых пожеланий и веры в неизбежное счастье. Чего здесь было больше: паров шампанского или просветлённого истинного сознания, освобождённого из тенёт юношеской показной дерзости – не суть. Совершенно очевидно было лишь то, что на данный конкретный момент всё это было абсолютно искренне.

– Всех с Новым годом! Всем успеха во всём! – сияющие восторгом деликатно-голубые глаза.

– Будьте все счастливы! – широченная улыбка, демонстрирующая ровные соблазняющие молочной белизной зубки.

– Вот чтобы всё было воот! Так! – горящие острой волей глаза и закованный в нервы большой палец, проткнувший всё вверх.

– С Новым годом! Всего лучшего! – бархатный тихий выдох, спроваженный ласковым карим взглядом.

– Любви! – как потаённый шёпот, погружённый в синеву искушающих глаз.

– Дружбы, блин, нам! – бледно-голубой вулкан с прищуром.

– С Новым годом, с Новым годом, – торопливое участие, умягчённое зелёными огоньками очей.

– Всем всего по-всякому! – хитринка разли́того крепкого чая из щелочек глаз.

– Пусть в будущем всё будет настоящим! – тёпленький серенький блеск через выкатившуюся слезинку…

Постепенно – под напором винных испарений – коллективное начало было вытеснено желанием индивидуально-потаённого продолжения. А перекур на балконе позволил некурящим преобразовать помещение из пиршеского убранства в затемнённо-танцевальный зальчик. Стол сложился и, втиснувшись в узкое пространство между ёлкой и стеной, сбросил с себя всю предыдущую сервировку, сохранив лишь спиртное да несколько стаканов. И даже гордость советской стекольной промышленности с остатками сладостей и одиноким уже очищенным мандарином вынуждена была ютиться на подоконнике между горшком с алое и стопкой старых газет, заготовленных для нарезания и использования в сортире – то есть по их первоначальному предназначению (мягкость бумаги была на должном уровне, а неудобство состояло лишь в том, что она была выпачкана чёрными буквами и чёрными же фотографиями). Стулья и табуретки отковыляли частью на кухню, частью в прихожую – она же коридорчик между входной дверью, кухней и «большой комнатой». И эти столярные изделия, дислоцированные в полутьме, требовали высокой концентрации внимания при свершении перехода в туалет; а вот поспешность и разболтанность в этом походе привели впоследствии к болезненным столкновениям с табуретами некоторых представителей “подвыпивше-сильного пола”. Было даже зафиксировано единичное падение, правда, не потребовавшее лéкарского вмешательства, а залеченное только и исключительно изрядной порцией тихого мата. И этот недолго продолжавшийся процесс самолечения прекратила хозяйка жилища, отдавшая точное распоряжение:

– Хватит! Иди уже, отдохни.

Выполнить это наставление пострадавшему помогли Фасоль и Тюль, немедленно освобождённые своими партнёршами от участия в очередном танго. Они весьма участливо препроводили каскадёра – неудачника в “чистилище мочевого пузыря” и потом тут же доставили облегчённого Анастаса в «будуар для отдыхающих», вверив дальнейшую заботу о нём по-прежнему на что-то рассчитывавшей Любе.

Ёлка, украшенная немногочисленными лампочками, стыдливо укрывшимися за ветками с опушившимися иголками, вступила в сговор с музыкой, липко заполнившей всё оставшееся без света пространство. А всё это вместе запустило понятные фантазии в головах. Всякий установил для себя свой предел мечтаний. И шуршащий поиск компромисса периодически нарушал идиллию возбуждающей темноты и музыки, умеренной в громкости. Затемнение было весьма комфортным для танцующих, погружённых в свои “искания – нахождения – несопротивления” и одновременно вполне недостаточным, чтобы была возможность что либо воспринимать по-своему фантазирующими соседями. Но в тоже время степень затемнения была не столь радикальна, чтобы сокрыть происходящее от наблюдателя, пожелавшего присмотреться. Той подошёл к заскучавшему одинокому столу и, взяв первый подвернувшийся под руку стакан, принциально-самостоятельно “намахнул”. И тут же чуть было не вытолкнул фонтаном всю эту жижу обратно. Но ему всё же удалось как-то вглотнуть в себя эту бурду. «Бл, вот намешали! Водка, вино, рассол, ещё какая-то херня… жжж…» – содрогнулся он, прогоняя остатки мысли, искавшей рецепт этого замеса, и тем помог себе окончательно утрамбовать этот неизысканный коктейль. Справившись с дозой «непонятно чего», Тою вдруг взбрело в голову проверить “отдыхающего” и он, пробираясь сквозь танцующих, слегка отклонился от правильного направления. Тогда, примерно соизмерив все предметы между собой и наложив одно на другое, он стал корректироваться, но тут при выверке пути он ощутил приятную лёгкую разболтанность между своими глазами и ногами, и на, казалось бы, таком небольшом отрезке пути, он столь жёстко повздорил с косяком двери, что готов был вдарить ему в ответ. Но, покрутив ушибленным плечом, решил всё же поберечь свой кулак… да и ногу тоже – его злопамять в данном случае аукнулась пользой для организма.

Из освещения в «будуаре» был лишь бледный фонарный столб на улице, зачехлённый в задёрнутую на окне занавеску. Анастас распластался на кровати в призывной позе – «Свободу Анжеле Дэвис!». Люба пристроилась рядышком, весьма удачно используя для себя всю архитектуру “интернационалиста”. «Тут всё складно и для спящего и для использующего спящего» – заключил Той, развернулся и, неприветливо поглядев на косяк, настырно продолжавший стоять на своём, вышел из комнаты.

На этот раз он более расчётливо прокуролесил через медленный сонм танцующе-целующихся и попал точно к цели – к дивану. «Осмотреться» – вывел Той насущную необходимость, присев в самом уголку. Ему пришлось придвинуть свои ступни вплотную к мебельному дефициту «дабы никому “неподно́жить”». После этого Той залепил морду ладонью, оставив небольшую щёлку между пальцами и принялся «осматриваться». Но тут же его подготовка была вероломно нарушена Ниной. Она, подтанцевав к дивану, скинула со своих бёдер мослы Фасоля, цапнула Тоя за руку, заслонявшую его лицо и, потянув к себе, самоуверенно потребовала:

– Пошли, Той, потанцуем.

Той же, не обнаружив в себе никаких сомнений, отобрал свою руку у Нины, опешившей от такого исхода, и, вновь приладив её как маску, пьяненько пробурчал:

– Пажди… пажди… пасижу.

Фасоль одобрительно крякнул и снова захомутал Нину, опустив хват за бёдра чуть ниже ранее достигнутой допустимости. Такой поворот событий видимо сильно огорчил девчонку и подвиг её к кардинальной перемене танцобстановки. Свершив громкий хлопок ладонями по мослам Фасоля, тискавшим её с ползучим понижением, она подскакала к проигрывателю и остановила тягучую нудную мелодию.