ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

– Танцуют только девушки! – изрекла она недоумевавшим соискателям удовольствий.

Короткая пауза в осмыслении происходящего завершилась всеобщим одобрением содержательного продолжения музыкальной темноты. Зазвучавшая композиция была весьма удачна для демонстрации возможностей томящихся в нетерпении женских начал.

Той сперва по инерции, а затем вдруг с аналитическим интересом стал наблюдать за телодвижениями девчонок. Он впервые для себя принялся раскладывать и складывать каждое отдельное движение вихляющих фигурок в целостные каскады, пытаясь предугадать будущую женскую сущность танцующих. Это занятие весьма его увлекло и даже не позволило ничего воспринять из бурчания Толстого, присевшего рядом с ним и пытавшегося толчками локтем в бок, возбудить интерес Тоя к своему сказанию о чём-то. Той на это никак не реагировал, он изливал потоки делаемых им выводов внутри своей сути. «О, весьма… эта будет очень нетерпелива и ненасытна… но и взбалмошна… А эта точно хорошо обживётся у плиты… и если фартучек в цветочек, то будет очень даже приятно-симпатично… Тут не очень ясно что… но чересчур угловато и плосковато… в общем, как-то нервно и неуютно… Это как-то тяжеловато-слоновато… сонливо-лениво… чуть бы аккуратности… да-да именно вот тут аккуратности бы… и вот здесь причесать… да, и подмести бы не мешало… О, это очень гладко… и мягко… и плавно… и тихонечко-шептательно… и пухленько так всё… сюсюкально… но, чересчур тоненько-ти́хонько… А здесь просто марш вояк… тут всем телом призыв-порыв… совсем всем телом… особенно вéрхом… не низом с полунизом, а именно вéрхом… в общем, тут всё верхо́м…».

Музыка закончилась совсем уж неожиданно и противно некстати. Той понял, что он упустил и не соотнёс движения фигур с фактическими лицами. В его голове даже чуть было не прижилось осознание того, что число разнообразных выводов по фигурам превысило число реальных фигур, бывших в наличии и танце. Но это мимолётное сомнение его ни сколько не озаботило, потому как реального длинного интереса ни к одной из присутствовавших девчонок он не испытывал.

Его возникший интерес был цинично-изучающим, а интрига подогревалась его гордыней способности к предвидению. Но всё на свете также конéчно, как и желание безответно терпеть тычки локтем в рёбра.

– Не расшиб? – спросил Той, приложив ладонь к своему боку.

Толстый от неожиданности сглотнул начавшее извлекаться очередное неприличное словцо и, судя по звуку, заглотил его прямо в желудок. Он уставился на Тоя своими узкими широко открытыми глазами, требуя пояснений… ну, или уточнения вопроса. Толстый даже не мог предположить, что Той вообще не слушал его пересказ запущенной кем-то сплетни о том, как якобы Юрка по прозвищу Резак тискал Марину прямо в гардеробе школы.

– Я говорю: локоть себе не расшиб? – уточнил Той, отчаянно пытаясь въехать в то, что́ так заколодило Толстого.

В итоге оба и спьяну, так и не поняли: кто, о чём и что про что. Тогда к проверке самого себя первым приступил Толстый:

– Я грю, что он стянул с себя…

– С кого стянул? – добавил неопределённости Той.

– Ты чё, Той? Я тебе третий… – Толстый прилип губами к уху Тоя, потому что девчонки и музыка перешли в стадию безмолвного выжидания «чего дальше». – Я те третий раз грю. Резак сам с себя стянул…

– Хорош уже, а?! Весь бок мне отбил! – настоял на своём Той и тут же качливо поднялся с дивана.

– Перекур… после стаканчика, – объявил он, подошёл к столу и расплескал по гранёным всё, что оставалось в бутылках.

– Выпьем за звонкие ручейки, бегущие от таящего под тёплым солнцем снега! – провозгласил Той тост, прислонил стакан к своему глазу и осмотрел через него всю компанию. Потом он другой рукой закруглил воздух над столом, тем самым предложив разобрать приготовленную к возлиянию посуду.

– Тою больше не наливать! – гоготнул Тюль.

– Отдохни, Той. Перепил!.. Перепил? – Фасоль как всегда был осторожно-нерешителен.

– Той, ты чего? – Марина своими ватными телесами прижала Тоя к стене без намерения ему “причинить”, но с “явным намерением”…

– И за весеннее пение возвернувшихся птиц! И это неизбежно… И за то, что ничто из хорошего от нас не убежит. Всё одно мы его поймаем… и съедим… А сперва, выпьем! – завершил Той тост и отбулькал всё, что замешалось у него в “бокале” под дружное «урааа» и беспорядочное осмысленное чоканье.

– Перекур! – выхлопнул Той послевкусие этой бурды и, раскачиваясь, двинулся на кухню. Марина попыталась было цапнуться с ним в обнимку, но Той аккуратно увернулся и лишь взбудоражил волну на нахохлившихся сиськах шалуньи.

Пацаны намахнули и отритуалили девчонкам закусон – кому конфетку, а кому-то достался и ломтик мандаринки.

Перекуривали громко, но без мата, потому как Анастас продолжал отдыхать, а количество выпитого не превысило предела для “отказа тормозов”. Пара-тройка сальных анекдотов в пикантных местах снабжалась либо ухмылкой с пантомимой пальцами, либо неразборчивым шёпотом, о смысле которого можно было лишь догадаться. Впрочем, догнать смысл было совсем несложно, так как из памяти, завороженной алкоголем, извлекались лишь ну очень “бородатые” анекдоты. Да и анекдот ли, рассказ ли ни о чём, просто ли трёп – всё не суть. Важна сама по себе процедура перекура. А перекур молчаливым не бывает. Молчание при курении – это пошлая наркомания. В результате получилось так, что выкурили по две подряд без заначки “бычка”[32] и, как и положено во время питейных перекуров – до обжига пальцев и сплюснутых губ. Толстый после второй затушенной сигареты попытался было вставиться в разговор со своей “повестью” о Резаке, но прикуривать третью, хотя бы даже и с «запуском её в круг», никто не схотел. Да, откровенно говоря, и сигареты были горько-дрянные. В итоге и конце, одиноко отсмеявшись непонятно чему, Фасоль распахнул форточку с резоном «пусть проветрится» и все дружно двинулись “продолжать” – кто-то прямиком через сортир, а кто-то, пережидая своей очереди в него в коридоре.

«В большой комнате» всё было в ожидании “прибытия”. Свет не только не был реабилитирован, но и окончательно прикончен отключением одной из гирлянд условно-цветных лампочек на ёлке. Хотя если вдуматься – лезть туда в угол под ёлку и при этом ещё исхитриться и не сбросить на пол пусть и немногочисленные, но всё же стеклянные игрушки – было неподсилу, да и неохота, да и особо незачем даже и кому-то из наиболее заинтересованных в этом. Скорее же всего, это случилось как всегда само собой и просто в силу необязательности качества для товаров всенародного потребления. А возможно, да и наверняка всё было и вовсе банально: цветные лампочки в гирлянде – это роскошь, и технологически – вот так чтобы для всех – пока недостижимая. Поэтому смекалистый советский человек самостоятельно компенсировал отставание и недоразвитие своими простейшими «дорешениями»: он брал на работе обыкновенные лампочки и замалёвывал их имевшимися там же красками. Правда, «дорешения» не всегда дают желаемый результат, но тут уж как говорится: «на безрыбье…». Зато иногда, как вот и в данном случае, всё сложилось в нужной концентрации и без тяжёлых последствий. Всё, что было в данный момент излишним – перемкнуло где-то там внутри и совершенно без возгорания лесной красавицы. А светомаскировка поднялась на новый уровень качества, обеспечив то, что удача буквально прыгнула прямо в руки парней и через короткое время совершенно запутала их в одеждах девчонок.

Прибывавшие с перекура, преодолев опасности встречи с табуретами, поначалу недоумённо всматривались в тёмные дали, пытаясь вспомнить: «А могла ли быть ещё и другая своротка от туалета или из коридора?». Но девичий перешёпот, выползавший из темноты, убеждал в правильности выбранного пути и воодушевлял руки к поиску. Ошибочность же выбора или нетактичность захвата вышибала из найденных лёгкий и беззлобный визг. Но постепенно всё пришло к должному, а для кого-то – к взаимно нужному. “Чмоки” во взаимодействии с “ти́сками” потонули в сонно-тягучей нескончаемой музыке.

Той после сдвоенного покура схватил состояние драчливого безразличия. До “нерукотворного” интима он добрался вовсе даже не без труда, но проявляя… и в итоге преодолел. Тут же, на входе в глубокую темень он был “захвачен”, а сделано это было сверхнастойчиво и без шансов Тоя к отступлению. Это было пленение, оно было дерзким и настолько же похотливым в своём желании. Тьма и пьяная дурь поначалу ввергли Тоя в предположительную неопределённость, но обхватившие его формы придали знаний. То была окончательно раскочегарившая себя Марина. Она истово впилась в Тоя и намеревалась буквально впихнуть его в себя. Той тщетно пытался соскрести со своего тела раззадоренную темнотой девчонку и испытывал некоторую стеснительность от её сисек, обвязавших его грудь. Но Марина, окончательно вскипев, схватила Тоя за руки и прилепила его ладони на свои пышные ягодицы.

– Проводишь потом? – мурлыкала Марина Тою в ухо и возбуждённо тёрлась о него. – У нас в сарайчике даже и зимой тепло… Ну, не холодно… Я и ключи взяла.

От всего этого мягко-шептательного дурмана в Тое разлился такой компот ощущений, вызванных природным инстинктом, что Той набух… снизу. Марина чётко схватила эту перемену и перешла к довершению запланированной идеи. Она впилась своими пухлыми губами в рот Тоя и, мощно проткнув свой язык через его зубы, принялась облизывать всё, что было внутри. Это была её ошибка и явный перебор в отношениях. Зов природы – это само собой, но допустить подобную слюнявость без чего-то, что должно было быть ещё дополнительно и обязательно – это оказалось для Тоя совершенно нетерпимым. Он аккуратно отодрал своё лицо от бурлившего страстями рта Марины и надёжно поместил его в совершенно недосягаемую зону – на плечо соблазнительницы, поближе к затылку и для верности закопал его в Марининых волосах. Она на какое-то мгновение отрешилась и отстранилась от Тоя, но её неодолимое запланированно-продуманное желание вкупе с воображением придали ей дополнительных страстей и она так пригвоздила себя к Тою, что танец перестал уже им быть. Марина тёрлась о Тоя как будто её груди и живот обрели тотальную чесотку. И Той тоже включился в процесс, подхватив этот юношеский вирус.

Подобные же “сцепки” обнаруживались шуршанием одежд и тисканьем губ и из других тёмных пристенков «большой комнаты». Наличие музыки перестало быть обязательным атрибутом танцев; сам же танец трансформировался в застой-захват с постоянным поиском нового ощущения для рук. “Горькая” так вдарила по стеснительности, что та немедленно повалилась вниз, взметнув с пола клубы пыли и задрав юбки с ног девчонок.

Той как-то скоро и бессознательно втёрся телом и руками во всё это похотливо-пухлое коварство. Инстинкт и алкоголь сожгли остатки брезгливости и прикончили прочую сидевшую в мозгу эстетическую неудовлетворённость. Похоти объединились, усилив друг друга, и образовали желание. Безучастными ко всему оставались лишь губы Тоя; они ещё более настойчиво и надёжней закапывались в начинавших отпотевать волосах Марины. Так всё и длилось и происходило… Прекратилось всё это также резко, как и началось и одновременно с ощущением противной липкости в трусах. Тоем овладела безмерная опустошённая отрешённость. Он сперва весьма деликатно, а затем всё решительней принялся разъединяться с Мариной, продолжавшей своё неистовство. Переход к более серьёзным возражениям предотвратил звонок в дверь.

Возникшая от звона суетливо-шорохливая тишина осветилась розовым абажуром, свет от которого оказался проворней рук, приводивших одежды в положение, принятое при их носке. И из разных обитаемых углов комнаты убаюкано-пьяно зазевало:

– Что за… чё?

– Хто эта?

– Чё это было?

Повторный звонок доказал своё присутствие в реальности и свою необходимость. И уже в следующее мгновение расцепившиеся вольнодумцы испытали нечто между недоумением и пьяненькой заторможенной сообразительностью; лица у всех вытянулись и молча, вопрошали к двери «будуара», открывшейся вслед окончанию звонка. А оттуда абсолютно явно и плотно на “автопилоте” вылупился Анастас. Лоцию ему заботливо обеспечивала Люба; весь её облик являл собой неудовлетворённую удовлетворённость, сдобренную сделанной попыткой и расцвеченную надеждой. Анастас же был сосредоточен неодолимым хотением «отлить», которое было намертво приколочено к его морде, а память его ног, хоть и не твёрдо, но волокла его к унитазу.

– Ты звонил?.. звонил… Звонил?!.. – попытался прояснить ситуацию Фасоль, но в чём-то засомневался и осёкся. Он выпучил глаза, сразу как-то осунулся и затряс головой, пытаясь что-то из неё выкинуть, но это ему не удалось и, в итоге – его заколодило с открытым ртом. Нина слегка хлопнула ему снизу по челюсти и видимо всё же причинила некоторое неудобство, потому что Фасоль клацнул зубами, но мягко и тут же “зафырил” носом.

– Это вы там? Или кто? – прохрипел сухим ртом Той, обращаясь к Любе, а Анастаса придержал за плечо. Но это было уже чересчур, потому что всё решали буквально секунды. Анастас крайне недоброжелательно обрубил руку Тоя со своего, терпящего бедствие тела, и проследовал к намеченной ногами цели. В коридоре он сцепился со стулом, но был своевременно поддержан Любой; поверженный стул гробанулся об пол и, отлетев к входной двери, там и упокоился.

– Приведений в доме не держите? – обнаружился в темноте Тюль вопросом к Лизе.

– Барабашка, ты где? Выходи, нальём! – возгласил Толстый, но почему-то смотрел при этом куда-то вправо и вверх.

– Мальчики, а вы случаем, не до чортиков ли нахлебались? Может, хватит уже? – Марина явно требовала прекращения всего этого и продолжения всего того. Она опять липко прижалась к Тою, демонстрируя неизменность своих предпочтений и цели.

Розовый абажур засветил грудь Марины, вновь ожившую томными вздохами и так и напиравшую на Тоя, вызывая в нём непоседливое раздражение. Парни, однако, приметили эти демонстративные пыхи-вздохи Марины и выкатили на свои рожи такие откровенные ухмылки, что они совместно с набухшей в Тое злостью на себя составили неимоверно гремучую смесь. Той сжал губы, напряг глаза и выбирал лишь способ того, как «задать трёпку всем за всё и ни за что» и это временно тормозило взрыв его эмоций. Но неизбежный монолог на избранную тему опередил новый звонок, подтверждённый и дополнительными пинками ногой по самому низу входной двери.

– Не родители, – облегчённо заключила Лиза.

– Не соседи? – предположил Фасоль.

– С чего бы? – отсёк предположение Тюль, глянув одновременно и на часы, и на давно отключившуюся в спячке радиолу; да впрочем, она и до этого лишь что-то чуть слышно причитала. А как-то странно смотревшие в разные стороны глаза Тюля абсолютно убедили всех в том, что соседи здесь не причём.

– Милиция? – совершенно неожиданно для всех, но особенно необъяснимо для себя сделала предположение Нина.

Эта вероятность наставила Тоя на поиск возможного фигуранта причинных событий.

– Малолетние преступники… – начал, было, он говорить, обследуя неконцентрированным взглядом для начала, наконец-то, отстранённую от себя Марину. Однако очередной “тук-тук” вдруг сопроводился смачным вопросом из-за входной двери, не отличавшейся звукоизоляцией:

– Эй, в хате! Дрыхните что ли? Той там с вами?

– Ермила, ты? – крикнул Той и уже в полной мере отхватил облегчение; после этого он с энтузиазмом зазигза́жил к входной двери. В коридоре Той больно-матерно наткнулся на стул, но своевременно и со стуком опёрся лбом о дверь и таки устоял на ногах. После этого дерзкому седалищу была выговорена ещё парочка нелестных прозвищ, и оно было не столь уж бережно передано Любе, поджидавшей Анастаса у дверей сортира.

– Оттащи эту корягу в… кухню. Сожгу на… – Той потёр ладонью выручивший его лоб, – …на газу… блин, – закончил он приговор стулу, нащупав на лбу саднивший вырост. «Вот, бл, ещё и это» – ругнулся про себя Той, надвинул чёлку на шишак и отпер дверь.

Ермила стоял, плотно вцепившись ногами в бетонный пол и дружески лыбился всем своим мускулистым лицом и телом тоже. На левой руке у него, как в кресле, расположилась Галка, обхватившая своими миниатюрными ручонками бычью шею Ермилы.

Галка была младше на класс и представляла собой очищенную от всех обычных выпуклостей и всё же чем-то невероятно женственную фигурку. Когда-то в отношении Галки Тоем было сделано заключение: «В этой девчонке срослись притягательно-отталкивающие особли́вости».

Вместе же: Галка и Ермила являли собой не объединяемые ничем противоположности. А недоумение многих по этому поводу лишь прессовало взаимное стремление друг к другу этих экстремальных разностей. Один неосторжно-бестолковый парень, назвавший Галку «тараканьей титечкой», был немедленно усажен Ермилой на пол в самом углу сортира и вынужден был сплюнуть вместе с кровью пару совершенно здоровых зубов. Правда, через неделю он принёс Ермиле «официальные извинения при всех» и получил погоняло Фикса. На том весь конфликт был окончательно преодолён и полностью вычерпан из злопамяти Ермилы, да и Фиксы тоже. Недоумения, как и непонимание отношений между Ермилой и Галкой сменились, пожалуй, искренним восторгом в наблюдении за столь заботливыми друг к другу противоположностями.

– С Новым годом, Той! – Ермила заковал плечи приятеля своей бугристой лапой. – Вот, решили заглянуть, поздравиться.

– А, как узнал-то? – Той дёрнул плечом, желая высвободиться из-под вдобавок ещё и тяжеленной руки Ермилы.

– Чирба сдал.

– А он-то откуда? Да, в общем, какая разница. Заходи… те. Ты-то хоть слезь уже, – обратился Той к Галке, продолжавшей сидеть на руке Ермилы.

– Привет Тойчик, с Новым годом. С новым частем! – Галка спрыгнула на пол “подросла нацыпочки” и, обхватив за шею, чмокнула Тоя в щёку. Той обнял Галку за “чересчурную стройность” и переставил её через порожек в коридор, до сих пор ещё затемнённый.

– С Новым годом! – Ермила поздравительно сгрёб Тоя своими чреслами и туго, кратко прижал к себе. – Чё, как тут у вас? Без поножовщины? – высмехнул Ермила издёвку и ввалился в коридор, втащив за собой Тоя.

– Гимнастические упражнения преодолены. Пора переходить к водным процедурам, – отдал Той алаверды пьяным баритоном. – Правда, некоторые несознательные товарищи только-только откинулись от бессознательной спячки.

– Ну, допустим, что Чирба остался там, откуда мы идём, – начал вычислять “несознательного” Ермила. – Бодун, Сикун, Фикса – это не твой хоровод… Но тут рассуждения Ермилы сбил колотун, обуявший дверь сортира. Она несколько раз кряду попыталась вырваться из объятий косяка прямо в проход между кухней и коридором, но тот оказался поупрямей и не допустил попыток незаконной перепланировки помещения, да и с нарушением интима туалета косяк тоже явно не был согласен. Попытку противоправного сговора двери с тем, кто был внутри, урегулировала стоявшая в карауле Люба:

– Осторожно, открываю, – громко сказала она и плавно-медленно начала перемещать створку двери вовнутрь сортира.

Тамошний Анастас, поначалу не поняв манёвра своей деревянной подельницы, снова пару раз вдарил по ней и один раз даже – ногой. Но силы его организма, ошарашенного изрядной долей алкоголя, были весьма ограничены, и поэтому Анастас прекратил бессмысленное членовредительство. А несколько секунд спустя ему доподлинно открылся и сам коварный замысел строителей: Анастас из последних сил потянул дверь за ручку на себя и высвободил своему телу выход из этой клетки с одурело журчавшей водой.

– Понастроют, бл! Хер проссышь! – устало вымолвил небезгрешный старшеклассник и был тут же поддержан от заноса бдительной Любой, которая весьма тщательно, но и максимально незаметно довершила необходимое устройство одежд, зашторив ширинку брюк Анастаса. Это действо не было ни вульгарным, ни вызывающим, а было продиктовано лишь необходимостью помощи рукам Анастаса, обессиленным в неравной борьбе с дверью. Впрочем, не надо сбрасывать со счетов и то, что мозг Анастаса в этот момент был полностью (включая память) отмобилизован на раскрытие заговора строительных норм и правил и ему было не до каких-то там пуговок. В итоге всё и к всеобщему удовольствию завершилось обхватыванием Любиных бёдер пухлой ладонью Анастаса и удивлённым разглядыванием мизансцены его узко-опухшими глазами.

Свет уже был включен везде, где можно было предположить наличие выключателя. Узкий коридорчик малогабаритной, но современно не коммунальной, а отдельной квартиры, был напичкан школьниками самого старшего из классов средней школы. Недовольство от вероломно прерванного интима смешалось с интригой неопределённости продолжения и преобразовалось в единодушное желание.

– Надо бы устаканить гостей.

– Чё, там ещё осталось ли?

– Закусить – точно есть чем.

– Да зачем закусон-то! Так… занюхаем.

– Картошки же много… и “оливье”.

– Той, а есть ещё выпивка-то? Скока брали?

– Может за брагой к “Шинкарихе” сбегать? Давайте, скинемся… Чё у кого есть из мелочи?

– Мальчики, вы что… эту дрянь пить будете?

– Чё значит, бл, дрянь? Шерсти́ давай по карманам! Праздник, сука, или нет? Башка трещит!.. Дрянь, бляблин!

– Закрой пасть хорошист-двоешник.

– Да ладно Той. Всё… Ну, всё. Так чё-то вырвалось.

– Анастасик, не ругайся, пжалса.

– Галка? А ты-то… тя вроде не было?! Дак и Ермила што ли тут? Фу ты, бля! Чё-то я заспал… А сёдня кстати какое?

– Девятое. День победы. Вот и зелень уже вылупилась, – Ермила непонятно откуда, но откуда-то из себя вытащил поллитровку в зелёном стекле.

Эффект от услышанного и увиденного проявился на лице Анастаса двояко: удивление от даты, мало напоминающей одежду Ермилы, захлебнулось в радости от зелёной бутылки, запечатанной сургучом, а попытка анализа ситуации утонула в желании немедленно распечатать и разлить. Анастас попытался было выудить искусительницу из руки Ермилы, но только одного этого желания оказалось недостаточно и приунывший Анастас остался с пустыми руками и больной с похмелья головой. А частью воодушевлённая компания под напором Ермилы перебралась в «большую комнату»…

Её также цинично прозывали «гостиной». Откровенная безответственность этого прозвища заключалась в том, что этому помещению скорее следовало дать какое-либо из действительно присущих ему назначений: либо детская – общая, либо дочко – сыночкина, либо родительская, либо тёщина и ещё большая масса других вариаций. В общем, новая более совершенная форма общественного устройства пока ещё не обеспечила имение советскими людьми гостиной, несмотря даже на то, что все настойчиво от неё этого ждали и уже достаточно давненько. Следует, правда, отдать должное “руководяще – направляющей” – она обещала всё это построить к 80-му году и даже под запись в протоколе очередного съезда. Некоторое сомнение вызывала лишь недостаточная конкретность того, что́ в нём этом построенном будет и сколько. Нет, коммунизм – это достижимая цель, никто не возражает! Но что в нём будет внутри? Вот, к примеру, будет ли в нём настоящая гостиная? Никто и никогда конкретно этого не обещал. А поэтому каждый советский человек изредка фантазировал на тему: что от него заберут по его возможностям, а главное – что конкретно включат в перечень его потребностей. Консенсусом же становилась назначенная дата окончательной достройки, хотя и не для всех, потому что кому-то казалось, что надо бы и пораньше… а то, не ровен час, можно и не дожить…

Между тем компания не мешкала. Было распечатано как принесенное, так и заначенное. Абсолютное равенство в уровне налитости гранёных стаканов доказывало то, что разливальщик вопреки всему не только не утратил, а и усовершенствовал свой навык. Разбор стаканов и обгляд обстановки привёл к выплескам тихих смешков и одновременно к громогласному гоготу в сторону наливальщика:

– Счетовод.

– Двоечник.

– На этот раз скидываться не будем.

Апофеозом же возникшего веселья стало извлечение «наливалой» из-за своей спины зелёной стекляшки и демонстрация наличия в ней своей пайки, которая издавала какое-то особенно удовлетворённое бульканье при бережном побалтывании “пузырём”.

– Всем сестра́м по серьгам, а молодцу – храбрецу… – тут Фасоль задумался и тем самым смазал произведённый им восторг публики.

– Саданём по лицу, – прикончил Анастас стих Фасоля и примерил содержимое своего стакана к пайке Фасоля в бутылке.

– Каждому по делам его, – съехидничал Фасоль.

– Аминь! – примирил Той, подняв стакан на уровень своих глаз. – Вещай Ермила! Сруби оваций от забухавшей публики.

– Хорошо, что собрались. Хорошо, что ещё все держатся… – Ермила вперился своими глазами в Анастаса, – на ногах. Чего долго говорить… Предлагаю выпить за чистую дружбу, – Ермила поболтал содержимым в своём стакане, улыбнулся и завершил тост. – С победой, дорогие товарищи! – ничего более не дожидаясь, он «хакнул» и одним глотком упокоил полстаканную норму.

Выпили все. Девчонки заели свою “краснуху” – чем осталось. Пацаны с достоинством и картинным благородством просто занюхали: кто носоглоткой, кто кожей руки, кто мануфактурой. Впрыск “свеженькой” привёл Анастаса к необходимости «прокусить смысл обстановки». Он обвёл всё вокруг взглядом и не бесконечно-бессмысленным, но алчущим и жаждущим. Видимо наибольший эффект в окончательном решении о происходящем произвела на него ёлка. Сосредоточившись на ней, он нечеловеческим усилием мозга пленил своим серым веществом эту скользкую суть, и она сдалась ему под стремительным напором его очнувшегося сознания. И Анастас ей овладел. Он совершенно защéлил глаза своей лисьей ухмылочкой и начал нещадно эксплуатировать так ловко пойманную им суть: