Гаргантюа и Пантагрюэль

Трульоган. Никакой беды не вижу.

Панург. Не видите беды?

Трульоган. Нет. Или зрение меня обманывает.

Панург. Я вижу больше пятисот бед.

Трульоган. Перечислите их.

Панург. Я говорю вообще, называю точное число вместо неточного, определенное вместо неопределенного. Пятьсот – то есть много.

Трульоган. Я слушаю.

Панург. Я не могу обойтись без жены, черт возьми!

Трульоган. Оставьте это гнусное животное.

Панург. Ну, ей-богу, не могу! Мои сальмигонденцы говорят, что спать одному или без жены – жестокая жизнь. И так говорила и Дидона в своих жалобах[232].

Трульоган. Как хотите.

Панург. Что верно, то верно. Чего лучше! Итак, я женюсь?

Т рульоган. Пожалуй.

Панург. И будет мне хорошо?

Трульоган. В зависимости от того, кого встретите.

Панург. Итак, если встречу хорошую женщину, как я надеюсь, то буду я счастлив?

Трульоган. До некоторой степени.

Панург. Начнем с другого конца. А если я нападу на нехорошую жену?

Трульоган. Вина не моя.

Панург. Но посоветуйте же мне, умоляю вас. Что мне делать?

Трульоган. Что хотите.

Панург. Черт возьми!

Трульоган. Не призывайте черта. Прошу вас!

Панург. Во имя бога, в таком случае. Я ничего не сделаю, чего мы мне не посоветуете. Что вы мне посоветуете?

Трульоган. Ничего.

Панург. Жениться мне?

Трульоган. Вам, а не мне.

Панург. Значит – не жениться?

Трульоган. Ну опять же не мне.

Панург. Если я не женюсь, я никогда не буду рогатым?

Трульоган. Думаю, что так.

Панург. Ну, а положим, что я женюсь!

Трульоган. Куда положим?

Панург. Я говорю: допустим случай, что я женился.

Трульоган. Не допустить не могу.

Панург. Г… тебе в нос! Выругаться бы как следует! Это бы меня облегчило. Но терпение! Итак, если я женюсь, у меня вырастут рога?

Трульоган. Говорят, бывает.

Панург. А если моя жена будет скромной и целомудренной, я никогда не буду рогат?

Трульоган. Мне кажется, что вы говорите правильно.

Панург. Слушайте!

Трульоган. Сколько хотите.

Панург. А будет она скромна и целомудренна? Вот в чем вопрос.

Трульоган. Сомневаюсь в этом.

Панург. Но ведь вы ее никогда не видели?

Трульоган. Сколько мне известно.

Панург. Как же вы сомневаетесь в том, чего не знаете?

Трульоган. Имею основания.

Панург. А если б вы ее знали?

Трульоган. Еще больше имел бы.

Панург. Мой миленький паж, вот тебе моя шляпа: я тебе ее дарю, кроме очков, сходи ты на задний двор и поругайся там с часок за меня, а я поругаюсь за тебя, когда тебе понадобится. Но кто сделает меня рогоносцем?

Трульоган. Кто-нибудь.

Панург. О проклятье! Уж я вам намну бока, господин Кто-Нибудь.

Трульоган. Намнете, раз говорите.

Панург. Пусть заберет меня безглазый черт, если я не надену жене бергамасского пояса, когда буду уезжать из дому.

Трульоган. Что за язык!

Панург. Наплевать мне на язык! Довольно болтовни! Придем к какому-нибудь решению!

Трульоган. Я не возражаю.

Панург. Подождите! Так как из этого места я не могу пустить вам кровь, я надрежу вам другую вену. Вы сами женаты или нет?

Трульоган. Ни то, ни другое, и оба вместе.

Панург. Господи помоги! Я вспотел, черт возьми, от натуги и чувствую, что мое пищеварение нарушилось. Все мои френы, метафрены и диафрагмы возбуждены и натянуты от старания уложить в сумку моего понимания ваши ответы и замечания.

Трульоган. Я вам не мешаю!

Панург. Ну, вперед! Верный наш вассал, женаты ли вы?

Трульоган. Я думаю.

Панург. Во второй раз женаты?

Трульоган. Возможно, что и так.

Панург. В первый раз были женаты удачно?

Трульоган. Это не невозможно.

Панург. А во второй раз как себя чувствуете?

Трульоган. Как велит моя судьба.

Панург. Нет, серьезно: хорошо вам теперь?

Трульоган. Вероятно.

Панург. О господи! Ношей святого Христофора клянусь, легче извлечь звук из зада мертвого осла, чем из вас какой-либо ответ. Но уж на этот раз я постараюсь. Ну, дружище, посрамим дьявола: скажем всю правду. Были ли вы когда-нибудь рогаты? Я говорю: вы, который здесь, а не вы, который играет там в мяч.

Трульоган. Нет, если это не было предопределено.

Панург. Плоть пресвятая, отказываюсь, сдаюсь. Его не поймаешь.

При этих словах Гаргантюа встал и сказал:

– Слава господу во всех делах его! Насколько я вижу, мир вырос с тех пор, как я застал его в первые годы. Вот до чего мы дошли! Значит, самые ученые и мудрые философы теперь примкнули к направлениям и школам пирронистов, апорретиков, скептиков и эфектиков. Да будет благословен господь! Право, впредь будет легче поймать льва за гриву, коня за хвост, быка за рога, буйвола за морду, волка за хвост, козла за бороду, птицу за лапы, чем такого философа – на словах. Прощайте, дорогие друзья!

И с этими словами он вышел. Пантагрюэль и прочие хотели пойти за ним, но он не позволил.

По уходе Гаргантюа из залы Пантагрюэль обратился к гостям:

– Тимей у Платона считал гостей в начале собрания. А мы, наоборот, будем считать их в конце. Раз, два, три. А где же четвертый? Наш друг Бридуа?

Эпистемон отвечал, что ходил к нему на дом звать его, но не застал. Пристав Миреленгского парламента приходил за ним, чтобы вызвать его лично явиться перед сенаторами и дать отчет в некоторых своих приговорах. Поэтому он выехал накануне, чтобы поспеть к назначенному дню и чтобы его не осудили заочно.

– Я хочу знать, что это значит, – сказал Пантагрюэль. – Больше сорока лет он состоит судьей в Фонсбетоне. За это время он вынес больше четырех тысяч окончательных приговоров. На две тысячи триста девять его решений были поданы апелляции в верховный суд Миреленгского парламента. Все его приговоры были судом утверждены, одобрены и скреплены, а апелляции отвергнуты полностью.

«И что его под старость потребовали явиться лично, – его, который так свято работал всю свою жизнь, – этого не могло быть без какого-нибудь несчастного случая. Я хочу помочь ему всем, чем только могу, во Имя справедливости. Зло в мире так возросло, что право теперь нуждается во всяческой поддержке. И я решил быть на страже права, из боязни Каких-нибудь неожиданностей.

Все гости встали из-за стола. Пантагрюэль одарил их драгоценными и почетными подарками: перстнями и другими драгоценными вещами, золотой и серебряной посудой и, сердечно поблагодарив всех, отправился в свой покой.

ГЛАВА XXXVII. Как Пантагрюэль убеждает Панурга посоветоваться с каким-нибудь юродивым

Проходя к себе, Пантагрюэль заметил в галерее Панурга в мечтательной позе, качающего головой и задумавшегося. Он сказал своему другу:

– Вы мне напоминаете попавшую в мышеловку мышь. Чем больше она старается избавиться от смолы, тем более в ней увязает. Так же и вы, чем больше стараетесь выбраться из сети сомнений, тем сильнее запутываетесь в ней. И я знаю только одно средство помочь вам. Послушайте. Я часто слышал простонародную поговорку, что «глупый умника научит». Так как вас не вполне удовлетворили ответы умных людей, посоветуйтесь с каким-нибудь дураком. Может случиться, что, сделав это, вы будете более удовлетворены и довольны. Ведь вы сами знаете, что благодаря советам и предсказаниям юродивых сколько королей, князей и государств было спасено, сколько сражений выиграно, сколько сомнений разрешено. Приводить примеры вряд ли нужно. Вы согласитесь с этими доводами.

«Того, кто зорко следит за своими частными и домашними делами, кто внимателен к домоуправлению, чей ум не блуждает, кто не упускает ни одного случая к накоплению и приобретению имущества и богатства, кто предусмотрительно умеет устранять неудобства бедности, – того вы называете мудрецом этого мира, хотя он будет считаться глупым с точки зрения небесного разума.

«Поэтому для того, чтобы быть мудрым сеточки зрения божественного разума – я хочу сказать: быть мудрым и вещим по божественному вдохновению и способным восприять благодать откровения – нужно забыть самого себя, выйти из самого себя, освободить чувства свои от всякого земного пристрастия, очистить разум от человеческих забот и не заботиться ни о чем здешнем. Это то, что грубые люди – называют безумием. Поэтому-то невежественная чернь называла юродивым великого прорицателя Фавнуса, сына Пикуса, короля латинян. Поэтому мы видим, что среди комедиантов роли глупца и шута всегда играют самые опытные и талантливые актеры. Поэтому и математики утверждают, что у королей и шутов при рождении бывает одинаковый гороскоп. И в пример приводят Энея и Кореба (про которого Эвфорион говорит, что это был шут); у них у обоих был одинаковый гороскоп. Не будет неуместно рассказать вам, что говорит Иоанн Андрэ относительно некоего папского рескрипта, обращенного к мэру и гражданам города Ля-Рошели. Я разумею вот какой случай:

«В Париже, у малого Шатлэ, в лавке, где продают жареное, один носильщик, стоя около жаровни одного жарильщика, ел свой хлеб, находя, что он становится гораздо вкуснее, когда пропитается запахом жаркого. Повар ему не мешал это делать. Но когда весь хлеб был съеден, повар схватил носильщика за шиворот и потребовал, чтобы тот заплатил за пар от жаркого. Тот возражал, говоря, что он не принес никакого убытка говядине, ничего не взял у повара и ничего ему не должен. Пар, о котором шла речь, выходил наружу и, так или этак, все равно терялся в пространстве; что это неслыханное дело, чтобы в Париже продавали пар от жаркого на улице. Но повар спорил, что он не обязан кормить носильщиков паром от своего жаркого, и в случае, если тот не заплатит, грозился у него отнять его крюки.

Носильщик схватил палку и приготовился защищаться. Шум поднялся страшный. Парижские ротозеи сбежались на спор со всех концов. Среди них оказался случайно старый Жоан, шут, парижский гражданин. Заметив его, повар спросил у носильщика:

«– Не согласен ли ты взять в судьи нашего спора благородного Жоана?

«– Да, клянусь, – отвечал тот.

«Выслушав, о чем идет спор, шут приказал носильщику вытащить из-за пояса какую-нибудь серебряную монету.

«Носильщик положил ему в руку монету в двадцать су. Жоан взял ее и положил на левое плечо, будто взвешивая. Потом постучал ею о левую ладонь, будто бы желая узнать, не фальшивая ли она. Потом приложил к самому зрачку правого глаза, точно рассматривая добротность чеканки.

«Все это было проделано при глубоком молчании всех зевак, при твердой надежде повара и отчаянии носильщика.

«Наконец он позвонил несколько раз монетой по жаровне. А потом, с председательским величием, держа в руке свою погремушку точно скипетр, надвинув на уши свой колпак с двумя бумажными ушами похожими на органные регистры, шут два-три раза откашлялся и громко произнес:

«– Суд говорит вам, что носильщик, евший свой хлеб на пару от жаркого, в гражданском порядке заплатил повару звоном своих денег. Поэтому указанный суд приказывает обеим сторонам разойтись по домам без уплаты судебных издержек.

«Докторам прав приговор парижского шута показался настолько справедливым и удивительным, что они высказали сомнение, чтобы местный парламент, или даже римская курия, даже ареопаг могли бы вынести более юридически обоснованное постановление.

«Итак, подумайте, не посоветоваться ли вам с каким-нибудь юродивым».

ГЛАВА XXXVIII. Как Пантагрюэль и Панург. толкуют насчет Трибулэ

В этой главе идет «чествование» одного знаменитого дурака (шута) Панургом и Пантагрюэлем. По мнению Панурга, Трибулэ, шут короля Людовика XII, – дурак, хорошенький, с погремушками… напыщенный… синодальный, катаральный и т. д. По мнению же Пантагрюэля – фатальный, прирожденный, небесный, меркуриальный, лунатический, эксцентрический, эфирный, арктический, гениальный… талмудический, гиперболический… напыщенный, фанатический, фантастический… В общем, два собеседника награждают его эпитетами. Расхвалив Трибулэ, друзья посылают за ним Карпалима, а сами, в сопровождении Эпистемона, Понократа, брата Жана и Гимнаста, направляются в Мирелинген за Бридуа.

ГЛАВА XXXIX. Как Пантагрюэль присутствует при суде Бридуа, который выносит приговоры на основании суммы очков на выбрасываемых костях

В этой главе, переполненной трудно понимаемыми, из-за сокращений, латинскими ссылками, рассказывается о суде, под председательством Трэнкамеля, верховного судьи, над судьей Бридуа. Последний объясняет, что, изучив в кабинете дело самым подробным образом, то есть прочитав раз и другой, просмотрев и перелистав столько же раз все бесчисленные материалы, в роде жалоб, отсрочек, повесток, докладов, протоколов и т. д., – он, Бридуа, «кладет на край стола дело истца и выбрасывает ему кости, – как и все вы, господа, делаете… После того он кладет дело ответчика, на другой конец, «в виду того, что», и т. д., и точно так же бросает кости, выбрасывая очки ответчику. Кому из них достается больше очков – та сторона и выигрывает. Так делаете «и все вы, господа».

ГЛАВА XL. Как Бридуа излагает причины, почему он рассматривает все-таки дела до того, как решает их выбрасыванием костей

Эта глава также переполнена техническими юридическими латинскими терминами. В начале второй книги мы имели достаточные образчики судебного красноречия, и считаем возможным опустить совершенно устаревшие насмешки над сданными в архив обычаями. Самозащита Бридуа сводится к трем пунктам: во-первых, «без формы все содеянное становится не имеющим значения, «к тому же вы слишком хорошо знаете, что в судебной процедуре формальная сторона уничтожает часто все материальное и существенное. Во-вторых – для упражнения. А более здорового и более ароматного упражнения, чем опорожнять мешки, перелистывать бумаги, заполнять ведомости и изучать тяжбы, – в мире нет. В-третьих, наконец, время дает созреть каждому делу, и благодаря времени понемногу все выясняется. Он, Бридуа, «как и все вы, господа, тянет насколько можно дольше процесс, для того «чтобы он хорошенько созрел и приговор, откладываемый несколько раз, был легче принят проигравшей стороной… Иначе может произойти такой же вред, как если вскрыть нарыв, прежде чем он вполне созреет. Природа учит нас срывать только вполне созревшие плоды, девушек выдавать замуж тоже лишь, когда они созреют… «Вообще ничего не делать иначе как в полной зрелости.

ГЛАВА XLI. Как Бридуа рассказывает историю про некоего посредника, улаживавшего тяжбы миром

Некто Перрен Данден, земледелец, пользовавшийся всеобщим уважением, человек пожилой, улаживал больше тяжб, чем три окружных суда сразу, – «Дин, собственной персоной, не будучи судьей, а только добрым человеком. Почти каждый день его приглашали на какой-нибудь обед, свадьбу, крестины, банкет, смотрины и просто по тавернам, – для того, «понимаете, чтобы уладить миром какую-нибудь ссору или тяжбу. Нигде во всем околотке не убиралось свиньи, от которой он не получал бы сосисок или колбас. У него был сын, который решил идти по стопам отца. Бывало, как только юноша заслышит, что где-нибудь готовится процесс или тяжба, он тут как тут, и старается уладить дело миром. Но он так был несчастлив в этих делах, что ему никогда не удавалось уладить ни одной распри, как бы ничтожна и незначительна она ни была. Он не примирял тяжущихся, а, наоборот, всегда раздражал их и обострял вражду друг к другу.

«Sermo datur cunctis, animi sapientia paucis» (Слово дано всем, мудрость души – немногим).

Он стал жаловаться на это отцу, приписывая причины этого несчастья испорченности и склонности к сутяжничеству его современников и утверждая, что если бы мир был таков и тогда, когда действовал его отец, последний никогда бы не получил славы примирителя. (Этим он нарушил, между прочим, заповедь, запрещающую детям порочить своих отцов.)

Отец сказал ему, что надо поступать по-другому. «Тебе никогда не удается примирить спорящих. Почему? Ты приступаешь к этому сразу, когда тяжба их зелена еще и незрела. А я всех примиряю. Почему? Я дожидаюсь конца распри, когда она созреет и переварится». Отец сослался при этом на пример преуспевающих врачей: обыкновенно ими становятся те из докторов, к кому кто-нибудь случайно обратился, когда болезнь его шла на убыль.

Оказывается, Данден-отец всегда подвертывался под руку тогда, когда кошельки обеих тяжущихся сторон начинали пустеть, и они готовы были отказаться сами от дальнейшего спора и процесса.

Подобным образом он мог бы помирить шиитов с суннитами, татар с московитами, англичан с шотландцами, папу с феррарцами, императора со швейцарцами, – стоило лишь дождаться момента, когда враждующие утомились бы войной, опустошили бы свою казну, исчерпали бы содержимое кошельков своих подданных, продали бы свои владения, израсходовали бы съестные и военные припасы. «Клянусь богом и его матерью, они были бы вынуждены перевести дух и умерить свою вероломную политику».

«Odero si potero; si non, invitus amabo» (Буду ненавидеть, если могу, а если нет – буду принужден любить).

ГЛАВА XLII. Как рождаются процессы, и как они постепенно совершенствуются

Дальше Бридуа сравнивал процесс при его рождении с бесформенным куском мяса, – в роде того, каков при рождении медведь: у него ни рук, ни ног, ни шерсти, ни головы. Но медведица, вылизав его, заставляет все эти органы обнаружиться.

Если хорошенько потрудиться над возникшим процессом, можно, его усовершенствовать… Посредством сильного и неустанного высасывания кошельков тяжущихся сторон – к процессу можно прирастить голову, ноги, когти, клюв, нервы, мускулы, вены, артерии и т. д. Эго дело сержантов, приставов, следователей, прокуроров, комиссаров, адвокатов, нотариусов, приказных, судейских и пр.

Главное для процесса – это чтобы он порождал вороха документов.

В конце главы Бридуа рассказывает анекдот про драчуна-гасконца, который, проигравшись, вызвал всех товарищей по оружию на бой. Но никто не хотел принять вызов. Он наконец уснул около шатра, устав бегать по лагерю. К этому времени спустил все до нитки в карты в том же лагере некий ландскнехт и со шпагой в руке повсюду начал искать гасконца, чтобы принять его вызов. Он растолкал гасконца, но тот в полусне ответил только легким ругательством. Всякий воинственный пыл у него прошел. Они пошли вместе выпить.

Этот анекдот Бридуа привел для того, чтобы наглядно подтвердить уместность принятого им обыкновения заставлять жалобщика приносить ему свидетельство о том, что он хорошенько проспался перед тем, как являться обвинять кого-нибудь. Сон благодетельно влияет на страсти. Однако свидетельство о сне требуется судье не для того, чтобы выносить более мягкий приговор соответственно мягкости обвинения, но исключительно для того, чтобы начать накопление документов в тех случаях, когда дело бесспорное и ясное, – и оттого, что виновная сторона поймана с поличным при нарушении ею чьих-либо интересов, процесс грозит выродиться в нечто легковесное со стороны документальной.

ГЛАВА XLIII. Как Пантагрюэль оправдывает Бридуа в том, что тот произносит приговоры, выбрасывая кости

Председатель Трэнкамель попросил Пантагрюэля произнести приговор по этому делу судьи Бридуа, которое представляется неслыханным в судебной практике. Пантагрюэль отвечает довольно длинной речью. Он просит позволения явиться в роли защитника Бридуа. По мнению Пантагрюэля, последний заслуживает снисхождения: во-первых – за старость; во-вторых – за свою простоту; а в-третьих – за то, что раз он вынес несправедливый приговор, то это была единственная ошибка в целом безмерном море правильно вынесенных им в прошлом приговоров. Капля морской воды, пущенная в реку Луару, никому не дает права сказать, что в реке соленая вода. Провидение предопределило, что все прежние приговоры, вынесенные судьей точно таким же способом, каждый раз одобрялись и утверждались верховным судом. Точно так же перст провидения виден и в том, что на этот раз ему не посчастливилось. Пантагрюэль просил судей простить Бридуа этот случай на двух условиях: чтобы потерпевшая сторона была им вознаграждена в полном размере своих убытков, и чтобы к нему был назначен ассистент, более молодой, ученый и осторожный, с указаниями которого он должен будет считаться. Если же верховный суд все-таки найдет нужным отрешить Бридуа от должности, Пантагрюэль просил передать виновного в его распоряжение, дабы он мог предоставить ему место, на котором Бридуа был бы полезен.

После этого Пантагрюэль поклонился судьям и вышел из залы. Панург и прочие – за ним, сели на коней и поехали обратно к королю Гаргантюа. Пантагрюэль рассказал все происшедшее в суде. Эпистемон очень удивился тому, что, несмотря на совершенную случайность жребия по костям, в течение стольких лет дела шли обычным и успешным порядком. Ему представлялся подобный способ вынесения приговоров подходящим лишь очень изредка, в совершенно запутанных случаях.

ГЛАВА XLIV. Как Пантагрюэль рассказывает странную историю по поводу зыбкости человеческих суждений и приговоров

– Вот какое трудное дело, – сказал Эпистемон, – пришлось разбирать однажды графу Долабелле – проконсулу Азии. Одна женщина в Смирне имела от первого мужа ребенка по имени Абэсэ. После смерти мужа она снова вышла замуж через некоторое время, и у нее родился сын от второго мужа, и его назвали Эфжэ. Вы знаете, что отчимы, свекры, мачехи и свекрови очень редко любят детей своих жен и мужей от первого брака. В данном случае муж и его сын, потихоньку, предательски заманив Абэсэ, убили его. Мать, услышав о гнусном злодеянии, не поделала оставить преступление безнаказанным, и, мстя за своего первенца, умертвила и мужа и его сына. Она была схвачена и приведена к Долабелле.

«В его присутствии она созналась в преступлении, ничего не скрывая, но только настаивала, что убила она их по праву и справедливости.

«Долабелле дело показалось настолько трудным, что он не знал, на чью сторону склониться. Преступление женщины было велико: она убила своего второго мужа и сына; но повод к убийству представлялся ему настолько естественным, как бы основанным на праве народов, – так как они убили ее первого сына вдвоем, предательски заманив в западню, не будучи им ни оскорблены, ни обижены, только из жадности, желая захватить в свои руки все наследство, – что он перенес это дело в афинский ареопаг, желая узнать, каково будет мнение и суд последнего. Но судьи ареопага постановили, чтобы состязающиеся стороны явились перед судом через сто лет, дабы дать ответ на некоторые вопросы, находящиеся в протоколе. Это означало, что дело им показалось столь тяжелым и затруднительным, что они не знали, как его рассудить. Кто решил бы это дело бросанием костей, не ошибся бы, что бы кости ни сказали. Если бы женщина была осуждена, она заслуживала наказания, так как она мстила за себя сама, а право возмездия принадлежит правосудию. Если бы она была оправдана – и этому было основание в ее ужасном страдании. Но в случае с Бридуа меня удивляет, что он столько лет под ряд прибегал к такому способу».

– Я не смог бы, – сказал Пантагрюэль, – ответить категорически на вопрос, должен в этом сознаться. Предположительно я приписал бы эту удачность его приговоров особому благоволению небес и благо склонности вышних движущих сил, видящих простоту и искренность судьи Бридуа, который, не доверяя ни своим знаниям, ни способностям, хорошо знал всю противоречивость законов, эдиктов, обычаев и указов, понимал козни адского клеветника, который часто преображается в посланника неба и через слуг своих – подкупных адвокатов, советников прокуроров и прочих – черное превращает в белое и вселяет убеждение и той и другой стороне, что она права (ведь вы знаете, что нет такого скверного дела, которое не нашло бы своего защитника, – не будь этого не было бы в мире процессов). Поэтому он смиренно поручал себя богу справедливому судии; призывал себе на помощь небесную благодать; полагался на духа святого при сложном окончательном приговоре – и посредством жребия узнавал решение, которое мы называем приговором. Кости, поворачиваясь, падали в пользу того, кто, возбуждая справедливую жалобу, просил, чтобы его право было поддержано правосудием. Как говорят талмудисты, в метании жребия нет ничего дурного, и только этим путем обнаруживается воля божия в трудных и сомнительных для людей случаях.

«Я не хотел бы ни думать, ни говорить, ни верить (столь беззаконна несправедливость и очевидна подкупность тех, кто отвечает за право в этом Мирелингенском парламенте), что решать дело метанием костей хуже, что бы там ни было, чем то, когда оно проходит через их руки, обагренные кровью; принимая при этом во внимание, что весь порядок судопроизводства дан Трибонианом, человеком неверующим, бессовестным, грубым, до такой степени злобным, извращенным, несправедливым и алчным, что он продавал указы, законы, рескрипты, постановления и приказы за чистые деньги той стороне, которая больше предложит.