Призрак-40-2242. Литературный сборник

– А что это вы за него распинаетесь? Я может по общественной линии…

– Знаю я вашу линию. Сначала – дома али нет, а потом пошли, Юрий Владимирович, в сельсовет.

– Да нужен он мне, Афанасий Петрович, по делу.

– Знаю я ваши дела. От этих делов у Нюрки в магазине распашонки нарасхват. Гуляй, девонька, мы люди сурьезные. Не до баловства нам.

– Старый пень! – взвелась Галка.

– Чеши – чеши отседова! Я от твоей мамке расскажу, как ты к старым людям уважение имеешь.

– Шибко напугал! – крикнула Галка.

– Ну что за люди… Вот жизня пошла?! – возмущался дед Афанасий. – У нас полёты, учёба, а тут пристают черте с чем…

Афанасий прошел в глубину двора и занялся исследованием сарайчика. Доски кое – где подгнили, надо бы заменить, да и вообще…

– Петрович! – окликнул молодой голос. – Добрый вечер.

– Здравия желаем, – буркнул Афанасий. – Одолел науки – то? – Одолел, – вздохнул лейтенант, – завтра в зоне будем работать.

– А за что тебя так?

– Что?

Дед уставился на лейтенанта, почесал затылок.

– Не успел приехать, а тебя уже в зону, видать, где – то крепко нашкодил. А может ты шпиён японческий?

– Это другая зона, – усмехнулся лейтенант, пропустив замечание насчет шпиона. – Смотри, Петрович, – он присел рядом со стариком, взял прутик, начертил квадратики на земле. – Смотри. Небо над нами поделено на условные зоны. В этой, например, стрельбы по воздушным целям, в этой ещё что – нибудь, а здесь, скажем, отработка пилотажа. Понятно?

Дед с сомнением поглядел в небо. Оно было совершенно чистым, лишь на самом горизонте лохматилось белое облачко.

– И кто ж его чертить?

– Я же говорю – условно поделено.

– А как же…

– Находим зону, да? – Ага.

– Петрович, ты карту видел?

Скольки раз и чо?

Лейтенант удержался от улыбок, замечаний, и начал объяснять Петровичу про широту и долготу. Дед слушал внимательно, не перебивал, не вставлял едких замечаний и было похож, что он понимает.

– Ага, – сказал, наконец, дед, – теперича понятно. Значится, ты на карте намечаешь координаты этой самой зоны и там наяриваешь, так?

– Ну, Афанасий Петрович, ну – голова! Совершенно верно!

Дед гордо расправил плечи, а лейтенанту почему – то теплый комочек подкатил к горлу.

– Тут соседка приходила, – сказал дед. – Интерес к тебе проявляла по общественной линии.

– Хорошая соседка?

– Шалава! – яростно сказал дед. – Обозвала меня старым пнем…

– Здесь она в корне не права, – заметил лейтенант. – Мы ещё мужики ого – го, да, Петрович? И не старые, а повидавшие жизнь. Что эта соседка понимает?

– Пошли в дом, – засуетился Афанасий, – яечко поджарим с салом. Любишь с салом?

– И чтобы шкварчало на сковородке…

– Туды его в кочерыжку! – радостно засмеялся дед..

Он обнял лейтенанта за талию, и так они вошли в дом: высокий стройный офицер и мелко семенивший дед Афанасий, счастливый до невозможности.

* * *

Они шли по темному переулку, свернув от клуба, из которого валил народ после вечернего сеанса. Показывали фильм «Два бойца». На удивление трезвый киномеханик Нагайский ни разу не оборвал ленту, не гонялся с матами за вездесущей пацанвой, пролазившей в окна или прятавшейся за ящиками, а потому настроение у него было благодушное, и Суздалев тихонько насвистывал мелодию из кинофильма «Темная ночь». Вообще – то он не планировал похода в клуб, но пришла Рита – какая – то напряженная, от её бойкости не осталось и следа – и предложила пойти «проветриться». Лейтенант охотно согласился.

– Тольки не шарахайтесь до утра, – сварливо заметил дед Афанасий. – Полеты, поди, утром.

– Есть, – сказал Суздалев серьезно.

Рита, вздохнув, промолчала.

Итак, они шли по какому‑то темному переулку. Слева тянулись изгороди огородов, справа темнел корпус чего – то недостроенного, впереди широкой лентой в ярком свете луны блестела река. На той стороне реки высилась мрачная скала. В этом месте русло круто поворачивала, и волна глухо рокотала, разбиваясь о скалы.

Из – за недостроенного здания доносилось:

«Мы лежим с тобой

В маленьком гробике…»

– Студенты развлекаются, – сказала Рита. – Строй – отряд.

– Песня душевная, – усмехнулся Суздальцев. – Слова бы списать.

– Ага, – рассеяно ответила Рита. Темная ночь, призрачный свет луны и необычно молчаливая Рита породили в душе у Суздалева некое предчувствие, что – то должно произойти в этот вечер. Всякие там нападения из – за угла он отметал начисто, в привидения и всякую лесную нечисть не верил, о пришельцах с других планет, что уносят зазевавшихся граждан на предмет препарирования и изучения, в те годы вообще разговоров не велось, а до выхода на экраны будоражащего воображение фильма «Воспоминание о будущем» было ещё добрых полтора десятка лет. И всё‑таки душа лейтенанта трепетала. Было! Было в этой прогулке нечто тревожное, томительное.

Сказать, что лейтенант дожив до двадцати восьми лет, так и не познал женщины… Ну, право, не серьезно. Но в тех немногих случаях, как говорил поэт: «Была без радости любовь – разлука будет без печали». Кажется так. Не оставляли эти встречи ни тоски в душе, ни желания встретиться ещё раз. А тут… Незнакомое трепетание души, невесть откуда нахлынувшая робость, электричество во всем теле – отдавало новизной чувств и диким напряжением мышц.

Рита всё также молча шла рядом и лейтенант уже начал испытывать неловкость от этого долгого молчания, которое неизвестно чем может закончиться. Так они вышли к реке, урчавшей на перекатах.

– Юра, – сказала Рита, внезапно обернувшись к Суздалеву, – открой меня.

– А?! – лейтенант споткнулся на ровном месте.

Он повернул её к себе и обомлел. От прежней острой на язык и находчивой Риты не осталось и следа. В ней что – то переменилось, лицо светилось любовью, покорно опущенные руки, просящий голос… У него похолодело в животе – такое случается не каждый день, пожалуй, раз в жизни.

– Я бы поел чего – нибудь, – едва не задыхаясь, произнес Суздалев. – В баках – ноль.

Рита шумно выдохнула.

– Петрович не кормит?

– Почему же? Дед наукой занят, а я только с полетов.

– Ладно, голодающий, – рассмеялась Рита, – пошли

ко мне – накормлю. Как у вас говорят. Под самую горловину?

– Да, – облегченно выдохнул лейтенант.

* * *

Уже занималась заря, когда он вернулся.

– И тудыть твою в кочерыжку! – горестно сказал дед Афанасий. – И где ж тебя черти носят? Полёты ж у тебя… Что ты со мной делаешь, а не приведи Господь что, а?.. Как малое дитя, ей – богу!

– Дедуля, – изумился Суздалев, – да что с тобой?!

– Да ничо! Выдрать бы тебя ремнем, неслуха

– Ремни у нас в большом количестве, – рассмеялся лейтенант. – Дать?

– Хоть бы меня пожалел, – махнул рукой дед Афанасий. – Всю ночь не спавши…

Суздалев прикрыл глаза, постоял мгновение, потом обнял деда и поцеловал в щетинистую щеку.

– Хоть бы побрился, – сказал он сердито. – Бродишь, как домовой.

– А ты не лезь с целованием! – почти выкрикнул дед Афанасий, и на глазах его показались слезы. – Лезут тут, слюнявят. Есть будешь?

– Поел бы, – сказал лейтенант, – аж воет в животе…

– Дык не броди ночами, – буркнул дед Афанасий и засуетился. – Счас, я мигом.

Когда дед вернулся со сковородой, на которой ещё шипела яичница с салом, лейтенант уже крепко спал, разметавшись на кровати.

– Эх, елки – зеленые… – вздохнул дед, – видать, огулял Ритку – то… – и радостно засмеялся.

* * *

– Итак, – сказал комэск, по обыкновению хмуро оглядев офицеров, – сегодня посмотрим, как летает пешим по – летному наш новый товарищ лейтенант Суздалев. Берите макет, лейтенант, взлетаем.

«Взлетели». Комэск балериной крутился на бетонке, закладывая немыслимые пируэты. Суздалев исправно держался за комэском, повторяя все его фигуры, и, вспотевший под жарким солнцем комэск, наконец, нервно сказал:

– Садимся.

И отошёл, наблюдая, как новый лётчик строит глиссаду посадки. Безупречно. Всё по науке. Комэск развел руками:

– Чему его учить? Классика. Неплохо. Ещё бы в воздухе так, то цены вам, лейтенант, не было.

Суздалев промолчал, только в глазах мелькнули веселые бесенята и пропали. А командир эскадрильи пробурчал, не обращаясь ни к кому конкретно:

– На земле все академики, только не понять от чего все – таки самолёты бьются?..

– Пресловутая ложка меда в бочке дегтя? – товарищ майор.

– Я не в ваш адрес, лейтенант. Это в назидание всем. Есть у нас умники.

– Ну, если… – улыбнулся лейтенант, – тогды – ой, как говорит дед Афанасий.

– Отбой, – сказал комэск. – По плановой таблице полёты в пятнадцать. Пока все свободны. Послушайте, Суздалев, в училище воздушные бои проводили или только взлёт – посадка?

– Проводили, – успокоил лейтенант. – За меня не переживайте, сами – то как, не подкачаете?

Да – а–а-а?! – жутко удивился комэск. – Даже так?! Ну – ну… Во молодёжь пошла! Во кадры! Надо ли это понимать, как брошенную перчатку? Ну, держись, Суздалев, сам напросился.

Летчики сочувственно улыбались. Старший лейтенант Скворцов положил руку Суздалеву на плечо.

– Зря, Юра, командира взвел, измотает.

– А что, супер – асс?

– Лучший пилотажник в полку, да что в полку —

в дивизии.

– Значит, будет у кого поучиться.

– Это точно. Если на фотопленке хотя дым от его движка поймаешь и то удача.

– А если весь аппарат?

Скворцов искренне рассмеялся:

– Желаю успеха!

– К черту.

Лейтенант поспешил на стоянку, где возле самолёта, опутанного проводами и шлангами, колдовали механики.

– Слава, – позвал лейтенант Синдеева, – как аппарат?

– На все сто, командир.

– Сегодня мне нужно, чтобы он был на всю тысячу. Проверь фотопулемет, не дай бог что…

– Всё будет в лучшем виде, – заверил Славка. – Что – нибудь намечается?

– Комэск решил мне устроить трепку.

– Ого! Серьезный мужик. Может, не стоило нарываться так откровенно?

– Не будем обсуждать эту тему, перчатка, как сказал командир, брошена.

– Аппарат, как часики. Между нами, есть шанс?

– Потом.

– Ну, дай Бог.

Лейтенант держался, как положено: сбоку, справа и чуть выше. Комэск поглядел назад. В поле зрения был только конус воздухозаборника ведомого и неожиданно крутанул «бочку». После такого фортеля новичок, как правило, отставал и комэск милостиво давал салаге пристроиться, чтобы потом, на разборе полётов, высказать всё, что он думает об училищных инструкторах новичка.

Это было не совсем честно. Нельзя ставить знак равенства между вчерашним курсантом и признанным в дивизии пилотажником, но, хоть дешевенько, а грело самолюбие.

Он огляделся и уже собирался прибрать газ, но машина ведомого висела на прежнем месте, то, слегка уходя вверх, то малость проседая.

– Догнал? – спросил комэск, почему – то внутренне напрягаясь.

– Повторил маневр, – коротко ответили наушники.

Комэск сжал губы. Ох, что – то тут не то ох, не то… Лейтенант то вспухал на мгновение в кресле, то словно ударом его вжимало обратно. Да, комэск был классный летчик, но лейтенант всё – таки поймал тот единственный момент и нажал гашетку фотопулемета. Он не слышал стрекота кинокамеры, но знал, что в эти мгновения самолёт комэска фиксируется на пленке. Всё!

– Я ноль пятый! Задание выполнил. В условном бою, условный противник сбит.

– Что – о–о? – изумленно спросила земля, помолчала и голосом «бати» четко приказала. – Двадцать второй, ноль пятый, на точку. Курс – 270.

– Понял вас, – ответил лейтенант.

«Двадцать второй» промолчал.

* * *

Доложив, что полоса свободна, лейтенант зарулил на стоянку. Выключил двигатель, открыл фонарь кабины и, потянув черный эбонитовый шарик, снял щиток гермошлема.

– Ну, как? – Спросил Слава. – Аппарат не подвел?

– Спасибо, Слава, ему сегодня досталось.

– Ну, а как… вообще?

– Вообще? Будь это война, сейчас бы рисовал звездочку на аппарате.

– Завалил?! – ахнул Славка.

– Как немца над Кубанью, но лётчик сильный, ничего не скажу. Ладно. Отцепляй меня от этих дел.

– Таким образом, используя возможности самолета, в условном бою, условный противник был сбит. У меня всё, – сказал Суздалев и положил указку.

– Добро, садитесь. Комэск?

– Да мне и говорить‑то нечего, разве что подать рапорт о переводе в пехоту… Лейтенант Суздалев всё очень толково и грамотно изложил, а из схемы видна моя ошибка. Вот тебе и желторотик, – добавил комэск сокрушенно.

– Я бы уточнил относительно желторотика, – заметил командир полка. – Товарищи офицеры, попрошу внимания! Интересные новости, только что с телетайпа. Приказ министра обороны. За особые заслуги в деле подготовки личного состава ВВС, инструктору Центра боевой подготовки, летчику первого класса, майору Ю. В. Суздалеву, – командир сделал многозначительную паузу, – досрочно присваивается звание «подполковник».

Офицеры ошарашено притихли.

– Вот тебе и лейтенант! – ахнул кто – то в зале.

– И это ещё не всё, – поднял руку Саакян. – Приказ по армии. Подполковник Ю. В. Суздалев назначается командиром в/ч такой – то, нашего полка, стало быть. А меня, друзья мои, переводят в штаб армии. Прием – передачу дел закончить… впрочем, это уже детали. Такие вот пироги…

Офицеры минут пять молчали. Комэск то наливался краской, то кряхтел досадливо, а потом из задних рядов донеслись голоса молодежи:

– Отцы командиры! Где должности и звезды обмываем?!

Суздальцев поднялся, казалось нисколько не смущенный таким поворотом дел:

– Товарищи офицеры, проводы командира и, – он хмыкнул, – мои звезды… Словом, прошу всех к деду Афанасию.

– Так ты всё знал? – тихо спросил штурман. – Знал и молчал…

– А тебе всё выложи? Любопытной Варваре нос оторвали – в курсе? – Так же тихо ответил Саакян.

– Это и есть твой аргумент? – спросил штурман, обидевшись. – И что за цирк устроили – «лейтенант», салага, такого туману напустили, такая тайна, куда там… А что, у нас даже такой центр есть, и где это?

– Вот ты у нового командира и спроси. – Ответил Саакян. – А на счет «салаги»… Ну да – я знал. Не мною это было задумано. Зато лейтенант узнал полк изнутри, так сказать, пообщался с офицерами запросто, посмотрел кто на что способен. Нормально.

– Тьфу, – с досады плюнул штурман. – Тайны мадридского двора, какие были причины такую темноту напускать, не пойму?..

– Были причины, – веско сказал командир полка. – Поверь – были.

– Ничего не понимаю, – развел руками штурман.

– Аналогично, – в тон ему ответил Саакян.

– А шустрый паренек. Двадцать восемь лет и уже командир полка.

– Тридцать два, если уж на то пошло, – усмехнулся Саакян, и нахмурился.

Суздалев возвращался в село пешком, благо совсем не далеко. Звуки аэродрома утихли, и было слышно, как за деревней дробненько стучит мотор трактора. Уже завели свою песнь лягушки в придорожной канаве, тренькали над ухом комары. Он шёл медленно, не торопясь, и прутик вербы, который он держал в руке, оставлял за ним в придорожной пыли тонкий извилистый след.

1987 г.

ЖИЗНЬ ШМОньки

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой выясняется, что можно прожить без сопротивления материалов, а вот без музыки – нет

Не исключены перемены

«Шмонька» – это так в обиходе. А официально – ШМО, то есть – школа морского обучения. Народ здесь разный: от проваливших вступительные экзамены в «мореходку», до деревенских фантазеров, решивших сменить трактор на гулкую палубу судна. Захотелось романтики, куда деваться… Но берут всех. Лишь бы здоровье не подкачало. Деревенские проходят медицину без вопросов, а какие вопросы? Выросли на свежем воздухе, на молоке и домашней пище. Легкие дуют так, что спирометр зашкаливает, сердце стучит с ритмичностью часов «Ролекс» – здоров, как конь. Образование, правда, ой, что за педагоги в деревне… но это поправимо.

Городские наоборот, образованием может, и не блещут, но для ШМОньки сгодится. Да и парни в основном из приморских городов и поселков. У моря выросли и, что такое «камбуз» знают не понаслышке. Почти готовые моряки. Их чуть подшлифовать и классный специалист готов. Другими словами, имеется удостоверение моториста, матроса, радиооператора. Это уже на судне выясняется, что «первоклассный специалист» на самом деле пень пнем и его учить да учить… Но теоретическая база есть, а практика дело наживное.

Витя Сысоев – по прозвищу «Утак» за свой раздвоенный у кончика нос, что делало его похожим на селезня – пришел в школу потому, что милиция поселка Шкотово уже поглядывала в его сторону. И, чтобы ребенка не замели окончательно, папаша сплавил его на флот. Суровые флотские будни, так думал папаша, сделают любимое чадо человеком. Сысоев – невысокого роста, глаза серые, нахальные, от роду семнадцать лет, телосложение щупленькое, а по характеру чистый псих. Едва прибыв в школу, он заехал Васе Рогову по челюсти. Рогов – заморыш, чудом прошедший медиков, прислонился к якорю, у входа в школу, и тихо плакал. Наблюдавший эту сцену шахтер из Дальнегорска Коля Воронов, решивший сменить штреки шахты на просторы морей (много позже эстрадный певец пропоет со сцены: «Ах, ты! Мы вышли из шахты… Но это будет позже), молча сгреб Утака за шиворот и коротко спросил:

– За что?

– Чтобы служба медом не казалась, – нахально ответил Утак, – пусти, а то и тебе…

Воронов усмехнулся. Одной рукой поднял Утака за шкирки и швырнул метров на пять от себя.

– Еще раз тронешь пацана – прибью, – пообещал Воронов.

– Ой – ой, напугал!.. Я тебе это не забуду, – скрипнул зубами Утак.

– Да уж, запомни, – усмехнулся Воронов. – Я сказал. Сейчас просто пошутил, а по – настоящему нарвешься, то без обиды, договорились?

– Прирежу ночью, – прошипел Утак.

Воронов даже не ответил. Только поднял брови и всё. Коля среднего роста, с развитой мускулатурой – Шварцнегеру такое и не снилось. А оно и вправду… Отбойный молоток не игрушка. А если каждый день, да всю смену, да на полусогнутых и так несколько лет? Это не в спортзале мышцы «качать»… Спокойный, как мамонт, Коля никогда не выходил из себя и только на занятиях по теоретической механике потел и встревожено оглядывался по сторонам.

– Воронов! – вскрикивал преподаватель взволновано. —

Не отвлекайтесь!

– А я чо? Я ни чо…

– Итак, вектор давления крейцкопфа в нашем случае направлен… куда, Воронов?

– А я почем знаю, куда он давит, – гудел Коля.

– Сельпо… – шипел Утак, – в шахте сидел бы и не вы-лазил…

Воронов молча показывал кулак.

– М – да, садитесь.

– Толку – таки, от вас на флоте будет мало. Нет, в самом деле, си – бемоль, от фамажор не отличаете, сложение и вычитание векторов не понимаете, я уже не говорю о редиез. Кого набрали в школу, не понимаю…

– Тупой, как сибирский валенок, – шипит Утак.

Воронов чешет затылок и садится. Чего пристал с редиезом, назло он что ли?.. Видать это он по – английски так крейцкопф называет…

Фамилия преподавателя Менинзон. Отсюда следует, что все население города Биробиджан приходилось ему дальними родственниками. А если добавить, что имя отчество преподавателя Моисей Самуилович, то понятно о чем речь.

Как и большинство представителей этой национальности Менинзон был музыкально одаренным человеком. И если бы не преподавал, то, скорее всего, был бы дирижером какого – нибудь оркестра. Словом имело место легкое помешательство на почве музыки. Он пытался создать в школе духовой оркестр, но срок обучения один год и только радиооператоры – элита школы – парились два. А за год кого научишь?.. У курсантов голова забита математикой, термехом, навигацией, устройством судна, а тут ещё сибемоль с фа – диезом пристают, одуреть можно…

Каждый год он набирал новый состав оркестра, заставлял заниматься до полуночи, но зато всем участникам ставил по теоретической механике только «пять», справедливо полагая, что мотористу, например, термех нужен, как зайцу «стоп – сигнал». Об этом знали, а потому Коля, жутко стесняясь, пробурчал в потолок:

– Я в Доме культуры шахтеров на трубе играл, а вы мне про фа – диез говорите. В курсе я. – И до сих пор молчал! – вскинулся Менинзон. – Совесть у тебя есть? Сегодня же на репетицию!

– В наряде я, не получится.

– Никаких нарядов! Я поговорю с ротным.

Объяснимся. Школа являлась закрытым учебным заведением со всеми вытекающими – строевой подготовкой, зарядкой, несмотря на погоду на улице, специальной подготовкой. Вязать узлы, конечно, скучно, но зато гонки на ялах нравились всем. Чья шлюпка быстрее, чья рота лучше. Тут было где показать удаль и силушку! Свежий ветер в лицо, воротники форменок вытянулись по ветру, а весла выгибаются от напряжения, и ял летит, как пришпоренный. Какая разница первый ты или третий, главное – не последний. И ты моряк, и это ощущаешь каждой клеточкой организма.

В такие дни даже Утак оставлял свои пошлые шуточки и, сидя на руле (все – таки у моря вырос), покрикивал:

– Навались, славяне! И – раз, и – раз!..

И наваливались, ощущая скорость и вкус соленых брызг.

С середины октября начальство школы начало таинственно улыбаться, а начальник школы вместо четырех узких полосок на форменной тужурке, приладил одну широкую. Да и у всего руководящего состава полосок на рукавах прибавилось. Утак, хотя и вредный парень, но в наблюдательности ему не откажешь, и, пожалуй, он первым заметил перемены.

– Мужики, – нервно сказал он, – а вы заметили, что в школе чегось творится?

– Да что тут может твориться, Утачёк? – подал голос Валера Сорокин. – Лично я забил на всякие новшества. В июне выпускаемся, и я прошусь на ледоколы, на север. На ледоколах и кормежка получше, и «северные» идут. Лет пять отхожу на ледоколах, куплю дом, корову и забил я на флот, на море, на эти посудины. Вот так.

– Мысль интересная, – заметил Утак, – планы, кажется, реальные, но у меня подозрение, что они не сбудутся.

– Чего так? – спросил Воронов. – Валерка дело говорит. Не будешь же всю жизнь по воде бегать…

– Да перестаньте трепаться! – воскликнул Утак. – Ослепли вы, что ли? Буквари новые привезли, это – раз! У матросов радиолокаторы устанавливают – два! У нас новое оборудование монтируется – три! Дизеля завезли – четыре! Я вчера на ящиках прочитал: «Секстаны» – пять. А на кой простому матросу секстан, я вас спрашиваю? Мало вам? Я не знаю… Ходят и не видят. Ворон в свою дудку дует, Князь в картишки перекидывается с Цыганом. Сорока корову мечтает купить. Флотские называются… Тьфу!

– Утак, как всегда, умножает на десять, – веско сказал Витя Князев. – Ходи (это Цыгану). Двадцатый век, что вы хотите… Реактивные самолеты летают, телевизор изобрели, а мы всё котлы изучаем: бери больше, кидай дальше. Плановая замена оборудования на более совершенное. И нечго народу голову морочить. Не вижу никаких оснований для паники. По – любому, если, что – то и изменится, то не для нас. Недоумков, вроде Утака, выпустят, а наберут более умных. Такие дела…

– А что? – Рогов потянулся. – Я бы остался. Механик – это не моторист.

– Вот, – Князев зевнул, – Васю оставят, а Утака на «Бухару», уголек в топку кидать. Вася – голова,

а Утак – пень.

– Да пошли вы… – обиделся Утак. – Тоже мне умники… Будто не ты, Князь, вчера пару схлопотал по истории.

– Салага ты, Утачёк, – добродушно сказал Князев. – Я на грудь исторички загляделся. Такая баба, ух… Ты, Утачек, в этих делах ничего не понимаешь, а я уже пробовал кое – кого… Так что заглохни со своей «парой». Через месяц она мне одни «пятки» ставить будет.

Утак брезгливо высунул язык, показывая полное отвращение к «этому делу».

– Я же говорю – салага, – усмехнулся Князев.

Кубрик зашумел. Конечно, Утак, наплел с три короба, но очевидных перемен не заметить было невозможно. И сначала все воспринималось, как нормальное явление, но с высказыванием Утака, дело принимало иной оборот и глаза, как бы раскрылись. А что?.. Может, что – то и будет.

– Князь прав, – Валера Сорокин отошел от окна. – Ничего нового в школе не намечается. Все – таки 1958‑й год на дворе. Техника меняется. Спутник, вот, запустили… А что новые учебники завезли и оборудование, то, думаю, тем, кто будет после нас, просто увеличат срок обучения. Может на год. А нас… – Валера улыбнулся, – на следующий год в любом случае выпустят. На флот приходят новые суда, кадров нехватает, так что на флот, мужики, на флот…

– Логично, – заметил Князев. – В точку.

– Четвертая рота! – внезапно раздалось в кубрике. – Опять базар? Отбой не для вас? Всем в койку и активно сопеть носами.

– Приперся, ботало… – пробурчал Сорокин, ныряя под одеяло.

– Я, между прочим, все слышу, – сказал замполит (он был дежурным по школе), – и кое – кому это замечание боком вылезет. «Бухара», будьте уверены, обеспечена. Я позабочусь. Отбой!

Когда двери закрылись за дежурным, Князев заметил: