Долгая дорога

О чем же он думает сейчас?

– Майкл, в центр!

Тихий шелест голосов у зеркала… Светловолосый силач Майкл – самый умелый из учеников сенсея. Мало кому в группе удается отклонить или блокировать его удар. Смотреть на него на отработке ли приемов, на спарринге ли одно удовольствие, так он чёток, так безупречен… Нет, не зря, не зря задумался сенсей, кого выбрать для встречи с Сэмом!

Кажется, и Майкл понял учителя. Едва только соперники поклонились друг другу, как он занял свою любимую позицию «всадник» – на широко расставленных полусогнутых ногах и боком к противнику. После этого поединок длился не дольше секунды. Гибкий Сэм кинулся вперед и тут же получил боковой удар ногой в лицо. Удар был нанесён во всю силу, вопреки нашим правилам. Впрочем, и сенсей не произнес своего обычного: «контролируйте удары». Сэм упал с окровавленным лицом, губы и нос у него были разбиты. Так разбиты, что пришлось вызывать «скорую».

Вряд ли кто-нибудь пожалел Сэма, он-то ведь никого из нас не жалел. Сегодня он получил жестокий, но справедливый урок. И когда месяц спустя Сэм снова смог посещать занятия, все мы увидели, что кое-что им усвоено. Самоконтроль вошел в практику Сэма. Даже учтивость, какой прежде не было, появилась в его манерах.

Уж не знаю, стал ли он осторожнее, опасаясь новых «уроков», или действительно изменился. Настолько, чтобы понять, что такое Путь Каратэ.

Глава 35. Операция «Спасение Марика»

Ко второму курсу у меня в колледже уже были друзья. Пожалуй, раньше всех, не считая моей тезки Валерии, сдружился я с Инной. И даже более, чем сдружился (думаю, что мои теплые воспоминания ничем не оскорбят ту, о ком на самом деле идет речь, хотя её имя я всё же изменил). Подружка моя была славная девчонка, неглупая, начитанная, притом добрая и очень веселая. Мне нравилось глядеть, как она смеётся, откинув голову и немного приоткрыв небольшой ротик, так, что чуть-чуть видны белые зубки. Ещё больше нравилось, как она порой посматривала на меня: снизу вверх (я-то повыше), кокетливо прищурив свои карие глаза… Однажды, когда она вот так смотрела, я не выдержал, обхватил её полненькие плечики и стал целовать… Словом, начался мой первый настоящий роман. Я чувствовал себя влюбленным и счастливым, Инна, кажется, тоже. Нам хорошо было вместе, что бы мы ни делали: гуляли, болтали, в кино ходили или к тестам вдвоем готовились. Появилась у нас и общая компания.

Занимались мы обычно у Инны дома. Жила она в Форест-Хилс. Это такой микрорайон у нас в Квинсе, где особенно много русскоязычных иммигрантов, а потому и разнообразных русских магазинов, поликлиник и других обслуживающих заведений и учреждений. Кстати сказать, я очень полюбил Квинс, самый, пожалуй, зеленый из всех районов, входящих в Большой Нью-Йорк. Пижоны и богачи любят свой Манхэттен – остальное для них вообще не Нью-Йорк (впрочем, все ньюйоркцы гордятся Манхэттеном и развлекаться предпочитают именно там). Иммигранты из южных городов России прославляют Бруклин – там, мол, и океан под боком, и пляжи, как в Одессе, и магазины прекрасные. Бронкс… Ну, уж не знаю, кто особенно любит Бронкс, разве что те, кто живут возле его замечательных парков. Но кто бы что ни говорил, по мне в Нью-Йорке нет ничего лучше зеленого Квинса. «Королевин», то есть что-то вроде русского Царицына – не зря он так называется! А названия микрорайонов? Форест-Хилс – лесистые холмы… Вуд Сайд – лесная сторона… Кью Гарденз – биллиардные сады (я так думаю, потому что кью – это кий)… Беллроуз террас – терраса прекрасных роз… Линден бульвар – Бульвар лип… Фреш Медоуз – свежие лужайки… Хиллкрэст – гребень горы… Джамайка Истейтс – поместья Джамайки… Ну, конечно, кое-что изменилось в городском пейзаже с тех пор, как эти названия возникали, но для меня Квинс и сейчас прекрасен. Жить в нем спокойно и уютно.

Я думал об этом, стоя однажды возле окна в гостиной у Инны. Был теплый майский день. За окном открывалась широкая панорама: сначала – улицы, кипящие суетой, люди, снующие взад и вперед, потоки машин, дома, домики, крыши, окруженные зеленью. А за всей этой сутолокой повседневности простиралась на востоке широкая зеленая волнистая гряда до самого горизонта. Казалось, будто густой лес подступает там к городу, замыкая его. Иллюзия, конечно, просто такой отсюда представляется другая часть Квинса, как раз та, в которой я живу. А если смотреть сверху, откуда-нибудь с вертолета, весь наш Квинс увидишь таким же зеленым!

Мы с Инной готовились к тесту по Теории чисел. Если хочешь что-то в этой науке постичь, ею нужно заниматься неустанно. Я и пытался. Но, увы… Преодолев языковые трудности, я сумел в третьем семестре получить по всем своим курсовым предметам четверки, а в этом семестре уже мог бы метить в отличники, кабы не эта самая Теории чисел. Читала нам ее миссис Салиски, молодая блондинка родом откуда-то с Украины – её родители эмигрировали в Америку вскоре после революции. Несмотря на молодость, миссис Салиски не знала снисхождения, она, например, не ставила, подобно другим преподавателям, оценки за трудные тесты чуть-чуть повыше, чем следовало бы по результатам. Кроме того, нам казалось, что она с особой суровостью относится к иммигрантам-евреям. «Антисемитка! – злились мы после очередного провала. – Сама ведь из эмигрантской семьи, и никакого сочувствия!»

Так или иначе, у миссис Салиски я в лучшем случае мог рассчитывать лишь на четверку, да и то волновался, вытяну ли, и готовился к тесту изо всех сил.

Отзанимавшись часа четыре с лишним, мы теперь отдыхали.

– Давай перекусим, – предложила Инна. Но только мы направились в кухню, как от окна, где я перед этим стоял, раздался громкий голос: «Физкульт-привет!»

Я аж вздрогнул, обернулся и увидел, как в нижнюю часть окна с пожарной лестницы влезает какой-то парень. Судя по необычному способу вторжения, он мог быть либо бандитом, либо ангелом. Но вид у парня был вполне земной и более чем мирный, на упитанном лице с чёрными усиками сияла добродушная улыбка. Соскочив с подоконника, странный гость поцеловал Инку в щеку, а затем протянул мне руку:

– Марк…

– Валерий, – машинально ответил я, и тут же спросил: – А ты как… Ты откуда?..

Марк и Инна рассмеялись.

– Его старики живут в соседнем подъезде, – объяснила Инна, – на том же этаже. Между нашими окнами пожарная лестница…

– Понимаешь, как удобно? – перебил её Марк. – Кроме того, приучаю Инку к своим неожиданным появлениям. Чтобы ждала в любую минуту… А-а, вы, кажется, поесть собрались? Значит, я вовремя!

Сказав это, он скорчил такую смешную мину, что невозможно было не засмеяться.

Усатый весельчак, оказывается, учился в нашем же колледже и даже на одном с нами отделении, но поступил совсем недавно, потому что приехал в Америку из Львова меньше года назад. Однако же он много чего успел сделать. И с Инкой подружился, и уже работает на пару вместе с её отцом, арендующим такси! Вот это меня просто потрясло. Ну и деловой, ну и хваткий парень, подумал я не без зависти. И к тому же почувствовал что-то вроде ревности: уж больно свободно этот усатый вел себя с Инкой!

– Ой-вэй! Ну, пожалей меня, мамочка, пожалей!

Закатив глаза, Марик склоняет голову на плечо к Инке и чмокает её в щёку… Ну, что это такое? У нас в Ташкенте никто из парней даже с близкой девушкой не вёл бы себя так на людях. Ни узбеки, ни бухарские евреи, ни ашкенази. А уж с девушкой не близкой… О нет, мы еще не были такими «продвинутыми!» У нас ещё сохранялись прежние представления о приличиях. И что это за «мамочка»? Среди наших ласково-шутливых обращений к девчонкам такого слова не было. Может быть, потому что людям Востока присуще высокое уважение к матери? Я бы и начал ревновать, но в нью-йоркском колледже я уже наслушался и нагляделся всякого. Я уже знал, что такая развязность в моде и вовсе не обязательно говорит о близких отношениях. А Марику, очевидно, развязность и вообще-то свойственна по складу характера. Да стоит только посмотреть на него, и всё уже ясно!

Круглое, с двойным подбородком лицо Марка, увенчанное кудрявой шевелюрой, такой густой, что она походит на меховую шапку, невероятно подвижно. Карие глаза в вечном движении, рот вообще никогда не закрывается, а по этой причине непрерывно шевелятся, то приподнимаясь, то опускаясь, маленькие чёрные усики. Лицо это располагало к себе, да и общительность Марка покоряла… Словом, очень быстро подозрения мои исчезли и появилось ощущение, что мы с ним старые друзья.

* * *

Между тем Марик, с аппетитом закусывая, продолжал жаловаться на свои беды. Оказалось, что у него неприятности с курсом «Введение в компьютерные науки». Виноват в этом, как он уверял, преподаватель.

– Ой-вэй, ка-ак он меня замучил! Ма-амочка, я просто погибаю!

Я у этого преподавателя (не припомню сейчас его фамилии) никогда не учился, но что с ним нелегко, слышал не раз. Как-то случайно заскочив в аудиторию, где он вел урок, я задержался. Интересно было послушать – вместо «Фортрана», который я изучал, первокурсникам теперь давали «Паскаль». Долговязый седой преподаватель расхаживал вдоль исписанной мелом доски и объяснял материал. Он тыкал пальцем в доску и негромко что-то бормотал. Вслушавшись, я удивился: почему он всё время повторяет одно и то же? Зачем? Думает, что ли, что перед ним безнадёжные тупицы? Между тем ясно было, что студенты давно всё поняли, материал был несложный, вопросов никто не задавал. Преподавателю, очевидно, это было безразлично, контакта с аудиторией он не искал…

Впрочем, об одном «контакте» я слышал от его студентов-эмигрантов. Как-то начал он расспрашивать их о Советском Союзе. В колледже такое случалось нередко: многим хотелось поговорить с очевидцами о житье-бытье за «железным занавесом». Интересовало разное: как мы питались и что могли купить в магазинах (скудость товаров больше всего поражала женщин-преподавательниц), кто из наших родственников подвергался политическим преследованиям, как проявлялся антисемитизм. Мы, впрочем, рассказывали и о хорошем – о невысокой плате за квартиры, о бесплатном образовании… Преподаватель Марика был единственным, кто упорно выспрашивал своих студентов именно о крупицах хорошего. «Как там у вас относятся к учителям? С уважением?», «Какие предметы у вас были в старших классах? А какие лекции в институте? Вам хорошо преподавали? Стипендию получали?» и тому подобное. Конечно же, он прекрасно знал, что ему ответят. Но для того, видно, и спрашивал, чтобы с презрением и гневом восклицать: «Не понимаю, зачем вы сюда приехали? Вас бесплатно и хорошо учили, о вас так заботились в вашей стране, мало вам было этого?»

Все видели, что преподаватель настроен просоветски, некоторые даже считали его коммунистом. Пускай бы так, это его дело. Пусть восхищается Советским Союзом. Но зачем же оскорблять студентов? Приятно ли учиться у профессора, который спрашивает, зачем ты здесь появился?

Однако по колледжу стали ходить и другие слухи об этом человеке. Вроде бы кое-кто видел, как он прижимается к парням-студентам, когда подходит к ним что-то объяснить или заглядывает к ним в конспекты. Говорили, что если… ну, что ли, не сопротивляться этому, то, даже провалив тест, получишь хорошую оценку. Словом, уверяли, что этот седой человек с неприятной внешностью был геем. Не берусь утверждать, что это правда, ведь когда не любишь человека, легко приписываешь ему любые недостатки и пороки. Но говорить – говорили упорно.

Так вот, именно с этим преподавателем у Марика сложились особенно скверные отношения, именно его курс, уверял Марик, ему ни за что не сдать на предстоящей весенней сессии.

– Ой, он та-акой гад! Придирается, всё ему не так… Мамочка, голова что-то разболелась… Сделай мне точечный массаж, а? (теперь голова Марика уже на коленях у Инки). О-о, во-от так… Как хорошо-о!.. Мамочка, пониже, во-от тут… Он меня просто ненавидит, преследует, другие парни не лучше учатся, и ничего… А со мной, как с собакой! На тесте глаз с меня не спустит, попробуй тут списывать! Мамочка, ты мне поможешь? Придумаешь что-нибудь?

– Конечно, – рассмеялась Инна. – Уже придумала: с сегодняшнего дня начнем заниматься!

Она, действительно, могла бы Марика натаскать, потому что в этом учебном году изучала «Паскаль». Но Марик вовсе не собирался с её помощью готовиться к тесту! Он рассчитывал совсем на другое, и Инка отлично понимала это.

– Вариант второй, – продолжала она вышучивать Марика. – Зайду в класс, сяду с тобой рядом и будем писать тест вместе!

– О-очень остроумно! – Обиделся Марик.

Мы продолжали острить, Марик продолжал изображать обиду. Но вскоре выяснилось, что дурачками-то были мы, потому что хитрый Марик кое-что задумал, и выполнять его план пришлось не только Инке. Волею судеб я тоже стал участником операции «Спасение Марика»…

* * *

Недели через две начались экзамены. Марика я больше не видел и, сказать честно, о нем не вспоминал. И вот иду я однажды по коридору, на душе легко, только что сдан один из трудных экзаменов, и встречаю Инну. Стоит она с подружкой возле какой-то аудитории, в руках держит листки…

– Ты что, с экзамена?

Оказывается, экзамен сейчас у Марика, а Инна с подружкой – «на стрёме». Марик уже выбегал к ним, использовав старую, как мир, уловку: сказав, что у него расстройство, был выпущен в туалет и вынес переписанные задания. Инна быстренько их решила и теперь ждет то ли Марика, то ли его посланца…

Не прошло и пяти минут, как из аудитории выскочил парень с запиской. Приказ: идти с ответами в соседний туалет, запереться в кабинке, ждать Марика… Тут даже Инка возмутилась: ну и наглец! Как это мило: она должна сидеть в мужском туалете! «Что будем делать?» – спросила Инна и поглядела на меня умоляюще. Эти милые карие глазки… Разве я мог отказаться? Так и стал я участником операции на самом её рискованном этапе. Насколько рискованном и драматичном, я и представить себе не мог.

Туалет на этом этаже был, как и все остальные, просторным, идеально чистым и, к моему великому облегчению, совершенно пустым. Я заперся в одной из кабинок. Ждать пришлось недолго: щелкнул язычок на дверях, кто-то вошёл, раздался шепот Марика: «Валера, ты здесь?» – и он забежал в соседнюю кабинку… Везуха – ни одного свидетеля! Я быстренько подсунул листы с ответами под разделяющую нас перегородку. Но буквально в ту же секунду распахнулась, с грохотом ударившись о стену, дверь туалета и раздался чей-то злобный визгливый голос:

– Мэйзер, ты здесь, я знаю! Немедленно выходи!

Догадался, ужаснулся я. Ещё бы, как было не догадаться! Сейчас вломится к Марику и… Тут я увидел, что из-под стенки снова вползают в мою кабинку знакомые листочки.

– Смой… И сиди там! – прошептав это, Марик шумно спустил воду и вышел из кабинки. Ужасно обидно, что я не видел, а только слышал сцену, которая тут же и началась.

Голос профессора:

– Ты что тут искал? Не двигайся! Стой прямо!

Голос Марика:

– Что вы делаете? Оставьте меня!

Голос профессора:

– Что я делаю? Обыскиваю тебя, мошенник! Где листки?

Голос Марика:

– Отойдите! Вы не смеете… Слышишь, не трогай меня… Гей! Ты – гей!

Голос профессора:

– Ах ты подлец! Говори – списывал ответы? Кто принес?

Я похолодел… Ведь если обнаружат и меня… Недавно по такой же причине из колледжа исключили одного или двух парней… Что делать? Спускать листки в унитаз я пока не мог, боялся нашуметь.

Тем временем Марик, продолжая вопить, продвигался к выходу. О, он был хитер, ничего не скажешь! Он без перерыва кричал: «Отойди от меня! Гей! Не смей меня трогать! Ты гей! Ты гей!» Он мог бы, конечно, хорошо наподдать профессору, профессионально наподдать, потому что занимался боксом. Но выгоднее было оставаться беззащитной жертвой, и Марик только отталкивал от себя этого незадачливого дурака, который не понимал, как он подставился. «Гей!» – разносилось теперь по всему коридору. Собрался народ…

В туалете стало пусто. Я быстро разорвал листочки и, закрутившись, они исчезли в потоке воды. Вышел я из кабины только после того, как голоса затихли. В коридоре за углом меня ждала Инка.

– Марк исчез… В аудиторию не вернулся, где-то прячется, – возбужденно сказала она. – Что будет? Как думаешь, исключат?

Я пожал плечами:

– Вряд ли… Ведь тестов-то не нашли. Да ты слышала, что Марк орал? Скандал теперь начнётся.

– Ну, скандал-то он поднял, а тест всё равно провалил, – усмехнулась Инна. – Пошли, нам его не дождаться!

Мы оба оказались правы. Скандал разгорелся, потому что Марик пошёл в деканат и обвинил профессора в сексуальном домогательстве под видом обыска. Свидетелей у него нашлось немало. После летних каникул профессор в колледже больше не появлялся. Уволили или сам решил уйти, я не знаю. Позже говорили, что вроде бы он уехал в Россию преподавать. Мы от души сочувствовали его русским студентам.

Марику пришлось заново брать курс «Введение в компьютерные науки»: профессор, этот «долговязый гей», как Марик его теперь именовал, влепил ему непроходной балл.

А я у миссис Салиски даже на четверку не вытянул: получил три с плюсом. И тоже воображал себя жертвой. Не сексуального домогательства, а антисемитизма.

Глава 36. «Наш бизнес»

– Держи, – сказала мама и протянула мне сумку. – Осторожно – тарелки…

Вот уже третий месяц я по субботам отношу отцу обед. Но даже если бы я это делал сто лет, мама всё равно напоминала бы: «Неси осторожно». Посмеиваясь, я обещаю не колотить тяжелой сумкой по стенкам и выбегаю из дома.

Весной 81-го свершилось, наконец, то, к чему так долго стремился отец: он открыл маленькую сапожную мастерскую.

Всё то время, что отец работал у Мирона, он упорно, но безуспешно пытался снять для мастерской хоть какое-нибудь помещение. По воскресеньям целыми днями пропадал в Манхэттене, истоптал его вдоль и поперек. Уж, казалось бы, где, как не в Манхэттене, где на каждом шагу магазины, мастерские, ателье и прочие предприятия, предоставляющие немыслимое количество бытовых услуг, можно было найти подходящее местечко! И клиентов тут хоть отбавляй, кишмя кишат по улицам, сбивают свои каблуки и протирают подошвы. Значит, увидят мастерскую и будут заходить… Так-то оно так, но арендовать что-нибудь в Манхэттене оказалось отцу не по карману.

– Хоть бы вот такой уголок снять у кого-нибудь, – жалобно говорил отец за ужином, пальцами обозначая пространство, на котором он мог бы разместиться. Он всё надеялся, что встретит, наконец, в Манхэттене доброго человека, который ему посочувствует и недорого сдаст уголок в своем заведении. Но владельцев чисток, прачечных и различных мастерских соседство сапожника почему-то не привлекало. Починка обуви казалась им делом несолидным.

Не найдя понимания в Манхэттене, отец перенес свои поиски в Квинс. И здесь ему наконец-то повезло: «добрый человек», которого он так долго искал, нашёлся, можно сказать, в двух шагах от дома, на Юнион Тёрнпайке. Это был владелец химчистки Харолд, седовласый американец лет шестидесяти. Однако же убедить его и совладелицу химчистки, Крис, отцу удалось далеко не сразу.

– Ведь я же не даром, я им триста долларов предлагаю за рент! Нет, говорят, их это не интересует! – возмущался отец. – Но я им докажу, что две мастерские вместе – это очень выгодно!

И доказал. Хотя трудно даже вообразить, сколько энергии на это потратил: ведь его английский даже я с трудом понимал. Впрочем, отца это не смущало: коверкая английские слова и заменяя их русскими, он помогал себе жестами не хуже итальянца.

И вот однажды вечером он вошел в дом с лицом таким счастливым и взволнованным, какого я, пожалуй, еще ни разу не видел.

– Договорился! – провозгласил он торжественно, будто сообщал о победе над вражеским войском.

Счастливым, я бы даже сказал – преображённым, отец оставался довольно долго. Он так погрузился в новые свои обязанности, так гордился, ощущая себя хозяином, бизнесменом, что… Словом, нам с мамой даже приятно было на него смотреть. У нас полегчало на душе, а в доме стало гораздо спокойнее. Мы искренне радовались. Особенно мама. Не заработкам отца, а тому, что он, наконец, при деле, на подъеме, и это хоть на время сказалось на его характере.

* * *

Началось это весной, а сейчас шло к концу лето. Отец, да и все мы, уже привыкли к тому, что у нас – бизнес. «Наш бизнес» – мы так его называли, хотя и выстрадал его, и создал, и оборудовал, и работал в нем отец, а я мог помогать ему только по субботам. Но ведь мы же были семьей.

* * *

…Пересекаю Мейн-стрит и иду по левой стороне Юнион Тёрн Пайка по направлению к супермаркету Key Food, к тому самому, где подрабатываю. В одноэтажных домиках один к другому тесно лепятся небольшие магазинчики, закусочные, парикмахерские и тому подобные заведения. Бизнесмены здесь небогатые, потому и вывески скромные, металлические или даже матерчатые, а не причудливо изогнутые трубки, озаряющие улицу яркими огнями. Вот, наконец, и вывеска, которая оповещает: Wonders Clean Cleaners. Она – над дверями. А сбоку, рядом с дверью, переносная вывеска нашей сапожной мастерской: на двух листах алюминия, поставленных шалашиком, наклеены большие, покрытые блёстками буквы – SHOE REPAIR. Когда светит солнце, металлических листов не видно, буквы словно бы висят в воздухе, сверкая и переливаясь, как радуга. Отец рекламой очень гордится.

Довольно широкая, почти квадратная приемная в химчистке Харолда разделена теперь на три части. У центрального прилавка сдают в чистку и получают вещи. За этим прилавком уходит вглубь большое помещение, где происходит чистка. Из приемной его не видно, оно загорожено вешалками с одеждой, но именно там колдуют над растворами и спреями Харолд и Крис. В правой части приемной отгорожено местечко для портного, но он появляется здесь не каждый день. А слева – владения отца, прямоугольная выгородка тоже очень скромных размеров. Когда я вошел, отец пришивал к ботинку подошву на одной из своих допотопных и шумных машин. Было их несколько, все они прослужили не один десяток лет, зато отец купил их по дешёвке, да и то не сразу: дело-то пришлось начинать почти на пустой карман. Я понимал, конечно, что современная техника много лучше, но всё равно меня восхищали наши «ветераны» так же, как когда-то в детстве старинные книги деда Ёсхаима. Отцовской швейной машинкой я прямо-таки гордился, она вполне могла бы стать музейным экспонатом или попасть в коллекцию старинной техники: на корпусе её, под золотой маркой знаменитой когда-то фирмы «Зингер», стоял год выпуска – «1905».

Заметив, что я пришёл, отец выключил машину и стянул с лица маску.

– А, это ты… Хорошо. А то сегодня работы вон сколько! – И он кивнул на ящики в углу, битком набитые обувью. Эти коричневые пластмассовые ящики, в каких развозят по магазинам пакеты с молоком, отец где-то подобрал.

Не успел я пройти за прилавок, как в коврике, лежащем у порога, глухо звякнуло хитроумное сторожевое устройство (я-то его просто перепрыгивал). В мастерскую вошла старушка, то есть это я так легкомысленно обозвал её про себя, а точнее было бы сказать – почтенная пожилая леди. Людям, работающим на сервисе, очень полезно уметь разбираться в том, who is who! Приветливо кивнув отцу, она прошла мимо нас, к прилавку химчистки. А туда, услышав звонок, уже подошёл Харолд, он уже улыбался вовсю и спрашивал, как поживает миссис Тейлор. Улыбка Харолда – это не привычно-вежливая гримаса, как у многих американцев. Он улыбается от всего сердца. Харолд вообще добродушен и разговорчив. Делает всё неторопливо, но основательно и обдуманно. Профессионал высочайшего класса. Я всегда с интересом прислушиваюсь к его разговорам с клиентами.

– Миссис Тейлор, уж не знаю, смогу ли это очистить… Жвачка, не так ли? Уж очень она въелась, а материал тонкий, нежный… Но конечно, я сделаю всё возможное…

– Пустяки, – отвечает миссис Тейлор, с улыбкой махнув ручкой. – Не получится, так не получится!

«А зачем же ты несла чистить это старье? – думаю я с насмешкой. – Выкинула бы, да и всё! Жадина ты, жадина!»

И снова мои суждения оказались легкомысленными. Как объяснил мне позже Харолд, «старье» было дорогим фирменным платьем, оно стоило не меньше трехсот долларов.

Закончив дела с Харолдом, миссис Тейлор направилась к нам и положила на прилавок пару туфель. Тут уже и я сразу понял, что туфли – очень хорошие, из дорогой кожи. Правда, не новые: набойки стерлись. Миссис Тейлор просит их сменить.

Когда я здесь, отец обычно поручает мне принимать работу у клиентов. И английский у меня получше, и от починки обуви он может не отрываться. Впрочем, отец внимательно прислушивается к моим переговорам. И не зря…

Узнав, о чем просит миссис Тейлор, я уже собираюсь выписать ей квитанцию на замену набоек – стоит это $3.50. Но папа, в отличие от меня, прекрасно понимает, что она клиентка богатая и перспективная: миссис Тейлор здесь не в первый раз. Ей можно предложить экстрасервис! Отец мгновенно оказывается рядом и, взяв в руку туфлю, начинает разговор.