Долгая дорога

* * *

– Прекрасная квартира! – приговаривала мама вечером за чаем, обводя глазами более чем скромную кухню Мушеевых. – Светло, чисто, даже шкафчики есть кухонные…

Мама вроде бы уже позабыла о мраморном великолепии ладиспольской квартиры да и немудрено: ведь то мраморное «гнездо» было не нашим, мы знали, что вот-вот покинем его. А здесь, в Америке, предстояло вить гнездо настоящее, обосновываться прочно, надолго. К тому же по сравнению с квартиркой Ёсефа, где все мы жили в одной комнате и спали на полу, эта, мушеевская, действительно казалась вполне комфортабельной.

– Конечно же, здесь! – забыв про свой чай, горячо убеждала Мария родителей. – И нечего откладывать, оставайтесь ночевать, а завтра с утра… Юра, пойдешь с Амнуном в контору?

– А как же? – дядя Юра деловито потер руки. – Комплекс большой, может, и повезет. Познакомлю с супером, она подыщет, даст знать…

Родители переглянулись.

– Ну, что ж…

– Отлично! – и тетя Мария засуетилась, прикидывая, как разместить нас на ночь.

Меня положили в гостиной на диване, раскладном, очень удобном. Диван этот, как и многие другие вещи, в том числе и телевизор, Мушеевы подобрали на улице.

– Такое здесь правило – все время покупать новое, – смеялся дядя Юра, когда мы восхищались обилием находок и отличным состоянием этой выброшенной домашней утвари. – Реклама соблазняет, так они и живут: покупать, покупать, покупать… Выбрасывать, выбрасывать! Будто специально для нас, для приезжих.

Подумать только, размышлял я, разглядывая свое ложе, какую мебель выбрасывают! Дед Ёсхаим за всю свою жизнь ни стула не сменил, ни кровати. А здесь… Ну и страна Америка! С этими приятными мыслями я заснул.

* * *

Суперинтендант или супер – это, как объяснил нам дядя Юра, завхоз, управляющий, он присматривает за состоянием домов и квартир, занимается всеми проблемами благоустройства. Я и ожидал, что встречусь с этаким деловитым, энергичным американцем-управляющим в большом, хорошо обставленном офисе. Но оказалось, что «квартирным вопросом» занимается жена супера Мириам. Принимала она в своей квартире, где было устроено что-то вроде конторы. Молодая, полноватая темноволосая, она сидела, развалясь, за письменным столом, будто нас тут и не было, курила и вообще выглядела совершенно по-простецки.

Пришли мы в офис впятером – мы с отцом и дядя Юра с сыновьями. Взрослые взяли нас с собой, очевидно, для помощи в разговоре. Ведь мы знали английский лучше, чем они. Но произошло что-то странное. Во-первых, я – как и Эдик с Сергеем – совершенно не мог разобрать, что говорит Мириам. Ну, просто ни слова! Во-вторых, я и из себя ни слова не мог выдавить. Я все позабыл, стеснялся произнести простейшую фразу. Я не знал, что этот страх называется «языковым барьером» и что он есть у многих, впервые попавших в чужую страну. Но вот что самое поразительное: ни у дяди Юры, ни у моего отца этого самого барьера и в помине не было! Они сразу повели с Мириам самые активные переговоры. Она протягивала им какую-то бумагу, которую первым делом следовало заполнить. Они убеждали её сначала показать квартиру. Язык, на котором оба друга объяснялись, нельзя было назвать ни английским, ни русским, это было какое-то сумбурное смешение тех и других слов, при чем русские слова дядя Юра чудовищно искажал: ему казалось, что от этого они становятся английскими. К тому же он сильно картавил, что делало его речь еще более красочной и выразительной.

– Но, но, – размахивая руками, восклицал дядя Юра, – аппликешен пос-э-лы, а ганьше мы ту вонт смотгейт аппагтамента! Смотгейт! – И он тыкал пальцем себе в глаз.

– Иес, иес, – кивал отец, – мы вонт! Плыз аппартамент… – тут он раздвигал руки, сооружая в воздухе невидимые стены и передвигая их с места на место. – Уан, ту, три…

– Мы ду выбигэйт! – вскрикивал Юра. – Ю понимайт?

Мириам, поматывая головой и затягиваясь сигаретой, что-то неразборчиво отвечала и показывала на анкету.

Америка – мы в этом очень скоро убедились – страна очень бюрократическая. Установленные правила и порядки необходимо строго соблюдать, важно это для дела в данном случае или совершенно не важно. В этой конторе был такой порядок: сначала заполнять заявления, в которых вы сообщали какие-то данные о себе, о своих материальных возможностях, а потом уже, если данные соответствовали требованиям, вам показывали квартиру. Мириам ни за что не соглашалась нарушить это железное правило. Друзья так же упорно настаивали: зачем же зря заполнять бумагу, не поглядев, есть ли подходящая квартира? Удивительно, но они победили. Скорее всего, Мириам просто устала. Махнула рукой, подошла к ящичку, висевшему на стене, и сняла с гвоздиков несколько ключей…

Подходящая «аппартамента» нашлась на третьем этаже. Мы попросили оставить её за нами. Предстоял небольшой ремонт, но обещали, что мы сможем въехать через три-четыре дня. Квартирный вопрос» был решён.

«Квартирный вопрос»… Этими словами Булгаков, вложив их в уста Воланда, навеки запечатлел одну из многочисленных бед советского времени. «Квартирный вопрос» ломал и калечил миллионы жизней. В тесных коммуналках, где все у всех были на виду, как звери в клетках, люди дичали, жили в постоянной злобе, страхе, ненависти, готовы были перегрызть друг другу глотки. А то и перегрызали…

Я посмел употребить знаменитое выражение «квартирный вопрос», перенеся его в Америку, потому что и для нас, иммигрантов, он был вопросом жизни. Конечно, в Америке, в отличие от Советского Союза, жилья было сколько угодно. Хочешь – покупай коттедж или даже небоскреб, хочешь – квартиру снимай, хочешь – живи в домике на колесах и разъезжай по всей стране. Но все решали деньги, а у нас их было так мало… Как, впрочем, и у миллионов американцев. Насколько мне известно, в Соединенных Штатах достаточно много бездомных, причем не бомжей по складу характера, а людей, по разным причинам не имеющих работы. Так что какие бы трудности ни ожидали нас впереди, мы были счастливы, что преодолели первую: нашли квартиру рядом с друзьями, в приятном месте. И пока нас содержала Наяна, мы могли платить за неё.

Квартирка была, в переводе на русский, «полутораспальная». Вернее, мы ее сделали такой. Потому что на самом деле была в ней одна спальня, просторная гостиная и дайнет, небольшая столовая возле кухни. Вот её и превратили во вторую спальню. Правда, в ней не было дверей, один широкий проем соединял дайнет с гостиной, второй – с кухней.

– Не беда! Повесим красивые портьеры, тебе будет уютно! – сказала мама Эммке. Сестра была в восторге, ведь эту комнату отдавали ей! Впервые в жизни у неё появился свой уголок. Я только диву давался – уже через несколько дней Эммкина комната выглядела так, будто сестрица жила здесь давным-давно. Кровать, шкафчик для одежды, книжная полка, столик со всякими украшениями и флакончиками… «Что поделаешь – девчонка», – думал я не без зависти. У меня-то своей спальни не было, мне пришлось довольствоваться диваном в гостиной, в которой мы и ели, и смотрели по вечерам телевизор.

Да, но сначала, конечно, был переезд. У меня об этом событии сохранились два сильных воспоминания. Одно веселое: как мы, по примеру Мушеевых, выискивали вокруг наших домов и по соседним улочкам брошенную мебель. Это было как-никак приключение, что-то вроде игры в пиратов. Высматривать мебель я ходил вместе с Эдиком Мушеевым, и мы развлекались как могли. Второе воспоминание не такое уж веселое: как мы в том же составе перетаскивали из Бруклина в Квинс наше имущество. О том, чтобы нанять для перевозки машину даже речи не было – дорого.

– Мебели у нас нет, – рассудительно говорил отец, – а с чемоданами и сумками парни справятся. Они здоровые.

Сам-то отец ничего не таскал, они с мамой и Эммкой, захватив кое-что из легких вещей, с вечера отправились ночевать к Мушеевым, чтобы утром получить ключи от квартиры. А «здоровые парни» без особой радости поехали за вещами. Эдик на всякий случай прихватил с собой складную тележку. И совершенно зря – чемоданы в нее не влезали. Мы тащили их – один на плече, другой в руке по бесконечным лестницам и переходам метро, спускались вниз, поднимались вверх, проталкивались между людьми на переполненных платформах, пересаживаясь с поезда на поезд. Было тяжело и неудобно, мы устали до изнеможения и не сразу заметили, что на нас почему-то смотрят и даже останавливаются, чтобы оглянуться, чуть ли не все пассажиры.

– Чего они глазеют? – просипел я, когда внезапно заметил это.

Мы ехали в очередном поезде и могли немного расслабиться. Эдик огляделся и хихикнул.

– А ты взгляни, много тут таких, как мы?

Тогда и до меня дошло, что у жителей Нью-Йорка, даже у бедных, парни, едущие в метро с таким количеством чемоданов, вызывают удивление. Автомобиль здесь, действительно, не роскошь, а средство передвижения.

Свой «марафон» нам пришлось совершить дважды да и то, кажется, мы забрали не все.

* * *

Вспоминается мне и блаженное состояние первых дней в новой квартире. «Всё… Мы у себя. Мы дома!» Дел, суеты, поездок было больше чем достаточно, и всё же… Квартира нам досталась светлая, окна выходили на восток, погода стояла солнечная. Правда, уже начались холода, но дом хорошо отапливался. И сидя у окошка, лицо подставив солнцу, а коленками ощущая тепло, идущее от батареи, я наслаждался каждой минутой покоя. К тому же здесь было тихо, не то что у дяди. Эта тишина, деревья вокруг дома вызывали в памяти Чирчик. Даже соседка нашлась, которая напоминала нашу чирчикскую Дору, правда, только тем, что постоянно сидела у своего окна на первом этаже, наблюдая за происходящим, как Дора на своей скамейке у подъезда. Вообще же эта бабушка Роуз была добрейшее создание. Возвращаешься, бывало, домой откуда-нибудь, а она выглядывает из своего окошка на первом этаже возле подъезда и кивает, и машет, и приговаривает что-то… Не по-английски, между прочим, а по-русски: родители привезли её сюда из России давным-давно, в начале века, но родной язык она не забыла. Может, поэтому и обрадовалась так новым соседям, с которыми можно по-русски поговорить. Но очень скоро бабушка Роуз полюбила всех нас, особенно маму. Свою любовь она проявляла пылко и простодушно: все время в гости зазывала, то и дело что-нибудь дарила. Мама первое время смущалась, не знала, как быть, а потом поняла, что отказываться от подарков просто жестоко. Бабушка Роуз так нуждалась в теплоте, в близости. Она была вдовой, а дочка её с семьей жила в другом штате.

– Не дай бог быть одинокой в старости! – говорила нам мама. Она всплескивала руками и горячо обнимала бабушку Роуз, когда та появлялась с каким-нибудь одеяльцем или кофточкой, когда-то купленной для дочери.

* * *

…Не дай бог быть одинокими и когда приезжаешь в чужую страну. Нас эта беда миновала. У нас были Мушеевы, был дядя Ёсеф и вот бабушка Роуз приветливо машет нам из окошка, когда мы возвращаемся домой.

Глава 24. «Были бы деньги…»

Эти три слова то и дело звучали в нашем доме.

– Были бы деньги! Открыли бы свой бизнес… – мрачно говорил отец за ужином.

Под бизнесом подразумевался то овощной ларек, то сапожная мастерская, то парикмахерская, в зависимости от того, какие новые сведения и впечатления появлялись у отца за день.

– Но ведь денег нет. – Мама пожимала плечами, стараясь пресечь бессмысленный и уже надоевший разговор.

– Э-э, сам знаю! Но можно взять взаймы… Найти рассрочку… Небольшой первый взнос…

– О чем ты говоришь! – начинала нервничать мама. – Законов не знаем, основ дела не знаем… Может, ты прически умеешь делать? Магазинчик!.. Погляди на себя, ветер дунет и упадешь… Разве ты можешь тяжелые ящики поднимать?

– Буду стоять за кассой, – отвечал отец.

Мама махала рукой. Переспорить отца было невозможно.

Тот же разговор начинался, когда мы бывали у Мушеевых. Бывали – не то слово, мы у них, можно сказать, пропадали. В Америке мы еще больше сдружились и стали как бы одной большой семьей.

К Мушеевым вообще тянулись люди. Двери их квартиры не закрывались до поздней ночи. Приходили и многочисленные родственники (несколько семей жили в нашем же комплексе), и новые друзья. Юра и Мария люди общительные, открытые, а, главное, добрые. Этот склад души вынес все испытания, не сломался в новой стране, в трудное время. Я иногда диву давался, сколько народу Мария ухитрялась накормить за вечер, хотя их семья пока не имела заработков.

Я не мог не сравнивать дом Мушеевых с нашим. Новые знакомые появились и у нас – три-четыре семьи европейских евреев, живших по соседству, люди милые, приветливые. Но побывав у нас разок-другой, они больше не приходили… Почему? Мама ведь тоже была и добра, и принять умела. А вот отец… Стараясь понравиться новым людям, он делал это самым нелепым образом: хвастался, ломался, изображал из себя человека удачливого, прожившего необыкновенно интересную, не такую, как у других, жизнь. И прослушав час-другой отцовские «а я», «а у меня», гости до того уставали от непрерывного потока похвальбы нашего папы, что предпочитали не появляться.

Бедная мама! Отец даже и ею хвастался при гостях, как хвастаются удачной покупкой. А как только гости уходили, начиналось обычное: «Ну и обедом ты угощала! Ты же знаешь, что мне нельзя мучное». Или что-нибудь в этом роде.

* * *

В отличие от друга, Юра Мушеев был оптимистом, и как только отец заводил при нем свое «были бы деньги», отвечал со смехом:

– Э-э, пока нам лафа, живем на дармовщинку (имелось в виду то, что Наяна содержала иммигрантов пять месяцев), а перестанут кормить, начну вкалывать…

– Хай, а куда же вы пойдете? – услышав это, спросила мама.

– Скажем, сяду за баранку… – Дядя Юра хорошо водил машину.

– Разве это работа! – воскликнул Рафаэл, брат Марии. – Рискуешь жизнью, мотаешься, устаешь до полусмерти, а что за заработки, Язна?

«Язна» на бухари – это муж сестры… Рафаэл с женой Соней тоже иммигрировали и жили теперь по соседству. Как и мой отец, Рафаэл упрямо твердил: в Америке надо сразу начать с «настоящего дела». Правда, опыта у него было побольше: в Ташкенте Рафаэл был Юриным компаньоном по «подпольному» кондитерскому бизнесу.

– Язна, вы заметили, какие здесь витрины, какие выпечки? Видели, а-а? Никакого выбора! Разве можно сравнить с нашим кондитерским цехом? Были бы деньги, какую бы мы тут пекарню открыли!

– Были бы деньги! – подхватывал отец. – Говорят, сапожное дело здесь ходовое. И парикмахерское… А сегодня зашел я в овощной магазинчик на углу, знаете? Хозяин там бухарский еврей, Борисом зовут. Славный мужик, между прочим. Много рассказал интересного. Правда, Валера?

Я пожимал плечами и неопределенно хмыкал. Ничего интересного в рассказе этого Бориса я не заметил. Вставал он в пять утра, ездил на базу за товаром, таскал тяжести, раскладывал овощи, пропадал в своей лавке до поздней ночи… И вообще, чего уж тут хорошего торговать овощами, быть сапожником или парикмахером? Я не считал, что это ниже моего достоинства, нет, просто эти профессии не интересовали меня. Зачем же я полтора года проучился в институте? Что же, в стране, из которой мы удрали, я мог стать образованным человеком, а здесь?

Да, оказалось, что здесь многое сложнее. Настолько, что иммигранты, такие, как мы, ничего не знавшие об Америке, просто голову теряли. Их дипломы ничего не значили, надо было переучиваться. А на какие деньги? К тому же не зная языка.

К Мушеевым нередко заходили по вечерам земляки, занимавшие когда-то в Узбекистане высокие должности. И вот сидят они за столом и горестно вздыхают: «ки будам, ки шудам!» – то есть «кем был, кем стал!» Мне казалось, что стыдно так быстро падать духом. Да, в таких трудных условиях нужна энергия, нужно верить в себя. Но если нет этого, зачем было ехать? Поражало меня и то, что почти все бухарские евреи старались поскорее найти своим детям-подросткам какую-нибудь работу. В торговле, скажем, где можно было, проишачив сколько-то лет, стать хозяином лавчонки. Да и мой отец все время заводил разговоры о том, куда бы меня «пристроить». Как же так? В Ташкенте почти все старались дать детям образование. Неужели только потому, что это было легче? Но ведь и там в торговле барыши больше, чем, к примеру, у инженера или преподавателя физики. И все же привлекали знания, интересные профессии. Почему же тут, в Америке, так изменились взгляды на жизнь? Потому ли, что здесь деньги значат еще больше?

Вопросы одолевали меня, я нервничал, волновался, злился. Но помалкивал, ведь я и сам не знал, где, как и на какие шиши могу начать учиться.

А отец продолжал рыскать по Нью-Йорку в поисках родственников и земляков. Чем больше, тем лучше, считал он. Авось кто и поможет с работой.

Однажды пришел домой и сообщил, очень довольный:

– Разыскал Юру Пинхасова!

С Пинхасовыми семья Юабовых породнилась в давние времена, когда сестра деда Ёсхаима. Бахмал, вышла замуж за одного из них. Юра был внуком Бахмал. Отец его был экономистом, довольно известным в Ташкенте, старший брат Роберт – врачом-урологом. Я дружил с сыном Роберта Эриком и всегда поражался, сколько же в их доме книг! С Юрой я знаком не был, знал только, что он физик, занимается какой-то там мудрёной электроникой, что-то постоянно изобретает. Словом, вся семья Пинхасовых была интеллигентной, о чем мой отец упоминал с великим почтением и гордостью. Он вообще очень гордился успехами родственников и рассказывал о них особо торжественным голосом: видите, мол, к какому замечательному роду я принадлежу!

И вот оказалось, что Юра Пинхасов тоже в Америке, в Нью-Йорке… Жаль, что не Роберт с Эриком, огорчался я, пока мы с отцом и с Эммой шли к Юре в гости. Но прошло каких-нибудь полчаса, и я уже смотрел на Юру Пинхасова совсем другими глазами. Приехал он в Америку всего за год до нас и тоже никаких успехов пока что не добился. Водил, кажется, такси, точно уже и не помню, кое-как кормил семью… Однако вот уж кто не был похож на растерянного и ноющего иммигранта!

– Всему свое время, – спокойно говорил Юра в ответ на отцовские жалобы. – Манна с неба нам с вами здесь в рот падать не станет. Надо думать, надо искать, к чему руки и голову приложить. Спасибо за то, что на первых порах помогают эмигрантам, а уж остальное зависит от нас.

* * *

Сейчас, вспоминая эту встречу и всё то, что стало известно мне о жизни дяди Юры (почему-то я называл его дядей, вероятно, из-за возраста, хотя был он из моего поколения) думаю о нем с огромным уважением и даже восхищением. Теперь я знаю, что, решив уехать в Америку, он отказался в Ташкенте от интереснейшей работы и прекрасной карьеры. Сорокалетний Юрий Пинхасов был кандидатом технических наук. Достаточно назвать тему его диссертации, чтобы понять, каковы были интересы молодого учёного: «Жизнеобеспечение на Луне. Разлом лунных пород с помощью солнечной и электрической энергии для получения воды и кислорода»… Эту диссертацию Юра защищал в Москве, в Институте медико-биологических проблем. А работал он в Институте электроники Академии наук Узбекистана, в отделе высокотемпературных исследований. Руководил группой – в ней было больше ста человек, которая занималась дуговыми процессами в вакуумных установках. Процессы эти широко используются в электронной промышленности развитых стран мира.

– Как же вы отказались от такого замечательного дела? – спросил я как-то дядю Юру. – Может, у вас неприятности какие-то были? Интриги начались? Или преследовали из-за национальности?

Дядя чуть усмехнулся:

– Никто не выживал. А просто, знаешь, очень захотелось… Ну, попробовать себя, что ли. Начать по новой. Говорили все вокруг: «Америка, Америка»… Что же, Америка – самое подходящее место для второй попытки. Тут получилось, а смогу ли там добиться чего-то? Было ли страшно? А чего страшиться-то? Я никакой работы не боюсь…

Ну-ну, думал я. Совсем как какой-нибудь герой Джека Лондона, который бросил всё и уехал куда-нибудь на Клондайк искать золотую жилу…

Как осуществлял дядя Юра в Америке свою «вторую попытку», я расскажу попозже. Тогда, в день нашей первой встречи, всё это было еще впереди. Но уже тогда я понял, что у родственника сильный характер. Когда отец заговорил на свою любимую тему, к какому бы делу «пристроить» сына, спокойный до этого Юра просто взорвался.

– Амнун, ты ради чего сюда приехал? – воскликнул он. – Не порти парню будущее, пусть поступает в колледж! Ты чем занимался, Валера? Физикой? Н-да… Замечательно, конечно, но с работой будет трудновато… Только в лабораторию или преподавать… А как насчет программирования? Очень советую, замечательная профессия!

Я кивнул. О программировании я ровным счетом ничего не знал, кроме того, что компьютер – машина необычайно интересная, обладающая гигантской памятью, чуть ли не разумом. Но мне казалось, что главное – поступить учиться, а там уж я разберусь.

К моей радости, на папу Юрины слова произвели впечатление. Теперь посыпались вопросы, каким образом поступить в колледж, в какой. Но тут Юра ничего не мог посоветовать.

– Хорошо, – не унимался отец. – А если Валера поступит… С работой поможешь, когда закончит?

Я так и подскочил, услышав это. Господи, когда закончу… Да ведь Юра и сам пока без работы… Мне так стало стыдно за отца!

Возможно, и Юра хотел ответить какой-нибудь резкостью, но сдержался. Чуть усмехнулся, потом посмотрел на меня и сказал:

– Что ж… Согласен.

По правде сказать, я тогда подумал, что он просто хочет вежливо отделаться от моего настырного папаши. Но я еще плохо знал Юру.

* * *

– То есть как это не можете? Мой сын был студентом до того, как приехал, а вы не можете направить его учиться?

Отец нервничает. И злится. Все признаки налицо: губы скошены, нога, закинутая за ногу, подергивается, пальцы постукивают по коленке… Но говорить он старается спокойно, без раздражения: здесь, то есть в Наяне, это ни к чему хорошему не приведет.

Мы достаточно часто посещали это многоэтажное здание в Манхэттене. То, чтоб зарегистрировать свой приезд, то оформлять пособие, то записываться на занятия английским. И уже много раз по поводу трудоустройства.

Наяна – гигантский муравейник. Кажется, что весь Нью-Йорк затоплен иммигрантами из Советского Союза, столько здесь видишь «наших». В больших приемных, где ждешь вызова на очередную встречу, почти никогда не присядешь, все места заняты. Толчея ужасная: иммигранты, часто большими семьями, топчутся растерянно, спрашивают, туда ли попали. Работники Наяны, озабоченные, с бумагами в руках, тоже вбегают и выбегают, выкликают очередных посетителей… Голова шла кругом, пока не привыкли!

Сегодня беседует с нами миссис Соломон, дама с курносым, толстым, как картошка, носом. Низко склонив голову, она двигает им то направо, то налево, изучая наши анкеты. Мне кажется, за всю встречу она так ни разу и не посмотрела ни на кого из нас… Впрочем, можно себе представить, как ей надоели озабоченные лица посетителей, их бесконечные просьбы и жалобы!

– Учиться вы сами должны сына устраивать, мы не оплачиваем профессионального обучения, – снова повторяет миссис Соломон. Для вас, мистер Юабов, я тоже пока ничего подходящего не имею. – А что касается вас, миссис Юабова… Та-ак… Швея-мотористка, стаж двадцать лет… Вот, возьмите направление на фабрику.

Встреча заканчивается. Как и многие другие, она прошла впустую. Придя с направлением от Наяны на очередное швейное предприятие, мама выясняла, что швеи здесь пока не требуются, а требуются, скажем, уборщицы или грузчики. Сначала она возмущалась, «куда посылают, зачем? Ведь глядела же она в мою анкету!». Но время шло, и бедная мама начала колебаться, может, надо было пойти? Хоть какая, да работа. Мама мечтала не о бизнесе, а просто о том, чтобы начать зарабатывать. Начать еще до того, как Наяна перестанет содержать нас. И в конце января она таки добилась своего: устроилась с помощью соседки на фабрику игрушек. Но не делать игрушки и даже не шить одежду куклам. Взяли её упаковщицей.

И все равно мама радовалась. Это ведь был старт!

– Теперь мы и без Наяны не умрем с голоду, – с гордостью говорила она…

К сожалению, из-за этого «старта» нам на полтора месяца раньше срока уменьшили пособие, почти на столько же, сколько мама зарабатывала. Хотели мы схитрить, не сообщали в Наяну о мамином «старте», да не вышло: на фабрике платили ей чеками, что нас и выдало. Мама не знала, что надо бы искать работу на «кэш»…

Нет, не очень-то нам пока везло.

Глава 25. «WELCOME» или не «WELCOME»?

Теперь, пытаясь вернуться к себе, восемнадцатилетнему, я спрашиваю у этого беспечного юнца: «а почему же ты, Валера, так легко согласился стать программистом? Почему не задумался, для тебя ли эта профессия?» На физический факультет я пошел не только потому, что в институте преподавал дядя Миша, физика еще в школе мне нравилась. А здесь… Я так и не попытался выяснить, что такое программирование! Модная, перспективная профессия, вот и прекрасно. К тому же Юра Пинхасов советует, а он – авторитет…

Отец тоже так полагал. После разговора с Юрой словечко «пристроить» стало употребляться им применительно ко мне уже в другом смысле: куда бы и как «пристроить» меня учиться программированию. Теперь поиски родственников и новых знакомых велись уже и с этой целью. Чуть ли не каждый день отец прибегал с новой информацией.