Виктория

– Тише. Тише. Успокойся. Все образумится, – успокаивала Мария плачущая дочь.

Когда Виктория пришла в себя, она извинилась:

– Прости меня, мам. Я не хотела на тебя кричать. Прости, что вела себя, как эгоистка. Я… прости.

– Не извиняйся, все хорошо.

– Ты меня прощаешь?

– Прощаю.

– Я люблю тебя.

– А я тебя.

– Все образуется, дорогая. Вот увидишь.

– Мама?

– Что, дорогая?

– Сможем ли мы пережить то, что случилось?

– Да. Обязательно.

Молчание.

– А что потом? – спросила она.

– Ничего. Будем жить дальше. Ведь жизнь продолжается.

Первые недели в школе, после успешного выздоровления, для Виктории были сродни с кошмарным сном – сном наяву. Все внимание было приковано к ней, словно в школе кроме ее проблемы ничего не существовало. Все только об этом говорили. С помощью прессы и телевизионщиков, наживающихся за счет чужого горя, за несколько недель Виктория превратилась из обычной школьницы в городскую знаменитость, в героиню, которая после жестокого изнасилования дала отпор психопату, вонзив в его тело тридцатисантиметровый нож. Горожане, увидев героиню воочию, на улице, в автобусе, в магазине, пристально и нагло обсматривали ее с ног до головы и уходили прочь (представляете, что в этот момент испытывает юная девушка, по сути, еще нераспустившийся цветок на поле жизни, столкнувшаяся один на один с бесчестием?). Учителя, во главе с директором школы, тоже не отставали, постоянно выражали ей глубочайшее сочувствие, желали наибыстрейшего выздоровления и скорого счастья в ее личной жизни. Но хуже всего было двоякое отношение учеников к горю Викторию. Одни ученики смотрели на нее с искренним сочувствием, другие с призрением и одновременно боязливостью, а некоторые недоброжелательные личности, вообще умудрялись нахально смотреть в ее глаза и спрашивать в игривом тоне, например: «Ну как тебе понравилось трахаться с маньяком?». От таких жестоких и аморальных вопросов внутри Виктории что-то обрывалась, она начинала плакать. Ей хотелось убежать ото всех, забыться и больше никогда не вспоминать о случившемся. Но бежать было некуда, она была в четырех стенах, в камере, где нет выхода и входа. Ей казалось, что весь обезумивший мир против нее и делает все, чтобы она сошла с ума вместе с ним. Однажды, после того, как Галя из параллельного класса, спросила ее о длине члена того, кто ее насиловал, Виктория не выдержала, ударила ее, повалила на пол и хотела задушить, но посмотрев на испуганное лицо девочки, ослабила хватку. Засмеялась, потом зарыдала. Успокоить Викторину истерику смог лишь Антон, который, надо сказать, вообще проявил себя, как друг, который в тяжелую минуту всегда придет на помощь. Он ее выслушивал, ободрял, успокаивал, веселил, провожал до дома, помогал по учебе. Был всегда рядом, как Иришка с Элизабет.

Со временем город, школа, ученики стали забывать о случившейся трагедии и все меньше и меньше говорили об этом, так как на горизонте, в стремительном потоке жизни, появлялись все новые и новые темы для обсуждения. Надо сказать, что Виктория маленькими, но уверенными шажками преодолевала трудности, с гордостью и достоинством, как и подобает сильным личностям и к моменту премьеры спектакля, по мнению ее друзей, она снова стала той самой энергичной, живой, веселой Викторией, которую они знали и любили.

– Так. Ну, вроде бы все, – сказала Виктория, глядя на актерскую труппу, которая столпилась за кулисами в томительном предвкушении грандиозного празднества. – Финишная прямая. Последние пятнадцать минут перед тем, как мы представим на суд зрителей свой – я подчеркиваю свой! – спектакль по вольной экранизации романа Дэниала Киза. Знали бы вы, как я волнуюсь, как боюсь оплошать, забыть реплику или упасть со сцены. – Все захихикали. – Но больше всего я боюсь, что зрителям – преимущественно нашим родителям и родственникам – не понравится спектакль.

– Если даже им он не понравится, они этого не покажут, – сказал Антон.

– Ты не знаешь моего брата, – сострила Виктория.

– Не знаю. Но предполагаю… что он будет главным критиком. Верно?

– Именно. Если он будет хлопать, значит, спектакль удался на славу. Если нет, увы и ах…

– Может, его подкупить? У меня есть шоколадка «Россия» с орехами и изюмам, – сказал исполнитель роли профессора, Андрей.

– Ее брат не такой мелочный, – смеясь, добавила Иришка.

– Скорее наглый и запросит за свои лже-эмоции коробку шоколадок.

– Да это накладно подкупать критиков! Вот жулики!

– Если серьезно, – начала Виктория, – я хотела сказать, точнее, поблагодарить вас за то, что подошли к этому, безусловно, благородному и нужному делу со всей ответственностью, дотошностью и не пропускали ни одной репетиций. Так же я хотела поблагодарить вас, мои друзья, за то, что вы вернули меня к жизни, в буквальном смысле этого слова. Одно время я думала… даже страшно представить, о чем я думала… что не справляюсь и сойду с ума. Спасибо, что помогли мне пережить весь этот кошмар, который, я думала, никогда не кончится. На этой пафосной ноте я закругляюсь. А нееет! Еще пару слов. Желаю нам удачи. Спасибо за внимание.

Она подошла и обняла каждого участника спектакля, сказав еще раз спасибо за заботу, за понимание, за уважение.

– Да ладно хватит, Виктория, меня восхвалять. Я ровным счетом ничего не сделал, – сказала Антон, когда его обнимала и благодарила Виктория. – Ты бы на моем месте поступила точно так же.

– Твоя скромность делает тебя еще мужественней. Ты день ото дня становишься все милее и милее моему ранимому сердцу. Я рада, что встретила тебя, что имею честь быть твоим другом.

– Взаимно. – Он улыбнулся. – Ты, Виктория, научила меня многому. Ты мой пример для подражания. У тебя сильное сердце.

Они поцеловали друг друга в щечки, подправили на себе театральные наряды, проверили исправность и целостность декораций, повторили реплики, заглянули за ширму – почти полный зал! ужас! – и приготовились к худшему, надеясь на лучшее, мечтая об успехе и славе.

Через час все закончилось. Все вспомнили свои реплики, никто не упал со сцены, декорации вовремя сменяли друг друга, а музыка, подобранная Иришкой, идеально походила к повествованию.

Зрители были в неописуемом восторге, на грани эйфории. Они и смеялись, и плакали, и грустили, и, возможно, вспоминали о том, как когда-то издевались над слабоумными людьми и раскаивались в своих безбожных грехах, полностью погрузившись в выдуманный мир Киза, переживая за главного героя, за Чарли, как за родного сына, а для кого внука.

После окончания, зрители встали и начали аплодировать, скандируя громогласное и окрыляющее: «Браво!».

Выйдя на сцену, Виктория увидела в зале Марию, Константина, Василия и бабушку. Они хлопали, махали ей руками, что-то кричали и были безумно горды за нее. Виктория плакала от счастья, улыбаясь публике, клянясь им в ноги. Если бы ее кто-нибудь спросил, что она чувствовала, когда стояла на сцене в тот момент, она бы без раздумья ответила, что парила над сценой от удовольствия и блаженства, расщепляясь в приятном дурмане.

– Это было невероятно! – закричал Антон, прыгая за кулисами и обнимая каждого, кто попадался на его пути.

– У меня все еще трясутся колени! – поделилась своими ощущениями со всеми Виктория. – Боже! Это нечто!

– У меня тоже они трясутся, а сердце давно ушло в пятки! – сказала Иришка.

– Я готова танцевать с ночи до утра! – воскликнула Марья, обняв Иришку и Викторию.

– Мы будем танцевать с ночи до утра! Как на счет того, чтобы встретится у парка Горького в восьмом часу, и пойти в «Кураж» отмечать наш несомненный и надо заметить закономерный успех, – предложил Андрей, обличенный в белый халат: на лице искусственная пышная седая борода и парик. – Да нелегко быть профессором.

– Отличная идея! – подхватил Антон. – Что скажешь, режиссер?

– Сегодня наш день. Сегодня мы короли. Поэтому я «за» всеми руками. Тем более танцы. Мечта любой девушки.

– Тогда решено, – крикнула Иришка. – Народ! Все слышали, что встречаемся в парке Горького ближе к восьми часам.

– Да, – чуть ли не хором ответили Иришке.

– Заранее предупреждаю. Кто не придет, тот будет последней сволочью и получит в понедельник большего нагоняя лично от меня! Так что лучше приходить.

– Это точно. Ты ведь та еще пантера, – смеясь, подметил Антон.

– Сейчас я тебя укушу! – защекотала Вика Антона, – Я не прощаюсь. Увидимся вечером. Я побежала к родителям. Они ждут, – сказала Виктория, послала всем воздушный поцелуй и скрылась за ширмой.

– Виктория! – закричал Василий и сломя голову подбежал к сестре. Они крепко-крепко обняли друг друга. – Ты была великолепна!

– Спасибо, братец! – Вика поцеловала его в сладкие губы.

– Фу! Гадость! Виктория, снова ты начинаешь все эти девичьи отвратительные штуки.

– Ах ты, мой мужчинка! – засмеялась она и попыталась обнять и маму, и папу, и бабушку. – Я так рада, что вы пришли все вместе. Вам понравилась? Мама? Пап? Ба?

– Да. Мы даже с бабушкой всплакнули, – ответила Мария.

– Это правда, Виктория. Очень трогательный спектакль, – добавила бабушка. – Молодец!

– Как бы мы не пришли на премьеры твоего спектакля? – изумился Константин, глядя на дочь.

– Но, пап, я думала, ты не придешь. Тебя уже выписали?

– Нет. Меня отпустили на один день, – ответил он. – Ты такая умничка, радость моя. Прирожденная актриса. Как Одри Хепберн.

– Ты преувеличиваешь, – засмущалась Вика.

– Ничуть!

Они стояли, обнявшись, еще минут пять, потом пошли домой, счастливые и окрыленные. Как семья, не знавшая ни бед, ни горя, ни отчаяния.

Осенние лучики восходящего солнца осветили комнату. Открыв глаза, Виктория зевнула, потянулась, прижала к себе белого плюшевого мишку, свернулась в клубок и посмотрела в окно, за которым игривый осенний денек купался в лучах утреннего солнца.

Она зарылась лицом в мягкую игрушку и прикоснулась подбородком к чему-то острому и твердому. Отпрянув, Вика подняла мишку и увидела, что под ним лежит запечатанный белый конверт. Она с недоумением, но с некой надеждой взяла его в руки, быстро разорвала и вытащила пожелтевший листок, исписанный с двух сторон черными и красными чернилами:

«Привет, дорогая Виктория!

Надеюсь, это письмо пришло к тебе и не затерялось среди безграничных просторов вселенной. Надеюсь, что ты его прочтешь.

Начну, пожалуй, с извинений. Прости, что сейчас я не с тобой: не целую, не обнимаю, не ласкаю тебя. Прости, что не помогаю тебе пережить тот кошмар, который обрушился на тебя и на твою семью. Прости меня за то, что написал это письмо, а не сообщил тебе обо всем лично. Решил, что встреча перед долгим расставанием будет невыносимой и близка к смертельному отчаянью. И что можно сказать за три минуты, отведенные мне на прощание? Надеюсь, ты меня простишь за своевольность.

Три минуты любоваться, как ты сладко спишь, уткнувшись лицом в подушку, прижимая к себе плюшевого мишку – это было поистине бесценная награда за тот путь, что я прошел за эти долгие и кошмарные недели неведенья, страха и бесцеремонного властвования опустошенности внутри моего нутра. Я задыхался от одиночества, которое пожирало меня и продолжает пожирать, как червь сладкое яблоко. Отец, узнав о том, что я хочу сбежать на острова забвения, запер меня в камере. В скором времени он признался, что приходил к тебе, пытал, пытаясь вытащить какую-либо информацию. Я от ярости, негодования и жгучего отвращения к его персоне, взбесился так, что стены камеры задрожали, треснули и рухнули. Удивленный и взволнованный отец пытался меня остановить, но у него ничего не вышло, я легко вырвался из его стальных объятий, потому что со времени, сам того не осознавая, стал сильнее его. Когда я его ударил, он повалился на пол, ошарашено глядя в мои глаза. Вот тогда, я впервые увидел, что он боится меня, моей разрушительной силы.

В тот злополучный день, я увидев тебя голую и всю в крови, сначала было подумал, что это он с тобой такое сотворил, но позже понял в чем дело. Виктория, прости меня за мою ярость. Узнав, что этот насильник с тобой сделал, я не выдержал, слетел с катушек. В меня словно ворвался зверь и я сделал то, что мне велело звериное сердце, жаждущее крови и насилия. Прости, я поступил непростительно, совершил грех. Но мне было приятно осознавать, что этот мерзавец мертв и больше никогда и никого не изнасилует и не убьет, что он больше не будет дышать тем же воздухом, что и ты, Виктория, жируя и почивая в исправительной колонии. Таким, как он, верная дорога на виселицу, без права на исправление. Я указал ему дорогу… но, как ты знаешь, сам вступил на опасную тропку, где один неверный шаг и верная погибель. Когда я вернулся обратно в колледж, мой отец был счастлив и чуть ли не танцевал среди всей свиты профессоров, которые рукоплескали мне. Он подошел ко мне, пожал руку и сказал: «Теперь ты с нами, сынок. Добро пожаловать в элитных клуб прирожденных убийц!». Я ответил ему, что не собираюсь оставаться и уж точно вступать в клуб моральных уродов (так и сказал!) и сегодня же отправляюсь на острова забвения и ничто не помешает мне изменить мое мнение. Отец негодовал, ругался, разрушал то, что ему попадалось на глаза, но ко мне не подходил, так как боялся опозориться перед всеми. Позже, немного успокоившись, он сказал, что вход на острова забвения для меня закрыт, так как я. Убил человека. Я не стал его слушать, развернулся и пошел к выходу. Он меня остановил и изрек примерно такую речь: «Допустим, если ты попадешь на острова забвения, допустим, я повторюсь, то ты не сможешь противостоять своей натуре. В тебе – опасный зверь, который уже вырвался, и я гарантирую, что вырвется снова, чтобы убивать, убивать и еще раз убивать. У тебя нет ни единого шанса вернуться на Землю и стать добрым духом. Ты уже вкусил запретный плод. И теперь не хуже меня знаешь, как приятна на вкус чужая смерть. Я предлагаю тебе остаться, забыть о Виктории, у вас все равно нет никакого будущего. Поверь, однажды, она влюбиться, и забудет про тебя! Оставайся! Стань членом нашего общества. И мы будем убивать. Убивать таких ублюдков. Подумай только, сколько их еще на земле. Так что ты решил?» Я решил уйти, Виктория! Уйти и не возвращаться! Отец, однако, не сдавался. Он подошел ко мне вплотную и шепнул на ухо: «Я отпущу тебя, если только ты проведешь три недели в Хребте Дьявола. Мы договорились? Хребет Дьявола – продолжал он, – это то место, где воспроизводиться гнетущая атмосфера безумия островов забвения. Если ты его пройдешь, у тебя будет шанс попытать счастья на островах. Если не пройдешь, то я дам тебе шанс вернуться ко мне и стать моим приемником. Как тебе такой вариант?». Я согласился, но при одном условии, что он мне даст три минуты, чтобы попрощаться с тобой, Виктория, в случаи успешного возращения с Хребта Дьявола. И вот я здесь. Вот эти три минуты, Виктория! Я прошел это испытание. Я был там. Был на Хребте Дьявола. Хребет представляет собой скалистую гору среди вздымающих дюн песка. Она смотрит на тебя завораживающе и зловеще. Я был, по преданию предков, в логове самого Дьявола. Там везде царит запах смрада и разложения, по каменным стенам стекает ярко-синяя жижа, вдалеке горит красный огонек. По мере приближения к огоньку, расщелина в скале сужаться, а внутри ее стоит невыносимая жара. Я думал, что сгорю заживо. Дойдя до огонька, расщелина превратилась в широкую пещеру куполообразной формы, внизу которой булькает и извергается магматическая лава. Я стоял на кромке обрыва и любовался на горящий котлован. Он меня очаровывал, манил. Я не чувствовал даже как за все это время мои волосы опалились, а на висках начали образовываться пузырьки. Очнувшись, я хотел убежать от огня в прохладную расщелину, но она исчезла. Пропала. Я остался один на один со своими мыслями. Они блуждали в моей голове, словно черви. Они были такими ужасными и такими правдивыми, что я сам их пугался. Они толкали меня в пропасть, в кипящий ад. Все эти три недели я был словно во сне. Передо мной всплывали образы, как я убивал, насиловал, издевался, я встречал самых страшных и убогих монстров, но один являлся ко мне во снах каждую ночь. Монстр с человеческим туловищем, покрытым крупной серебристой чешуей, вместо рук у него были клещи, вместо ног – тонкие ножки комара, вместо головы – слизкая белая луковица с огромными глазами, напоминавшими глаза мухи и клыкастой пастью акулы. Жуть. Он бегал за мной. Ни единожды убивал, вонзая острые клещи в мое тело. Он кричал, чтобы я спрыгнул. Но я держался. Позже мне стала сниться ты, Виктория. Ты была призраком без крыльев, ты разговаривала со мной, сидя на кромке обрыва и манила меня туда, вниз, где хорошо, где нет боли и страдания. Но что-то меня остановило. Далее был непроглядный туман, который шептал мне, что ты мне изменяешь и всегда изменяла, он доказывал, что ты подлая и никчемная девушка, не достойная моего внимания и доверия. И в конце, уже на третьей неделе, я остался один на один со своими мыслями в кромешной темноте и тишине. Настало время дьявола. Я думал о нас, о тебе, о том, что будет с нами… боль, страх, опустошение, никчемность…

Но, Виктория, я справился! Я прошел все испытания! И я вернулся в колледж. Отец не показывал своих эмоций, но по его глазам было видно, что он глубоко несчастлив и зол. Он дал мне возможность уйти и напоследок попрощаться с тобой. Таков был уговор, и он его беспрекословно выполнил. И вот я прощаюсь с тобой, Вика, любовь моя, как бы это было не тяжело…

…Я пытаюсь крепиться, быть настоящим мужчиной. Но, увы, мой характер не стальной и даже не чугунный, он ломкий и хрупкий, как тонкое стекло, поэтому моя душа плачет огненными слезами, обжигая мои легкие, так как знает, что мы, Виктория, возможно, никогда не встретимся.

О, Боги, зачем мне такие испытания? – спрашиваю я себя и не могу подобрать ответа, потому что его не существует. Его нет. И не будет. Так решила судьба – и теперь ничего не изменить. Надо смириться и продолжать жить дальше.

Только вот, как жить дальше, если белый свет не мил, когда тебя нет рядом? Поверь, Виктория, без тебя – рай превращается в огненный ад. Я рассуждал об этом, Виктория, дни и ночи напролет. И когда писал это письмо, пришел к одному простому и, как мне кажется, правильному выводу. Не надо бояться судьбы, не надо бояться разлуки, не надо бояться грядущего будущего, чтобы не потерять нить с настоящим. Главное – это то, что происходит сейчас, а то, что будет потом, будет потом. Мы должны смириться с разлукой.

Как говорит твой народ: «Все, что не делается – все к лучшему». Будем считать, что эта разлука – очередное испытание на прочность нашей Великой дружбы, которое мы с достоинством переживем, преодолеем, как преодолевали другие. И обязательно встретимся, обнимемся, поцелуемся, поболтает о том, о сем; ты мне расскажешь о твоем спектакле, который, я уверен, закончился пятиминутными рукоплесканиями и овациями, об окончании школы с красным аттестатом, о поступлении в самый престижный институт, о новых друзьях, о новых интересах; я тебе расскажу, как сражался за нашу любовь, и проходил, проплывал, пролетал – не важно! – остров за островом, чтобы оказаться в мире, где живет она – мой сверкающий алмаз среди пыли и грязи – Виктория! Мы будет говорить, смеяться, весь день и всю ночь до самого рассвета, пока не устанем.

Я верю в такое будущее. И ты поверь, Виктория. Так проще жить.

Меня ждет долгий путь домой: от островов забвения до безграничных просторов голубой планеты. Я постараюсь вернуться как можно быстрее. Прошу… не забывай меня и направляй меня на верный путь своим добрым сердцем. Я знаю, что оно укажет мне верный путь. Молись за меня, и я услышу твой голос и пойму куда идти.

Прежде чем сказать «прощай», я хочу, чтобы ты мне пообещала и выполнила обещание любой ценой.

Если я не вернусь через два года, обещай мне, Виктория, что найдешь нового друга. Я не говорю, чтобы ты… хотя ты и так все прекрасно поняла, что я хотел сказать… нашей дружбе не помешает еще один друг. Ведь верно? Ты знаешь, что я прав.

А вот теперь самое время сказать: «Прощай, Виктория! Я скоро вернусь».

И помни, что я люблю тебя.

Твой Домовой».

Виктория сложило письмо, и зарыдала, уткнувшись в подушку.

ТОМ 2

ЧАСТЬ 1

Глава 1

Виктория зашла в большую и просторную аудиторию, вмещающую в себя свыше двухсот студентов. Однако на данный момент времени за многочисленными деревянными партами студентов было не более пяти человек. Виктория поздоровалась с преподавателем и села неподалеку от преподавательского стола, выложив из сумки учебное пособие по высшей экономике, тетрадь, на обложке которой были изображены красные розы, и разноцветные ручки с карандашом. Открыла тетрадь и записала сегодняшнее число, затем перевела взгляд на преподавателя по экономическому планированию и подивилась, как может чудесно выглядеть женщина за сорок. На ней было надето элегантное светло-бежевое платье, подчеркивающее ее стройное тело. Длинные и прямые светлые волосы спадали на плечи и на спину. Красивое, подтянутое лицо без видимых мимических морщин с зелеными глазами, птичьим носом, прямыми губами. Ее черная небольшая родинка рядом с губами придавала преподавательнице еще большую женственность и нежность. Природную бледность лица она пыталась скрыть небольшим слоем розовой пудры. Женщина, не обращая ни на кого внимания, сидя за столом, заваленным кипой бумаг и тетрадей, уткнулась в тетрадь со своими лекциями, написанными от руки, и постоянно проговаривала одну и ту же фразу, словно заучивала стихотворение.

Прозвенел звонок на пару, преподаватель встала из-за стола и закрыла аудиторию, в которой к началу занятия собралось чуть более половины потока студентов, всего тридцать человек.

– Здравствуйте. Я смотрю, что-то вас сегодня негусто. Видимо, к четвертой паре остаются только самые упорные учащиеся. – Она улыбнулась. –Домашнее задание выполнили? Если «да», то после пары хочу их видеть на своем столе. Если «нет», то, увы, ничем не могу помочь.

В дверь постучались. Преподаватель открыла аудиторию. В нее вошли три веселых юношей с мороженками в руках.

– Римма Александровна, извините за опоздание, можно войти?

– Нет, – ответила спокойным голосом Римма Александровна.

– Почему? – удивился студент.

– Во-первых, вы опоздали, тем самым проявив ко мне не уважение. Во-вторых, вход в аудиторию с продуктами питания строго запрещен. Так что, пожалуйста, закройте двери с другой стороны. И, будьте так добры, в следующий раз приходите вовремя. Хорошо?

– Хорошо, – грубо ответил парень и сильно хлопнул дверью. Потом послышались матерные слова, передразнивание голоса Риммы Александровны, после дикий лошадиный смех на все учебное заведение.

– Так. Пожалуй, приступим к занятиям. На прошлой неделе мы прошли тему: «Кредиты». Поэтому вы должны знать, что… – ее тихий голос перебивали два голосистых мужских баса с задней парты. Они о чем-то спорили.

– Там на последней парте. Да-да, я к вам обращаюсь. Почему вы перекрикивайте меня, уважаемые? – спросила она. – Если вы не хотите слушать меня, тогда и не зачем было приходить. Вас никто насильно не заставляет учиться. Это не школа, а институт, в котором человек учиться по собственному желанию, а не пожеланию родителей, учителей и так далее, как это было в школе. Моя мысль, я надеюсь, вам ясна? И, вообще, меня удивляет ваше неуважительное отношение к учебному процессу и, в частности, ко мне и к вашим студентам-коллегам, которым вы мешаете заниматься вашей бесконечной болтовней. Вроде бы четвертый курс. Взрослые люди. А ведете себя словно школьники. Как первокурсники.

В просторной аудитории восстановилась гробовое молчание.

Преподаватель улыбнулась и продолжила.

– Вот так мне больше нравится. И на будущее. Если вам захочется заговорить, говорите сколько вам угодно, но в коридоре. Надеюсь, мы договорились. Так… ладно, я отвлеклась от сути разбираемого вопроса. Я хотела спросить у вас, с какого года наиболее целесообразней выплачивать кредит, если капитальные затраты на строительство нового цеха составили свыше сорока миллионов рублей при сроке службы инвестиций в шесть лет? Так, Нина, вы знаете?

– Я бы сказала, что кредит нужно выплачивать со второго года, – отчеканила Нина.

– А почему не с первого года? Вполне же возможен такой вариант? Так?

– Ну… можно и с первого, – покорно согласилась Нина с преподавателем.

– Нет, так вообще не годится. И ты считаешь себя, Нина, будущим специалистом по экономическим вопросам после того, что ты мне сказала? Да уж… хороший экономист стал бы мне доказывать, почему нельзя начинать отдавать кредит банку в первый год, по сути, в год активного строительства цеха по производству медесодержащих концентратов, а не наивно соглашаться со мной. Почему нельзя? Кто мне ответит? Виктория, ты знаешь?

– Потому что в первые два года будет вестись строительство цеха, из этого следует, что мы не будем выпускать готовую продукцию, в нашем случае, медный концерт с содержание меди порядка 18 процентов, который и является основным источником прибыли, в следствие, в первые годы чистый дисконтированный поток будет иметь отрицательные значения. Поэтому целесообразней всего выплачивать кредит с третьего года, года освоения производственных мощностей, когда уже непосредственно будет выпускаться готовая продукция.